Делить по тому‚ что он оставил после себя‚ чтобы оно росло дальше‚ и побудил ли он других мыслить в новом направлении‚ а именно с мощью‚ действующей после него

Вид материала

Книга

Содержание Бетховен, в Гейлигенштадском завещании Джоржд Сорос Винсент Ван Гог Фридрих Ницше

Подобный материал:

• Урок №1-2 Тема урока: С. А. Есенин. Судьба поэта, 114.04kb.
• t-kob ru/articles/944, 1748.3kb.
• Аскар кишкембаев, 76.41kb.
• Книга Глава космический вакуум. Эфир. (Физический вакуум) «Вакуум есть все, и все есть, 601.62kb.
• Великой Княгини Елизаветы Федоровны; Задание по выбору учащихся: Написать сочинение, 88.21kb.
• М. Хайдеггер Что значит мыслить?, 154.15kb.
• А. С. Пушкин величайший русский поэт и прозаик прошлого века. Он является основоположником, 50.36kb.
• А. С. Пушкин величайший русский поэт и прозаик прошлого века. Он является основоположником, 462.2kb.
• Соколов Дмитрий Владимирович. После этого дискуссия будет развиваться по тому, как, 761.42kb.
• Свои жизненные планы, оставить после себя нечто цельное и полезное, то начинаешь, 1164.94kb.

Алексей Горький о Ленине

За последние десять-пятнадцать лет отношение общественности к Владимиру Ульянову-Ленину серьезно изменилось, развеялся миф о герое-мученике мрачно-героического периода, превратив его скорее в фигуру одиозную, нежели в создателя нового общественного порядка. Все же, отдавая дань объективности, нельзя отрицать, что Ленин не просто оказал потрясающее влияние на развитие одной страны, и даже Европы, а практически он изменил ход мировой истории. Нельзя также отрицать, что магическое влияние этого талантливого и сверхорганизованного фанатика создало невероятное по величине и преданности течение последователей новой коллективной идеи. Даже сама ленинская идея стала именем собственным и называется ленинизмом‚ а ее создатель получил то‚ чего жаждал, — неограниченную власть своего интеллекта над сознанием гигантской массы людей. До сих пор образ Ленина является символом прокоммунистических движений, а в некоторых странах он даже служит заменителем сильной личности в коммунистической партии, возбуждая во время выборных кампаний воображение электората и стимулируя его отдать свои голоса за коммунистическое движение. Именно благодаря Ленину и через почти 160 лет после написания Марксом и Энгельсом знаменитого «Манифеста Коммунистической партии» «призрак коммунизма» все еще «бродит» по планете. Все это, а также девяностолетнее победное шествие сформированного Лениным коммунистического идеала и такой же период идолопо­клонничества самому Ленину позволяют назвать его человеком, не только принесшим свою жизнь в жертву идее, но и достигшим высшей власти над другими людьми, а значит, вкусившим плоды успеха. Кроме того‚ он наполнил свою собственную жизнь смыслом и не упустил возможности победить... Наконец, главное — есть все основания полагать, что Ленин искренне верил в конструктивность, верность своих устремлений и в то, что исполнение его плана принесет облегчение многим и многим тысячам обитателей планеты. Подтверждением этому служит наличие и сегодня многих тысяч людей, свято верящих в праведность ленинских прин­ципов. Несмотря на тиранию, у истоков создания которой он стоял...

Детство Владимира Ленина определило не только организационный уклад всей его будущей жизни, но и в силу созданной в семье атмосферы свободы и творчества обеспечило будущего вождя большевиков солидными знаниями, которые он употребил для борьбы за идею. Однако вовсе не знания были главным багажом, вынесенным из детства. Владимир не мог пожаловаться на недостаток материнской любви, напротив, глубокие материнские чувства и ее поддержка сделали из него неприми­римого эгоиста и чрезвычайно уверенного в себе себялюбца. Благодаря поощрению со стороны родителей и учителей он легко развил в себе не по возрасту удивительный уровень тще­славия, а с ним поднял на непомерную высоту и планку соб­ственных притязаний. Следствием этого стала и рано про­-
я­вившаяся нетерпимость к любому инакомыслия. В итоге в сумме со знаниями, полученными в детстве и юности, прочные и теплые отношения внутри семьи сформировали в юноше такую высокую самооценку, что не сумей он параллельно воспитать в себе титаническую волю, направляемую на самоорга­низацию, его жизнь могла бы стать серией глубоких травм и разочарований. Родители справедливо усматривали в развитии воли противовес амбициям, потому всячески либо стимулировали, либо обходили молчанием проявление твердых и даже яростных черт. Мать сохраняла спокойствие даже в тех случаях, когда выходки сына были экстраординарными. Биографы Ульянова упоминают и крайние проявления необузданного характера в юношеском возрасте. Например, когда в порыве охватившего его исступления юный Ульянов сорвал с себя нательный крестик и, яростно швырнув на пол, долго топтал его.

Но именно появлению неиссякаемой воли, твердости и развитию непримиримого, порой просто непоколебимого харак­тера Владимир Ульянов обеспечил себе будущее восхождение к вершинам неограниченной власти.

Немалую роль в становлении личности Ленина сыграла его мать. Имея весьма высокий для русской глубинки уровень гуманитарного образования, она сумела создать внутри многодетной семьи особый одухотворенный мир и атмосферу высокого организационного порядка. Вообще привычка к исключительному порядку и редкий‚ даже необычайный для русского педантизм (хотя в жилах Ленина текла не только русская кровь, но также немецкая, шведская, еврейская и калмыцкая) во многом определили восхождение Владимира. Сначала в области знаний‚ что дало мощный толчок к зарождению идеи‚ а позднее в со­юзе с волей это превратилось в сознательную движущую функцию мозга‚ впитавшего в себя непонятную для обычного человека паралитическую логику. С раннего возраста дети получили фундаментальные языковые знания, неплохо разбирались в литературе, логике и истории. Причем отличительной особенно­стью семейного организационного уклада были присутствие конкуренции‚ игры и абсолютная свобода поиска‚ что стимулировало как самостоятельность устремлений‚ так и сами импульсы неистового желания доказать превосходство своего выбора. Главное, родители сумели привить практически всем детям желание познавать и преобразовывать окружающий мир, а также способность принимать ответственные решения‚ даже такие‚ которые связаны со смертельным риском. Именно семейная атмосфера глубоких поисков и самореализации определила неудовлетворенность существующим миром‚ а окружение всех членов семьи неподражаемым ореолом самобытности и исключительности подталкивало их к активным попыткам испытать себя в действии. Но скорее всего‚ это с самого начала не было бескорыстным желанием преобразовывать мир ради самого преобразования — беря во внимание ожесточенную психологию и эгоцентричный демонстративный темперамент самого Владимира Ульянова‚ хочется сделать вывод‚ что идея преобразования мира родилась в нем из осознания способности совершить это‚ а значит, была направлена внутрь себя‚ на удовлетворение воли к власти.

