Сочинение всемирно известного французского философа Жака Эллюля своеобразный манифест неоконсерватизма. Это научное исследование направлено против политизации власти.

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 30

Хотя события двадцатого столетия ясно показали, что политические ценности столетней давности, оберегаемые как истины, теперь для нас лишь обветшавшие мифы, но большинство наших сограждан по-прежнему живут ими. В их числе — сентиментальные демократы, христиане-идеалисты и те, кто до того привержен прошлому, что полагает, будто со времен французской революции никакие политические события ничего не изменили. И все же прошлое тленно. Прежний образ юридического мышления и государственные институты старой формации должны были усложняться, чтобы сохранить жизнеспособность и создать видимость своей действенности. Но даже внешний антураж со временем утрачивает свою способность обольщать. В результате за последние двадцать лет мы увидели появляющиеся на горизонте новые звезды, постепенное порождение новых мифов,

1 От «этиология», т.е. учение о причинах — Прим. пер.

2 L'Etat et citoyen. Paris: Editions du Seuil, 1961.

заменяющих место тех, что утратили силу, порождение новой политической иллюзии, предназначенной — как это бывает всегда — завуалировать предстающую перед нами действительность, которую мы не в силах контролировать. Мне поэтому представляется, что если у нас вообще имеется хоть малейшая возможность вновь открыть какую-то ценность в коллективной жизни, то мы должны отвергнуть прошлые и нынешние мифы и прийти к полному осознанию политической реальности, такой как она есть.

Но я не думаю, что эту реальность можно постичь такими широко распространенными средствами, каковыми служат в наше время математика, экспериментальная социология и микросоциология. Использование этих средств, столь действенных при известных условиях, приводит к серьезным результатам только ценой отрешения от предмета изучения. Изучать один элемент социальной структуры в отрыве от других, схематизировать поведение, чтобы подвести его под соответствующую рубрику классификации, отдаваться предрассудкам, старательно маскируясь за крайне объективными методами, — таковы, помимо многих других, недостатки этого типа социологии1 . Ее методы не позволяют нам переходить от микроанализа к макрозаключениям. Последние исследования2 продемонстрировали сложность этой проблемы и обнаружили, что экстраполирование результатов микроанализа рисует странную картину, никоим образом не соответствующую политической действительности. Попробуйте насильственно распространить некоторые подобные этим представления на политическую действительность, попытайтесь построить определенные схемы, не вступая при этом в постоянные противоречия с действительно политическим, — какой-то существенный элемент всегда отсутствует, какой-то основополагающий момент всегда оказывается несостоятельным! Дискурсивный метод, хотя и кажется менее строгим, в конечном счете более точен.

1 Sorokin P.: Fasds and Forbes in Modern Sociology, Chicago: Henry Regnery, 1956

2 Bourricaud F. Esquisse d'une theorie de l'autorite. P.:Plon, 1961.

Подобно некоторым христианам, которые постоянно твердят о Боге, христианстве и своей вере именно потому, что, прекратив эту болтовню, они обнаружили бы, что столкнулись с крайней пустотой, мы также бесконечно говорим о политике, бессознательно пытаясь скрыть пустоту нашего действительного положения. Слово служит прикрытием пустоты, оно, как магическое заклинание, вызывает поток наличного существования; человек полагает, что способен при помощи речи уловить и удержать при себе иллюзорную действительность. В этом есть основывающееся на самом себе предположение: я говорю об этом и повторяю это — следовательно, оно существует. Верно, что человеческие слова существуют, и мы можем в известном отношении удовлетвориться только ими. Вероятно, наши слова суть бессознательная реакция на медленное и критическое пробуждение нашего сознания. Потому что было бы ужасно, если бы пустота оказалась неизбежным фактом, мы должны разрушить безмолвие нашим разговором и заполнить пустоту звуком, чтобы она не казалась слишком жуткой. Использование звука и речи как суррогатов существующего — это ритуал, родившийся вместе с появлением человечества. Маркиз де Сад писал свой дневник, дабы возбудить угасшие чувства и компенсировать этим отсутствие былой любви. В середине XIX в. люди принялись говорить о культуре, только, к несчастью, как раз в то время культура оказалась в состоянии кризиса. И бесконечным разговором был возмещен быстрый упадок культуры, точно так же, как именно та страна, которая всерьез вооружается, неустанно твердит о мире и поднимает на щит голубя и оливковую ветвь; и именно диктатор вкупе со своей полицией и партийной организацией станет побуждать своих самых фанатичных приверженцев кричать о том, что-де свобода наконец обеспечена, и демократия наконец вос-торжествала.

