3-я группа русского отделения

Вид материала

Рассказ

Содержание 8)Калугина Любовь, 4 курс, казахстанская группа

Подобный материал:

• Русское географическое общество сочинское отделение труды сочинского отделения русского, 1751.6kb.
• Учебно-методический комплекс дпп. Ф. 04. История русского языка Специальность, 4396.2kb.
• Секция краеведения и туризма Сочинского отделения Русского географического общества, 476.27kb.
• Секция краеведения и туризма Сочинского отделения Русского географического общества, 582.02kb.
• Секция краеведения и туризма Сочинского отделения Русского географического общества, 395.3kb.
• Международный День Черного моря с участием нашего отделения лекции, 71.04kb.
• Методические указания к курсу «компьютерные технологии в образовательном процессе», 273.23kb.
• Учебно-методический комплекс дпп. Ф. 02 История русского языка (часть 1) Историческая, 992.65kb.
• Анализ ситуации на рынке производства сахара, 81.6kb.
• Трёшниковым Алексеем Фёдоровичем, учёные-географы регионов Поволжья. Председатель Ульяновского, 40.61kb.

^

8)Калугина Любовь, 4 курс, казахстанская группа

Многослойность речи в рассказе М.Зощенко «Забавное происшествие с кассиршей»

Самая яркая особенность стиля М. Зощенко – сказ. Отсюда вытекает множество остальных – наличие внешней и внутренней коммуникативной рамки, языковая дистанция между автором и повествователем, скрытое присутствие автора в тексте, выявляющееся в интертекстуальных(в широком смысле) связях. В данной работе мы постараемся, опираясь на технику Барта , дать прагматико-текстовой анализ одного из рассказов о коварстве - «Забавное происшествие с кассиршей» . Цель настоящей работы – пролить свет на соотношение между внешним и внутренним коммуникативными пактами, определить позицию автора и особенности его общения с читателем.

Повествователь в рассказе активно использует носители научного кода( в понятие научности мы в данном случае для удобства включаем коннотаторы не только научного, но и официально-делового, и публицистического дискурса, не рассматриваемые Бартом, так как у повествователя наблюдается упрощеная парадигма стилистических смыслов: книжность и разговорность без нейтральной нормы и дифференциации внутри указанных ярусов) : безличное авторское мы : И это мы ничуть не преувеличиваем. - научная лексика: психологическое явление, явление природы. вращение, субъект,т.п., - речевые клише и речевой этикет официально-делового дискурса и штампы политического дискурса 20-х годов: заведующий (не зав),по большей части биржа труда,инспекция труда(полная номинация государственных учреждений), угождение низменным вкусам, моральное воздействие. – книжный предлог в течение, отдельные вкрапления художественного дискурса: жизненный путь,книжное наречие изредка.

Использование подобных средств говорит о том, что повествователь позиционирует себя как лицо, обладающее более высоким культурным уровнем и социальным статусом, чем адресат. Данный тезис можно подтвердить употреблением слова забавный в заглавии: с одной стороны, оно несет в себе фатический и риторический коды – привлечь внимание к повествованию, сделать своеобразную рекламу тексту, - с другой стороны, отсылает нас к более глубоким культурно-интертекстуальным пластам: семантика лексемы забава в русском языке имеет сему игры, развлечения, в ее ассоциативно-семантическое поле входит лексема ребенок. Использование подобного культурного кода позволяет провести следующую параллель: адресат – ребенок, которого нужно позабавить. Ту же картину дает определение интересная в метатекстовой прослойке в конце рассказа.

Адресат повествования массовый. Уже упомянутые коннотаторы официально-делового и публицистического дискурсов могут рассматриваться и как показатели культурного кода: в сознании повествователя существует представление о том, как надо говорить на публике. На массовость адресата указывает и использование риторического кода: наивно-философское отступление с рядом риторических вопросов: И почему это? Почему за кассой женщина? Что за странное явление природы? ; парцелляции: Она вдруг в слёзы. Драмы. Истерики. Скандалы.

Кроме того, если бы адресат был отдельным конкретным лицом, степень диалогичности текста (прямые обращения, семантика 2-го лица) была бы выше. Здесь же мы находим лишь две фатические прослойки: И это мы ничуть не преувеличиваем и Интересная хитрость была также допущена в общежитии. Предлагаем вашему вниманию рассказ об этом небольшом происшествии.

Таким образом, если восстанавливать экстралингвистическую ситуацию общения между внутренним повествователем и внутренним адресатом, получится следующая картина: человек, обладающий «приподнятым» статусом внутри определенного микросоциума, рассказывает занимательно-поучительные истории перед некой аудиторией в обстановке неделового общения (если бы общение было деловым, то он, следуя своим представлениям о языковом этикете заговорил бы одними клише).

