Тема Коммуникативная среда и языковой ареал. Социолингвистические аспекты речевого поведения

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
  1   2   3   4

Тема 7. Коммуникативная среда и языковой ареал. Социолингвистические аспекты речевого поведения.


Понятие коммуникативной среды и его соотношение со смежными понятиями.


Согласно распространенной практике социолингвистических описаний их объектами являются языковые ситуации отдельных стран, реже — более мелких, но также политико-административных единиц. Это упорное стремление оставаться в пределах официальных границ — отнюдь не случайная прихоть исследователей. Изучение языковой ситуации имеет ценность не столько само по себе, сколько в плане практического применения его результатов в программах языкового строительства, а всякая политика, в том числе языковая, действует внутри государственных границ. Ориентация социолингвистических исследований на масштабы и границы государства существенно подкрепляется также традицией изучения языковых ситуаций в странах Старого и Нового Света, где это всегда казалось естественным.

Вопрос, однако, оказывается более сложным, если мы рассматриваем регионы, где политико-административные границы в значительной мере искусственно. Таким регионом является, например, Западная Африка ввиду общеизвестного факта искусственности политических границ расположенных здесь стран, сохраняющих, как правило, конфигурацию прежних колониальных территорий. При этом необходимо иметь ввиду, что европейцы застали Африку не первобытной, а имеющей значительную историю собственной государственности, так что проведение новых искусственных границ ,по мнению Ольдерогге, уничтожило прежние политические объединения и разъединило уже сложившиеся этнические группы. И тем не менее, эпоха колониализма не в состоянии была начисто уничтожить все, что складывалось веками. Вновь созданные де юре административные территории оставались де факто разделенными старыми границами традиционно сложившихся и относительно замкнутых этнокультурно-хозяйственных ареалов. Это положение в значительной мере сохраняется и в наше время, и поэтому языковые ситуации практически во всех западноафриканских странах в действительности представляют собой не единой социально-языковое целое, как можно было бы заключить при знакомстве с их «социолингвистическим профилем», а мозаику более мелких этноязыковых ареалов, в границах которых и протекают реальные социолингвистические процессы. Заметим также, что несовпадение этнолингвистических и политических границ, столь очевидное в Западной Африке, наблюдается в различных частях земного шара. В Связи с этим можно напомнить замечание А. Пальяро и В. Беларди о том, что, например, Европа с лингвистической и Европа с политической точек зрения совпадают лишь частично.

Это важнейшее обстоятельство заставляет отказаться при разработке первого яруса социолингвистической типологии от единиц политико-административного деления, и прежде всего — от единицы «государство». Вместо него вводится понятие коммуникативной среды, которая определяется как исторически сложившаяся этносоциоязыковая общность, характеризуемая относительно стабильными и регулярными внутренними коммуникативными связями и определенной территориальной локализованностью. Это понятие впервые в социолингвистике вводится советскими социолингвистами В.А. Виноградовым, А.И. Коваль и В.Я. Порхомовским в книге «Социолингвистическая типология (Западная Африка)» в 1984 году, хотя идея оперирования более мелкими единицами, чем страна или общество, для социолингвистики вполне тривиальна. Так еще в 60-х годах ХХ века было предложено описывать языковые ситуации с опорой не на отдельные языки в границах государств, а на всю совокупность языковых образований, функционирующих в границах особых культурных областей (ареалов), которые в предельном случае могут соответствовать отдельному государству.

Понятие коммуникативная среда, однако, существенно отличается от таких внешне аналогичных понятий, как «социальная среда» или «языковая общность», причем отличается не только терминологически, хотя в данном случае и этот момент является существенным. Следует, впрочем, отметить, что среди различных определений подобных единиц наиболее удачным и глубоким представляется определение языковой общности у Дж. Гамперца, который, кстати, попытался обрисовать и некоторые ее типы: «Мы определим ее как социальную группу, одноязычную или многоязычную, единство которой поддерживается частотой различных типов социального взаимодействия и которая отграничена от окружающих областей слабостью своих связей с ними. В зависимости от уровня абстракции, которого мы хотим достичь, языковые общности могут состоять из небольших групп, члены которых связаны личными контактами, или распространяться на значительные территории.» Как легко заметить, определение коммуникативной среды отчасти перекликается с этим определением, но чем заметнее паралллелизм, тем легче показать их существенные различия.

Прежде всего понятие коммуникативной среды не может быть сведено к понятию социальной группы, лежащему в основе дефиниции Гамперца. Это понятие является собственно социологическим и потому не может механически переноситься в лингвистику. При всех различиях в понимании социальной группы — как объединения людей то ли на основе общности культурных систем и моделей, то ли на основе целевого взаимодействия — общим для них является акцентирование чисто социальных признаков, не имеющих обязательной соотнесенности с территориальными, этническими и языковыми характеристиками. Если обобщить различные определения социальной группы, то можно выделить следующие признаки, используемые в качестве дефиниционных характеристик: 1) непосредственное взаимодействие двух и более индивидуумов, 2) наличие у них относительно ясной цели, 3) наличие совместно установленных норм и 4) относительно развитые структуры.

Отдельные компоненты этого определения, соответствующим образом переосмысленные, могли бы применяться и к коммуникативной среде, однако в строго м смысле этого слова, коммуникативная среда не совпадает с социальной группой. Коммуникативная среда шире социальной группы в том смысле, что что она может члениться на ряд социальных групп, и одновременно коммуникативная среда конкретнее, чем социальная группа, в том смысле, что она не является срезом со всего общества, а имеет определенные границы и определенное этноязыковое наполнение. Если придавать терминологическую значимость разграничению «общества» и «населения», то коммуникативная среда представляет собой в первую очередь фрагмент населения с его базовыми этноязыковыми характеристиками, на которые могут накладываться признаки, связанные с различиями социальных группировок и стратификаций. Выражением «могут накладываться» подчеркивается, что социальная дифференциация населения носит случайный или спорадический характер. Речь идет лишь о разграничении этнического и социального и о степени существенности того и другого в каждом конкретном случае.

