Иван Лесны. Онедугах сильных мира сего (Властелины мира глазами невролога) Иван лесны

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 34

разбиты германские племена хатов, и территория между Рейном и Дунаем

присоединена к империи. Около 90 года были созданы самостоятельные провинции

(на верхнем и нижнем Рейне). На римских границах сооружались крепости и

воздвигались защитные валы.

В боях с хатами Домициан участвовал лично, и по его приказу в глубоких

болотистых лесах на границе вырубались широкие просеки, чтобы восставшим

негде было скрываться. С побежденными император обращался хорошо.

И здесь источники снова подтверждают, что Домициан в большей степени

опирался на провинции, чем на метрополию, следствием чего было растущее

сопротивление римлян ему. Начиная с восьмидесятых годов, организуются

многочисленные антидомициановские заговоры. В 88 году легат Верхней Германии

Антоний Сатурний даже объявил себя императором, подняв мятеж в двух легиях в

Могонтиаке (Мангейме) и объединившись с германскими племенами, включая

побежденных хатов. Восставшие собирались пойти на Рим. Домициан послал на

Рейн войска из Испании и лично возглавил подавление мятежа. И снова удача

оказалась на его стороне: неожиданный ледоход на Рейне помешал Сатурнию

объединиться с германцами. После трудной кровопролитной битвы он потерпел

поражение и был убит.

Последовали кровавые репрессии как против истинных, так и против

воображаемых союзников Сатурния. С этого момента и до самого конца правления

Домициана не обрывается цепочка антидомициановских заговоров и террор

императора. Организуются массовые процессы, жертвами которых становятся

много невинных. Снова преследуются евреи и христиане. В преследовании

иноверцев Домициан превзошел даже Нерона: при нем христиан заживо сбрасывали

в кипящее масло.

Атмосферу этого террора и вытекающего из него всеобщего страха отражает

в одной из своих сатир Ювенал. Он рассказывает о рыбаке, поймавшем

необычайно крупную и красивую камбалу. Продать ее он не отваживался, потому

что боялся доносчиков: а вдруг да обвинят его, что рыба из императорских

прудов! И решил рыбак пойти к императору во дворец и подарить камбалу

Домициану. Тот принял дар и велел созвать сенаторов. Перепуганные, пришли

они во дворец: а ну как открыли новый "заговор", и всем им грозит смерть!

Однако император обращается к ним за советом: что делать с такой огромной

рыбой? Наконец принято решение, что императорские гончары сделают для

камбалы специальную посуду, в которой ее можно было бы сварить... Счастливые

сенаторы возвращаются домой...

В последние два года жизни Домициана террор приобретает огромные

размеры, как, впрочем, и страх императора. По его приказу во всех комнатах,

где они жил, вставляют зеркальные стены и потолки, чтобы ничто не ушло от

взора императора.

Однако и это оказывается наивным и бессмысленным. Террор -- плохое

оружие, палка о двух концах. Обращенный против врагов Домициана, он

становится причиной гибели его самого.

В конце концов он становится жертвой заговора, созревшего в его

ближайшем окружении -- в нем участвовала даже жена Домициана, императрица

Домиция Лонгина.

В сентябре 96 года Домициан был убит в своей спальне.

Возникает вопрос:

БЫЛ ДОМИЦИАН ФИЗИЧЕСКИ И ПСИХИЧЕСКИ ЗДОРОВЫМ ЧЕЛОВЕКОМ? Светоний

изображает его так: "Телосложения был высокого... В более поздние годы его

уродовали худые ноги и толстый живот, впрочем, ноги стали слабеть у него

после долгой болезни".

После какой болезни?

Вне сомнения, речь шла об атрофии, то есть уменьшении мышц на нижних

конечностях.

Светоний пишет далее: "Не перенося физического напряжения, Домициан

никогда почти не ходил по городу пешком; в походах и боях изредка ездил

верхом, обычно же его носили на носилках. Упражнениями в латах не занимался

вообще".