Взаимная любовь между Владимиром и его матерью была такой крепкой, что он на протяжении всей ее жизни чувствовал ее почти слепую и безоговорочную поддержку, а когда за год до Октябрьского переворота (или революции, как назвали совет­ские историки приход к власти большевиков) он получил извещение о смерти матери, пережил серьезный душевный кризис. Страстное ободрение матерью всего, что делал молодой Ульянов, ранняя смерть отца и внезапная казнь старшего брата сократили период его и так далеко не безоблачной юности и рано сделали взрослым, самостоятельным, ответственным практиче­ски за всю семью и не по годам серьезным‚ еще больше выделяя целеустремленность среди других качеств его самобытной личности. Фактически с самого детства Владимиру приходилось предпринимать дополнительные умственные усилия, что не могло не сказаться на его способностях — к совершеннолетию он значительно превосходил сверстников в знаниях, силе духа и готовности действовать. Последнее было самым значительным достижением периода детства и юности. Воля‚ ответст­венность и готовность к действию стали основными качествами‚ сознательно и интуитивно приобретенными в периоде формирования личности. Именно эти качества стали главными составляющими в многолетних боях за влияние, и именно они позволили Ульянову-Ленину одержать победу в борьбе за власть. Что же касается формального школьного образования и академических знаний‚ то Владимир Ульянов не потому был отличником‚ что учился и воспринимал школу серьезно‚ а напротив‚ потому что многовекторность и широта его устремлений превосходила на несколько порядков школьные программы. Поскольку общая академическая подготовка в школе русской глубинки была поверхностной и не предполагала фундаментальных знаний‚ осво­ить предметы‚ выходящие за пределы гуманитарных интересов Ульянова, было несложно. Кроме того‚ не стоит забывать‚ что отец Владимира Ульянова был дисциплинированным директором всех народных училищ губернии‚ что, с одной стороны, требовало от его детей «не ударить лицом в грязь»‚ а с другой — давало им некие психологические преимущества над сверстниками. Способность отбрасывать ненужное и фильтровать предлагаемые знания — удел не многих восприимчиво талантливых личностей, который был присущ молодому Ульянову и позволил продвигаться практически в одном направлении без явных временных потерь. А благодаря трагическим событиям юности рано сформировалась и его самодостаточность, а также убежденность, что людские массы есть всего лишь строительный материал для сильного архитектора.

В семье‚ кроме того‚ развилась и господствовала атмосфера радикализма во всем. Она пропитала все естество будущего вдохновителя революционного переворота, и уже в юности оно было до краев наполнено мятежной проникновенностью — основой так удивлявшей всех эмпатии (подсознательного восприятия эмоций другого человека). Если Владимир брался за что-то‚ то отдавался этому до конца‚ возбуждая каждую клеточку своего полностью управляемого организма. Проникновенность и переживание идеи он довел до такого уровня‚ что без труда подавлял даже физические инстинкты. Почти таким же по характеру был и его старший брат Александр, примкнувший к террористическому крылу революционной организации. И очевидно, лишь его казнь после неудачного покушения на монарха (Владимиру было в тот момент семнадцать лет), оказавшая трагическое воздействие на всю семью, заставила самого Владимира действовать более осторожными методами и опираться на более глубокий расчет и знания психологии масс. Но зато как бы по наследству Владимиру досталась идея старшего брата: захват власти и изменение мирового порядка как глобальная жизненная цель импонировали неестест­венно импульсивному и всегда готовому к продолжительным и часто рискованным действиям Владимиру. Только теперь изобретательный и расчетливый ум Ульянова ловко закамуфлировал внешние проявления идеи и приспособил‚ адаптировал к ней не только желания самого народа‚ но и некоторые гуманитарные науки‚ что он отразил позже в своих трудах. Интересно, что у будущего создателя нового общественного порядка рано начала прорываться наружу готовность бесконечно жертвовать огромными массами людей ради приближения своей главной мечты. Так, уже в два­дцать один год он пришел к неожиданному и бесстрастному выводу о пользе голода для крестьянства, поскольку, «разрушая крестьянское хозяйство, он одновременно разбивает не только веру в царя, но и веру в Бога».

Радикализм Владимира Ульянова также находил проявление уже в ранней юности — именно тогда он выработал жесткость своих позиций, сыгравшую невероятную роль в будущем. Именно тогда он осуществил четкое разделение окру­жающего мира на своих и врагов — отличительная черта непримиримых и безнадежных параноиков. Не менее показательным явилось и его исключение из Казанского университета — подтверждение неспособности в юные годы избавиться от навязчивого импульсивно-остервенелого желания действовать стремительно‚ энергично и немедленно. Его не менее фанатичное стремление в кратчайшие сроки овладеть колоссальными знаниями и жить по четко установленным самим собой законам, наряду с резким отбрасыванием, неприятием всего, что он определял как второстепенное, еще более четко показывает фатальное движение к цели, свой­ственное лишь фанатикам с гипертрофированной волей‚ способным подавлять не только чувства‚ но даже инстинкты. Это подтверждает и тот факт, что в юности Владимир был если не равнодушен к противоположному полу, то, во всяком случае, не тратил время на общение с девушками. Все было подчинено железной, нечеловеческой воле. Воля царствовала над всем в жизни Ленина и только воля двигала всеми его поступками. Отклониться даже на полградуса от мысленно разработанного курса он не позволял себе, хотя во время стремительного самообразования и поглощения наук четко сформированной жизненной стратегии как таковой еще не существовало.

Действительно, лишь смерть брата и подсознательное, поч­ти соревновательное желание добиться на поприще борьбы за власть бîльших, чем он, успехов, создали зародыш идеи, ее же определенные формы Владимир разработал гораздо позднее, уже после исключения из университета за революционную деятельность, которую в то время он поддерживал, скорее еще неосо­знанно и эмоционально. Это подтверждает, прежде всего, отсут­ствие четких планов действий во время учебы в университете, что, вообще, не свойственно Ульянову-исполнителю какой-либо роли.

Большинство объективных исследователей уверены‚ что наи­более важным периодом для формирования жизненной идеи и‚ следовательно‚ определения всего дальнейшего пути Владимира Ульянова было время от исключения из университета до прибытия в возрасте двадцати одного года в Петербург для сдачи экстерном экзаменов в Петербургском университете. Сам факт более чем успешной сдачи экзаменов и допуск к работе адвоката свидетельствуют не только о признании исключительного интеллекта молодого человека‚ но и о безоговорочном и блистательном успехе его напористого и цепкого ума‚ сражавшегося самостоятельно. Более того, это еще раз доказывает тяжелым трудом развитую им самим способность самостоятельно синтезировать любые глыбы человеческих знаний без помощи каких-либо учителей‚ а с ним и верховенство самодисциплины Ульянова над всеми сферами жизни.

Что же касается идеи‚ то работы Чернышевского‚ Маркса‚ Плеханова‚ помноженные на стремительный поиск собственного исключительного пути, не заставили долго ждать — наполовину сформированная в семье и закрепленная смертью старшего брата идея безудержно прогрессировала. По сути‚ Владимир уже знал‚ чтî он будет делать‚ он лишь выкри­сталлизовывал стратегию и тактику жизненного пути. Год‚ проведенный в русской глубинке наедине с книгами и соб­ственными бушующими страстями‚ определил дальнейшую жизнь Ульянова — он уже мысленно медленно перевоплощался в Ленина, того Ленина, от появления которого содрогнулась планета.

Людвиг ван Бетховен

(16 декабря 1770 года — 26 марта 1827 года)

«Искусство! Только оно одно и удер­жало меня. Мне казалось немыслимым покинуть этот мир прежде, чем я выполню того, к чему чувствовал себя призванным».

^ Бетховен, в Гейлигенштадском завещании

Жизнь Бетховена с точки зрения исследования причинно-след­ственных связей успеха является уникальным примером верховенства упорства и желания победить. Феноменальная воля этого человека позволила убедительно доказать, что возможности человеческого духа не имеют четких границ, а перешагнуть рубеж, за которым начинается гений, дано гораздо большему количеству обитателей планеты, чем принято считать в современном обществе.

Из всех известных имен, которые человечеству подарила музыка, имя Бетховена, пожалуй, вызывает наиболее сильные эмоции. Он прошел через самые жестокие страдания, на его долю пришлось гораздо больше горя, чем способен вынести один человек, его жизнь была окутана непроницаемой пеленой тоски. Может быть, поэтому его музыка, наполненная бесконечными личными переживаниями, оказалась такой проникновенной?!

