Николая Болдырева «Лес Фонтенбло»

17 ^ В мистической эпопее К. Кастанеды маги-толтеки обладают способностью видеть легкий энергетический силуэт Мирового Орла, глотающего сознания людей в момент их смерти.

18 Нет, возразил бы, вероятно, дон Хуан, красота – это заманка, красота мира – та подсветка, благодаря которой мы в качестве цветов растем и желаем расти.

19 Как тут не вспомнить древнейшие мифы о происхождении мира в акте божественного жертвоприношения: жертвовании Бога частью себя. Скажем, древнеиндийский миф о жертвоприношении Пуруши.

20 напор, давление, усилие (фр.)

21 ^ присутствие и отсутствие (фр.)

22 ^ Иногда переводчик понимает это. Комментируя частое пользование Рильке (в поздние годы) курсивом в стихах, один из них пишет: «Такая необходимость, достаточно редкая в поэзии, возникла у Рильке из-за того, что смысл в его поэзии часто больше стиха». И это, как ни парадоксально, в общем-то верно. При чтении Рильке редко случается возглас: «Какое красивое стихотворение!» Что происходит естественно, когда мы, скажем, читаем «Рождественскую звезду» Пастернака, где живописание покрывает всё. Но уже в отношении стихов Тютчева мы молчим и никогда не цокаем в эстетических восторгах. У Рильке же есть довлеющая себе красота внутренних смысловых пространств, смыслоопорных метафизических переживаний, уходя от которых (от точности их рисунка) или искажая их, ты безнадежно соскальзываешь в инерционную сферу своих собственных поэтизмов и беллетристических трюизмов, то есть в тот самый плен, из которого поэт вырывался уже в юности.

Смыслообразующие элементы стихов большинства поэтов, действующих почти исключительно в чувственно-эстетической (она же интеллектуальная) жизненной стадии, столь эклектично-хаотичны, столь случайны в своей довлеющей зависимости от потока элоквенции, от увлеченности поэта эстетическим мизансценированием и инструментовкой своей “музы”, что при переводе таких стихов, если он делается с той же силой эстетической экспрессии, языковой живостью и артистически-звуковым остроумием, общее впечатление может почти не отличаться от впечатления от оригинала, несмотря на все перемены в “точках смыслов”. Ибо сами эти точки у поэтов случайны, метафизически не значимы, не принадлежат целостной бытийной позиции поэта как космического или тем более монашествующего лица.

23 См. в «Грамматике поэзии» Бибихина параллельное чтение Ригведы и «Сонетов к Орфею» с целью прояснения метафизически-актуальной канвы древней поэмы. В одном из мест переводчик-исследователь восклицает: «Выражение “чистые силы” и “сто мест” (в 10 сонете второй части. – Н.Б.) звучат как перевод с древнеиндийского. Поразительно, что у Рильке они имеют в точности тот же смысл что в Ригведе, и нужно говорить о единстве поэтической мысли-слова».

24 ^ Любопытны в «Спокойных полях» Александра Гольдштейна влюбленные круженья героя вокруг рилькевского романа, читанного и любимого им именно-таки в дореволюционном еще издании: «…”Мальте Лауридс Бриге” в незатейливом изложении с ером да ятем, буквальный, подменою букв, перевод. Вторая варьяция “Мальте” (вероятно, Е. Суриц. – Н.Б.) сложна, пастерначна, по канве стихопрозы “Люверс” и “Грамоты”, с бобровскими, если не чудится (позднее раскрут Центрифуги дал фаюмски живейшего “Мальчика”), голосовыми стежками, но незабвеннее старина…» Отдавая предпочтение “буквалистскому” переводу 1913 года (вероятно пера Л.Горбуновой, издания книгоиздательства Н.Ф.Некрасова), Гольдштейн, сам будучи мастером цветисто-слоистой, изощренной речи, тем лишь доказывает, что как человек он предпочитает сырую фактуру вещи, лежащей под небом, а не продукт эстетической переработки, заряженной, хочешь-не хочешь, внешними к предмету интерпретационными влечениями, предубеждениями и амбициями.

25 ^ Переводя в свое время биографию Рильке пера Г.Хольтхузена, я интерпретировал эту строчку Бенна несколько упрощенно: «Этот скромный человек, источник великой лирики…» (Издание Урал LTD, 1998, стр.262).