Таким образом, поражение нижних конечностей мешало Домициану свободно

передвигаться. Давайте исключим паралич, о котором историки, несомненно,

оставили бы нам свои свидетельства, и рассмотрим поближе атрофию.

Причиной атрофии мышц бывает, как правило, повреждение самой мышцы,

поражение периферического нерва или передних рогов спинного мозга, откуда

выходят периферические нервы. Поражение мышц, так называемую миопатию, или

мышечную дистрофию, мы может со всей вероятностью исключить. Мышечная

дистрофия (существует несколько ее разновидностей) является, в основном,

наследственным заболеванием, развивающимся в детстве или ранней юности и

быстро прогрессирующим. Есть, однако, и вторичные миопатии (очень редкие),

которые возникают во взрослом возрасте, в частности, при нарушении

внутренней секреции. В пользу подобного заболевания может свидетельствовать

необычайное потолстение Домициана.

Поражение периферических нервов тоже представляется маловероятным.

Любое воспаление нервов -- явление внезапное и часто временное;

дегенеративные заболевания нервов поражают почти всегда не только нижние, но

и верхние конечности, и начинаются относительно рано.

Остается, таким образом, поражение передних рогов спинного мозга,

которое представляется наиболее вероятным. Спинальная мышечная атрофия,

относящаяся к большой группе спинальных амиотоний -- амиотрофий, не является

редким заболеванием. Часто она локализируется только на верхних или только

на нижних конечностях. Причем поражает, как правило, взрослых в возрасте от

40 до 50 лет. В период, когда Домициан был убит, ему было 45 лет. В детстве

эта болезнь протекает совершенно иначе, причем приносит только нарушение

мышечного напряжения.

Таким образом, если предположить, что Домициан, на котором

заканчивается династия Флавиев, страдал спинальной мышечной атрофией, это

заболевание нервной системы (хотя и всего лишь периферической) могло быть

частично связано с его подозрительностью и жестокостью. Тем более что эта

жестокость все возрастала -- видимо, по мере того, как болезнь

прогрессировала. Прогрессирующая ограниченность подвижности и потолстение,

которые, по Светонию, уродовали внешность императора (которой он очень

гордился), оказывали аффектирующее влияние на Домициана, раня его гордость и

неизменно высокое самомнение.

Все это, разумеется, далеко не все объясняет в характере этой странной,

жестокой и все еще несколько загадочной фигуры римской истории.

Пятнадцать лет правления Домициана мало кто поминал добром. Недобрым

словом отозвался о нем и историк Тацит, который два года спустя после смерти

Домициана в похвальной речи Юлию Агриколе написал:

"Мы читали, что хвала, которой Арулен Рустик чествовал Паэта Фрасею, а

Геренний Сенецио Гельвидия, стала причиной смертного приговора для обоих,

причем гнев пал не только на головы авторов, но и на их сочинения.

Трехглавая судебная коллегия получила задание сжечь произведения высочайших

духом на комиции и на форуме; без сомнения, те, кто приказал сделать это,

полагали, что огнем можно заставить умолкнуть глас римского народа, подавить

свободу сената и совесть человечества. Кроме того, они изгнали учителей

философии, а с ними послали в изгнание и распространителей просвещения,

чтобы человек нигде не мог встретить ничего честного. Воистину, мы подали

большое доказательство своей терпеливости, и как старое время вкусило

крайней свободы, так мы отведали крайнего рабства, когда слежка отняла у нас

даже возможность обмена мыслями. Вместе с речью мы могли бы утратить и

память, если бы в нашей власти было забывать также, как и молчать".

КАРЛ IV

"Пришел я в Чехию и не нашел ни отца и ни матери, и ни братьев, ни

сестер, и никаких знакомых. И по-чешски говорить я разучился, и только

позднее снова выучил я родной язык и стал говорить и понимать, как любой

чех. Королевство я нашел в таком жалком состоянии, что не было в нем ни

крепости, ни поместья незаложенного.

Большинство чешских панов занималось насилием из жадности и спеси, не

зная ни страха, ни поклона перед королем.

