Николая Болдырева «Лес Фонтенбло»

1   ...   5   6   7   8   9   10   11   12   13

гражданское общество выстраивает технологические отношения между людьми, отменяя тем самым отношения душевные, душевно-солидарные, “общинно-роевые”. И если Достоевский мечтал подарить европейцам энергетику всебратства, которую он полагал божественным русским даром, то речь как раз и шла о прививке солидарности в противовес машинно-формализованному правовому сообществу, где душевность заменяется вежливостью, а отношения регламентируются судом, а не обычаем и совестью.

48 ^ Фраза-монстр; как она вообще могла возникнуть? Ребенок в высокой степени неосознанно духовен именно потому, что умственно еще девствен, то есть его спонтанность не блокирована словесной социумоцентричной матрицей.

49 ^ Уже здесь начало нашего ответа тем, кто привык к поверхностной сатире в отношении того, что “у русских отсутствует чувство формы”. Да, исторически и морфологически малый интерес к формам и формализациям. Но вот вопрос: почему? И далее – почему непременно считать это недостатком, а не духовно важной особенностью? Еще Лао-цзы писал: «Великий образ не имеет формы». Древнее и классическое восточное искусство, в частности китайское и японское, опасалось диктата формы, которая парализует спонтанность духа, выявляющего себя в интуитивных вспышках. Потому-то главные принципы этого искусства – формальная неопределенность, непредсказуемость, недосказанность, незавершенность. Здания древних храмов непременно имели некое недостроенное место, а живописное полотно – пустые пространства: вселенная незавершённа, она непрерывно в становлении. Красота в природе не имеет четких формальных конструкций. Потому в литературе была так популярна дневниково-эссеистическая форма дзуйхицу (“импульсивный удар кистью по бумаге”), а одинокое чаепитие в специальном домике в саду или почти совсем пустой “сад камней” приравнивались к искусству. «Наверное, самая характерная черта восточного человека, - пишет Д.Судзуки, - способность увидеть жизнь изнутри, а не снаружи… В живописи, как нигде, можно пренебречь формой, если больше внимания уделить значению духа. Стиль “одного угла” и скупое использование мазка тоже помогают отойти от привычных правил. Там, где вы ждете увидеть линию или сплошь закрашенное пространство или какой-нибудь гармоничный элемент, вы не увидите этого, и все же именно оно неожиданно пробуждает в вас чувство удовольствия…Оказывается, красота не всегда состоит в совершенстве формы…» Художник, повинуясь не чувству художественной формы, которому его выучили (выдрессировали), а внутреннему зову вещи, начинает все более осуществлять даосский по истокам идеал творчества как нетворчества, все более освобождаясь от диктата “индивидуального авторского начала”. Таким образом культура открывается не как нечто всецело внешнее, но как внутреннее. Так наши русские предки выстраивали внутренние соборы в отличие от соборов внешних. Так поздний Джон Кейдж, после перехода в дзэнскую парадигму, говорил: «Композитор позволяет звукам быть самими собой» Или: «Нужно бороться с формой, избыток которой грозит всеобщей унификацией».

50 ^ Напомню: в даосско-дзэнской традиции Нерожденным зовут того, чье сознание сохраняет способность к архаико-изначальной пробужденности, дающей возможность считывать сакральность энергопотока, вне деления его на профанное и священное.

Розанов в лучшие свои часы погружен в “исходную” полноту потенциальности как еще нерастраченного и целостного целомудрия. «Если вмещаешь полноту Потенции, - писал Лао-цзы, - то приближаешься к состоянию новорожденного». И далее: «Это предельное выражение семени».

Очень неплохо заметил Владимир Ильин: «Говоря языком морфологии, можно сказать, что в удивительном “хаосокосмосе” розановского творчества, где хаоса гораздо больше, чем космоса, мы наблюдаем самое трудное и самое таинственное изо всего, что являют собой для философа так наз. “мировые загадки”: первичное зарождение и соединение форм – морфогенезис.