Повествователь ставит себя не только выше аудитории, но и выше героев собственного рассказа. Внутри нарратива существует 6 коммуникативных актов: заведующий + неизвестные люди 1, заведующий + неизвестные люди 2, кассирша + неизвестные люди, инспекция труда + заведующий, инспекция труда + кассирша, заведующий + инспекция труда. Но ни один из говорящих не отмечен собственными речевыми характеристиками – все говорят языком повествователя, эксплуатируя тот же научный код . См.: Заведующий: не соотвествовали своему назначению, не нахожу слов от возмущения , в обратном смысле, не считаю возможным, затрудняюсь, творчески развернуться, жизненный путь, ложь, коварство; кассирша: сурово относилась, уволил по причине. По сути, это косвенная речь, оформленная как диалог.

- Я знаю, почему меня уволил наш заведующий. Я, говорит, к нему сурово относилась и мало, говорит, смотрела на него как женщина. И он меня за это прогнал, -

в данном отрывке слова автора, вклинивающиеся в прямую речь, пунктуационно не оформляются как слова автора.

Рассмотрев образ повествователя, нарисованный языком, и внутренний коммуникативный пакт, мы переходим к самому существенному : где скрывается Зощенко?

В культурных кодах, позволяющих увидеть повествователя таким, каков он есть, а не таким, каким он себя представляет и каким видит его внутренний адресат. Носителями этого кода являются, прежде всего, коннотаторы разговорности:

1) слабые:

- неполнота синтаксических конструкций: Вообще советский контроль;

- парцелляции (уже не как прием, а как отражение на письме особенностей синтагматического членения устной речи): Тогда работа на полу не валялась. И местом кассирши интересовались многие;

2) сильные – разговорная и просторечная лексика: вышибать, баба, выкуривать, барышня, наш брат, мужик, дура и т.п.;

нарушения нормы:

1)нарушение норм семантической сочетаемости: двадцать две штуки(о людях);

2)нарушение логики: Они все не соответствовали своему назначению. И все были дуры;

3)нарушение целостности фразеологизма: денежный звон – звон монет, кассирша настоящего времени – герой нашего времени – интертекстуальная связь;

и языковые аномалии: в одном кооперативе «Пролетарский путь» - в данном контексте вступают в противоборство противоположные семантики: неопределенность и определенность, - а получается это из-за того, что рассказчик колеблется между традиционным началом художественнного произведения, требующим локальной неопределенности, и фактографической точностью, на которую претендует(последняя поддерживается хронологическим кодом в пределах той же фразы)

Сочетание, иногда в пределах одной фразы, культурного кода, апеллирующего к понятию о низком образовательном цензе, с научным и риторическим кодами, как и само использлвание научного кода в неподходящей ситуации, создает мощный комический эффект, задающий тон всему стилю Зощенко: Но только изредка можно увидеть нашего брата за этим деликатным денежным делом.

Повествователь словно надел фрак поверх косоворотки и забыв побриться.

Считывать глубинные коды может только адресат со сравнительно высоким образовательным цензом и уровнем интеллекта. Соотвественно, и автор, и читатель оказываются выше обитателей мира текста, в том числе внутреннего повествователя и внутреннего адресата, и с этой высоты способны видеть комическое несоответствие между реальным обликом героев и видимостью, которую эти герои пытаются из самих себя создать. В этом комическом «саморисовании» персонажей и заключается эстетическая функция двойной коммуникативной рамки в рассказах Зощенко.


9)Латышева Алиса ,р/г, 8 шведская группа


В одном рассказе М.М. Зощенко с «летне-весенним» названием «Романтическая история с одним начинающим поэтом» мы встречаем молодого поэта, влюбившегося на курорте в некую барышню, и на протяжении всего повествования наблюдаем развитие их отношений. Всю эту историю нам ведает рассказчик, узнавший ее из первых уст – от самого поэта. Это, возможно, один из факторов, обуславливающих неформальную, разговорную форму рассказа. Не зря литературоведы определяли манеру Зощенко как сказовую. Такая форма придает произведению художественную законченность, выразительность и, в то же время, емкость и простоту. Надо отметить, что, несмотря на достаточную давность написания рассказов Зощенко («Романтическая история» написана в 1935 году), они нам очень близки, и, в первую очередь, именно по языку. Речевая манера рассказчика не выглядит стилизацией под разговорный стиль. Он как будто встает на место своего героя и просто с его точки зрения ведет рассказ, употребляя присущие ему словечки, выражения, рисуя с потрясающей достоверностью и точностью образы всех персонажей и их психологический портрет.