Славный некогда Отакаров град лежал в руинах, и мне пришлось пребывать

как мещанину".

Карл ЧЕТВЕРТЫЙ. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ.

Сей жалкий вид разрушенной резиденции последних Пржемысловичей и

состояния чешских земель вообще открылся взору старшего сына короля Яна

Люксембургского 30 октября 1333 года, когда после десятилетнего пребывания

во Франции он вернулся в родную Прагу, чтобы в должности маркграфа

моравского взять, в отсутствие отца, в свои руки правление Чехией и

Моравией. Маркграфу было в ту пору семнадцать лет.

В Прагу прибыла и его первая супруга -- ровесница Карла Бланш Валуа,

сестра французского короля Филиппа VI (брак между ними был заключен в

семилетнем возрасте, что не было в то время при дворе никакой редкостью). А

поскольку король Ян заложил в свое тремя Пражский Град вместе со всеми

сокровищами короны -- еще до того, как его разрушил пожар, а собственного

дома в городе у него не было, то молодой маркграф поселился в Старом Городе

-- по всей видимости, в доме "У Штупарту", о котором известно, что он служил

прибежищем и его отцу, когда тот возвращался с поля брани или с рыцарских

турниров в Прагу (впрочем, обычно он здесь долго не задерживался,

ограничиваясь взиманием денег за наем земель Чешской короны и

новоприобретенных территорий). Однако новый правитель чешских земель

намеревался осесть в Праге постоянно, чтобы лучше выполнять свои обязанности

монарха. Для этого у него имелись все предпосылки: врожденные добрые

качества, достаток смелости и юношеского энтузиазма, а также прекрасное для

того времени образование и культурный уровень, приобретенные во Франции.

Оттуда же он привез и свое новое имя: 16 мая 1316 года -- в День своего

рождения -- его нарекли при крещении Вацлавом -- в честь великого князя,

теперь он возвращался домой Карлом. Это новое имя он принял при конфирмации

и именно под ним вошел позднее в историю.

Другое, символическое имя "Отец своей страны", которое впервые пало над

его гробом, определило устоявшиеся представления о роли Карла IV в чешской

истории. Согласно этим представлениям, это неизменно величественный государь

в торжественной мантии с золотой короной на голове: то он подписывает

учредительную грамоту университета -- самого старинного в Центральной

Европе, чтобы жаждущим знаний обитателям милого его сердцу королевства

Чешского "не пришлось ходить к чужим престолам"; то он возглавляет на

высоком троне блестящее собрание имперских князей и курфюрстов; то,

преклонив колена, стоит в тихой задумчивости в часовне Карлштейна - в том

прекрасном замке, что он сам построил наряду с другими многочисленными

великолепными сооружениями.

Следы, которые оставил Карл IV в одной только нашей столице, поистине

нестираемы. Мы встречаемся с ними на каждом шагу, сами того не сознавая.

Достаточно пройти по Карловой площади, относящейся к числу самых крупных

площадей Европы; достаточно прогуляться по чудесному каменному мосту,

перекинутому через Влтаву, в котором и сегодня чувствуется дух Франции,

откуда Карл IV привез с собой знаменитого зодчего Матвея из Арраса;

достаточно полюбоваться панорамой Градчан со стройной башней собора св.

Вита...

Неотъемлемой частью готической Праги -- этой "поэмы из камня" --

является университетское здание Каролинум, монастыри Карлов и Эмаузы,

возвышающиеся своими башнями над окружающими их кварталами, и много других

строений, обязанных своей сегодняшней красой Карлу IV. Его печать стоит и на

учредительной грамоте Нового Пражского города. Карл собственноручно положил

первый камень в фундамент его крепостных стен, а также освободил его жителей

на некоторое время от всяких налогов -- в свою очередь каждый, кто покупал

участок в Новом Пражском городе, обязан был до полутора лет построить на нем

дом...