Если нечто уже достигнуто, то к чему вести об этом разговоры? Если ты живешь в мире и пользуешься свободой, то зачем делать их предметом разговоров? Самого существования этих предметов и наслаждения ими было бы вполне достаточно. Что можно добавить к изобилию, если оно наступило? Если любящий соединяется со своей любимой, он никогда не сочиняет стихов; поэзия — это дитя разлуки и утраты. Поэзия есть лишь словесное утверждение любви, когда любовь уже растаяла, как облако, желание индивида преодолеть безнадежную потерю.

Иногда мы наблюдаем прямо-таки макиавеллиевское сознательное стремление обмануть людей, причем присущее тем, кто вполне осведомлен о действительном положении дел — о власти диктатора и волшебных заклинаниях, а люди, в свою очередь, остро чувствуют, внимая вдохновенному слову, присутствие того, что в действительности у них отнято. Свобода может выглядеть даже более реальной в устах вождя, провозглашающего ее в тени своего гестапо, а не в наших душах, застывших, как парализованные, перед лицом открывающихся нам различных возможностей, представленных нашей ослабленной способности принимать самостоятельные решения. Но чаще словесные заклинания политического лидера рвутся из человеческого сердца как самопроизвольный, глубокий отклик, пытающийся скрыть трагическую ситуацию, когда нежно лелеемому нами реально угрожает окончательное разоблачение как уже упраздненному, отсутствующему, как тени, иллюзии. Но мы привязаны к иллюзии; мы избрали ее как ценность; мы должны верить в нее; она должна сохраняться как независимый и постоянный объект, на который мы можем полагаться, ради которого мы можем жить. Нам ведь желательно говорить о ней, повторяя имя, как магическое заклинание, дабы убедить самих себя, что мы владеем предметом, знаем его, живем им. Уже становится глубоким и постоянно подтверждаемым правилом и вскоре должно стать также схемой политического объяснения то обстоятельство, что режим, чаще других болтающий о какой-нибудь ценности, на деле сознательно или бессознательно отвергает эту ценность и не допускает ее существования. И это интересует нас на любом политическом уровне. Ежедневно выходят в свет научные, полемические, дидактические, философские книги о политике и демократии. Каждая из этих работ — моя прежде всего — свидетельствует о нашей привязанности к этому направлению деятельности человека (к политике и демократии) и подтверждает мучающие нас опасения, — ведь в глубине души все мы отлично знаем, что от политики и демократии ничего, кроме слов, не осталось.

ВВЕДЕНИЕ

В наше время обычная реакция на возрастание власти государства, расширение сфер его проникновения и на автономную сущность политических отношений состоит в том, что к гражданину предъявляется требование осуществлять эффективный контроль над государством. Гражданина надо заставить различными путями и средствами отрешиться от пассивности и взять в свои руки былой контроль над ситуацией. Многие предчувствуют трудности на этом пути, но не считают это дело вовсе безнадежным. В большинстве случаев это представляется возможным, если начать действенно контролировать политических деятелей, или попытаться придать новый смысл всеобщему избирательному праву, или новую значимость совещательному процессу, или ввести особое устройство демократии, которое можно назвать, скажем, организованной демократией. Коротко тезис звучит так: все зависит от способности гражданина и способа его включенности в политичес-

кую жизнь. Величайшее зло, способное попустительствовать безудержному всесилию государства, — это, согласно приведенному рассуждению, аполитичность гражданина. Считается, что гражданин, если он образован и наделен знанием о своих правах и обязанностях, может в конечном счете установить свою власть над государством1.

Это, на мой взгляд, покоится на идеалистическом (от слова "идеал") понимании человека и на старом взгляде на государство2. Я не стану здесь пускаться в обсуждение проблемы человеческих способностей вообще, столь часто выдвигаемых на первый план, а остановлюсь только на особой проблеме нашего времени: как может современный человек эффективно контролировать государственную власть, когда люди по существу не имеют времени для получения информации по всем вопросам, даже если бы она была доступна им в необходимом объеме.