Автор ищет средства, помогающие наиболее точно передать настроение героев и общую атмосферу. С помощью синтаксических и лексических средств рассказчик передает чувства и голос героя, наглядно показывает его поведение и состояния. Рассказ изобилует разного типа фигурами речи и тропами. Например, эпитет «недурненькая особа» как очень красноречиво характеризует образ девушки, так и отражает ироническое отношение к ней рассказчика. Вообще, он с теплотой и доброй иронией описывает своих героев. Это добавляет истории правдивости. Герои выглядят очень естественно, жизненно. Такой эффект достигается за счет использования стилистически окрашенной лексики. Помимо общеупотребительных, мы видим и даже слышим разговорные слова («на юге преобладали черноватые», «махнул в Ленинград», «ударило вдруг ее рождение», «совершенно вытряхнулся», «настрочить хотя бы несколько мелких стихотворений», «надумал призанять некоторую сумму», «на пушку поймать свою музу», «барышня его посещала и приносила ему пожрать» и т.д.) и конструкции («имели неожиданное счастье встретиться», «наш поэт совершенно от нее растаял», «влюбился до потери сознания», «куда-то там в эти места», «он порядочно уже поистрепался», «любил почем зря бывать в ресторанах», «попробовал было оседлать свою поэтическую музу», «думал – только и делов», «а то ему пришлось бы совсем невероятно» и т.д.). А скопление односоставных или нераспространенных предложений и однородных членов предложения делают текст более динамичным и легким: «Ну, вообще – поэт. Мировоззрение. Пылкая, забывчивая натура. Стихи пишет. Любитель цветов и хорошо покушать. И ему всякая красота доступна. И он психологию понимает. Знает дам. И верит в их назначение». Экспрессивную окраску и выразительность речи придают парцелляция и многосоюзия. Автор говорит так, как сказал бы каждый в повседневной речи.

Во всем тексте этого небольшого рассказа создается эффект какой-то суеты, спешки. «Ритм» рассказа совпадает с ритмом жизни поэта. С этой точки зрения символично то, что его книга называется «Навстречу жизни». И действительно, мы видим, как он быстро влюбляется в девушку, целый месяц проходит у них «как в угаре», «как во сне промелькнули все дни». Динамичность придают повествованию быстро сменяющие друг друга ситуации: то он на курорте, потом дома в Ростове, но там он тоскует, затем «он вдруг моментально сложился и, никому ничего не сказав, дернул к своей особе в далекий Ленинград», где сразу начинается череда неурядиц, он вынужден продавать свои вещи, чтобы иметь хоть какие-то деньги, ведь литературным трудом не получается их зарабатывать. Как точно и наглядно передает рассказчик эту неравную борьбу поэта с жизнью: «… пробовал было оседлать свою поэтическую музу, чтоб настрочить хотя бы несколько мелких стихотворений <…>. Муза ему долго не давалась…» Тогда он решает отказаться от занятий творчеством. Продав свою теплую одежду, он простужается, лежит в своем номере, после выздоровления решает вернуться к искусству, но и вновь не удается ничего «из себя выжать». В конце – встреча с рассказчиком и отъезд на родину. Такая градация и сгущение ситуаций нагнетает смысловую и эмоциональную значимость эпизодов, показывает какую-то нелепость всего происходящего, комичность.

Важно отметить также, что рассказчик дает нам две позиции для «наблюдения» за героем: позиция самого молодого поэта и позиция отстраненного наблюдателя. Этим объясняется, с одной стороны, чувство жалости, которое вызывает у нас нерадивый поэт, а с другой – смех, но добрый смех, над всей этой ситуацией.

Читая рассказ Зощенко, будто смотришь постановку в театре или короткометражный фильм. При чтении повествование сразу визуализируется. Это достигается, во-первых, благодаря тому, что описана заурядная, бытовая ситуация, и, во-вторых, автор не усложняет произведение деталями, психологическими описаниями, своими субъективными наблюдениями. Поэтому образы автора и рассказчика сливаются. А, следовательно, и подразумеваемый слушатель и читатель тождественны. Благодаря фигурам диалогизма сокращается дистанция между рассказчиком и слушателем/читателем. Хотя рассказчик, как уже было сказано, беспристрастен и объективен в передаче истории, он постоянно употребляет вводные слова, которые, тем не менее, выражают его отношение к ситуации и персонажам и дают оценку сообщаемым фактам. А дословная передача речи персонажей создает эффект достоверности, и мы даже не ставим под сомнение то, что нам рассказывается.

Когда я читала этот рассказ, мне казалось, что я сижу напротив самого рассказчика, в приятной обстановке, и он рассказывает мне одну из недавно произошедших с ним забавных историй. Причем, заканчивая один рассказ, он готов говорить еще и еще: «На этом заканчивается история с начинающим поэтом, и начинается другая история, еще более исключительная. Там совсем другое дело, чем с поэтом, случилось с одним работником. Причем то, что с ним случилось, для него была крупнейшая неудача, а для других - мы бы этого не сказали. В общем, вот что с ним произошло». Таким образом, рассказ производит впечатление беседы, совершенно неформальной, небрежной. Ключевое слово здесь – беседа, т.е. несмотря на то, что это письменный текст, его легко можно представить в контексте спонтанной устной речи. Разговорный стиль речи выполняет здесь свою главную функцию – функцию общения, передачи информации в устной форме. Отсюда и такие характеристики речи рассказчика, как непринужденность, эмоциональность, экспрессивность, отсутствие предварительного отбора языковых средств.