В начале своего сложного жизненного пути этот отчаянный человек практически не имел шансов стать знаменитым музыкантом. Но он сумел вырасти до великого композитора, подарившего миру незабываемые творения. Позже Бетховена ждало еще одно испытание: находясь в зените славы, он потерял слух. Но он продолжал бороться до последнего и вопреки неизлечимой болезни вписал свое имя в летопись успеха — не только как великий музыкант, но и как стоик, поразительные способности которого черпать силы внутри себя вызывают уважение и изумление потомков. Скорее всего, в течение своей жизни Бетховен так и не испытал ощущения счастья. Может быть, за исключением тех коротких моментов, когда видел одухотворенные лица людей, услышавших его музыку. Мрачный и угрюмый отшельник, он взошел на пьедестал успеха и, безусловно, точно знал это. Все, что он получил взамен от судьбы за свой обескураживающий содержанием и глубиной труд, было умиротворение...

Родившись в семье придворного не слишком одаренного музыканта-пьяницы, возжелавшего (больше ради легких денег, чем вследствие высоких порывов души) сотворить из своего старшего сына «второго Моцарта», Людвиг ван Бетховен уже в раннем детстве испытал всю тяжесть жестокого обхождения и изнурительной муштры.

Именно из детства, которое оказалось просто периодом стремительного взросления, будущий гений вынес непримиримость к любым посягательствам на его свободу, именно тогда была рождена его надрывная и очень тонкая чувствительность, выносившая переживания о независимости и гордости, которые легли потом навечно на нотные тетради. Биографы музыканта указывают на то, что в детстве у Людвига практически не было друзей среди детей — он «жил и трудился, как взрослый», заплатив за успех в музыке всеми детскими радостями.

Но среди этого почти безумного, невыносимого своим чудовищным «взрослым» распорядком раннего периода жизни, часто наполненного обидами и переживаниями, было и несколько важных, едва уловимых моментов, резко повлиявших на всю дальнейшую жизнь музыканта.

Жестокий и непримиримый конфликт с отцом, тем не менее, сыграл очень заметную роль в становлении Бетховена. Растущая с годами взаимная неприязнь не только способствовала быстрому взрослению мальчика, но и предопределила его раннюю самостоятельность в принятии большинства судьбоносных решений. Несмотря на конфликт и осознанное отвержение сыном роли отца, насквозь пропитый и погрязший в долгах родитель, а позже и первый сравнительно серьезный музыкант-учитель Пфейфер, встретившийся Людвигу на жизненном пути, просто внушили мальчику, что он может и должен прославиться, потому что рожден гением в музыке. Этот мотив звучал повсе­мест­но и настолько отчетливо, что о семилетнем Людвиге уже вполне серьезно говорили во всем небольшом Бонне. В таких условиях и самому мальчику было сложно не поверить утверждениям о своем большом будущем. Наконец, убеждение Людвига добиться успеха на музыкальном поприще подкрепил еще один его учитель и весьма знаменитый в Германии музыкант — Христиан Нефе. Будучи безусловным авторитетом в небольшом городке, последний не только развил в мальчике непреодолимую мотивацию высокого творчества, но и убедил, что лишь непревзойденный талант и умения могут защитить от посягательств сильных мира сего. В большой музыке таится не только великая радость творчества, в ней одновременно можно найти щит от язвительных стрел глупцов и негодяев — вот что усвоил Людвиг ван Бетховен, едва осознанно вступив в мир.

Он узнал ноты гораздо раньше, чем буквы алфавита, поэтому в какой-то степени дальнейшая жизнь музыканта была предопределена. Внушение в раннем детстве в большинстве случаев играет ключевую роль в самоопределении и формировании ценностной ориентации будущей личности, а общение со взрослыми солидными мужами, очень серьезно утверждавшими, что Людвиг обладает большим талантом и должен стать великим музыкантом, прочно засело в его голове на всю жизнь. Когда некоторое время спустя Бетховен прочитал о себе в местной газете довольно лестную заметку как о подающем надежды гениальном музыканте, его последние со­мнения рассеялись окончательно. Хотя само сообщение было не чем иным, как плодом творческой гиперболизации репортера, оно дополнило уверенность мальчика в своей непревзойденности.

В большей степени окружению юный Бетховен был обязан пробуждением на редкость устойчивой мотивации: музыканты рано открыли ему глаза на рабское положение труженика муз в современном обществе и сумели убедить, что лишь великий музыкант, принадлежащий больше возвышенному искусству, чем низменному обществу обывателей, имеет право на голос. И именно взрослое влиятельное в мире искусства окружение настояло на визите Людвига к первому музыканту Европы — Вольфгангу Моцарту. Для юного, еще не окрепшего духом Бетховена, не раз испытывавшего унижения, это имело решающее и символическое значение одновременно.

Подход отца и его музыкального окружения к обучению все же отложил положительный отпечаток на упорстве и усидчивости молодого музыканта. Привычка работать с раннего детства по распорядку взрослого человека стала пожизненным правилом. Даже в те печальные детские вечера, когда его заставляли играть до полного изнеможения или закрывали в комнате наедине с нотами, в душе Людвига не пробудилась ненависть к звукам — он находил в их плавном и трепетном колебании гармонию и успокоение для загнанной души. Музицируя и все больше импровизируя, Людвиг забывался и невольно начинал создавать новые сочетания звуков, что стало первым шагом к большому целенаправленному творчеству. С музыкой в серд­це он ожесточался против людской алчности и страсти к денежным знакам, ради которых и его родной отец готов был лишать общения сына со сверстниками. Интересно, что когда из-за тех же денег Бетховен-отец отказался от бредовой идеи создания «чудо-ребенка» — за выступления маленького Людвига просто мало платили — и перестал с немым садистским упорством истязать сына музыкальными упражнениями, Людвиг не бросил играть. Это занятие стало духовной и физической потребностью. В лоне таинственного переплетения звуков был другой мир, не просто отличный от реальности, а позволявший оторваться от действительности и получить неземное духовное наслаждение, бесконечный восторг и осознание, что он может нечто такое, что другим (даже музыкантам уровня отца) просто не дано уловить. Это все равно что оседлать безумную стихию, объездить дикого скакуна или почувствовать наяву свободное падение, в котором перед самым сближением с землей вдруг появляются крылья и уносят в следующую новую реальность. Музыка давала возможность забыться, и в этом для ущербного юноши была спасительная возможность найти нить полноценной жизни — такой, чтобы не потерять свою уже рожденную в муках творче­ства личность.

Позже общение в небольшом кругу авторитетных людей искусства, куда Бетховен был неожиданно допущен благодаря одному из своих взрослых друзей, развило в нем стойкую мотивацию и к глубоким смежным знаниям, желанию всесторонне познать истину и соответствовать интеллектуальному уровню своих собеседников. Имея лишь начальное образование и едва умея читать, он ощущал ущербное чувство духовной неполно­ценно­сти, и такая ситуация вместе с реальным мотивом постигнуть то, что скрыто завесой тайн от большинства людей, стимулировала юношу лучше всяческих наставлений. Он пришел к книгам сам, и оттого понимание им литературы было более глубоким и целостным, а проникновение в мир книг — более яростным и стремительным. Дополнительным кнутом для Людвига оказалась катастрофическая нехватка времени: все свое дневное время он посвящал музыке, читать же и наверстывать пробелы образо­вания приходилось поздними вечерами и во время коротких периодов отдыха. Зато молодой человек научился ценить каж­дую минуту, отныне его беспокоило каждое потерянное мгновение.