26 ^ Изумляет “лепестковая толщь” символически-культурной нагруженности розы. В «Словаре символов» Нади Жюльен читаем: «На Западе роза имеет то же значение, что на Востоке лотос. Распустившаяся роза символизирует Солнце. Геральдическая роза с пятью лепестками имеет то же символическое значение, что и звезда с пятью лучами, пентаграмма или пламенеющая звезда масона-Подмастерья.

Бывшая когда-то символом первой ступени возрождения и посвящения в таинства роза олицетворяла собой телесную смерть: ежегодно в мае древние усыпали розами могилы – эта церемония называлась Розалией – и приносили в жертву душам умерших блюда с розами.

Она может означать также молчание, необходимое при посвящении, свободную мысль, избавленную от предрассудков и суеверий, - эта символика является общей для всех скульптурных изображений роз на замках церковных сводов, которые в стилизованном виде превратились в круглые розетки на потолках. В этом же значении используется роза и в эмблематике политических партий.

Символ божественного слова в Индии, библейская роза имеет то же значение, что и роса, но если розовый куст символизирует возродившегося к жизни человека, то роса означает сам процесс возрождения.

В христианской иконографии роза служит символом Священного Грааля – чаши, в которую была собрана кровь Христова; розенкрейцеры изображали ее в центре своего креста – там, где находится сердце Иисуса.

Белая роза считалась символом монашеской мудрости и отречения от мира. Красная означала приобщение к божественной любви.

Для греков она была символом мудрости и любви и посвящалась Минерве, а также Венере. Роза с пятью лепестками венчала голову Гекаты, древнеримской богини смерти, символизируя собой переход в новое состояние…

Роза – это символ Я, выявляющегося в конце процесса психической трансформации, и означает великую духовность». (Перевод С.Каюмова, И.Устьянцевой).

27 ^ Вспоминается стихотворение «Будда» 1906 года, где Гаутама изображен растворенным в бесконечной тишине:

Он в слухе весь. Он в тишине, где дали…

Мы к ней глухи, давным-давно отстав.

А он – звезда. Другие звезды встали

вокруг него, для нас не заблистав.

…..……………………………………..

28 ^ Можно предположить знание поэта о том, что во времена Христа он уже жил в образе розы на чьем-то кусте.

29 ^ Хватило бы даже только последних двухсот: от аристократичного Чаадаева и разночинно-публицистичного В.Зайцева с его «Оставьте всякую надежду, рабство в крови их!» до наигранно-пьяно-уголовных всхлипов А.Синявского-Терца: «Россия-Мать, Россия-Сука, ты ответишь и за это, очередное, вскормленное тобою и выброшенное на помойку дитя». Это за то, что нежное дитя в голодное брежневское время оказалось в эмиграции в Париже, где вполне процветало. Кстати, вот что писал о Зайцеве Л.Тихомиров, бывший одно время террористом, одним из руководителей “Народной воли”: «Еврей, интеллигентный революционер, он с какой-то бешеной злобой ненавидел Россию и буквально проклинал ее, так что противно было читать. Он писал, например, “сгинь, проклятая”…» (Цитирую по: «Русофобия» И.Шафаревича).

30 ^ См. о русской лени как о качестве позитивном все у того же Розанова: «…Мне приходит на ум, что в “лени” содержится метафизический принцип Руси, “лень”-то именно нас и охраняет от самых ядовитых зол…»

31 ^ См. у Ивана Киреевского: «Резкая особенность русского характера заключалась в том, что никакая личность в общежительных отношениях своих никогда не искала выставить свою самородную особенность как какое-то достоинство; но все честолюбие частных лиц ограничивалось стремлением быть правильным выражением основного духа общества».

32 ^ В феврале 1915 года русский философ Владимир Эрн в своей лекции в Московском университете говорил: «Вопреки общему мнению, культура России очень стара. Недавно об этом заговорили довольно громко. Историки искусства, как только стали исследовать дело фактически, с изумлением должны были констатировать гениальное своеобразие старой русской архитектуры. Когда же копнули старую живопись, то изумление было еще большим. Энтузиаст Италии, тонкий ценитель живописных чудес треченто и кватроченто, П.П.Муратов, стал говорить даже, что старая русская живопись выше итальянской. И вот раздаются уже голоса, что эллинская культура единственное живое продолжение свое находит на православном Востоке, а с определенного времени преимущественно в России…»