Но стиль автора чувствуется, он очень типичен для Зощенко. В этом рассказе нет философских рассуждений, поучения, это не новелла на какую-то остро волнующую писателя актуальную для середины 30-х годов тему. Описанная ситуация вневременна. Это одна из историй из жизни, курьез, «неполадка». Автор-рассказчик не стремиться донести что-то крайне важное, глубокомысленное до читателя. Это рассказ для развлечения, для приятного мимолетного чтения. Оно легкое и приносит массу удовольствия. Нельзя говорить о том, чтобы это произведение (как и другие из сборника «Рассказов о коварстве») адресовывались какой-то определенной личности или классу людей. Умение построить доверительные, достаточно близкие отношения с любым читателем говорит о большом таланте создателя. Этим как раз и привлекателен текст М. Зощенко.


10)Малинская Мария, р/г, 6 испанская группа.


В рассказе М.М. Зощенко «Интересная кража в кооперативе» авторская позиция выражена не напрямую, а иносказательно, что характерно для творчества писателя, и для ее понимания необходимо проанализировать речевые характеристики рассказчика и персонажей, их соотношение друг с другом.

В первой же фразе рассказчик относит себя к определенному сообществу людей, говоря: «воровство у нас есть». Далее слова о том, что «его как-то значительно меньше», позволяют читателю предположить, что группа людей, к которой он себя причисляет, противопоставлена какой-то другой, причем это противопоставление настолько очевидно, что повествователь даже не считает нужным назвать ни одну, ни другую группу. Судя по выпадам в сторону «собственников и миллионеров» рассказчик говорит о советском обществе, противопоставленном западному. С моей точки зрения, в данном случае можно говорить о национальной идентичности, имеющей различительный характер. «Наших» сплачивает именно противостояние «ненашим», которое было неизбежно в условиях советской идеологии.. Здесь Зощенко пародирует бесчисленные газетные клише, обличающие «гнилой запад».

Рассказчик – простой необразованный человек, он использует множество просторечий («набросано», «похозяйничал»), неправильно строит фразы («Кооперация. Вообще кооператив»), а иногда, чтобы продемонстрировать свою образованность и современность, вставляет в речь нарочито «умные» слова, но почти всегда некстати («в изобилии набросано», «и, конечно, естественно», «это привлекло чей-то взор»). Реплики повествователя в рассказе довольно однообразны по структуре («заведующий говорит» – 8 раз, «дворник говорит» - 6 раз).

Зощенко имитирует непринужденную беседу, доверительный разговор приятелей или знакомых. Рассказчик чувствует себя довольно свободно, употребляет разговорные выражения («видать», «короче говоря», «и все такое»). Синтаксис рассказа тоже характерен для разговорной речи: многие предложения начинаются с союзов («А некоторых не удовлетворяет, как бы сказать, выбор ассортимента», «И из вещей тоже много всего», «И все такое», «И так далее», «Но, конечно, естественно, крадут не так, как они это раньше производили»). Автор также во многих местах использует парцелляцию («Экспортные утки лежат на окне. Семга почему-то. Свиные, я извиняюсь, туши. Сыр. Это – из еды. И из вещей тоже много всего. Дамские чулки. Гребенки. И так далее», «Тут начали они составлять акт в присутствии милиции. Начали говорить цифры. Подсчитывать. Прикидывать» ), что тоже является одним из признаков разговорной речи. Хотя явный адресат речи в рассказе отсутствует, естественно предположить, что это человек, близкий к рассказчику по культурному уровню и образу мыслей, которого тот причисляет к «своим», «нашим». Рассказчик явно ожидает от адресата понимания и сочувствия, он рассказывает увлеченно, пытаясь заинтересовать слушателя. Он практически не использует в речи глаголов в прошедшем времени, а только в настоящем. Это позволяет слушателю как бы стать очевидцем событий, создается впечатление, что он видит все, о чем говорится в рассказе, и с нетерпением ждет, что же будет дальше. Для рассказчика это способ увлечь слушателя, таким образом он нагнетает напряжение. Интересно, что в начале последнего абзаца рассказчик обращается не к одному, а к многочисленным слушателям («как видите»). Этот абзац играет роль своего рода обобщения, вывода, поэтом неудивительно, что в нем рассказчик обращается к людям вообще, ко всему миру, говоря о довольно абстрактных вещах и делясь со всеми результатами своих наблюдений. Тем не менее мне кажется, что на протяжение всего рассказа адресат иной.