Контролировать государство — значит иметь полный доступ ко всем его делам. Быть гражданином при таких

1 Это отличается от того, что было подвергнуто анализу на предшествующих страницах, т.е. оттоймысли, что индивид может быть ограничивающим фактором для государственной автономии. Здесь же вопрос стоит о контроле гражданина над государством. Множество статей по проблеме контроля над государственной властью, которые появились во Франции с июля по сентябрь 1962 г., до референдума, в большинстве своем ограничивались старыми идеями о контроле парламента над высшим исполнительным органом, о защите свободы путем передачи законодательной власти в руки ассамблеи и т.д. На этот счет мало было сказано такого, что свидетельствовало бы о действительном понимании (авторами) современного государства.

2 Шумпетер ясно показывает в своей критике традиционного учения о демократии, что народ не способен контролировать государство. См.: Capitalism, Socialism, Democracy. N.Y., 1950. Ch. XX.

условиях — значит отдавать все свое время гражданским обязанностям. Греки и римляне хорошо это понимали. Несомненно, было бы очень желательно, чтобы политическая деятельность стала основной функцией человека в нашей грядущей новой цивилизации, основанной на свободном времени. Но эта цивилизация досуга — дело не завтрашнего дня, и, кроме того, мы можем, достигнув ее, почувствовать огромное разочарование. Даже если обещаемый досуг будет предоставлен, человек доброй воли, получивший в свое распоряжение свободное время, может оказаться не в состоянии воспрепятствовать обстоятельствам, которые все увереннее утверждают себя в политической области. Это не столь податливые вещи, какими нам хотелось бы их видеть. Вера гражданина в свою способность контролировать политический механизм есть результат нереалистических воззрений или отсутствия практического опыта столкновений с государственной властью.

Когда встает вопрос о контроле над государством, мы сразу же убеждаемся, что бытующий ныне взгляд на политические силы устарел: человек все еще придает огромное значение общественным устройствам и конституциям, стремлению к юридическим обоснованиям и к установлению справедливой власти и эффективного контроля. Все эти вещи, конечно, имеют определенное значение, но они никогда не смогут привести к действительным изменениям. Еще меньше они способны воздействовать на развитие государства. Это не значит, что современное демократическое государство есть то же самое, что и авторитарное государство. Власть закона имеет значение. Некоторые из предлагаемых реформ действительно интересны. Но все, что я читал или слышал о контроле гражданина над политической властью, основано на давно вышедшем из моды взгляде на государство: нам предлагают иллюзию, которая, как и всякая иллюзия, таит в себе смертельную опасность.

ПОЛИТИЗАЦИЯ

В наши дни уже стало банальностью повторять: все имеет политическое значение. Нам совсем недавно напомнили, что политизация "осуждается как официальными моралистами, так и порядочными людьми"1. Но что такое политизация? Нам раскрыли две ее стороны: политизация обусловлена важностью и частотой проявлений идеологической полемики; и она ознаменована тенденцией интерпретировать все социальные проблемы в соответствии со схемами и приемами, преднаходимыми в политическом мире.

Без сомнения, эти две характеристики являются частью феномена политизации, но они слишком ограниченные и частные для того, чтобы, опираясь на них, дать полное описание политизации. Совершенно верно, один из этих аспектов политизации в нашем обществе — это обилие идеологических дебатов, принципиальных раз-

1 Bourricaud F. Esquisse d'une theorie de l'autorite. P.: Plon, 1961. P. 326.

ногласий, систематической аргументации по определенным направлениям. Но политизация проникла также и в страны, где идеологические дебаты не занимают важного места; более того, мы должны спросить, почему эти идеологические споры обострились и как люди относятся к вопросам политики, а не просто к тому или иному политическому учению? Вместе с тем, несомненно наблюдается тенденция рассматривать все социальные проблемы в системе приемов и методов политики, т.е. в полемике, на конференциях и т.д. Но это слишком узкий и ограниченный взгляд на политизацию, потому что сначала еще следует убедиться, что все проблемы стали в наше время политическими. Речь идет об использовании уже принятых политических методов при рассмотрении вопросов, которые, на первый взгляд, не представляются политическими. Дело в том, что эти вопросы затрагивают теперь и область политики, и политические методы способны помочь их разрешению, потому что они стали частью и предпосылкой политических отношений'.

Существенный элемент, который должен быть принят во внимание, если мы хотим понять феномен политизации в целом, — это наличие если не причины, то по крайней мере движущей силы этого явления. Это факт роста влияния самого государства. Государственный акт регулирует постоянно растущее количество областей, сфер. Средства государственного воздействия постоянно умножаются и совершенствуются. Их важность возрас-

1 Мы не указали здесь на высокий жизненный уровень в сельском хозяйстве, который открыл возможность для развития подлинной демократии, установления устойчивого управления и развития социально-политических механизмов.