Здесь же отметим, что коммуникативная среда в равной мере несводима и к этнической общности, определяемой через признаки общности территории, единого языка или диалекта, большого сходства материальной и духовной культуры. Отметим, что при сравнении и типологизации этнических общностей целесообразно различать сходства в культуре, обусловленные взаимной культурной инфильтрацией, и сходства, обусловленные единой для данных культур экосферой. Если, например, два этноса обитают на территории, где нет ничего, кроме глины и тростника, то ясно, что их жилища будут строиться из глины и тростника. Такие общие черты материальной культуры этнологически неинформативны, но, скажем, архитектурные черты, принадлежащие к области, промежуточной между собственно технологической и собственно духовной (в частности, художественной) культурой, могут служить типологическими признаками, идентичность которых указывает либо на первичную генетическую общность культуры, либо на вторичную общность, возникшую в результате конвергентного развития двух культур.

Таким образом, определение коммуникативной среды, в отличие от определения этнической общности не предполагает никаких ограничений относительно ее этнической гетерогенности,ми тем самым отпадает презумпция ее культурного и языкового единообразия. Границами коммуникативной среды не являются ни границы той или иной этнической общности, ни ни границы распространения языка. Коммуникативные среды выделяются лишь по степени интенсивности внутренних коммуникативных связей, характерных для определенных ареалов, из которых складывается общая коммуникативная картина страны или географической области.

По изложенным соображениям в определении коммуникативной среды отсутствует признак «социального взаимодействия», играющий важную роль в определении языковой общности Гамперца. Этот признак является основным при выделении социальных групп, однако, он теряет свою определенность при экстраполяции его в лингвистический контекст. Критикуя понятие «языковая общность», ряд исследователей настаивает на различении, с одной стороны, языковых и речевых коллективов и, с другой стороны, языковых и речевых общностей. Полезность такого разграничения не вызывает сомнения, и в связи с этим можно указать на определенный параллелизм понятий «коммуникативная среда» и «языковой (речевой) коллектив», понимаемый как совокупность людей, выделяемая «на основе социально-коммуникативных связей». Весьма близким к обсуждаемому понятию коллектива в лингвистическом контексте пользовался еще в 1929 году Е.Д. Поливанов, говоря о необходимости изучать эволюцию языка в связи с эволюцией коллектива, причем в связи не только с его культурными характеристиками, но и с «кооперативной деятельностью этого коллектива , обуславливающей как экстенсивность (притом и в территориальном, и в социально-групповом направлениях), так и интенсивность языкового общения как для всего данного коллектива, так и для группировок внутри него». Обращает на себя внимание акцентирование коммуникативной характеристики коллектива, что делает эту социологическую единицу лингвистически значимой. Вместе с тем, и в этом случае коммуникативная среда не может быть отождествлена ни с языковым, ни с речевым коллективом, для которых характерно соответственно либо единство языковых признаков (инвентаря) либо единообразие употребления языковых единиц в речи. Понятие коллектива, даже в сопровождении определения «языковой», остается в значительной мере социологически ориентированным, так как оно покоится на признаке социального взаимодействия индивидуумов, «в том числе взаимодействия коммуникативного». Для понятия «коммуникативная среда» же степень коммуникативного взаимодействия является признаком не «в том числе», а «в особенности».

Такое акцентирование коммуникативных связей, цементирующих коммуникативную среду, не означает игнорирования собственно социального взаимодействия. Само собой разумеется, что коммуникация невозможна без такого взаимодействия, поскольку она является его вербальным выражением. Однако при определении коммуникативной среды мы делаем упор на ее коммуникативной спаянности, полагая, что задачей лингвистики вообще, а социолингвистики в частности является описание и моделирование именно вербальных форм поведения и взаимодействия человеческих коллективов, разумеется с учетом всех сопутствующих экстралингвистических факторов.

И еще одно немаловажное отличи коммуникативной среды от таких единиц, как социальная группа, коллектив, общность, заслуживает упоминания, поскольку оно подтверждает правомерность выделения коммуникативного признака в качестве ведущего. Коммуникативная среда в отличие от перечисленных единиц формируется не в рамках общества, а в рамках населения. Необходимо помнить, что понятие «коммуникативная среда» вводится не как социологическое, а как социолингвистическое. Поэтому вся проблематика, которой мы намерены заниматься, вращается не вокруг оси «личность — общество», а вокруг оси «этническая группа — язык». И если коллектив или общность не могут состоять ни из кого как из отдельных индивидуумов, то коммуникативная среда состоит непосредственно состоит не из отдельных лиц, а из этнических (или, если угодно, этносоциальных ) блоков, хотя, конечно, коммуникативные закономерности каждой данной коммуникативной среды непосредственно наблюдаемы лишь на уровне личностного контактирования. Любая коммуникативная среда может рассматриваться и под социологическим углом зрения, и тогда она будет представлена в виде совокупности социальных коллективов (групп, общностей); при решении определенных задач такой подход становится социолингвистически релевантным.