Система персонажей очень проста, как и их социальные отношения : самое низкое общественное положение занимает дворник, и это заметно уже из речи рассказчика. Он говорит, что дворник «за всех цеплялся», «умолял его не подводить», называет его «беднягой». Ему противопоставлен заведующий магазином – наиболее значительный из персонажей. Он уверен в себе и спокоен, он снисходительно и с чувством собственного достоинства говорит дворнику, чтобы тот «не путался под ногами» и убеждает его, что «его дело маленькое». Кроме того, являясь представителем власти, он придает важность своей речи, вставляя в нее канцеляризмы («причинил государству убыток» ) и газетные клише («работники прилавка»). С другой стороны, он тоже производит впечатление человека малокультурного («Дюже крепко спал, сукин сын!.. Это ужасти подобно, сколько уперли!» ) Интересно, что в предыдущей реплике даже дворник выражается гораздо изящнее ( «Не может быть, чтобы через меня два мешка сахару перенесли. Мне это очень странно». ) Однако, услышав слова своего начальника, он бросает все эти прикрасы и начинает подстраиваться под его стиль речи, возможно, бессознательно: «Чтоб много уперли, этого не может быть».

Таким образом, коммуникация между персонажами и между рассказчиком и его подразумеваемым слушателем ничем не затруднена, их высказывания довольно просты и однозначны, чего нельзя сказать о коммуникации между автором и читателем. Я считаю, что коммуникативные отношения между ними выстраиваются, отталкиваясь от коммуникативных отношений между персонажами: рассказчик и его предполагаемый слушатель единодушны, они не осознают всей абсурдности происходящего, для них все это – обычное бытовое происшествие, ничем не примечательное. Автор, напротив, понимает, насколько дика и ненормальна подобная ситуация, и пытается передать это ощущение читателю. Оно лишь усугубляется оттого, что рассказчик даже одобряет «философскую мысль», сопровождавшую кражу, говорит о ней с явным уважением. Довершает впечатление упоминание о Канте и Ницше после двух страниц разговоров о колбасе и рафинаде. Причем, выясняется, что эти «братья», с точки зрения рассказчика, - «щенки против современной мысли», и уж на этом месте все сомнения, если они были, рассеиваются, и читатель понимает всю беспощадность авторской иронии.


11) Охапкина Анна,.7 английская группа.


Наиболее характерной чертой творчества М.Зощенко является сказовая манера повествования с яркой, индивидуализированной фигурой рассказчика. В новеллах цикла «О коварстве» это малообразованный, но претендующий на роль морального судьи и тонкого знатока человеческой психологии сказитель. Он пытается надеть маску всезнающего автора, которому благосклонный читатель должен и просто не может не поверить на слово. Однако для менее доверчивого читателя рассказ Зощенко куда более любопытен. Помня об этом, попробуем проанализировать рассказ «Забавное происшествие с кассиршей».

Название пытается направить читательское ожидание в русло юмористических историй («забавное»), при этом акцентируя внимание реальности произошедшего («происшествие»: буквально – «то, что произошло, имело место в определенный момент времени в пространстве») и его неординарности (в толковом словаре Ефремовой: «нежелательное, неприятное событие»). Таким образом, вниманию читателя предоставляется анекдот (в первоначальном значении этого слова). Этому соответствует и отсутствие строгой сентенции в конце и подмена её пожеланием («хочется думать, что..») и, кроме того, именование описанного случая «интересной хитростью» («интересная хитрость была также допущена..»), что заставляет нас усомниться в безупречной честности рассказчика по отношению к читателю.

Организационным началом в новелле, по крайней мере формально, является нарратор. Именно через его идиолект осуществляется передача характеристик и действий персонажей-акторов. Они лишены каких-либо психологических черт: все, что мы знаем о заведующем – он «любитель выругаться», характеристика кассирши и вовсе ограничивается внешним видом: «хорошенькая» (и принадлежность даже этого качества ставится под сомнение: кассирша хорошо выглядела, потому что была «хорошо одета» - это свойство не её собственное, но её костюма). У персонажей остаются только те свойства, которые важны для развертывания фабулы. Впрочем, она тоже не отличается особенной развитостью: в центре внимания неподвижное событие – заведующий уволил кассиршу, та пожаловалась, уволили заведующего. Таким образом, сущность новеллы – в репрезентации образа рассказчика.

«Сказитель» строит повествование с определенной целью: «оттянуть» центр ориентации читателей «на себя». В текст вплетаются коммуникативный (обращение к читателю, приглашение к совместному обсуждению: «И почему это? Почему за кассой женщина?»), метанарративный (комментарии «историко-культурного» характера: «Конечно, кассирша настоящего времени отчасти может даже удивиться этим истерикам…»; отнесение действующих лиц к разряду персонажей, хозяин которым – автор: ср. «наша кассирша», «наш заведующий» с пушкинским «моя Татьяна»), оценочный (характеристика кассирши: «двадцать третья была очень миленькая собой»), абстрактно-обобщающий («хочется думать, что это его одернуло и он уже расстался со своей привычкой..») дискурсы.