Будучи старшим сыном в определенно неполноценной семье, Бетховен испытал на себе всю тяжесть ранней ответственности, принесшей ему, кроме независимости, еще и чувство полной внутренней свободы. Так часто случается в семьях с отцами-алкоголиками, отцами-неудачниками и отцами, болезненно воспринимающими свои нереализованные возможности. Их сыновья либо становятся жалкими подобиями родителя, либо, вынашивая в ненависти и отвращении к нему свои гневные чувства, с яростным и непонятным окружающим остер­венением устремляются к успеху. Для маленького человека нет более острого стимула победить, чем отвращение и презрение к собственному отцу, рождающие безумную страсть деятельности. Бетховену, рано окунувшемуся в серьезную взрослую жизнь, была ненавистна даже мысль походить на отца поступками и делами: в глубине души он презирал его за несостоятельность, за то, что он обрек его мать на жалкое нищенское прозябание, и, самое главное, за то, что он оказался неспособным реализовать себя как музыкант. Сам же Людвиг привык с самого детства упорно утверждаться каждый день и четырнадцатилетним юношей сумел попасть в поле зрения власть имущих и получить должность помощника органиста. Он живо осознал, что оценен даже той гнусной частью общества, которая так беззастенчиво и бесцеремонно эксплуатировала таких, как он сам, двигая людьми, словно это маленькие дешевые марионетки. Гордость за себя и за свою самостоятельность позволяла ему еще глубже и четче противопоставлять себя подавленному, безнадежно опустившемуся на дно жизни отцу-неудачнику и жалкому обществу умиленных ценителей музыки в шикарных светских салонах.

Еще одной важной деталью, бесспорно повлиявшей на кон­структивное мировосприятие, была глубокая духовная связь с матерью, которую Людвиг боготворил и которая так же безумно и нежно любила его. Это позволило Бетховену в мальчи­ше­ском возрасте не озлобиться окончательно, не превратиться в дикого зверька с комплексом неизлечимых духовных проблем, не позволяющих рационально общаться с окружающим миром. В большей степени благодаря матери он избежал такого сценария развития собственной жизни, хотя, несомненно, множе­ство психологических рубцов, вынесенных из несчастного дет­ства, не позволили музыканту построить счастливую личную жизнь. Немало внутренних комплексов, среди которых заметное место занимает чувство ущербной неполноценности (сначала в образо­вании и манере общения, потом в вечной гнетущей нищете и, наконец, в физическом недуге), Бетховен пронес через всю свою не слишком долгую жизнь. Его мрачная угрюмость и необыкновенная гипертрофированная гордость остались пожизненным отпечатком, лишившим музыканта возможности общаться на одном языке с представителями светского общества. Хотя впо­следствии это общество все же приняло музыканта таким, каким он был, — напрочь отказавшимся от ролевой игры.

Тупиковое положение для начинающего музыканта, которое принесла смерть матери, заставшая юношу врасплох в Вене (Людвиг увидел ее практически на смертном одре), а еще че­рез некоторое время — и смерть годовалой сестры глубоким рубцом отпечаталось на его восприимчивости. Еще больше встряхнув молодого Бетховена, эти события оказались первым и наиболее мощным формирующим звеном одержимости творчества. С одной стороны, он жаждал свободы, с другой — какая-то неведомая коварная сила подталкивала его к бегству от реального мира, в котором он испытал столько горя. И музыка всякий раз оказывалась той спасительной нишей, в которую можно было надежно спрятаться. В это время за угловатыми юношескими плечами Людвига была двухмесячная жизнь в музыкальной столице мира — Вене, и самое главное, в его активе было уже искреннее поощрение первого музыканта Европы — Вольфганга Амадея Моцарта. В мастерской прославленного маэстро никому не известный исполнитель не только был оценен по достоинству, но и сумел осознать самое главное — нельзя нескончаемо учиться играть! Чтобы не раствориться в великолепии чужих звуков и добиться подлинного успеха, нужно творить самому, создавать собственными усилиями, пропустить идею через свои чувства! Это невообразимо сложно, но без этого не рождается художник, поэт, музыкант, без этого не раскрывается творческая личность. Великий Моцарт выслушал его и благословил теплыми словами, сказав, что мир когда-нибудь будет говорить о нем, о Бетховене. А это значит, что свернуть с выбранного пути уже не представлялось возможным — крутая и неведомая дорога вела вверх, в бесконечность. Людвиг уже твердо знал, что эта дорога вряд ли сулит золотые горы, легкие деньги и роскошь. Но он так же твердо знал, что способен преодолеть этот беспредельный путь, и еще более твердо знал, кàк именно он должен это сделать.

Посещение Моцарта было результатом его собственного решения, приведенного в действие так же решительно, как и все, за что он брался в это время. Это акт оказался судьбоносным: Бетховен окончательно укрепился в своем намерении пройти через все возможные испытания, чтобы достичь славы и успеха. Теперь вечная бедность его больше не смущала — ему важно было реализовать свою идею. Только тогда он сможет говорить на равных с любым обитателем Вселенной, только тогда он сумеет почув­ствовать себя счастливым. И неважно, что окончательно спился отец, — это только подстегивало трудиться до изнеможения. Раньше он делал это по принуждению, ныне же добровольно. Горько, но не трагично, что на руках остались еще двое братьев-подростков и в доме катастрофически не хватает еды. С этим можно бороться, от этого только закаляется дух и крепнет уверенность в себе. Правда, был от такой жизни и еще один побочный результат: молодой Бетховен с каждым прожитым годом все больше отдалялся от людей. С этого времени он начал жизнь в себе, в которой воображаемое перемещение духа в пространстве и времени стало много важнее происходящего в реальности — чрезвычайное и свойственное лишь творческим гениям переживание. В лихорадочной погоне за чарующими звуками он даже в юношеский период фактически лишил себя вожделенного общения с противоположным полом. Тайно любя девушку, Людвиг лишь через год после приезда в Вену написал ей, признавшись, что ее «живое воспоминание никогда его не покидало». Общение сквозь призму собственного чувственного воображения оказалось для Бетховена более привлекательным, нежели реальные попытки достичь земного счастья. Если быть точнее, будущий композитор сам построил схему виртуального взаимодей­ствия с миром, и в том числе с женщинами, — он убедил себя, что для него чужды иные, привычные всем формы общения.

Но он намерен был воспользоваться своим правом на успех — правом каждого человека, жаждущего большего, чем дает ему жизнь. Он хотел быть сильным и становился сильным. Судьба предлагала ему жить в каменной расщелине, а он жаждал дышать полной грудью и знал, что никакие преграды не смогут его остановить. Для этого молодой музыкант неизменно начинал день с традиционного и очень важного самовнушения: он рожден, чтобы пережить, перетерпеть все и непременно победить. В это давно верят почитаемые им люди — Нефе и Моцарт. И верит он сам! Он знал, чему посвятит жизнь.

Джордж Сорос

(родился в августе 1930 года)

«По правде говоря, я с детства несу в себе могучие мессианские фантазии, которые я вынужден скрывать, иначе они могли бы доставить мне немало хлопот».

^ Джоржд Сорос

Специалист по чрезвычайным положениям. Эксперт по хаосу. Мультимиллиардер и великий инвестор. Кто он? Вряд ли Джордж Сорос был бы столь интересен как личность‚ если бы он ограничился монотонным зарабатыванием миллиардов денежных знаков‚ увеличением толщины папок с ценными бумагами и прозябанием в праздности после победы над бедностью. Путь этого человека, рожденного на дне жизни и испытавшего немалые лишения в детстве и юности, интересен неослабеваемой жаждой добиться большего. Миллиардер и «величайший в мире инвестор»‚ как его окрестили репортеры‚ в самом деле заслуживает более пристального внимания‚ ибо не только сумел добиться колоссальных успехов в мире бизнеса‚ но и приблизился к реализации потрясающей идеи изменение мира за свои собственные средства — путем планомерного поступательного разрушения «закрытых обществ».