тает. Все это идет рука об руку с неизбежной централизацией и с тотальной организацией общества силами государства.

Национальное государство является наиболее важной реальностью в наше время. Это значительно более фундаментальный фактор в нашем мире, чем экономическая реальность. Теперь государство направляет экономику. Конечно, государство должно принимать во внимание экономические факторы. Экономика не пассивный баланс в руках своевольного и капризного правителя. Но правитель, сведущий в экономических механизмах, определяет экономику в значительно большей степени, чем экономика — государственную политику. Государство не просто надстройка. Марксов анализ пригоден только для XIX в., когда появление неподконтрольной, бурно развивающейся экономической силы отмело слабое, либеральное, с нечетко очерченными рамками государство в тень и подчинило его. Но сегодня главным социальным феноменом является государство, становящееся все более всеобъемлющим, все более прочным, повсюду стоящим во главе угла. Конечно, Ленин хорошо знал, что всякая революция должна носить политический характер, но в своем последнем письме (в "Завещании") он признавал, что для него возникновение, развитие и утверждение советского государства — примечательны и вызывают тревогу. Не в результате кризиса, не случайно и не из-за неблагоприятно складывающихся обстоятельств при разрешении высочайших задач возникало такое положение, что советское государство никогда не прекращало усиливаться, несмотря на мнимое ослабление власти со времен Хрущева. Только марксистские ортодоксы способны все еще цепляться за догму об "отмирании государства"; в наше время ясно, что забота советского государства о делах всякого рода администрирования ни в коем случае не означает отмирания государства; напротив, это означает превращение его в абсолют. Это развитие могло иметь место только в результате потребности человека в комфорте, что и является целью всякой пропаганды. Укрепляя свое могущество, советское государство не осуществляет своего особого предназначения. Советское общество не эволюционирует по особым законам, и переход к социализму не изменил общих социально-политических направлений развития. То, что мы наблюдаем в советском обществе, является общей чертой развития государства в нашем мире — разрастание и структурализация. Конечно, мы знаем обо всех различиях между советским государством и американским государством, британским или французским государством. Налицо юридические и конституциональные различия, различия в деятельности и в стремлениях. Они, конечно, есть, но они незначительны по сравнению со сходствами, особенно с общей направленностью развития. Гораздо больше различий между характером американского государства в 1910 и в 1960 гг. (несмотря на то, что оно конституционально оставалось одним и тем же), чем между ним и советским государством (несмотря на конституциональные различия этих государств).

Идея о том, что государство стало самостоятельным феноменом — наиболее важным в нашем обществе, — все же признается и некоторыми марксистами, как это видно из хорошо известного анализа появления третьего класса (бюрократии, номенклатурных кадров, технических руководителей), класса тех, кто представляет собой реальную политическую силу. Тот факт, что эта политическая сила волей судьбы породила свой особый класс, служит, пожалуй, наиболее ярким доказательством победы государства над обществом1. И в наши дни индивид, скованный по рукам и ногам политическими силами, представляется куда более серьезным и решающим фактором, чем экономическое отчуждение. Замена политического рабства рабством экономическим — это в наше время ходячая мошенническая перестановка.

Теперь величайшей проблемой оказался гражданин, зажатый в тиски политической властью. В известном смысле мы можем чувствовать себя спокойно, потому что здесь мы возвращаемся к хорошо знакомым проблемам, всегда обсуждавшимся в политических и философских кругах. Как должны строиться отношения человека с государственной властью? Призовите на помощь Платона и Монтескье. Грозит ли индивиду опасность быть поглощенным государством? Обратитесь к Гоббсу и Руссо. Но я хочу подчеркнуть, что, кроме обычных рассуждений о природе власти (которой уделяется в наше время недостаточное внимание), следует помнить и об уникальности нашей ситуации. Проблема в новых условиях изменилась, и политическая философия прошлого здесь нам плохой помощник. Мне представляется, что существует целая промежуточная область (и она еще слишком мало исследована) между тем, что изучают представители политической науки, которые зачастую ограничиваются поверхностным анализом событий, и областью чисто политической мысли (я готов назвать ее политичес-

1 Djilas M. The new Class. N.Y., 1957.

кой метафизикой), остающейся сравнительно устойчивой. Я попытаюсь держаться в границах этой промежуточной области.