А.Д. Швейцер, вводя понятия языкового и речевого коллектива, подчеркивает отсутствие взаимно однозначных соответствий между ними и такими понятиями, как нация, народность, этническая группа. Вместе с тем, стремление сделать эти понятия универсальными заставляет его признать, что речевой коллектив может совпадать и с этносоциологическими единицами (клан, племя, общество). С другой стороны, в качесте примера языковых коллективов он приводит коллективы носителей языка, диалекта, говора, и в этом случае, очевидно, критерий выделения языкового коллектива оказывается чисто лингвистическим, поскольку его границы автоматически совпадают с границами того или иного идиома. В этом последнем смысле языковой коллектив может непосредственно соотноситься с коммуникативной средой как ее часть; в предельном случае коммуникативная среда может состоять из одного такого коллектива, который автоматически соответствует той или иной этнологической единице (этническая группа, племя, клан). Таким образом, понятие языкового и речевого коллектива могут легко интерпретироваться и в этнолингвистических терминах, а тем самым становятся факультативными при описании тех особых этноязыковых ареалов, которые мы называем коммуникативными средами. Основным и первичным для коммуникативной среды как социолингвистического феномена является, таким образом, не факт социального взаимодействия индивидуумов, а наличие особых коммуникативных отношений между блоками, составляющими коммуникативную среду.

Из сказанного нетрудно заметить, что понятию коммуникативной среды придается ареальное осмысление, поскольку в отличие от социальных группировок факт ее территориальной определимости имеет безусловно существенное значение. Такое понимание коммуникативной среды вызывает ассоциации с другим, хорошо известным в лингвистике, понятием - «языковой союз». Эти образования, однако, принципиально различны, несмотря на такие вроде бы общие признаки, как ареальная локализованность и наличие более тесных эндоцентрических связей. Сущностью языкового союза как особого типа группировок языков является наличие «благоприобретенных сходств в структуре двух или нескольких смежных языков, равнобежные преобразования самостоятельных языковых систем». Понятие же коммуникативной среды не предполагает вхождение в нее того или иного языка в целом (как частный случай это справедливо, впрочем, и для языкового союза), ни тем более, «равнобежного преобразования» структур представленных в коммуникативной среде языков, хотя возможность подобного преобразования не исключается. Точно также как границы коммуникативной среды не совпадают непременно с границами этнических единиц, они не совпадают и с границами языков.. Эти совпадения возможны, но их наличие не входит в дефиниционную презумпцию. Границы коммуникативной среды, как правило, накладываются на этноязыковые границы, пересекая их, и поскольку конкретные коммуникативные среды выделяются не по структурно-языковым (лингвистическим), а по коммуникативным (социолингвистическим) признакам, одна и та же лингвогеографическая территория не может входить в разные коммуникативные среды. В этом состоит коренное отличие коммуникативной среды от таких лингвогеографических объединений, как диалектные зоны, которые выделяются по комплексам структурных признаков, также могут пересекать границы первичных единиц — диалектов и наречий, но при этом могут допускать и взаимное пересечение.

В связи с вопросом о границах коммуникативной среды необходимо сделать еще одно замечание. Когда мы говорим, что для каждой коммуникативной среды призжнак территориальной определимости имеет кардинальное значение, это не следует понимать в том смысле, что во всех случаях границы коммуникативной среды должны получить четкое топографическое выражение. Эти границы могут быть физически реальными (река или горный массив), но могут быть и весьма относительными, образуя не столько четкий рубеж, сколько размытую полосу затухания коммуникативного притяжения, исходящего из центра коммуникативной среды. Чем обширнее ареал, охватываемый данной коммуникативной средой, тем заметнее будет различие в степени коммуникативной спаянности между ее центром и периферией.

Кроме того, следует учитывать, что презумпция коммуникативной непрерывности, лежащая в основе определения и выделения коммуникативных сред, имеет ввиду не абсолютную, а относительную непрерывность. Внутри любой коммуникативной среды могут выделяться более дробные подсреды, которые либо существуют реально (например, номадные стоянки или городские поселения), либо вычленяются нами искусственно в тех или иных исследовательских целях (например, коммуникативные среды отдельного княжества, города, квартала). По мере дробления исходной коммуникативной среды мы можем получить микроединицы, для которых признак территориальных границ становится нерелевантным; так можно говорить о микросреде конкретного рынка, учебного заведения и т.п. Во всех этих случаях, однако, сужение ракурса исследования приводит нас в область микросоциолингвистики, где понятие коммуникативной среды в определенном выше смысле оказывается избыточным и уступает место понятию социальной группы как единицы, более отвечающей данному уровню описания.

В этом случае более Экономным и эффективным может оказаться понятие коммуникативной общности. Это не означает, что коммуникативная среда автоматически трансформируется в коммуникативную общность: данные единицы являются результатом различных сечений и непосредственно несводимы друг к другу. Несмотря на их терминологическое сходство, они также различны, как различны понятия коммуникативной среды и социальной группы. Коммуникативная общность трактуется как прямой социолингвистический аналог социологического понятия группы, в результате чего вполне естественно замечание авторов, что человек может принадлежать одновременно к нескольким коммуникативным общностям, подобно тому, как он принадлежит к нескольким социальным группам. Применительно к понятию коммуникативной среды такого замечания сделать нельзя, как нельзя сказать о человеке, что он проживает одновременно в нескольких местностях (ну, вообще говоря, можно, но такие случаи редки).В отличие от коммуникативной общности коммуникативная среда не ориентирована на ролевую стратификацию общества; последняя присутствует в ней, но не является ее абсолютной детерминантой. В каждом конкретном случае необходимо исходить из характера и степени стратифицированности коммуникативной среды с учетом реального соотношения ее этнических и социальных компонентов.