Жизнь Сороса — преуспевающего делового человека‚ неутомимого искателя и странного филантропа — еще раз доказывает‚ что деньги сами по себе не могут стать идеей‚ не могут удовлетворить человеческую потребность быть счастливым и уж тем более не могут служить мерилом успеха и величия человеческой души. Пример настойчивого бизнесмена убедительно говорит: истинно великое заложено в человеке самом и любой может извлечь это величие из себя‚ если только его желание будет достаточным.

Каждый из людей, кто ощутил на своих губах сладко-горький вкус успеха, отличался, прежде всего, способностью предложить миру нечто новое. Успех любого человека зиждется на ноу-хау, причем внедренном в сознание общества. Сорос сумел это сделать, сформулировав модель так называемого открытого общества. Как разработчик новой технологии в технике получает свою долю прибыли лишь после внедрения новинки в производство, так и Сорос стал обладателем своих дивидендов после многолетней работы с массовым сознанием. И пожалуй, не так уж важно, будет ли на самом деле рождено реальное открытое общество по Соросу и будет ли оно настолько безупречным, как в идеальной утопической модели, но гораздо важнее, что Сорос заставил миллионы людей прислушаться к своему голосу и многих из них — поверить в справедливость своих устремлений. И еще один важный штрих: Сорос сделал это за собственные деньги, заработанные путем финансовых манипуляций. Пожалуй, это тоже новая технология в продвижении к успеху. К большому успеху и многостороннему реальному влиянию в мире, которое не стоит путать с быстротечной и обманчивой властью, являющейся самой по себе лишь эфемерной тенью успеха.

Джордж Сорос родился в Венгрии в весьма обеспеченной еврейской семье‚ глава которой‚ по выражению самого Сороса‚ «не работал‚ а просто делал деньги». Биограф инвестора писатель и журналист Роберт Слейтер отмечает‚ что от отца Джордж получил в качестве главного наследства и основной жизненной ценности искусство выживания в любых условиях. И еще понимание бессмысленности заработка денег ради самих денег.

Не вызывает сомнения, что Соросу повезло с родителями: без преувеличения можно считать‚ что именно им он обязан непомерно развитым чувством собственного достоинства‚ которое еще в раннем возрасте переросло в гипертрофированную самооценку и даже самомнение. «Я всегда был слишком высокого мнения о себе», — признался Сорос через много лет в своей книге «Алхимия финансов». Кроме того, среди качеств, явно унаследованных от отца, были умение спокойно воспринимать любые шквалы жизни и решительное противодействие любым обстоятельствам, а также тонкое‚ несколько философ­ское понимание мира. Это немного ироничное и вместе с тем праг­матичное отношение к окружающему миру помогло Соросу преодолеть множество психологических барьеров. Среди них, например, искреннее оправдание действий отца, который во время войны был «и за тех и за других, чтобы выжить».

Родители не усматривали ничего зазорного в том, что их ребенок считает себя Господом Богом. Впрочем, они подсказали мальчику, что не всякие свои мысли стоит предавать гласности. Гораздо важнее совершать поступки, которые сами красноречиво расскажут о величии того, кто на них решился. Отец всячески поощрял своего младшего сына и в общении с ним стимулировал развитие завышенной самооценки. Но что интересно: детские представления Сороса настолько врезались в его мозг, что реальность заметно сблизилась с вымыслом. Конечно, только в представлении Сороса о себе. Но на самом деле это очень важное признание самого финансиста, поскольку отражает его воодушевленное восприятие собственной личности, которое он сумел пронести без ощутимой трансформации через всю жизнь. Это довольно редкое явление, поскольку приземленные, а порой и суровые реалии жизни часто заставляют взрослеющих людей забыть о своих детских мечтах.

Говоря о роли образования в жизни Сороса‚ стоит отметить характерную для сильных, независимых личностей черту: он не был ни отличником‚ ни явно преуспевающим учеником. Хотя выученные три иностранных языка — английский‚ немецкий и французский — позже заметно помогли ему в продвижении к успеху. Будущий финансовый магнат гораздо больше значения придавал тому, что ему говорили мать и отец, а семейная ат­мосфера была далеко не в пользу коллективного воспитания и обуче­ния. То, что полезно обывателю, осваивающему основы цивилизации и образования, мало подходит личности, ориентированной на свободу выбора и собственный поиск. Сорос не считал для себя возможным следовать стадному чувству и покоряться духу кем-то управляемой людской массы. Несомненно, это были последствия воспитания, поэтому посредственные успехи в школе своенравному юноше были обеспечены. В то же время он проявил замечательное рвение к самостоятельному познанию, первоначально основанному на привитом матерью интересе к живописи и переданной отцом деловитой инициативности.

Джордж замечал, что финансовые дела у его отца далеко не однозначно успешные, но его поражала способность родителя придумывать различные, порой нестандартные решения выхода из сложных ситуаций. По-детски переживая за отца, он долгими часами размышлял над этими сложными жизненными комбинациями родителя, и они оставили глубокий след где-то в подсознании. А ранняя самостоятельность нашла неожиданное выражение в одном любопытном факте: в подростковом возрасте Джордж сам в течение двух летних сезонов выпускал газету, которую умудрялся вполне успешно сбывать отдыхающим. Этот случай весьма показателен, поскольку свидетельствует не столько о самостоятельности, сколько об оригинальном мышлении, ориентированном на оперативность реализации ошеломляющих новизной шагов. Именно отец научил Джорджа просчитывать ситуации на несколько шагов вперед, всегда поощряя предпринимательские начинания сына. К примеру, Сорос-старший распродал свое имущество задолго до начала оккупации, что обеспечило наличие средств во время облав нацистов на венгерских евреев. А несколько позже он купил сыну фальшивое удостоверение личности, которое помогло подростку сохранить жизнь во время войны. Наконец, именно умение проанализировать и воссоздать версии развития событий и предопределили отъезд Сороса из Венгрии на Запад.

Джордж сумел форсировать свое движение к некой намеченной цели. Заметно повзрослев за относительно короткий период войны и став уже к своим семнадцати совершенным прагматиком‚ он всерьез опасался «закрытого» общества‚ создаваемого Советским Союзом. Он начал лихорадочно искать возможность для самореализации, не видя своего будущего в стране с ограниченной свободой. Сорос осознанно и без особой внутренней тревоги сменил понятный Будапешт на заманчивый, но незнакомый Лондон. Он отдавал себе отчет в том‚ что впереди могут быть немалые лишения‚ но вера в собственный талант подтолк­нула Джорджа навстречу неизвестному. В этом возрасте он воспринимал жизнь как приключение и борьбу, определяющие движение вперед; прозябание дома было равносильно смерти для ищущей успеха дерзкой личности.