В Розанове есть нечто первоначальное и в известном смысле – доумное и заумное. <…> В этом смысле он как-то смог символизировать “догрехопадность мира”, находящегося еще в “творческом лоне” (вот именно: до “грехопадения”, до плодов с “древа познания”, когда "познание” было еще интуитивно-созерцательным, непосредственным вчувствованием сути вещей, но это же и было сердцевиной молитвы. – Н.Б.), мира, еще не вышедшего из материнского чрева вечной Софии; отсюда, если можно так выразиться, “энтелехийность” Розанова <…>

Этот творческий “хаос Эмпедокла” и переживание самого себя в качестве “утробного младенца” делают Розанова, очень образованного и даже <…> ученого писателя – диаметральной противоположностью какого бы то ни было педантизма…»

51 ^ Ср. с архетипом китайско-даосской мудрости: «…Облик истинного, мудрого человека наделяется еще несколькими атрибутам. Сердце такого человека, словно сердце глупца-чудака, погружено во мрак. Когда все другие рвутся к солнцу, стремятся проявить свои способности, человек мудрый, постигший Дао (по удачной формуле академика В.Алексеева – “дао-человек”) стремится к мраку, он похож на юродивого, на чудаковатого и скромного человека», - Е.Завадская.

52 ^ В отличие от Шиль Рильке трактовал “нищету, невежество и рабство” русского человека не просто с иным знаком, но в совершенно ином ключе.

53 Разве не в бедность уводил Ганди свой народ, укрывая его от порабощения; от ткацких машин и завозного сукна уводил к архаической прялке. Но и шире: именно поэзия бедности есть пространство свободы для человека. Но и еще шире: лишь поэзия бедности и, глубже, аскеза нищеты есть основа животворящей религиозности. Вспомним опыт Франциска из Ассизи, едва ли не единственного в этом смысле христианина после Христа. Сам Рильке писал в “Часослове” в однострочном стихотворении: «Ибо бедность – великое сияние глубин».

54 ^ Вспоминается Платон, полагавший, что танец или пляска тем благороднее, молитвеннее и священнее, чем они медлительнее и замедленнее. Благодаря тому же принципу глубинного замедления ритма (внутри кадра) Тарковский добивался особого модуса созерцательного священномолчания.

55 ^ Хайдеггер одно время находил в поэзии Рильке все то содержание, которым он сам занимался как философ.

56 Крестьянин Тверской губернии, друживший с Львом Толстым, которому особенно нравилось любимое сютаевское присловье «всё в табе, в любве и сейчас».

57 ^ Ср. с редчайшей интенцией, выраженной у Симоны Вейль: «Одна из драгоценнейших радостей земной любви – служить любимому существу так, чтобы оно об этом не знало…»

58 ^ Судьбы поэтической. Так вот и кажется, что сегодня чуть не все западное человечество простерлось в некой иллюзионистской поэтической стране, ибо остроумно-слоистое пространство культуры от Толкиена до кинематографических блокбастеров и Интернета есть одна гигантская Грёза-Химера.

59 ^ Всякое слово – неисчерпаемость: вот экстаз, вот мистика, с которых началась эра “христианской цивилизации”. И воображение, эта демоническая сила, явно поту-сторонняя (“царствие мое – не от мира сего”), возжаждавшая бытия у нас с приходом Гоголя (под лёт тройки, нахлестываемой иллюзионистом Чичиковым), незаметно отодвинуло и затмило инстинкт реальности.

60 ^ Из письма А.Бахраху: «Я в заочности превращаюсь в человека страстей, ибо душа моя – страстна, а Заочность – страна Души». То есть в Очности душа ее отсутствует либо умирает. Но сама Заочность является страной Души ровно в той мере, в какой обретает фантомную реальность посредством воображения и слов.

61 ^ Именно на этом контрасте и возросла муза Гоголя, доминантного для нашего дальнейшего апокалиптического культурного движения писателя. Гоголь словно бы царственно разрешил чародействовать и колдовать словом во имя чисто фонетического и эвфонического эффекта, эффекта сугубо из сферы элоквенции, манипуляционно-эстетического властвования над читателем, эффекта чары как таковой (любимейшее словечко Цветаевой, воспетое ею на примере своей страсти к образу Пугачева, великого иллюзиониста, увлекшего толпу именно-таки патетикой измышленных поз и декорационных формул). Доминантность воображения, помноженная на невероятное словесное мастерство (зачарованность словом, его магией), привела к тому, что «с Гоголя, именно, начинается в нашем обществе потеря чувства действительности, равно как от него же идет начало и отвращения к ней» (В.В.Розанов). Поразительна психологическая причина (причина ли?) всего этого, зорко узренная Розановым: Гоголь «сгорел в бессильной жажде прикоснуться к человеческой душе». Ибо не чувствовал ее в качестве живой субстанции. Потому такой надрыв в попытках прикосновений. Как поразительно прикосновенна эта формула-догадка к трагической истории души Цветаевой!