Первые несколько предложений излагают то самое «происшествие», о котором шла речь в названии. «В одном кооперативе «Пролетарский путь» за последние полтора года сменилось двадцать три кассирши. И это мы ничуть не преувеличиваем». Это сообщение, впрочем, выполняет скорее аперитивную, чем информативную функцию. У читателя закономерно возникает интерес к таинственному исчезновению кассирш. Тем более что акцентируется, при всей таинственности, реальность и достоверность информации: упоминанием конкретного (как кажется) места (кооператив «Пролетарский путь») и времени («за последние полтора года») и указанием на правдивость («И это мы ничуть не преувеличиваем»). Р. Барт в своем анализе новеллы Э.По «Правда о том, что случилось с мистером Вольдемаром» как одно из положений выдвинул утверждение «Заявить об обнародовании некоей правды – значит признать существование некоей загадки». Итак, заявление о правдивости рассказчика («мы не преувеличиваем» = «используем только факты, говорим все, как было») только подогревает интерес читателя к загадке (как же за такой короткий срок могло смениться 23 кассирши?). Однако дальнейшее повествование не только не раскрывает тайны, но лишь констатирует тот же факт: «Двадцать три кассирши в течение короткого времени. Это действительно нечто странное и поразительное. Заведующий в свое время так об этом явлении сказал: «Они все не соответствовали своему назначению. И все были дуры» (подробность, ничего не объясняющая). Далее эффект неожиданности ещё более усиливается: «И подряд их двадцать две штуки сменил» (акцентирование мгновенности (сказал и сменил) и быстроты действия (подряд)). Таким образом, рассказчик желает с самого начала захватить внимание читателя и удерживать его путем постоянного напряжения и эпатажа, шокирования. В последующих нескольких абзацах на разные лады варьируется тема «смены кассирш», при этом директор превращается в полумифического ненасытного злодея («Он вышибал их назад, на биржу труда. И требовал ещё»). Мелькает даже намек на присутствие неотвратимого рока («Но ему почему-то вечно присылали не то»). И затем еще раз повторяется: «И вот он сменил их уже свыше двух десятков. И наконец он сменяет двадцать третью». Техникой повторов рассказчик вообще чрезвычайно активно пользуется («В общем, когда эту нашу хорошенькую кассиршу уволили, она в слезы»). Такое многократное повторение с прибавлением новых подробностей характерно для развертывания повествования в русской сказке.

Рассказчик пытается обставить своё повествование по всем правилам таинственности. При этом сам он претендует на роль всеведущего автора, бесстрастного (равнодушная констатация факта: «ну, конечно, были дамские крики, вопли и объяснения») и психологически и умственно развитого, в отличие от своих героев (отступление о «довольно странном психологическом явлении»). Однако, несмотря на все старания сказителя, читатель вполне осознает, что рассказчик выражает ограниченную точку зрения, не совпадающую с общей ценностной перспективой произведения. Сигналом к недоверию служит сам стиль повествования. Причудливое соединение разговорного речевого жанра и письменного литературного (риторические вопросы и книжная лексика (моральное воздействие, субъект, психологическое явление) в сочетании с просторечным выражением «наш брат мужик»; использование в речи персонажей эвфемизмов («смотрела на него как женщина»), поэтизмов («и нахожусь перед вами», «жизненный путь»), являющихся принадлежностью книжного стиля) выдают неудачную попытку мимикрии рассказчика «под интеллигента». Но так же, как в рассказе «История с переодеванием», в конечном счете, выдал рассказчика неожиданно раскрывшийся чемодан, а не незнание испанского языка, так и в данном случае псевдоученость становится очевидной также из-за ошибок-сигналов. Одна из самых главных – хронологическая. В самом начале повествования акцентируется недавность произошедших событий: «последние полтора года». Однако через некоторое время рассказчик утверждает, что действие отнесено к пятилетней давности: «Конечно, кассирша настоящего времени отчасти может даже удивиться этим истерикам. И не поймет причину огорчения. Но пять лет назад это было в высшей степени понятно». Кроме того, путаница выходит и со сроком работы каждой из кассирш: «Каждая такая работала у него неделю или полторы, и после он ее с шумом вышибал». Итак, по скромным подсчетам, 23 кассирши было сменено за примерно 23 недели (тогда как 1, 5 года = 78 недель). Впрочем, рассказчик ориентируется на устную речь и, следовательно, скорее на слушателя, нежели на читателя. А заинтересованный слушатель, увлеченный ходом рассказа, может и не заметить столь незначительной детали.

Однако не совсем благосклонный читатель после таких временных махинаций перестает верить нарратору. Центр ориентации читателя, таким образом, не имея возможности переместиться к другой повествовательной инстанции (субъект речи единственный, и мы ему не доверяем), как бы возвышается над повествованием. Только читатель может вынести вывод о несостоятельности всей описываемой в рассказе системы (последнее подтверждение чему – несостоятельность рассказчика), далекий от абстрагированного от оценки напутствия нарратора. Именно читатель всеведущ, его взгляд становится организующим началом в новелле.