Проблема социальной дифференциации языка в современной лингвистике


Социальную дифференциацию языка многие исследователи считают наиболее отчетливой формой связи между языком и обществом. Поэтому, например, В.М.Жирмунский считал задачу изучения социальной дифференциации языка одной из двух главных задач, стоящих перед социолингвистикой (вторая, органически связанная с первой, — изучение социально обусловленного развития языка.

Проблема социальной дифференциации языка имеет давнюю традицию в мировой лингвистике. Она берет свое начало с известного тезиса И.А.Бодуэна де Куртенэ о «горизонтальном» (= территориальном) и «вертикальном» (= собственно социальном) членении языка. Социальному расслоению языка уделяли внимание представители французской социологической школы в языкознании (А.Мейе и его ученики), Ж.Вандриес, Ш.Балли, А.Сешэ, а также В.Матезиус, Б.Гавранек (Чехословакия), Э.Сепир (США), Дж.Фёрс (Великобритания) и др. Значителен вклад в изучение этой проблемы отечественных ученых - Е.Д.Поливанова, А.М.Селищева, Л.П.Якубинского, Б.А.Ларина, В.М.Жирмунского, В.В.Виноградова, Г.О.Винокура, М.М.Бахтина, М.Н.Петерсона, М.В.Панова.

Для освещения проблемы социальной дифференциации языка в работах конца XX - начала XXI в. характерны следующие особенности.

1. Отказ от широко распространенного в прошлом прямолинейного взгляда на дифференциацию языка в связи с социальным расслоением общества: согласно этому взгляду, расслоение общества на классы прямо ведет к формированию классовых диалектов и «языков». Более убедительной и в настоящее время разделяемой большинством лингвистов представляется точка зрения, согласно которой природа и характер отношений между структурой общества и социальной структурой языка весьма сложны. В социальной дифференциации языка получает отражение не только и, может быть, даже не столько современное состояние общества, сколько предшествующие его состояния, характерные особенности его структуры и изменений этой структуры в прошлом, на разных этапах развития данного общества.

Надо сказать, что отказ от прямолинейности в трактовке проблемы социальной дифференциации языка иногда и до сих пор осуществляется чисто декларативно, в описании же конкретных социально-языковых связей подчас проявляется вульгарно-социологический подход к интерпретации этих связей. Так, с рассматриваемой точки зрения явным анахронизмом представляется теория «языкового дефицита», получившая широкую известность в странах Западной Европы и в США. Эта теория напрямую соотносит так называемый ограниченный языковой код с низшими слоями общества, а разработанный код - с высшим и средним классами. Как убедительно, с привлечением экспериментального материала показал У.Лабов, в использовании более или менее разработанных языковых кодов существенную роль играют не только социальные различия между говорящими, разность их культурного уровня, уровня образования и т.п., но и те условия, в которых происходит реализация различных языковых кодов. Изучая группы подростков-негров, принадлежащих к низшим слоям современного американского общества, он установил, что в естественных коммуникативных условиях - главным образом, при внутригрупповом общении - речь подростков весьма гибка и разнообразна. С другой стороны, подростки из обеспеченных, культурных семей не всегда прибегают к разнообразным речевым средствам; например, в семейных ситуациях, в разговорах с родителями, с учителями они пользуются однообразным словарем и ограниченным набором синтаксических конструкций.

В большинстве современных социолингвистических исследований проблема социальной дифференциации языка изучается с преимущественным вниманием к таким языковым образованиям, существование которых определяется в конечном счете различиями в собственно социальных, профессиональных, образовательных, культурных и некоторых других «приобретенных» характеристиках говорящих.

Вместе с тем отмечается одна важная черта, свойственная социальной дифференциации многих языков в современных условиях: «...возникает новая структура социальной дифференциации языка, в которой многие издавна используемые категории наполняются новым содержанием. Вместо традиционно противопоставлявшихся друг другу социальных и территориальных диалектов... формируются новые образования, лежащие на пересечении социальных и несоциальных измерений, - социально-территориальные, этносоциальные, социально-демографические и др. диалекты; в качестве одного из примеров превращения территориального диалекта в диалект этносоциальный можно привести так называемый Black English - диалект американских негров.

С отказом от прямолинейной трактовки проблемы социальной дифференциации языка и признанием сложности социально-языковых связей сопряжена другая особенность разработки указанной проблемы в современном языкознании: при общей тенденции к выявлению системных связей между языком и обществом социолингвисты указывают на механистичность и априоризм такого подхода к изучению этой проблемы, который декларирует полную изоморфность социальной структуры языка и структуры обслуживаемого им общества.

Преувеличенное (и потому неправильное) представление об изоморфности языковой и социальной структур в определенной мере объясняется отсутствием вплоть до середины 60-х годов XX в. эмпирических социолингвистических исследований: в трактовке социально-языковых связей преобладал умозрительный подход. С появлением работ, опирающихся на значительный по объему и достаточно надежный языковой и социальный материал, шаткость теории изоморфизма стала более очевидной.

Как показывают эти исследования, социальное достаточно сложно трансформировано в языке, вследствие чего социальной структуре языка и структуре речевого поведения людей в обществе присущи специфические черты, которые хотя и обусловлены социальной природой языка, но не находят себе прямых аналогий в социальной структуре общества. Таковы, например, типы варьирования средств языка, зависящие от двух классов переменных - от социальных характеристик говорящих и от условий речи (соответственно — социальная и ситуативно-стилистическая вариативность, по Лабову.