Кстати, филолог и поэт Вячеслав И. Иванов находил связь с духом эллинства и в самом нашем языке: «Вследствие раннего усвоения многочисленных влияний и отложений церковно-славянской речи наш язык является ныне единственным из новых языков по глубине напечатления в его самостоятельной и беспримесной пламенной стихии – духа, образа, строя словес эллинских, эллинской “грамоты”. Через него невидимо сопричастны мы самой древности: не запредельна и внеположна нашему народному гению, но внутренне соприродна ему мысль и красота эллинские…»

33 ^ Ср. хотя бы с таким дневниковым высказыванием Льва Толстого: «Красотой мы называем теперь только то, что нравится нам. Для греков же это было нечто таинственное, божественное, только что открывавшееся». Свечение иномирного в каждом мгновении, вещи и действии есть корень и ствол истинной, то есть естественной религиозности, которой вовсе не нужен для возбуждения грандиозный символический или живописный театр.

34 ^ См. у И.Киреевского: «При таком устройстве <русских> нравов простота жизни и простота нужд была не следствием недостатка средств и не следствием неразвития образованности, но требовалась самим характером основного просвещения. На Западе роскошь была не противоречие, но законное следствие раздробленных стремлений общества и человека; она была, можно сказать, в самой натуре искусственной образованности; ее могли порицать духовные, в противность обычным понятиям, но в общем мнении она была почти добродетелью. Ей не уступали как слабости, но, напротив, гордились ею как завидным преимуществом. В средние века народ с уважением смотрел на наружный блеск, окружающий человека, и свое понятие об этом наружном блеске благоговейно сливал в одно чувство с понятием о самом достоинстве человека. Русский <же> человек больше золотой парчи придворного уважал лохмотья юродивого. Роскошь проникала в Россию, но как зараза от соседей…» Вся роскошь и вся красота приносились в православный храм, ассоциируясь с царствием неземным.

35 ^ Конечно, на уровне внешней рефлексии кое-что понимали, ибо изощренность интеллектуально-эстетических дефиниций была уже в большой моде. Ведь понимали же краем сознания Блок, Брюсов и Белый, что поэт и первый петербургский декадент Александр Добролюбов, бросивший город (цивилизацию) и углубившийся (как потом оказалось – на сорок лет) в молчаливое познавание восточного архетипа русской души, их превзошел. Понимали и некоторое (недолгое время) качали головами: ах, как он нас “уделал”. И все же одиссея Добролюбова понималась ими как эстетическая, хотя она таковой не была. Добролюбов ушел, как он сам сообщал, писать Невидимую книгу, то есть книгу души, слившись позднее со стихией языческо-христианского народного “андеграунда”.

36 ^ Возникает вопрос, многого ли стоит поэт, нашпигованный чумой и прочей заразной дрянью; многого ли стоит поэт зачумленный и омраченный? Чему служит его искусство, если оно не просветляет и не очищает?

37 ^ Подобный стиль, принимаемый все более в мире за норму, есть не что иное, как хищничество особого рода, направленное к полному истреблению такого, например, феномена как целомудрие.

38 ^ Каков секрет “славянской немоты”, о том сказано нашим Тютчевым:


Молчи, скрывайся и таи

И чувства и мечты свои –

Пускай в душевной глубине

Встают и заходят оне

Безмолвно, как звезды в ночи, -

Любуйся ими – и молчи.


Как сердцу высказать себя?

Другому как понять тебя?

Поймет ли он, чем ты живешь?

Мысль изреченная есть ложь.

Взрывая, возмутишь ключи, -

Питайся ими – и молчи…

…………………………..


И разве не славянский мыслитель написал в свое время замечательно проницательную работу на тему «Всякое понимание есть в то же самое время непонимание»?

39 ^ Вот они – ключевые слова! За этим очевидная внутренняя переориентация всего психо-соматического состава: отвержение самого корневища православно-исихастского генотипа с его сакрализовано-дзэнским темпераментом, где доминирует медитационное священнобезмолвие (а интерес к форме как разновидности тщеславного самоутверждения угашен), и переход в порхающую дыхательность западной цивилизованно-светской куртуазности, где всё предельно (эстетически) оформлено, выговорено и досказано, В то время как на исконной Руси всё главное упрятано в почвенную глубину и в молчание (подобно Богу у “германца” Райнера Мария Рильке, пожизненно влюбленного в исконную, архетипическую Русь. Забавная история: Цветаева, отрицавшая для себя Россию, мечтала духовно встретиться с Рильке, который называл Россию своей духовной родиной и даже мечтал в нее переселиться!). И русская “вечная совесть” как некая архаика противостоит здесь греческому панэстетизму, пропущенному, конечно же, сквозь секулярные фильтры европейского Ренессанса. На ином плане здесь явное противостояние культурного (почвенно-деревенского) сознания сознанию цивилизационно-городскому.