Итак, рост государственной машины — это первый момент. Второй момент, который обусловливает и детерминирует политизацию общества, — это все более и более активное участие индивидов в политической жизни. Этот рост политической активности является докт-ринальным ответвлением демократии — разного рода упорядочивания в тех или иных республиканских государствах; благоприятная демографическая ситуация, приближающая массы к постам власти; средства ускоренной коммуникации; развитие образования; наконец, тот факт, что государственные решения все в большей мере касаются каждого, а государство не чувствует подтверждения своей правозаконности иначе, как пользуясь явно выраженной поддержкой со стороны народа. Таковы предпосылки и симптомы этой возрастающей партици-пации'.

Все эти формы довольно очевидны и признанны. Но один отвергаемый факт следует подчеркнуть. Признается, что, начиная с XVIII в., степень участия индивидов в политической жизни возрастает. Но хотя это в общем и признается (до XVIII в. степень такого участия была очень низкой на Западе), все же опускается дополнение к этому положению, а именно: за редким исключением, политические отношения сами по себе и в глазах людей играли до того времени незначительную роль. Учитывая тот факт, что именно мы подробно судим о всех в политических делах, такое положение кажется невероятным.

Ellul J. Propaganda. New York, 1964. Chap. IV.

Как можем мы допустить, что в те, прошлые века политические отношения не были предметом интереса, страстного увлечения, а отсутствие широкого участия в них населения — далеко не столько результат автократического характера господствующих режимов, сколько следствие безразличия к этому самой публики? Тем не менее оказывается, что политические отношения веками, за редким исключением, порождали мало активности, оставались делом специалистов в особой области или игрою королей, которая затрагивала крайне ограниченный круг людей. Подлинно политическими революциями были дворцовые перевороты, и когда они случались, то массы редко становились чем-либо большим, нежели дополнением или театральной декорацией. Как бы то ни было, даже если это высказывание не вполне верно, все же деятельное участие масс в политических делах является новым феноменом.

Мыслить обо всем как о политическом, маскировать все употреблением этого слова (наряду со ссылками на мыслителей, начиная от Платона и др.), отдавать все в руки государства, апеллировать к государству при всяких обстоятельствах, подчинять проблемы индивидуальности групповым проблемам, полагать, что каждый поднялся на уровень политических отношений и достаточно зрел, чтобы заниматься ими, — вот факторы, характеризующие политизацию современного человека, и как таковые они заключают в себе миф. Миф в таком случае обнаруживает себя в верованиях и в результате вызывает почти религиозную страсть. Мы не можем представлять себе общество иначе, как управляемое вездесущим и всемогущим государством. То, что раньше расценивалось как утопический взгляд на общество, где государство исполняло роль мозга, оказалось в настоящее время не только идеологически признанным, но и основательно внедрилось в глубину нашего сознания. Действие вразрез с ним привело бы нас к радикальному разладу с целым направлением нашего общества — такого наказания мы, пожалуй, не заслуживаем. Мы больше не в силах даже помыслить общество, в котором политическая функция (правительственной власти) была бы ограничена внешними средствами: мы пришли к монистической идее власти, которая предотвращает появление всякой иной власти. Мы не можем даже помыслить общества с автономными "промежуточными" или с уклоняющимися от общего курса направлениями деятельности группами. Признание главной роли политических отношений — вот одно из общих социологических предположений, разделяемое всеми и все шире распространяющееся по миру. Мы считаем естественным, что все без остатка должно быть подчинено власти государства; нам бы казалось необычным, если бы какая-нибудь деятельность избегала этой подчиненности. Государство, все более и более активно вторгающееся буквально во все отношения, — вот ситуация, соответствующая нашей убежденности, что дело должно обстоять именно таким образом. Всякая попытка какого-нибудь предприятия, университета или благотворительного заведения оставаться независимым от государства кажется нам анахронизмом. Государство есть непосредственное воплощение общего благосостояния. Государство есть великий распорядитель, великий организатор, центр, из которого проистекают все разумные, уравновешенные, беспристрастные, т.е. справедливые решения. Если случайно мы обнаруживаем, что эти решения не таковы, мы впадаем в глубокую печаль, до того мы захвачены этим представлением о совершенстве государства. По обыденным представлениям, в нашей социальной организации не может существовать никакого иного центра решений. Повторяю: показательным и решающим является не сам факт присутствия государства в центре жизни каждого из нас, а наше внутреннее и личное признание этого как факта. Мы верим, что для того, чтобы в мире сохранялся порядок, государство должно обладать всеми полномочиями.

Blog