Впрочем, с именем Карла IV связан не только знаменитый мост,

университет, Карлштейн, Новый Пражский город, собор св. Вита, Карловы Вары и

прочее, и прочее. По приказу мудрого государя в Чехию из прославленной вином

и виноградом французской области Бургундия была привезена и привилась здесь

виноградная лоза. Карл IV поддерживал устройство прудов и заботился о

расцвете городов, которые он даровал многими правами и привилегиями; когда

интересы королевства и короны попадали под угрозу, не колебался выступить

против произвола помещиков не только с позиций закона, но в случае

необходимости и с позиций силы...

Если бы мы задались целью подменить собой учебник истории, что отнюдь

не входит в наши задачи, в перечислении заслуг Карла не обошлось бы без

упоминания Золотой буллы, без повышения пражского епископства в

архиепископство или без расширения территорий Чешской короны за счет новых

больших держав. Во всех этих и ДРУГИХ делах государственного,

дипломатического и законодательного характера Карл IV проявил себя монархом,

действующим во имя размаха и славы древнего королевства, унаследованного им

от своих предков Пржемысловичей.

НИЧТО ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ЕМУ НЕ БЫЛО ЧУЖДО. Давайте отложим в сторону

почтение и посмотрим на личность Карла немного иначе. Вспомним, например,

как, согласно романсу Неруды, уселся он с Бушеком из Велгартиц "к дубовому

столу", за которым - почему бы не поверить поэту? -- выпили они вдвоем

"много кубков и напелись во всю глотку". Или как в королевском одеянии

прогуливался государь среди каменщиков, возводивших стены Нового Города, и

вел с ними беседы -- с пониманием да со знанием дела. Да еще на чешском

языке!

К чешскому -- своему родному языку -- Карл IV вообще питал слабость.

Хотя все изданные им важные грамоты и его жизнеописание написаны

по-латински, он настаивал на том, чтобы в обычном общении и делопроизводстве

в учреждениях писали и говорили по-чешски. В Золотой Сулле, этом

основополагающем законе "Священной Римской империи", действовавшем на

протяжении всей ее истории, говорилось, что все чиновники в империи, и даже

сыновья германских князей и курфюрстов должны учиться чешскому языку. И хотя

все жены Карла были по происхождению иностранки, чешский язык преобладал и

при дворе. Особенно красноречивым свидетельством национального сознания

Карла является введение славянских литургий в построенном им Эмаузском

монастыре. Известно, что монастырю "На Славянах" Карл IV подарил, в

частности, уникальное евангелие, авторство которого приписывается опату

сазавского монастыря Прокопу, которое позднее попало в Реймс, где стало

традиционным реквизитом при коронационных обрядах французских королей.

Впрочем, это уже о другой слабости Карла, или скорее, о его страсти.

Известно, что он собирал реликвии, то есть мощи святых, которые хранил в

драгоценных шкатулках -- произведениях искусства работы лучших золотых дел

мастеров того времени. Менее известно, что Карл обладал многочисленным

собранием редких рукописей и вручную написанных книг религиозного и

светского характера (ими он снабдил позднее новую университетскую

библиотеку), а также, что свою страсть коллекционера он распространил и на

античные монеты, камеи и природные минералы. О размерах всех его коллекций,

содержавших, согласно инвентаризации 1379 года, более 3 900 единиц,

"свидетельствует сообщение, которое приводит итог грабежа Сигизмунда: когда

в 1422 году он увозил из страны коллекции своего отца и брата, ему

понадобилось 500 повозок. "Однако ему недолго довелось радоваться добыче, --

узнаем мы из книги издательства "Свобода", посвященной коллекционированию,

-- так как уже у Немецкого Брода (ныне Гавличкув Брод) повозки захватили

гуситы".