Нет сомнения, что сегодня этот вопль Цветаевой могли бы повторить как свои искреннейше собственные сотни тысяч (если не много более) наших сограждан. “Процесс пошел”.

40 ^ Ср. с фрагментом из приватно-дружеского письма Ивана Киреевского, путешествовавшего по Германии и в том числе посещавшего там университет: «…Надеюсь по крайней мере во сне освободиться от Германии, которую, впрочем, я не люблю, а ненавижу. Ненавижу как цепь, как тюрьму, как всякий гроб, в котором закрывают живых. Ты из своей России не можешь понять, что такое эта Германия. Все, что говорят об ней путешественники, почти все вздор. Если же хочешь узнать, что она такое, то слушай самих немцев. Одни немцы говорят об ней правду, когда называют ее землею дубов (das Land der Eichen), хотя дубов в Германии, кроме самих немцев, почти нет. Зато эти изо всех самые деревянные…» И далее приводит смешную сценку, иллюстрирующую “дубовость” немцев. Вот вам разность внутренних установок!

41 ^ Любопытно, что Пауль Целан, еврей по крови, приписывавший свои жизненные невзгоды своему происхождению и возрождающемуся (так ему казалось) немецкому антисемитизму, страдавший от того, что вынужден писать стихи на немецком языке, взял к одному из своих ст ихотворений (1962 года) эпиграф из Цветаевой, звучащий у него так: «Все поэты – жиды». Конечно, он взял эту формулу в том смысле, какой нужен был именно ему, пишущему о своей бездомности и скитальчестве. Любопытно, что в том же году Целан несколько раз подписывал свои письма друзьям весьма странной многоязычной фразой – “Russkij poet in partibus nemetskich infidelium”, что означает нечто вроде – “Русский поэт в краю немецких нехристей”. Влюбленный в русский язык и в русскую поэзию (прежде всего в стихи Мандельштама), он ассоциировал русских с исключительной дружественностью к евреям.

Забавно, как легко смещаются национальные пристрастия в поэтических душах. Как подвижна линия “внутренней эмиграции”. Как странно, почти юмористически перекликаются пангерманизм Цветаевой и панславизм Целана. Оба “поэты-жиды”, и оба пребывающие в добровольном изгнании. Что мифологично в их “жидовстве” и в их “измах” и что реально?

42 ^ На неизбежность и непобедимость русофобии указывал еще аристократ Тютчев, проработавший на Западе дипломатом не один десяток лет, и с вполне понятным презрением писавший о русских либералах, жаждавших влиться в “европейский дом”:


Напрасный труд – нет, их не вразумишь, -

Чем либеральней, тем они пошлее,

Цивилизация – для них фетиш,

Но недоступна им ее идея.


Как перед ней ни гнитесь, господа,

Вам не снискать признанья от Европы:

В ее глазах вы будете всегда

Не слуги просвещенья, а холопы.

43 ^ Говоря об идеалах разных народов, Владимир Соловьев в статье «Национальный вопрос в России» перечисляет общеизвестные формулы: «Француз говорит о прекрасной Франции и о французской славе; англичанин с любовью говорит: старая Англия; немец поднимается выше и, придавая этический характер своему национальному идеалу, с гордостью говорит: die deutsche Treue (немецкая верность. – Н.Б.)). Что же в подобных случаях говорит русский народ, чем он хвалит Россию? Называет ли он ее прекрасной или старой, говорит ли о русской славе или и русской честности или верности? Вы знаете, что ничего такого он не говорит, и, желая выразить свои лучшие чувства к родине, говорит только о “святой Руси”. Вот идеал: не консервативный и не либеральный, не политический, не эстетический, даже не формально-этический, а идеал нравственно-религиозный. (Почему бы не рассматривать это как столь искомую многими русскую идею: культивирование святости как стиль жизни, ориентацию на святость и святых людей во всех сферах и ситуациях?! Нет и не было другого идеала, который бы действительно и в такой же степени шел из потаеннейших родников русской души. Не случайно столь сильным в народном сектантстве было движение “русской Индии”, а Даниил Андреев, воспринимая свои пророчества как вестничество, исходил из ощущения своей индийской прародины.– Н.Б.)