Потом наступили тяжелые испытания нищетой и одиноче­ством. Но голодная и полная всяческих лишений жизнь‚ которую Сорос вел в Лондоне‚ не сломила молодого человека. Напротив‚ заставила быстрее и смелее искать выход. Сорос твердо знал‚ что должен получить самое хорошее образование и вместе с ним — основательные знания. Это должно было стать базисом будущего успеха. В этот период два фактора были определяющими для дальнейшей судьбы будущего финансиста: его четкое представление о том, чего он хочет в данный момент времени, и его изумительная стойкость и жизнеспособность, основанная на ранней самостоятельности. Едва сводя концы с концами‚ он все же умудрился поступить в Лондонскую школу экономики. Проявляя завидную стойкость характера‚ Сорос продвигался путем постановки перед собой целей-вех. Каждый последующий шаг был невероятно тяжел, но помня отцовское искусство выживания, Сорос действовал на редкость последовательно. Это были комбинации, успех каждой из которых обеспечивал лишь маленькую победу. Но в отличие от разрозненных отцовских трюков, направленных на выживание, они были связаны между собой в единую и рациональную логическую цепь, ведущую к решению сверхзадачи.

Если бы это было не так‚ то вряд ли он бы так усердно посещал лекции известных экономистов и философов‚ которые и посеяли в голове будущего инвестора зачатки могучей идеи. Пока то были лишь ростки‚ положившие начало его собственной философии — философии победы в мире всеобщего непрогнозируемого хаоса. Как признавал впоследствии сам Сорос‚ формальное экономическое образование мало что дало ему в вопросе заработка денег‚ раздумывания же над устройством мира и полуголодное состояние‚ напротив‚ подталкивали к стремительным и решительным действиям — заработать денег‚ получить независимость и вернуться затем к философии — таков был несложный расчет. Уже в те времена, относясь равнодушно к своему еврейскому происхождению, Джордж Сорос, тем не менее, проявлял чисто национальную хватку авантюриста в борьбе сначала за жизнь и образование, а немного позже — и за по­строение уникального имиджа финансового дельца.

Для начала он связался с Еврейским попечительным советом и, прибегнув к ловкому трюку, вынудил организацию платить ему пособие, которое использовал для получения образования. С самого начала молодой человек понял, что независимо от того, даст ли ему что-нибудь образование в плане действительных знаний, он должен приукрасить им свою упаковку как привлекательного продукта на рынке труда. В то же время он нуждался и в настоящих знаниях, поэтому не жалел огромных, поистине колоссальных усилий для получения параллельно и того и другого. Как и у большинства целеустремленных людей, молодые годы Сороса в Лондоне протекали преимущественно без искрометных развлечений и веселого отдыха. Все было подчинено одной цели — выкарабкаться из ямы нищеты, заработать достаточно денег для возможности независимого выбора. В этот период он без стеснения и жалости к себе то подрабатывал носильщиком на вокзале или дежурным в бассейне, то нанимался на еще какую-нибудь временную работу, лишь бы она давала возможность существовать физически и расти духовно.

В детском и юношеском окружении Джорджа Сороса, пожалуй, не было ничего необычного. С другой стороны‚ довольно поздний возраст первых серьезных жизненных побед и приход к собственной идее (о Соросе всерьез заговорили‚ когда ему было далеко за сорок), может быть, объясняется его серым, блеклым окружением и отсутствием ярких личностей среди его учителей в раннем периоде развития личности. Можно полагать, что наи­более яркие черты его характера были сформированы именно в семье, а позже развивались им самостоятельно под воздействием проработанной литературы. Некоторые откровения Сороса относительно его университетского периода свидетельствуют о довольно четкой ориентации на самообразование и поиски адекватной цели для реализации себя как весьма претенциозной личности. Несмотря на посредственные результаты общей успеваемости, Сорос к двадцати двум-двадцати трем годам вплотную приблизился к вопросам, которые позже легли в основу его идеи. Любопытно, но его пытливость направлялась преимущест­венно не на освоение конкретных дисциплин, а на расширение общего кругозора и осознания глубинных процессов управления обществом. По всей видимости, если бы он сосредоточился на изучении узких экономических истин, то из него вышел бы просто хороший финансовый менеджер. Не богатый обыватель, всю жизнь зарабатывающий деньги, а человек, думающий о коренных изменениях в современном обществе. «Я пришел к выводу, что практически все наши воззрения серьезно искажены или испорчены, и поэтому сосредоточил внимание на роли этих искажений в изменении хода событий». Это замечательное признание Сороса указывает на его самоактуализацию и попытки самостоятельно проанализировать природу функционирования и взаимодействия больших групп людей, которые вписываются в обычное довольно размытое обозначение — общество. Но не только. Еще одним, более важным штрихом в портрете молодого искателя истин стало сформированное им самим осознание того, что его синтез должен получить материализованное символическое обозначение. Именно поэтому он приступил к написанию книги, выразив таким образом стремление добиться публичного успеха и признания. Уже в тяжелый период становления его мысли были далеко за пределами проблем выживания и приобретения материальных ценностей.

Итак, книги, именитые лондонские профессора и тревожная пустота в желудке явились благодатной почвой для рождения цели. Обеспечить большой заработок и приход в философскую науку, а затем попытаться сотворить что-нибудь действительно важное и замечательное — такое, что сотрясет мир, — об этом Сорос думал всегда. Еще в те детские годы, когда мнил себя Господом Богом.

Впрочем, это была уже заметно трансформированная идея, поскольку первоначально Сорос намеревался реализовать себя на академическом поприще. Но в силу мало впечатляющих результатов формального обучения он был вынужден отказаться от замысла и модернизировать концепцию создания своего будущего. В двадцать один год благодаря нахождению в избранном им учебном заведении он познакомился с двумя книгами, которые во многом предопределили его идею. Это работа Фридриха фон Хайека «Дорога к рабству», уравнявшая фашизм, социализм и коммунизм как близкие модели построения коллективного общества, в которых не может быть свободы и, как следствие, рождения продуктивной творческой личности. Второй книгой оказалось произведение Карла Поппера «Открытое общество и его враги», которое глубоко потрясло Сороса и отложило отпечаток новой перспективной идеи. Немаловажный штрих в общей активности Сороса проявился еще и в том, что он сумел разыскать Поппера и привлечь внимание знаменитого философа к собственной персоне, призвав ученого стать его наставником. Такое удается только деятельным практикам, знающим, что успех нужно брать в руки самим.

Для реализации такой фантастической задачи, как формирование «открытого общества», нужны были колоссальные ресурсы и имя, с которым бы считался весь мир. Поэтому он отложил эту идею на многие десятилетия, но всегда помнил о ней. Кроме того, прежде чем взяться за такое дело, нужно было уяснить для себя самый главный, наиболее простой и вместе с тем наиболее сложный вопрос: как устроен мир? Но вовсе не для утоления любопытства, а для выработки четкой программы действий.

Винсент Ван Гог

(30 марта 1853 года — 29 июля 1890 года)

«…Если я не работаю, не ищу, я по­терян».

^ Винсент Ван Гог

Вряд ли кто-либо из людей‚ чьи достижения намного пережили их самих и чей успех нанизывает нить десятилетий‚ был более неудовлетворен‚ безнадежно несчастен и уязвим в своей действительной жизни‚ чем голландский художник Винсент Ван Гог. Поистине‚ любой человек‚ стоящий на пороге решения относительно необходимости реализовать собственную идею‚ должен еще раз пролистать наполненную трагизмом биографию Ван Гога‚ чтобы снова задать себе вопрос: не слишком ли высока плата за успех? Сам же художник не испытал при жизни ни сладостного вкуса успеха, ни внутреннего осознания собственного гения‚ а подлинный интерес к его картинам возник лишь через несколько десятилетий после его смерти. Художник никогда не задавал себе вопроса относительно платы за успех‚ ибо вопрос «Творить или не творить?» звучал для него в более трагической и суровой форме — «Жить или не жить?»