62 ^ Если мы живем в христианской культуре, то должны признать, что ее призвание – святость; то есть конечный продукт, к которому наша культура должна устремляться – именно святость как практический “мёд”, который мы, пчелки земного улья, обязаны творить. И каковы же этого рода накопления? Великий сербский богослов и монах, преподобный Иустин (Попович) сказал весьма впечатляюще о западноевропейской культуре последних десяти веков, когда эстетика всё доминантно-напористее стала управлять процессами: «Десять веков создавалась европейская вавилонская башня, и вот перед нами трагическая картина: выстроен огромный нуль!»

63 ^ В памяти почему-то встают подростково-наивные строки Андрея Вознесенского: «Конечно, вы свежевыбриты и вкус вам не изменяя.,/ Но были ли вы убиты за родину наповал?..»

64 ^ Как тут не вспомнить мудрого Платона, восхищавшегося древнеегипетским искусством именно за то, что оно не менялось в течение десяти тысяч лет. Египтянам не было ведомо бегство “от скуки жизни”, и святой закон, которому они были верны (в Древней Индии он именовался дхармой), струил в себе нерасчлененно-целостно энергии красоты, этики и духа.

65 ^ То, что мы живем в эпоху патологического доминирования чувственно-эстетического мироощущения, - очевидность. Кроме того ситуацию утяжеляет тот факт, что людей, способных двигаться по экзистенциальным фазам внутреннего развития, ничтожно мало. И в-третьих, индийская традиция гласит, что мы проживаем в эпоху последней в цикле, черной юги, сущность которой в том и состоит, что духовно-этический потенциал людей катастрофически истончился и происходит удушающее гниение культуры в эстетике, из которой изъята бытийно-космическая сакральная ось (Розанов называл ее семянностью).

Льву Толстому всё это было ясно как божий день: «Обыкновенно думают, что на культуре как цветок вырастает нравственность. Как раз обратное. Культура развивается только тогда, когда нет религии и потому нет нравственности (Греция, Рим, Москва). Вроде жирующего дерева, от которого незнающий садовник будет ждать обильного плода оттого, что много пышных ветвей. Напротив, много пышных ветвей оттого, что нет и не будет плода. Или телка яровая». (“Дневники”).

66 ^ См. на эту тему объемный и весьма убедительный труд П.Слотердайка «Сферы».

67 ^ Ср. с эпохами, где повтор, повторность (“общие места”) не только не считались стыдными или пошлыми, но, напротив, были единственно приемлемыми формами реализации религиозной энергетики.

68 ^ Говоря об изначальной “идентичности функций священника и поэта”, Роберт Грейвс в своей фундаментальной “Белой Богине” пишет: «Поначалу поэт был лидером тотемного сообщества религиозных танцоров. Его стихи, а versus – латинское слово, соотносящееся с греческим strophe и означающее “поворот”, танцевались вокруг алтаря или в каком-то священном помещении, и каждый стих обозначал новый поворот или движение в танце. Слово “баллада” имеет то же происхождение: это танцевальные стихи от латинского ballare (танцевать). Все тотемные сообщества в древней Европе находились под властью Великой Богини, Повелительницы Всего Природно-Дикого; танцы соответствовали времени года и отображали ежегодный сюжет, из которого постепенно возникла единственная великая поэтическая Тема: жизнь, смерть и возрождение Духа Года, сына и возлюбленного Богини».