Но эта “святость”, которая составляет особенность нашего народного идеала, не есть только отрешение от мира и жизнь в Боге: святость в этом смысле, святость исключительно аскетическая, свойственная всему Востоку, в особенности же Индии, - это есть индийский, а не русский народный идеал. Россия, по народному характеру имея много сходства с Индией, резко отличается от нее своим живым практическим и историческим смыслом…»

Весьма любопытная ремарка. С одной стороны, Соловьев, казалось бы, чутко уловил резко очерченную восточную акцентность русского глубинно-душевного идеала, а с другой стороны он здесь же перетрактовывает эту “святость” на западно-католический манер, требуя от русского человека активных святых действий, придумывая новый лозунг: «Святая Русь требует святого дела». И что же это за дело? Все тот же соловьевский пожизненный проект “духовного примирения Востока и Запада в богочеловеческом единстве вселенской церкви». Что в практическом смысле означало бы подчинение православных диктату Ватикана. Женственно-варварская православная душа, отчего ты не желаешь отдаться более мужественному и культурно более богатому католичеству?

44 ^ Очень даже может. Райнер Рильке в книге «Рассказы о Боге» как раз и повествует о том, что столкнулся в России с поразительным феноменом: эта страна граничит, по его личным наблюдениям, не столько с Западом и Востоком, сколько с другим направлением света, идущим вниз и вверх, и это направление – Бог. Удивительным образом Рильке воспринял Россию как страну, где Бог живет реально, вне конфессиональных ограничений, но именно-таки пограничный ей (как Древу) снизу (со стороны корней) и сверху (со стороны неба), словно бы охватывая ее кольцом, циркулируя кругооборотом стихий, словно бы удерживая ее в сакральной природной естественности и самодостаточности. Россия не должна интересоваться, с кем она граничит по горизонтальной периферии; это совершенно неважно. Всё, что она привозит из этой заграницы, сразу же превращается в камни, то есть либо в ненужность, либо в бремя. Равно и философы заграничные России не нужны, ибо не принесут пользы (ибо живут в мире иных границ и ограничений), но только собьют с толку (в письме к Елене Ворониной). Заграничные профессиональные философы (культуртрегеры и культурпсихологи) будут навязывать иллюзию существования единой истины, будут монополизировать и глобализировать ее, убивая живую философскую поэзию в тысячах и тысячах душ, чье бытие, конечно же, “непрофессионально”.

45 ^ Для формально-логического западного ума, придерживающегося двоичной системы, выстроившего свое понимание мира на дихотомиях, на или-или, “третья сторона”, действительно, неуместна, но для ума восточного только в третьей стороне и брезжит нечто вроде истины. Всякая вещь существует и не существует в одно и то же время. Известна чаньская притча-спор: что движется – ветер или колышущийся на ветру флаг? Правильный ответ: ваш ум. Русский ум не склонен что-то абсолютизировать по формальным признакам. Царь для него не просто царь и не только царь, но и батюшка, отец родной, то есть персона не официально-государственная, но общинно-частная. То есть он и царь и не царь одновременно. Государство в идеале – это семья, а не “гражданское общество”. Деление на важное и неважное условно. Исконно русский человек не придает ничему большой важности. Все исключительно важно и в то же время все абсолютно неважно. В русской этике и метафизике мы находим немало общего с японским средневековым кодексом самурая. «Среди свитков, висящих на стене у господина Наосигэ, был свиток со словами: “К важным делам следует относиться легко.” Увидев этот свиток, мастер Иттэй добавил: “К несущественным делам следует относиться серьезно”…» Из книги «Хагакурэ» Ямамото Цунэтомо.

46 ^ Совершенно унисонно, кстати, с категорическими ламентациями Цветаевой.

47 ^ Именно эта особенность, кстати, своеобразно отличает исконно-русского “народного” человека, которому уже по этой причине чуждо “гражданское общество”, построенное на возвеличивании сонмов атомизированных персон, верующих в свои, гарантированные им извне, права. Я уже не говорю о том, что