12) Орлова Анна, 5-ая англ. группа, русское отделение


Современной гуманитарной наукой текст рассматривается не как замкнутая в себе неподвижная структура, наделённая имманентным смыслом, а как бесконечность, открытая в бесконечность. Приняв на вооружение данную концепцию, мы предлагаем в этой работе индивидуальное, не претендующее на объективность прочтение рассказа М.Зощенко «История с переодеванием». В основе анализа лежит идея о том, что именно речевая структура произведения активирует механизм восприятия, выстраивает отношения автор-рассказчик-читатель.

Уже начальные фразы рассказа значимы для анализа прагматического аспекта произве­дения: «Конечно, всем известно, что в гостинице достать номер сейчас не так легко. Я как приехал на Юг, так сразу в этом убедился». «Всем известно…» - следовательно, рассказчик ставит про­блему, которая волнует не только его самого, но и его потенциального читателя; таким образом, с самого начала предпринимается попытка исключить из отношений рассказчик – читатель всякое недоверие и непонимание, минимизировать идеологическую дистанцию между ними, показать носителями тождественного жизненного опыта. «…В этом убедился» - создаётся иллюзия того, что представлен­ные рассуждения не умозрительны, а фактически подкреплены, и вся история не пустая выдумка, а событие, реально имевшее место. На усиление впечатления жизненности изображаемого рабо­тает и господство на всем протяжении повествования фразеологической точки зрения рассказчика: автор на первый взгляд никак себя не проявляет и наделяет своего героя от­дельным от себя существованием и полной самостоятельностью, в том числе речевой. Иден­тичность рассказчика при этом задается посредством речевой характеристики: в речь его включен обширный пласт просторечных (вламываюсь, напяливаю, кумекает, пущай, поджилки трясутся, пуститься на хитрость), бранных (холера, дрянь) слов и выражений, непра­вильно построенных синтаксических конструкций (подхожу до портье, делает из пальцев знаки) в соединении с канцеляризмами (дать премию, имущество) и модными словечками (коммерческая линия, экспортный). Особенно значим в контексте произведения вопрос о национальной идентичности: для перевоплощения в иностранца надеть кепку и клетчатое пальто, закурить сигару, произнести набор звуков, отдаленно напоминающий иностранную речь, оказывается недостаточным, ведь трансформации речевого портрета рассказчика при этом не происходит – факт, очевидный для читателя и недоступный пониманию самого героя, неспособного оценить себя как языковую личность. На основании этих значимых характеристик может быть выведен образ рассказчика: это – типичный представитель советского общества 1920-1930-х гг., пролетарий или мелкий служащий, малообразованный, «не обремененный» культурой речи и поведения.

О том, что рассказчик – явление, отнюдь не исключитель­ное, можно сделать вывод на основании очевидного подобия ему другого действующего лица произведения – портье: речь его тоже изобилует просторечиями (приперся, подлец, из старья, к нам испанца занесло), а знание иностранных языков и иностранцев столь же ограниченны (та же тарабарщина и тот же стереотипический образ иностранца), подобно рассказчику, он априори при­знает все заграничное более ценным, достойным уважения, чем всякая «отечественная чертов­щина». Последнее выражается как на деятельностном («Хватает он мой чемодан. И от старатель­ности так энергично хватает…»), так и на речевом уровне: как только портье узнает, что перед ним иностранец, речь его точно раздваивается. Говоря «в сторону», он продолжает ис­пользовать выражения, носящие просторечную окраску («Батюшки-светы, никак иностранец к нам приперся». «Батюшки-светы, никак испанца к нам занесло».), а обращаясь к собеседнику-«ино­странцу», вводит в речь книжные слова (безусловно, сию минуту, не беспокойтесь). Это примитивное описание примитивной социальной среды примитивными же языковыми средствами составляет внешний план произведения – план рассказчика.

Но оно имеет и скрытый, эксплицитно не выраженный план, организуемый идеологической точкой зрения реального автора и своим наличием придающий плану внешнему характер карикатуры. В самом деле, герой очень серьезно, не предполагая насмешить, описывает происшедшее с ним с благородной целью предупредить потенциальных читателей (о том, что это именно читатели, а не слушатели, говорит первая фраза: «Всем известно…» едва ли уместно в условиях непосредственного общения) о возможном коварстве со стороны обслуживающего персонала и предложить эффективный способ получения номера в гостинице. Читатели, на которых ориентируется рассказчик, - малообразованные выходцы из пролетарской среды, равные ему по социальному статусу, набору языковых потенций (в противном случае просторечия резали бы глаз) и стереотипов (понимающие, для чего рассказчику потребовались сигара, кепка, клетчатое пальто). Автор же обращается к совсем иному кругу читателей и преследует совсем иные цели: доверяя повествование малограмотному пролетарию, он показывает несоответствие между высоким статусом литературы и неуклюжей писаниной, освещающей нелепую ситуацию; адресуется рассказ, опосредованный личностью и идеологической точкой зрения автора, тем, кто в состоянии уловить этот диссонанс, почувствовать стилистическую маркированность речи рассказчика и ее неприемлемость в контексте литературного произведения – иными словами, принять позицию, близкую авторской.