Даже в тех случаях, когда социальные факторы выступают в качестве более или менее жестких детерминантов речевого поведения, между этими факторами, с одной стороны, и обусловливаемой ими языковой вариативностью - с другой, не наблюдается взаимно-однозначного соответствия. Например, структура ролевых отношений в значительной мере обусловливает выбор говорящими функциональных стилей языка, однако дифференциации социальных ролей нет полного соответствия в дифференциации языка на функциональные стили: с одной стороны, разные социальные роли могут исполняться с использованием средств одного и того же функционального стиля, а с другой — разные функционально-стилистические средства могут активизироваться при «проигрывании» одной социальной роли. Кроме того, механизм изменения стилистического рисунка речи не адекватен механизму изменения ролевой структуры речевого общения: ослабление социального контроля над ролевым поведением может не приводить к снятию контроля нормативно-языкового (например, смена роли с официальной на обиходную - скажем, роли начальника на роль отца — может не изменять установки говорящего использовать строго нормативные средства языка).

Для разработки проблемы социальной дифференциации языка в современной лингвистике характерен более широкий, чем прежде (в первой половине XX в.), взгляд на эту проблему. Она начинает рассматриваться в контексте общей проблематики варьирования средств языка (которое может обусловливаться как социальными, так и внутриязыковыми причинами), в том числе и таких средств, которые принадлежат к гомогенным языковым образованиям, каким является, например, в общепринятом представлении литературный язык.

Некоторые исследователи говорят об уже сформировавшейся теории языкового варьирования, которая описывает различного рода колебания в языке и в его использовании. Плодотворная разработка этой теории ставит вопрос о необходимости включения в лингвистическое описание компонента, содержащего сведения о вариативности языковых единиц. В непосредственную связь с таким аспектом изучения социальной дифференциации языка можно поставить и все более настойчивые попытки отказаться от слишком «жесткого», опирающегося исключительно на социальные критерии подхода к расслоению языка на различные подсистемы, и привлечь для решения этой проблемы функционально-стилистическую варьируемость языковых образований. В ряде работ последняя рассматривается именно как один из видов социальной дифференциации языка.

Такие социальные категории, как статус, престиж, социальная роль, некоторые исследователи рассматривают в качестве факторов, влияющих на стилистическое варьирование языка. Например, Й.Краус положил в основу предложенной им классификации именно эти категории при исследовании стилеобразующих факторов, среди которых он различает: 1) связанные с характером языковых сообщений и их функцией, 2) связанные с ориентацией говорящего на слушающего и 3) связанные с оценкой личности говорящего. Внимание к фигуре говорящего как к одному из основных факторов, обусловливающих варьирование речи, выделение различных типов говорящего в зависимости от социальных и ситуативных признаков характерно для ряда исследований в области стилистики.

Таким образом, для изучения проблемы социальной дифференциации языка в последней трети XX в. характерны два основных подхода - традиционный, опирающийся лишь на социальную стратификацию общества, обслуживаемого данным языком, и более новый, учитывающий, помимо собственно социальных факторов, факторы ситуативные и стилистические, а также статусные и ролевые характеристики носителей языка как участников тех или иных коммуникативных актов. Первый подход дает нам своего рода статическую картину социального расслоения данного языка на определенные подсистемы вне зависимости от условий и характера функционирования каждой из выделенных подсистем в процессе речевой коммуникации. Второй подход позволяет видеть социально дифференцированный язык в динамике его функционирования, и поэтому он может быть назван динамическим.

При статическом подходе мы жестко делим носителей национального языка на группы в зависимости от того, какой подсистемой этого языка они пользуются (носители диалекта, носители просторечия, носители литературного языка и т.д.). При динамическом подходе одни и те же группы носителей языка могут характеризоваться использованием в их речи средств разных языковых подсистем - в зависимости от социальных и ситуативных параметров коммуникативного акта.

Ограничения на такого рода использование накладывает языковая компетенция индивида: если он не владеет данной подсистемой, то средства ее, естественно, оказываются вне сферы его речевой деятельности. Однако в современных условиях границы между подсистемами развитых национальных языков становятся все более зыбкими, и в этих условиях можно говорить о той или иной степени полиглоссии, характерной для большинства носителей языка. Как писал Р.Якобсон, «любой общий код многоформен и является иерархической совокупностью различных субкодов, свободно избираемых говорящими в зависимости от функции сообщения, адресата и отношений между собеседниками».

Тот факт, что между подсистемами размываются границы (ранее бывшие вполне определенными), что эти подсистемы как бы «перетекают» одна в другую, не означает, однако, что традиционная схема социальной дифференциации языка неверна. Она приобретает качественно иной вид: наряду с основными подсистемами в ней необходимо предусмотреть подсистемы дополнительные, промежуточные по своей природе, - полудиалекты, интердиалекты, интержаргоны и т.п., в которых объединяются черты, скажем, территориального диалекта и городского просторечия, социального жаргона и устной формы литературного языка и т.д. Петербургский исследователь А.С.Герд выделяет такую промежуточную (между литературным языком и территориальным диалектом) форму, как региолект: речь жителей небольших и средних городов одного региона, находящегося в окружении местных диалектов.

Кроме того, сами социальные различия начинают характеризовать в большей степени использование языковых единиц, а не их набор. В использовании же языковых средств существенными оказываются как социальные характеристики говорящего - например, его возраст, пол, уровень образования и культуры, профессия и др., - так и соответствующие характеристики адресата, а также отношения между говорящим и адресатом, тип коммуникативной ситуации и цель речевого акта и ряд других обстоятельств, в той или иной степени являющихся социальными.

Наиболее существенное влияние на использование языковых средств оказывают такие динамические социальные факторы, как социальная роль (говорящего и адресата) и вхождение индивида в так называемые малые социальные группы.