69 ^ Любопытно, до какой степени противостоит древнедаосское отношение к слову новоевропейскому, риторически кричащему из глубины накопленных культурой концептуальностей. Я имею здесь в виду, в частности, логос и идеалы Цветаевой/Бродского. Возьмем для примера Чжуан-цзы. В.Малявин так пишет о его поэтических требованиях: «…Нужно устранить шум слов, чтобы сделать слышимым немолчный напев мирового хора, убрать краски слов, чтобы явить взору неколебимую данность бытия. Нужно сорвать концептуальное покрывало языка, чтобы обнажить его экзистенциальную значимость. Речь уподобляется абсолютно безыскусному “птичьему щебету”…В горниле “семантической аннигиляции” (или “жертвоприношения слов”), практикуемой Чжуан-цзы, слова очищаются от прилипших к ним словарных значений для того, чтобы вести за пределы сказанного, дать раскрыться пронизывающему их вселенскому Ветру».

70 ^ Или в другом месте: «Природа в своих прекрасных формах говорит с нами иносказательно, и смысл ее тайнописи раскрывается нам в нравственном чувстве». (Перевод В.Шора).

71 ^ Ср. у Сокэй-ана о первом патриархе дзэн Бодхидхарме: «Для него всякое действие с утра до вечера было религиозным (то есть благоговейно-космичным. – Н.Б.) – выпить воды, вкусить пищи, поспать, сходить в лавку, поболтать с соседом; любое действие становилось для него религиозным. Действие было его способом практической медитации. И вот: либо вы пребываете в таком состоянии, либо не пребываете».

72 ^ Ср. у Якоба Бёме: «Всякая вещь имеет свои уста для откровения». Любопытно, что в истории просветлений едва ли случалось, чтобы пробуждение происходило вследствие “удара красотой”. С монашкой Нунь Хийоно, учившейся у мастера Букко, пробуждение произошло, когда однажды лунной ночью лопнул бамбук, перевязывавший старое ведро, в котором она несла воду: днище вывалилось, вода мгновенно вытекла; в этот же миг сознание девушки прорвалось к реальности. Якоба Бёме пробудило сверкнувшее солнце в цинковом тазике, когда по его собственному признанию “дух прошел сквозь меня как молния”, и он вдруг “узрел центр природы”, “познав во всех тварях, а также в травах и растениях Бога”. Изначально-бытийный настрой сердца человека на “ля” мироздания – едва ли не первое, что открывается просветленному неофиту. «В человеческом сердце находится сигнатура, весьма искусно сообразованная сущности всех вещей», - свидетельствовал средневековый немецкий сапожник, чья информация носила исключительно харизматический характер.

73 ^ Мирча Элиаде, говоря о неискоренимой ностальгии человека тех эпох по исходным сакральным поведенческим архетипам, о его влечении к Возврату, писал: «… Отметим, однако, что было бы ошибкой полагать, будто религиозный человек первобытных и древних обществ отказывался брать на себя ответственность за истинное существование. Напротив, он смело взваливает на себя огромные ответственности: например, соучастие в создании Космоса, сотворение своего собственного мира, обеспечение жизни растений, животных и т. п. У нас нет оснований для того, чтобы трактовать периодическое возвращение в священное Время Начала как отказ от реального мира, бегство в мир мечты, в мир воображения. Напротив, в этом еще раз отчетливо проявляется онтологическая одержимость – главная отличительная черта человека первобытных и древних обществ. Ведь, в конечном итоге, желание восстановить Время Начала – это желание пережить время, когда боги присутствовали на Земле, обрести сильный, свежий и чистый мир, каким он был во время оно. Это жажда священного и одновременно ностальгия по Бытию… Всем своим поведением религиозный человек провозглашает, что верит лишь в Бытие, что его участие в Бытии гарантировано ему первичным откровением, хранителем которого он является».

74 ^ Равно и в Древнем Китае этико-эстетический идеал (дао-человек) имел исходным центром (равно и ориентиром) путь “опустошения сердца”. «Неизбежным спутником такого сподвижничества духа, утверждает Цзун Бин (5 век. – Н.Б.) и вся эстетическая мысль Китая, является чувство “стыда” (связанное изначально с конфуцианским идеалом). Стыд мастера-подвижника – категория сугубо внутренней жизни. Он рожден сознанием неспособности, как говорит Цзун Бин о себе, “сделать сосредоточенным жизненный дух и привести к согласию тело”. Даосский колорит слов Цзун Бина не случаен: ведь этот стыд рожден сознанием самоотъединенности человека от его “подлинного образа”…» В. Малявин.