По сути, жизнь Ван Гога является тем уникальным и малообъяснимым явлением‚ когда обычный человек благодаря принятию решения и развития у себя маниакальной страсти к творчеству сумел оставить потомкам творения‚ названные впоследствии великими. Своей сумбурной, истрепанной, как старая брошенная книга, жизнью Ван Гог доказал миру‚ что даже долгие искания собственного призвания и поздний выбор пути не могут повлиять на результат самореализации‚ если идущий имеет для этого достаточно воли и упорства. Ван Гог сумел подавить в себе практиче­ски все остальные человеческие желания для того‚ чтобы сократить потраченное в юности время на самовыражение в живописи. Он подчинил свою жизнь единственному — запечатлеть свое понимание сути жизни на полотнах. И, как это ни странно‚ лишь благодаря живописи он жил.

Винсент Ван Гог формально не испытал лишений или бурных потрясений в детстве. Однако атмосфера‚ в которой он вырос, и его восприятие действительности были такими‚ что оставили глубокую фатальную борозду на его психике. Повышенные ожидания и трепет родителей‚ связанные со смертью их первенца, тоже Винсента‚ родившегося мертвым ровно за год — день в день — до появления на свет будущего художника, привели к жуткой и суетливой напряженности внутри семьи. Как самый обычный ребенок‚ Винсент ждал обыкновенной человеческой любви и ободрения от родителей‚ чего так и не получил на протяжении всей жизни. Вместо нее мальчик всегда был окутан такой плотной пеленой какой-то неестественной идеализации и бессмысленно-тепличной судорожной заботы, что даже возненавидел, когда кто-либо наблюдал за его дейст­виями. Он с самого начала жизни был подвержен неестественной впечатлительности, берущей генетическое начало от нервозной материнской наследственности и усиленной демоническим образом умершего брата, похороненного возле деревенской церк­ви. Этот образ, словно безмолвная требовательная тень, всю жизнь сопровождала художника.

Несмотря на готовность родителей все простить первенцу, подсознательно они ощущали разницу между идеальным умершим Винсентом и реальным живым мальчиком с тем же именем, и в результате их родительская любовь оказалась сублимированной, неестественной и лишенной рискованного ободрения, что крайне необходимо любому ребенку. Эту разницу не мог не ощущать и сам Винсент, и со временем она стала для мальчика роковой, а внешним выражением этого ощущения — его безраздельное одиночество и жизнь в себе. В детские годы он внутренне протестовал против такого появления на свет — из шестерых детей пастора Ван Гога Винсент был самым угрюмым, самым нелюдимым и самым вспыльчивым. Он страшился этого неравного состязания с идеальным братом, которое навязала ему жизнь вследствие странного родительского решения, и где-то в глубине души понимал, что обречен: мертвые всегда кажутся лучше живых. Наконец, никогда не играя со сверстниками, он рано создал собственный более уютный мир внутренних переживаний, в котором детская любовь к жизни искала защиты и гармонии. Этот мир всегда был удивительно плодородной средой для рождения буйных творцов — поэтов, музыкантов и художников. А иногда писателей или великих ученых.

Не стоит удивляться, что уже к девяти годам мальчик страст­но читал и сделал первые пробы рисования — и то и другое ему безумно нравилось, потому что отделяло от едкой навязчиво­сти и неизбежной колкости действительности. Легко овладевал он и иностранными языками‚ изучив еще в деревенской школе сразу три. Этот факт доказывает, что уже с самого раннего возраста он вел «жизнь в себе», развивая чувственный мир воображения и фантазий. Правда, при этом в средней школе (которую он‚ кстати‚ так и не закончил‚ что еще раз подтверждает незначительное влияние формального образования на реализацию глобальных идей) Винсент освоил и всевозможные ругательства, которыми потом оперировал всякий раз, когда выходил из себя, словно желая протестировать отношение к себе окружающих. Это была особая форма протеста, подчеркивающая его внутреннее несогласие с семейным укладом, это было требование со­всем иного внимания, не похожего на то, что ему оказывалось.

Как правило, именно трудности во взаимопонимании ребенка с окружающими, и прежде всего с родителями, приводят его к книжным полкам или деятельности, в которой могут рождаться и трансформироваться внутренние переживания, являющие­ся замещением реальной жизни. По мнению одного из био­графов Ван Гога — Анри Перрюшо, характерным в поведении юного Винсента было периодическое впадение в «состояние мечтательной прострации». Чем больше проблем находил Винсент на поверхности жизни, тем охотнее погружался в нереальный мир книжных героев Диккенса, Гейне, Гюго. Одинокий мальчик с упоением проглатывал десятки книг, отнюдь не оста­навливаясь на художественной литературе. Уже в одиннадца­тилетнем возрасте переживший первую разлуку с родителями‚ связанную с отправкой его на учебу в интернат‚ Винсент испытал жестокое потрясение полного одиночества‚ фатальный отпечаток которого он пронес через всю дальнейшую жизнь. Сам же он считал отправку на учебу‚ по утверждению одного из исследователей жизни живописца Антона Ноймайра‚ «наказанием за несоответствие идеалу умершего первенца».

На подсознательном уровне именно в интернате‚ испытывая смятение и боль отчуждения‚ Винсент впервые почувствовал смутное удовлетворение от рисования. Хотя его образование и окружение не отличались утонченностью и глубиной‚ благодаря влиянию которой у него могла бы появиться неоспоримая идея творчества‚ все же Винсента трудно было бы упрекнуть в недостаточности остроты восприятия окружающего мира — одиночество и переживания детства, усиленные книжными ассоциациями, были достаточным стимулятором этого.

Продолжительные предусмотренные программой занятия «импровизированным рисунком» оставили довольно глубокий след в его душе‚ все более и более похожей на вечную ночь, раскалываемую периодическими вспышками света. Они, если и не повлияли на его будущее решение стать художником‚ то, несомненно, отложили глубоко в подсознании мысль о сущест­вовании могучей силы искусства. С большой степенью веро­ятности можно предположить‚ что на фоне ранней разлуки с родителями впечатлительный и ранимый мальчик забывался с карандашом в руке‚ находя в отображении собственного понимания природы замещение общения‚ которого ему не хватало. Еще более существенным основанием для тяги к замкнутому в себе творчеству стало появление глубокого чувства умиротворения и отрешенности, что для беспокойного Винсента оказалось самостоятельно открытой успокоительной микстурой.

Так как Винсент не имел сколько-нибудь подходящей идеи‚ на реализацию которой он мог бы устремиться со всей пылко­стью и порывистостью юной души‚ он вяло последовал примеру родственников‚ несколько поколений которых занимались торговлей картин. Примечательно, что это занятие чуть было не стало для молодого Ван Гога делом всей жизни. Однако юношу определенно погубила глубина отношения к работе, которую он выполнял. Словно муравьи, за которыми он любил подолгу наб­людать в детстве, Винсент подходил ко всему настолько основательно, что это всякий раз вредило ему в отношениях с более поверхностным, чем он сам, миром. Два стремления, проистекающих из глубокого детства, толкали Винсента к краю пропасти. С одной стороны, он с ранних лет в силу своей отчужденности все носил в себе и, подвергая тщательному анализу, делал свои собственные, порой противоречащие мнению окружающих, умозаключения. А с другой — подсознательное состязание с умершим братом превратило его в человека, если и не жаждущего всегда быть лучшим, то набрасывающегося на решение задач с яростной решительностью, присущей безнадежным неврастеникам. Именно поэтому Винсент, в отличие от других продавцов картин, часами изучал работы великих мастеров в музеях и имел относительно живописи собственное мнение, вряд ли способствовавшее успешной торговле, — ведь покупателями по большей части являлись серые обыватели, которых нужно было торпедировать напором энергии искусного продавца, а не поражать глубоким пониманием живописи. Однако наряду с таким цельным подходом к работе Винсент оставался необычайно впечатлительным и внутренне податливым — об этом свидетельствуют его оценки полотен, когда часто неизвест­ных и не слишком талантливых живописцев он превозносил и противопоставлял пленительным краскам мастеров. Винсент готов был верить лишь себе, но одним из основных чувств, которые Ван Гог вынес из своих походов по галереям и художественным выставкам, было охватывавшее его лихорадочное состояние трепета и восторга перед увиденными образами, соб­ственное понимание глубины мазков на полотнах и их связь с внутренним миром сотворившего эти полотна человека.