Как известно, социальные роли могут быть обусловлены как постоянными или долговременными характеристиками человека - его полом, возрастом, положением в семье и в обществе, профессией (таковы, например, роли мужа, отца, начальника, сослуживца, кондуктора и т.п.), - так и переменными, которые определяются свойствами ситуации: таковы, например, роли пассажира, покупателя, пациента и др.

Роли, связанные с постоянными или долговременными характеристиками, накладывают отпечаток на поведение и даже на образ жизни человека, «оказывают заметное влияние на его личные качества (его ценностные ориентации, мотивы его деятельности, его отношение к другим людям)». Сказываются они и в речи; ср. расхожие «квалифицирующие» определения вроде таких: говорит, как учитель; хорошо поставленным актерским голосом; начальственный окрик; оставь свой прокурорский тон; кричит, как базарная торговка, и т.п.

Исполнение одних и тех же ситуативных ролей (пациента, покупателя и др.), скажем, студентом и домохозяйкой, столяром и учителем математики различно: хотя данная ситуация (например, купля-продажа, прием у врача) предъявляет к ее участникам определенные требования, ролевое поведение каждого из участников бывает обусловлено их постоянными или долговременными социальными характеристиками, их профессиональным или служебным статусом.

Многие роли, характерные для данного общества, имеют специальные обозначения в языке: отец, жена, сын, дочь, брат, сестра, одноклассник, сосед, учитель, покупатель, пациент, пассажир, председатель собрания, член парламента, судья, посетитель, клиент и т.п. Все взрослые члены данного общества более или менее хорошо знают, чего ожидать от человека при исполнении им каждой из подобных ролей, так что даже простое произнесение имени роли обычно вызывает в сознании говорящего или адресата представление о комплексе свойственных этой роли прав и обязанностей.

Представления о типичном исполнении той или иной роли складываются в стереотипы; они составляют неотъемлемую часть ролевого поведения. Стереотипы формируются на основе опыта, частой повторяемости ролевых признаков, характеризующих поведение, манеру говорить, двигаться, одеваться и т.п.

Пары социальных ролей - наиболее типичная форма ролевого взаимодействия людей (хотя нередки ситуации, когда человек при исполнении определенной социальной роли взаимодействует не с одним ролевым партнером, а с множеством: ср., например, ситуации «лектор - аудитория», «священник - прихожане церкви» и т.п..). Соотношение ролей в таких парах моет быть трояким;

1)роль первого участника ситуации (X) выше роли второго участника (Y) ситуации: Р (X) > Р (Y);

2) роль первого участника ситуации (X) ниже роли второго участника (Y) ситуации: Р (X) < Р (Y);

3) роли участников ситуации равны: Р (X) = Р (Y). Социальная роль Х-а выше социальной роли Y-a тогда, когда в некоторой группе или в ситуации общения Y зависим от Х-а; и наоборот: социальная роль Х-а ниже социальной роли У-а, если в некоторой группе или в ситуации общения X зависим от У-а. При отсутствии зависимости говорят о равенстве социальных ролей членов группы или участников ситуации.

В соответствии с типами ролевых отношений все ситуации общения можно подразделить на симметричные и асимметричные.

Исполнение человеком различных социальных ролей как в симметричных, так и в асимметричных ситуациях отличается некоторыми закономерностями. Такие закономерности характеризуют и речевой аспект ролевого поведения. Сформулируем некоторые из них:

- (1) исполнение определенной роли требует использования определенных языковых средств, ожидаемых партнером по ролевому взаимодействию и окружающими людьми; нарушение этих ожиданий ведет к тому, что ролевой партнер или окружающие оценивают речь данного лица как неуместную, как противоречащую нормам языка или нормам человеческого общения, общепринятым правилам этикета и т.п.;

- (2) при изменении социальной роли происходит переключение с одних языковых средств на другие (ср., например, исполнение ролей пассажира и пациента); отказ говорящего от такого переключения -сознательный или по неспособности выбрать нужный регистр общения - ведет, как правило, к коммуникативной неудаче;

- (3) в асимметричных ситуациях речь коммуникантов более эксплицитна, чем в ситуациях симметричных. Например, просьбы, жалобы, самооправдания (тип ролевого отношения Р (X) < Р (Y)) должны быть изложены максимально понятно для того, кому они адресованы: это в интересах самого говорящего. С другой стороны, и в речевых актах приказа, выговора, наставления тип ролевого отношения Р (X) > Р (Y) речь Х-а также должна быть эксплицитна, хотя Y в этом далеко не всегда заинтересован; в речевых актах рекомендации, совета (тот же тип ролевых отношений) в эксплицитности речи заинтересованы оба ролевых партнера.

В симметричных ситуациях степень эксплицитности речи зависит от характера отношений между ролевыми партнерами: чем более официальны они, тем выше степень эксплицитности, и, напротив, чем более неформальны отношения, тем ниже степень речевой эксплицитности (в предельном случае вербальные средства могут замещаться жестами, мимикой или элементами ситуации: ср. общение близких приятелей, собутыльников, любовников и т.п);

- (4) механизм переключения с одних языковых средств на другие при изменении ролевых отношений между коммуникантами предполагает некое соответствие между набором социальных ролей, присущих данному социуму, и набором языковых кодов и субкодов -языков, диалектов, стилей, речевых жанров, речевых клише и стереотипов и т.п. Успех коммуникации зависит от того, насколько хорошо владеют участники общения и тем, и другим набором (т.е. набором ролей и набором кодов и субкодов). Невладение какой-либо социальной ролью (т.е. неумение исполнять ее в соответствии с ожиданиями окружающих), как правило, означает и невладение соответствующей манерой речи: когда нам приходится исполнять чуждые для себя, неосвоенные роли, мы чувствуем себя неуютно прежде всего оттого, что не знаем, что и как надо говорить при проигрывании этих ролей.