Главным механизмом, приводящим в действие всю конструкцию текста, является, таким образом, эстетическое осмысление дистанции между устной спонтанной речью и языком письменной коммуникации: рассказчик пишет, как говорит, что воспринимается читающим как явное отклонение от нормы и заставляет усомниться в компетентности эксплицитного автора; так актуализируется в сознании читающего и приобретает статус идеологической доминанты второй план произведения, заданный реальным автором.


13) Павленко Дарья, отделение классической филологии ъ


Особенностью многих рассказов Зощенко является наличие рассказчика (один из типов субъектных инстанций в литературе наряду с повествователем и автором). Причем повествование обычно выдержано в речевой манере человека из народной среды, то есть мы имеем дело со сказовой манерой. Тем интереснее анализировать то, как происходит самоидентификация рассказчика в его речи. Такую работу сложнее проделать, если мы имеем дело не с рассказчиком, а, например, с повествователем, так как повествователь старается не идентифицировать себя, он не пытается отличать себя от других, держится в стороне от описываемых событий. В качестве примера сказовой манеры рассмотрим рассказ «Забавное происшествие с кассиршей».

Идентичность рассказчика проявляется главным образом на двух уровнях языка: на лексическом и на синтаксическом. Исходя из того, что мы имеем дело со сказовой манерой повествования, нужно подозревать наличие в тексте различных просторечных форм и конструкций, жаргонизмов. И мы без труда их находим: исчисление кассирш в «штуках», употребление слова «баба», определение «франтоватая», слова-паразиты вроде «короче говоря», «в общем». Пересказывая диалог, он использует пресловутую схему «а он ей/ а она ему».

На мой взгляд, особенно ярко рассказчик самоидентифицируется, когда даёт характеристику другим людям. В частности, интересно, как он описывает женщин и их поведение («Ну, конечно, были дамские крики, вопли и объяснения»; «Она вдруг в слезы. Драмы. Истерики. Скандал»). Несколько раз в рассказе повторяется, что заведующий «вышибал» кассирш, это звучит достаточно грубо. Видно пренебрежительное отношение рассказчика к противоположному полу, причем, судя по всему, он рассчитывает на солидарность слушателя в этом вопросе. Этим подтверждает предположение о том, что подразумеваемый адресат речи является ровней нашему рассказчику. На фоне пренебрежительного отношения к женщинам по-новому звучит и, казалось бы, такое вежливое обращение как «барышня». В тексте оно приобретает совершенно иной смысл, сниженный и упрощенный. Довольно забавно рассказчик описывает последнюю кассиршу. Пытаясь «подоходчивее» донести до слушателя, какая же она была «хорошенькая», он несколько раз повторяет по сути одно и то же («интересная», «миленькая», «хорошенькая»). Такое «подробное» описание явно рассчитано на слушателя.

Напротив, к мужчинам рассказчик относится с уважением и сочувствием. С обидой за «нашего брата мужика» говорит он о том, что кассирами работают преимущественно женщины. И тут мы видим, что в своем рассказе он обращается скорее к слушателю-мужчине.

С другой стороны, кроме просторечий и жаргонной лексики мы встречаем слова и обороты, свидетельствующие о претензии рассказчика на книжность стиля, на его осведомленность во многих вопросах (описание разных «психологических явлений», «моральных воздействий», образ «кассирши настоящего времени»). Конечно, это выглядит очень неуклюже на фоне его общей манеры выражаться, а также на фоне той комически-бытовой ситуации, которая описывается в рассказе. Комическим является и послесловие, в котором рассказчик выражает надежду на изменение морального облика заведующего в лучшую сторону. Это также выражено в лексике и в синтаксисе (рассказчик пытается построить сложное предложение, как образованный человек, но ему это плохо удается: он говорит, что испортил настроение двадцати трём женщинам благодаря своей фронтовой привычке).

Рассказчик имеет не только социальную характеристику, но и временную. Он является представителем определенной эпохи. Судя по всему, в рассказе идёт речь о времени послевоенном, когда «работа на полу не валялась», люди часто обращались на биржу труда. Исходя из исторических реалий и того, как он их описывает, мы можем утверждать, что рассказчик обращается к слушателю-современнику, даже сверствнику. Например, он использует приём умолчания, когда говорит: «Ну, конечно, слухи эти дошли до инспекции труда. Вообще советский контроль. И так далее». Рассказчик как бы говорит о вещах, понятных слушателю, не требующих разъяснения, которое могло бы находиться на месте «и так далее».

Таким образом, комический пафос произведения создаётся путём использования манеры сказа. Раскрытие образа рассказчика, человека из народа, происходит в его речи, сбивчивой и подчас несуразной. При этом мы можем дать характеристику не только рассказчику, но и подразумеваемому слушателю, так как в рассказе присутствует скрытый диалог, рассказчик постоянно рассчитывает на реакцию читателя, провоцирует его на какие-то чувства, делает ему разъяснения — исходя из всего этого, мы можем определить, каков образ слушателя.