75 ^ Не предвидение ли возможной онтологической деградации этого типа побудило древнееврейского Бога дать иудеям заповедь запрета на изображения? Не был ли то, в сущности, запрет соблазна развивать изобразительное искусство, делающее человека неизбежно дистанцированным от реальности? Сегодня мы наблюдаем, к чему привела в итоге эта страсть к “картинкам”: к почти повальной визуализации сознания и мышления. Визуальность стала поистине идолом, превратив весь универсум в хаотический набор кусочков и фрагментов, в мультипликационные картинки. Да и сам современный человек не стал ли и себя воспринимать как часть этого мультимедийного, виртуального мира, где сама кровь – не душа и дух, не сакральная жертвенная плазма, а всего лишь красящее вещество на игровом полотне.

76 ^ Ср. у Р.-М. Рильке в Дуинских элегиях: «Так кто ж мы? Зрители, повсюду и всегда…» Или:

«Когда бы нам могло явиться вдруг

хоть на единый день то чистое пространство,

где непрерывно распускаются цветы!

Но перед нами – мир, всегда-всегда,

и никогда не открывается Нигде;

нет, не со знаком минус: чистота,

та неподвластность никому, что только дышит,

и бесконечно знает, и никого и ничего не ищет…»

77 ^ Вот вполне веский взгляд Л. Толстого на сущность музыкальной энергетики: «Красота – слово, не имеющее никакого смысла. В музыке нет красоты. А то, что есть в музыке – у Шопена, в народных песнях: венгерских, татарских, цыганских, немецких, русских, их каждый народ понимает, – это есть ядро настоящего искусства, то есть вызывание настроения, чувства, соединяющего всех» (Дневник от 10.04.1908).

78 ^ Когда эстетика пытается порождать из себя этическое, то из этого могут выйти лишь снобистские или циркового пошиба уродцы с наклеенными на них ярлыками этического. Никакое, даже самое наивысшее изощренье эстетического вкуса (всегда, между прочим, прихотливо изменчивого исторически и сословно) не добавит и грана святости ни юродивому, ни святому, ни политику, ни поэту. Ни юродивый, ни святой, ни смиренный крестьянин, ни совестливая санитарка или учительница не мыслят и не живут “по законам красоты”. А ежели задумают жить – быстро рухнут с этических своих кротких высот.

79 ^ Сам Тарковский устами Криса Кельвина из «Соляриса» дает свою версию, что же способно (если способно вообще) спасти наш заблудший цивилизационный мир: «Стыд – вот чувство, которое спасет человечество». Любопытно, что эта ключевая для мировоззрения Тарковского фраза перекликается с уже нами приводившимися этимологиями древнейших индуистско-буддистских мантр.

Добавим в эту коллекцию версий “спасения мира” и знаменитую запись в дневнике Льва Толстого от 3 августа 1898: «Целомудренная женщина (недаром легенда Марии) спасет мир».

80 ^ Отрицающая реальность Цветаева вовсе не случайно, живописуя море, называет себя морской пеной, то есть чем-то в высшей степени неживым, безсемянным и абортируемым. Любопытно и другое: автопародийное по смыслам, это стихотворение ритмико-фонетически замышлено и звучит почти как “Exegi monumentum…”

81 ^ Амбивалентный взгляд Розанова на греческую красоту вполне понятен: по отношению к нам греки недосягаемо высоки, но по отношению к древним египтянам их искусство уже есть начало деградации.

82 ^ Альберт Швейцер (1875 - 1965) – богослов, музыкант, органист, философ культуры, баховед, около пятидесяти лет своей жизни отдавший врачебной деятельности в Габоне.

83 ^ Резиньяция – покорность судьбе, безусловное смирение (фр.).

84 ^ Редактор был чуть не уволен, а мне долгое время “промывали мозги” на собраниях в редакции, покуда я сам однажды не подал заявление об увольнении.