Карл IV был также человеком, наверняка унаследовавшим несколько капель

беспокойной крови своего отца -- рыцаря и искателя приключений. Что же

касается его матери -- Элишки Пржемысловны, то, по дошедшим до нас

историческим документам, она тоже отнюдь не была флегматичной. Таким

образом, государственная, дипломатическая и человеческая мудрость чешского

короля и римского императора Карла IV должна была постепенно созреть, как

зреет она с возрастом у каждого человека. В молодости он отнюдь не был

монахом, о чем свидетельствуют не только современники (в достоверности их

высказываний иногда можно сомневаться, потому что, как известно, немцы

недолюбливали Карла IV, говоря, что он был отцом чехам, зато отчимом

немцам), но и, в частности, сон, о котором упоминает в своем жизнеописании

сам монарх. Вот что привиделось ему 15 августа 1332 г. в селении Торенцо

неподалеку от Пармы в Италии:

"Когда мы вместе с нашим отцом ехали из Лукки в Парму, остановились мы

в селении, имя которому Тарент. Было это в воскресенье, в день Вознесения

богоматери. И в ночь ту, когда мы спали, привиделось нам, будто ангел божий

стоит от нас с левой стороны, где мы лежим, и в бок нас подтолкнувши,

говорит: Встань и иди с нами. А мы ему в духе отвечаем: Господин, мы не

знаем, как пойти с вами. И поднял он нас за волосы и вознес нас высоко над

великим войском, что стояло у крепости, готовое к бою. И держал нас ангел в

воздухе над этим войском и обратился к нам: Взгляни и смотри! И смотрим,

другой ангел сошел с неба, размахивая огненным мечом в руке, и ваял одного

посреди войска и отсек ему мечом мужской сосуд. И умер тот, смертельно

раненный, сидя на коне. Тогда ангел, державший нас за волосы, изрек: Знаете

ли вы того, что ранен ангелом до смерти? И ответили мы: Не знаем, господин,

и места тоже не знаем. И говорит он: Да будет тебе известно, что это есть

дельфин вьеннский, который за грех прелюбодеяния так Богом наказан. Поэтому

блюдите себя и отцу своему передайте, дабы избегал он таких грехов, иначе

худшие вещи постигнут вас".

Сей "дельфин вьеннский" был дофин из Вьенн, кузен Карла. Описывая свой

сон, Карл сообщает далее, что этот кузен был действительно в то же самое

время ранен и вскоре умер. Можно было бы сказать -- обыкновенный сон и вера

в сны. Но причем здесь "мужской сосуд", "грех прелюбодеяния" и серьезное

предупреждение Карла и его отца? По меньшей мере, это свидетельствует о не

слишком-то спокойной совести.

Фактом остается то, что Карлу 1332 года (да и более позднего периода,

когда его -- молодого еще императора римского -- римский папа Климент VII

порицает за слишком "вольную, недостойную и неподходящую для императора"

одежду) далеко до рассудительного короля пятидесятых -- семидесятых годов --

короля периода его наивысших политических и дипломатических успехов и

мудрого правителя Чехии и всей "Священной Римской империи". Он далеко не так

еще религиозен -- порой до ханжества: позднее его фанатическое отношение к

религиозным обязанностям удивляло даже его современников и приписывалось его

религиозной психопатии, унаследованной от деда Вацлава II. Впрочем, видимо,

это не единственное и не достаточное объяснение.

Религиозность Карла могла объясняться частично его положением

императора "Священной Римской империи", наделенного им "божьей милостью",

ощущением себя "рукой Бога на земле" и защитником церкви. А церковь в то

время, когда феодализм достиг в наших землях наивысшего расцвета,

присваивала себе право не только вмешиваться в европейскую политику, но и

без ограничений контролировать мышление и взгляды всех членов общества, не

исключая коронованных особ. Так и Карл IV, как бы ни превосходил он своих

современников по своей государственной мудрости, величию духа, образованию и

культурному уровню, все же оставался сыном своего времени, в котором религия

играла доминирующую роль во всей духовной сфере.

С одной стороны, Карл IV всячески поддерживал церковь, увеличивал ее

владения, основывал монастыри и костелы, доверял представителям церкви

высокие государственные посты ( в Чехии иерархи принадлежали к крупнейшим

Blog

Иван Лесны. Онедугах сильных мира сего (Властелины мира глазами невролога) Иван лесны