Таким образом, члены социума в норме полиглоссны: они владеют разными коммуникативными кодами, обращающимися в данном социуме. Их социальный успех, в частности естественность и эффективность ролевого поведения, зависит от того, насколько совершенно это владение, насколько легко может индивид переключаться с одного кода на другой при смене социальной роли; подробнее об этом см. в (Крысин, 1976).

Фактор вхождения человека в различные малые социальные группы оказывается весьма существенным с точки зрения социальной дифференциации единого национального языка (в частности, русского).

Под малой обычно понимают малочисленную социальную группу, члены которой объединены общей деятельностью и находятся в непосредственном личном контакте, что является основой для возникновения как эмоциональных отношений в группе (симпатии, неприязни и безразличия), так и особых групповых ценностей и норм поведения. К малым группам относят семью, производственный, научный, спортивный, воинский коллективы и некоторые другие.

Различают несколько типов малых групп: формальные и неформальные, первичные и вторичные, референтные (эталонные) и некоторые другие. Общепризнано, что речевое поведение человека при общении с членами его группы отличается от его же речевого поведения вне этой группы.

В разные периоды своей жизни человек является одновременно членом нескольких малых групп - семьи, игровой группы (в детстве), служебной, производственной, спортивной, учебной, групп, формирующихся на основе общих увлечений (болельщики, коллекционеры, автолюбители, цветоводы и т.п.). Однако членство в каждой из подобных групп он ценит неодинаково. Та группа, принадлежность к которой индивид расценивает особенно высоко, членством в которой он особенно дорожит, называется референтной. Влияние такой группы на поведение индивида, на систему разделяемых им оценок и ценностей, на особенности речи важно и значимо. «За немногими исключениями, - пишет по этому поводу Т.Шибутани, - человек рассматривает мир с точки зрения, которая разделяется людьми, непосредственно его окружающими. Стандарты первичной группы ощущаются сильнее, если благодаря конъюнктивным (объединительным) чувствам социальная дистанция между членами группы сокращается... Трудно нарушить ожидания тех, с кем человек себя объединяет, ибо понимание их огорчения вызывает острое чувство вины. Чем привлекательнее группа для ее участников, тем выше давление, обеспечивающее единообразие поступков и мнений».

С лингвистической точки зрения важны следующие особенности группового поведения людей: наличие в группе лидера и аутсайдеров; речевая гомогенность группы; групповые шаблоны речи; диглоссия и полиглоссия.

Коротко рассмотрим каждую из этих особенностей.

Групповые лидеры и аутсайдеры. Не вдаваясь в достаточно сложную проблему лидерства, успешно изучаемую современной социальной психологией, подчеркнем лингвистический аспект этой проблемы: речь лидера обычно влияет на речь других членов группы. «Речевое давление» лидера на группу обычно не осознается членами группы или осознается постфактум. Как правило, результаты такого давления проявляются при внутригрупповом общении, при исполнении индивидом ролей, предписываемых ему его положением в структуре данной группы и в групповых коммуникативных ситуациях. Но известны случаи, когда и в отсутствие лидера или группы, и в ситуациях, когда членство в данной группе перестает быть для индивида актуальным, речь его сохраняет черты, обусловленные влиянием' речи группового лидера. Интенсивность, сила и глубина речевого влияния лидера на других членов группы обычно зависят от яркости личности лидера, от силы его характера, от умения влиять на умы и настроения окружающих и - не в последнюю очередь - от своеобразия его речевой манеры, наличия в речи тех или иных специфических слов, выражений и т.п. В позиции, противоположной позиции лидера, находятся аутсайдеры - лица, недостаточно адаптировавшиеся в данной группе, воспринимаемые остальными ее членами как чужаки. У.Лабов называет аутсайдеров термином lames, которому трудно подыскать идиоматичное русское соответствие (буквально lame -хромой, а также неудачник, «слабак»; ср. принятый в среде компьютерщиков термин ламер). Основываясь на полученном им экспериментальном материале по изучению групп американских подростков, Лабов делает важное наблюдение: аутсайдеры обычно не усваивают культурные и языковые нормы и ценности группы, следуя в своем поведении, в частности речевом, тем привычкам, которые они приобрели как члены других групп, например семьи.

Речевая гомогенность группы. Дорожа мнением группы и своей репутацией в глазах ее членов, человек в присутствии группы строит свою речь с ориентацией на групповые ожидания, на то, как принято говорить в этом узком кругу. Членом группы в его внутригрупповом речевом поведении руководят два взаимосвязанных мотива: с одной стороны, не отличаться по речевой манере от остальных членов группы (насколько это возможно: как известно, некоторые фонетические и интонационные стороны речи не поддаются самоконтролю), а с другой - показать, что он принадлежит к данной группе, что он «свой». В последнем отношении особенно характерна символьная функция языковых знаков: определенные единицы -слова, обороты, синтаксические конструкции - наряду с номинативной и коммуникативной функциями приобретают свойства символа принадлежности говорящего к данной группе. Слова, манера произношения, интонации, играющие роль групповых символов, служат индикаторами, по которым опознаётся «свой»; напротив, человек, не владеющий подобной манерой речи, определяется членами группы как «чужак».