85 ^ Швейцер жертвовал здесь, быть может, своими гедонистически-художественными устремлениями ради той воли-к-жизни в себе, которая была поставлена во главу угла и требовала своего совершенствования в неизмеримо большей степени, нежели, скажем, органная игра. Во всяком случае, здесь был реализован императивный импульс “или – или”. Рильке же и в писании писем оставался художником, хотя и в изрядно сублимированном виде. Во всяком случае, пространство его стихов и писем – гомогенно.

86 ^ Едва ли не главная тема творчества и мышления Андрея Тарковского. Однако как приватное лицо он оставался в стороне от ее реализации.

87 ^ См. воспоминания о Рильке Рудольфа Касснера.

88 ^ С каким само собой разумеющимся апломбом произносит Манн это слово! Разумеется, для него “артист” это высочайшая похвала, и в этой величайшей наивности и в этом величайшем заблуждении мир пребывает по сю пору, несмотря на бесконечные доказательства ХХ века, что именно апофеоз человека-артиста и развязывал все войны и уничтожил реальный культурный гумус. Именно артистические посылы-позы и двигали вождями всех последних боен, а Гитлер так прямо исходил из концепции благоговения перед “законами природы” и “восстановлением витальности”. Попытки классического противопоставления “жизненной непосредственности” и этики сегодня выглядят жутковато, ибо сегодня-то лишь слепец не видит, в какой степени именно-таки только этика и спасает еще некую толику витального и непосредственно-жизненного благородства в человеке.

89 ^ Вспоминается экспедиция землян к другому живому существу – планете Солярис из фильма Тарковского. Лишь столкнувшись с отторгающим их грязные сознания сознанием Соляриса, земляне начали потихонечку понимать, что упускают уникальный шанс общения и диалога с сознанием того космического Существа, которое им дано от рождения, - Земли.

90 ^ Сама эта формула может показаться сегодня столь “захватанной”, что с нее взгляд просто-напросто соскользнет. На самом же деле она синонимична по смыслу благоговению перед Тайной, перед громадой непознаваемого, то есть в сущности перед духом, который манифестирует себя во всем живом. Швейцер жил в атмосфере и измерении именно такого благоговения. Утверждать, что он опирался всецело на сострадание, - неверно. Сострадать может человек, склонный жалеть и себя, сострадать себе. К тому же сострадание не та эмоция, которую можно растянуть на полстолетия.

91 ^ Не будем забывать, что этика (в отличие от морали) есть следствие врожденного человеческого благородства.

92 Тема “двойного бытия”, конечно, не нова. Вспомним нашего Федора Тютчева:


О вещая душа моя,

О сердце, полное тревоги –

О, как ты бьешься на пороге

Как бы двойного бытия!..


Так ты – жилица двух миров,

Твой день – болезненный и страстный.

Твой сон – пророчески-неясный,

Как откровение духов…


Пускай страдальческую грудь

Волнуют страсти роковые –

Душа готова, как Мария,

К ногам Христа навек прильнуть.


Мне кажется, феномен “разорванности” психики Тютчева до сих пор недостаточно понят, хотя ведь чего ни коснись в его судьбе – везде “двойное” бытие: две родины, двуязычие, двойные любови, “двусемейность”, идеологическая амбивалентность и т.д. и т. п.

93 ^ Хотя этот фрагмент взят нами из книги «Мистика апостола Павла», однако пафос этого труда Швейцера не только в том, что богослов восстанавливает эсхатологическую концепцию первохристианской веры, но и в том, что сам глубоко-лично солидарен с верой Павла. «Своим учением о Духе он сам перебрасывает мост от своего мировоззрения к нашему. В то время как вера его современников еще полностью поглощена внешними феноменами обладания Духом, он воспринимает Дух как способность обнаружения всех излучений надмирного из недр земного. Эти излучения он оценивает не по силе света, которой они обладают, а по тому воздействию, которое они оказывают. Так, выше всего он ценит неявные этические наущения Духа, любовь же воспринимает как дар преображения вечного, каким оно является смертному само по себе, в реальности в пределах преходящего» (Пер. Н.Захарченко). Позиция вполне швейцеровская.

94 ^ «Но и отрекаясь от мира, ап. Павел тем не менее требует от спасенного уже в этом мире утверждать Дух Царства Божия, в нем пребывающий».