Винсент слишком быстро осознал‚ что взялся за явно нелюбимое дело — похоже, творческая составляющая внутри него уже была достаточно сильна и начинала безудержно рваться наружу, напрочь вытесняя коммерческую. Толчком же к принятию решения стали неудачные любовные переживания, подтолкнувшие его к окончательному отказу от карьеры торговца. Отвергнутая любовь, которую легко переживают менее впечатлительные и бо­лее экстравертированные молодые люди, сломила Винсента и усилила его отторжение от общества. Он судорожно искал новое ремесло, которое, с одной стороны, было бы духовным и позволяло бы жить в себе, а с другой — максимально приближало его к творчеству. В возрасте двадцати трех лет после тягостного решения он писал брату: «С чего теперь я должен буду начать‚ мне‚ право‚ неясно». Отец-священник и мать-домохозяйка, с которыми духовная связь была давно и безнадежно потеряна, не мог­ли указать запутавшемуся юноше сколько-нибудь важный в его понимании путь‚ окружение как таковое вообще отсутствовало. Именно возрастающее желание самому создавать наряду со смутным чувством вины перед разочарованными родителями привели Винсента к мысли стать проповедником‚ пока он не окунулся в религию и не потянул этот перегруженный воз со странным упрям­ством вола, пока все его естество не начало сотрясаться от лживости и показной бравады религиозного.

Совершенно очевидно‚ что крайности‚ в которые впадал будущий художник при обретении каждой последующей микроцели-идеи, позволяли ему в короткий срок разобраться в их сути и отказаться от решения реализовать какую-либо из них. Удивительно тонкое восприятие‚ которое присутствовало у будущего мастера из-за ранних детских переживаний и вынужденного одиночества‚ с силой выпущенного пушечного ядра толкало его на поиск все новых идей‚ которые могли бы стать достойными заменителями друзей и любви, а также удовлетворить его чув­ствительность‚ заставить забыть про душевные крушения‚ которые он уже пережил. Эта необычная чувствительность, переполнявшая Ван Гога в течение всей его жизни и выливавшаяся то в беспрерывные потоки писем родителям и брату, то в сумбурные, мало поддающиеся логике решения, во многом определила всю его судьбу.

В двадцать пять лет Винсент все еще не определился относительно своей миссии‚ но уже с уверенностью провидца отвергал устоявшиеся критерии и не считал необходимым полагаться на учителей. Примерно в этом же возрасте он сознательно начал выполнять первые эскизы, причем не по требованию наставников‚ а в порыве собственных желаний. Он все еще искал свою дорогу.

Еще несколько лет было потрачено в мучительных, отчаянных поисках себя: пытаясь то работать приказчиком в книжной лавке, то получить образование богослова, то стать миссионером, Винсент пребывал в состоянии ожесточенной внутренней борьбы. Итог всякий раз был одинаков: все заканчивалось жуткими разочарованиями и полным смятением. Работая в книжной лавке, Винсент посвящал время приобретению знаний, а не торговле; на богословских занятиях он часто ловил себя на непроизвольной тяге к рисованию, а нищета и горе шахтеров, которым он пытался нести слово Божье, потрясли Ван Гога настолько, что вкупе с чванливыми религиозными наставниками, не захотевшими понять его самоотверженность при исполнении миссии, навсегда отвратили его от Бога. Правда, одно приобретение этого печального периода жизни Винсента Ван Гога было не­оспоримым: скованный окаменелым льдом фрустрации, находясь на грани душевного срыва, он нашел спасительный выход для своей туманящейся психики — рисование. Это освобождало мозг от мрачного напряжения, одновременно наполняя суще­ствование таинственным и умиротворяющим смыслом.

Именно в жестокой атмосфере угольных копей под Брюсселем он сознательно приступил к овладению мастерством художника, а свою комнатку проповедника превратил в мастерскую. На двадцать седьмом году жизни Винсент начал переосмысливать свою роль и снова решился изменить цель своего пребывания на земле. Но его жизненная стратегия при этом оставалась прежней — работать с утра до ночи, предаваясь делу с маниакальной стра­стью сумасшедшего. Идея посвятить себя искусству все больше овладевала им, заполняла, как чистый воздух, прибывающий через открытое окно некогда наглухо закупоренной комнаты. Сыграло тут свою роль и ободрение со стороны некоего священника Питерсона, время от времени писавшего акварелью. Надо отметить, что Ван Гог с самого начала своей сознательной деятельности больше делал ставки на книжные авторитеты, чем на живых людей. Он беспрерывно «подпи­тывался» учениями философов и мудрецов, что позже сыгра­ло значительную роль в формировании художника-отступника. Мысленно Винсент ставил себя в один ряд с мессиями — он всегда жаждал очень больших высот, его раздражала даже сама мысль о жизни смиренного обывателя с пресным набором мирских потребностей. Теперь же потерянная было вера в себя начала медленно возвращаться — вулканическая энергия жизни нашла свой спасительный кратер. Но все-таки вспышки депрессии, вызванные по большей степени неспособностью Ван Гога найти баланс между внутренним душевным состоянием и его внешним выражением, преследовали его всю жизнь, словно неутомимая зловещая тень, от которой не избавиться.

Лишь с приближением к тридцатилетнему возрасту‚ в котором Винсент‚ по его собственному признанию‚ уже чувствовал себя стариком‚ он нащупал ту нить‚ которой суждено было переродиться в великую идею и дать жизнь новому титану. Немалую роль в принятии Винсентом решения сыграл визит брата‚ который был едва ли не единственным родным существом на протяжении всей жизни художника-мученика. Уже несколько раз ошибавшийся с выбором‚ Ван Гог опасался новой ошибки, и ему нужна была поддержка, немного ободрения именно в самом начале нового пути. Он знал наверняка, что такой поддержки он никогда не получит от родителей, относившихся к нему как к болезненному, несчастному существу, не оправдавшему их надежд. Семья становилась все более чуждой. Но только не брат Теодор. Он был единственным другом детства и остался им почти до последнего часа Винсента, и чем больше трудностей выпадало Ван Гогу, тем более ответственным был чуткий Тео. Он прибыл незамедлительно.

Безоговорочно одобренная братом‚ это действительно была обрамленная в четкие рамки идея‚ окончательное и бесповоротное решение жить. «Мне кажется‚ что я страшно богат‚ но не деньгами‚ а тем‚ что я нашел свою работу‚ что у меня есть что-то‚ чему я отдаюсь и сердцем и душою‚ что наполняет мою жизнь содержанием и смыслом»‚ — цитирует письмо тридцатилетнего восторженного Ван Гога Антон Ноймайр. Действительно‚ испытывал ли кто-нибудь еще столь трепетную радость от одного только принятия решения? Ликование будущего художника лишний раз свидетельствует о том‚ что для Ван Гога определяющим был выбор идеи — в собственной воле для ее реализации он не сомневался.

«Пусть твоя жизнь будет длинным рядом попыток: пусть твои удачи и неудачи будут доказательством!»

^ Фридрих Ницше

«Ни один победитель не верит в случайность».

Фридрих Ницше

ГЛАВА 2