Исследователи называют ряд факторов, способствующих речевой гомогенности группы: 1) фактор сплоченности (чем сплоченнее группа, тем вероятнее ее речевая гомогенность); 2) фактор лидера (чем больше сила речевого влияния лидера на группу, тем вероятнее «следы» такого влияния в речевой манере всех остальных членов группы); 3) фактор времени (чем длительнее контакты членов группы друг с другом, тем вероятнее нивелировка их речевых индивидуальностей, выработка общей манеры общения); 4) фактор регулярности (речевая гомогенность прямо пропорциональна частоте и регулярности внутригрупповых контактов); 5) фактор кода (выработка общей манеры внутригруппового речевого поведения возможна лишь в условиях, когда все члены группы владеют одним и тем же языковым кодом (языком, диалектом, жаргоном и т.п.)- Во вполне возможной ситуации, когда члены группы пользуются разными подсистемами национального языка (скажем, одни - литературным языком, а другие - местным диалектом), вначале преодолеваются языковые контрасты путем подавления большинством группы тех речевых особенностей, которые оцениваются этим большинством негативно, и лишь затем может начаться процесс выработки какой-либо специфической групповой манеры речевого поведения.

Групповые шаблоны речи. Это один из ярких образцов речевой специфики той или иной группы, ее отличий от иных социальных общностей. Подобно тому, как в процессе совместной деятельности у людей вырабатываются определенные стереотипы поведения, регулярность коммуникативных контактов между членами группы ведет к выработке определенных речевых шаблонов. В качестве таковых могут выступать отдельные языковые единицы, фрагменты высказываний и диалогов, имевших место в прошлом группы (или кого-либо из ее членов), своеобразные формы начал и концовок тех или иных речевых актов, также отражающие коммуникативный опыт данной группы, цитаты - как из устных высказываний кого-либо из членов группы (в частности, лидера), так и из литературных произведений. При этом шаблон - вопреки своему названию -используется, как правило, в эмоциональном контексте, специально (шутливо, иронически, с пародийными целями и т.п.) обыгрывается; тем самым к нему привлекается внимание окружающих.

В жизни малых социальных групп велика роль языковой игры. Это характерно не только для таких групп, которые формируются на основе общности интеллектуальных интересов (ср. малые неформальные научные коллективы, семинары, кружки и клубы «по интересам» и т.п.), но и, например, для игровых групп детей и подростков, для учебных классов в школе, для спортивных команд и др. Ср. в этом отношении прозвища, дразнилки, любимые присловья (типа наше вам с кисточкой, бонжур-покедова и т.п.), переделки слов и выражений (большое пожалуйста - по аналогии с большое спасибо. калёной метлой - как объединение двух фразеосочетаний: калёным железом и новая метла), бытующие как раз в устном речевом общении малых групп и являющиеся шаблонами, отличающими данную группу от всех других.

Диглоссия и полиглоссия. Эти свойства речи членов малых групп проявляются в том, что при внутригрупповом общении они используют одни языковые средства, привержены одной манере речевого поведения (в предельном случае это может быть особый групповой жаргон), а при общении вне группы переключаются на иные коммуникативные средства. Поскольку (как уже отмечалось выше) человек является одновременно членом нескольких групп, постольку можно говорить о его диглоссности и даже «полиглоссности» или хотя бы об элементах этих явлений. В современном обществе, где контакты между различными слоями и группами регулярны и интенсивны, речевые различия между малыми группами не могут быть резкими. Скорее, можно наблюдать частотные различия в использовании тех или иных языковых средств, предпочтение определенных вариантов (из числа «разрешаемых» языковой нормой) и т.п. Однако в принципе вхождение индивида в несколько разных малых групп обусловливает совмещение в его идиолекте разных речевых манер, каждая из которых актуализуется при общении в пределах соответствующей группы (семьи, учебного класса, бригады, спортивной команды, компании приятелей и т.п.).

Переключение с одной манеры на другую происходит под влиянием таких факторов, как социальная роль говорящего (например, в роли члена семьи он активизирует одни речевые навыки, в роли члена спортивной команды - иные и т.д.), адресат (ср. общение с членами семьи - и с прохожими), тема (обсуждение тем, связанных с производственной деятельностью говорящего, может «включать», активизировать манеру речи, свойственную ему как члену определенной производственной группы), наличие/отсутствие социального контроля и самоконтроля (при наличии социального контроля или самоконтроля - обычно это бывает в официальных условиях общения - преобладает манера речи, «изобличающая» говорящего как члена формальных социальных групп; в отличие от этого при снятии социального контроля и ослаблении самоконтроля - в условиях непринужденного общения -активизируется манера речи, свойственная говорящему как члену неформальных объединений) и некоторых других.

Из сказанного ясно, что социальная роль и вхождение человека в малые социальные группы - это такие факторы, которые в наибольшей степени обусловливают использование языка его носителями. Динамический характер этой обусловленности очевиден: такого рода переменные, как роль и членство в группе, могут получать различные значения в процессе речевой коммуникации. Носители языка, принадлежащие к разным социальным слоям, по-разному используют языковые средства при одних и тех же значениях указанных переменных (социальная маркированность языковых средств - еще одна проблема, связанная с социальной дифференциацией языка, но не достаточно самостоятельная и заслуживающая отдельного обсуждения; см. об этом, например. Тем самым социальная дифференциация языка получает как бы двоякое выражение: в виде социально обусловленных подсистем (таких, как местные диалекты, городские койне, социальные и профессиональные жаргоны, литературный язык) и в виде социально маркированных языковых средств, используемых говорящими, которые принадлежат к тем или иным общественным слоям и группам, в зависимости от условий коммуникации, от функционально-стилистических характеристик речи.