Geum.ru

Маслобойников, Лемюэль Гулливер или магистр Алькофрибас

Вид материалаДокументы

Содержание


Мускусная симфония одонтрона
Подобный материал:
1   ...   14   15   16   17   18   19   20   21   ...   33

каменных глыбах. Во всяком случае, это удалось ему тем легче, что,

сохранив растительный метаболизм, он мог подолгу оставаться в

безвоздушном пространстве, обходясь без кислорода и черпая жизненную

энергию из солнечных лучей. Наконец он дошел до такой разнузданности, что

стал нападать на ракеты, курсирующие в районе Таирии.

Каждый исследователь на месте Тарантоги огласил бы свою смелую

гипотезу и почил на лаврах, но профессор решил не успокаиваться, пока не

поймает хотя бы один экземпляр хищного картофеля.

Таким образом, после теоретической разработки пришла очередь

практики, а это ничуть не легче. Известно было, что картофель прячется в

расщелинах скал, а пускаться на розыски в лабиринт движущихся утесов было

бы равносильно самоубийству. С другой стороны, Тарантога не намеревался

охотиться на картофель с винтовкой: ему нужен был живой экземпляр, в

расцвете сил и здоровья. Некоторое время он подумывал об охоте с облавой,

но оставил этот проект, как не совсем подходящий, и занялся совершенно

другим, впоследствии широко прославившим его имя. Он решил ловить

картофель на приманку и с этой целью купил в магазине школьных пособий на

Латриде самый крупный глобус, какой только мог найти, - красивый

лакированный шар метров шести в диаметре. Потом он приобрел большое

количество меда, сапожного вара и рыбьего клея, хорошенько перемешал их в

равных пропорциях и полученной смесью покрыл поверхность глобуса. После

этого привязал его на длинной веревке к ракете и полетел в сторону

Таирии. Приблизившись к ней на нужное расстояние, профессор укрылся за

краем ближайшей туманности и забросил леску с наживкой. Весь его план

основывался на том, что картофель чрезвычайно любопытен. Примерно через

час по легкому подрагиванию лески он понял: клюет. Осторожно выглянув,

Тарантога увидел, что несколько кустов картофеля, трепыхая ботвой и

перебирая клубнями, направляются к глобусу, очевидно, принимая его за

какую-то неизвестную планету. Вскоре они набрались храбрости, схватились

за глобус и прилипли к его поверхности. Профессор резко подсек, привязал

леску к хвосту ракеты и полетел на Латриду.

Энтузиазм, с которым был встречен доблестный исследователь, не

поддается описанию. Пойманный на клей картофель вместе с глобусом заперли

в клетку и выставили для всеобщего обозрения. Охваченный бешенством и

ужасом, картофель хлестал по воздуху ботвой, топал клубнями, но все это

ему, конечно, не помогло.

На следующий день ученый совет отправился к Тарантоге, дабы вручить

ему почетный диплом и большую медаль за заслуги, но профессора уже не

было. Доведя дело до победного конца, он вылетел ночью в неизвестном

направлении.

Причина столь внезапного отъезда известна мне хорошо. Тарантога

спешил, ибо через девять дней должен был встретиться со мной на Церулее.

Что до меня, то я в это же время мчался к условленной планете с другого

конца Млечного Пути. Мы намеревались отправиться вместе на разведку еще

не исследованного рукава Галактики, простиравшегося за темной туманностью

Ориона. Мы с профессором еще не были знакомы лично; желая заслужить

репутацию человека пунктуального и обязательного, я выжимал из двигателя

всю мощность, но - как бывает часто, когда особенно спешишь, - вмешался

совершенно непредвиденный случай. Какой-то маленький метеорит пробил

резервуар с горючим и застрял в выхлопной трубе двигателя, закупорив ее

наглухо. Недолго думая, я надел скафандр, взял яркий фонарик, инструменты

и вылез из кабины наружу. Вытаскивая метеорит клещами, я нечаянно

выпустил из рук фонарик, который отлетел довольно далеко и начал

двигаться в пространстве самостоятельно. Я заделал дыру и вернулся в

кабину. Гоняться за фонариком я не мог, так как потерял чуть ли не весь

запас горючего и едва добрался до ближайшей планеты, Прокитии.

Прокиты - существа разумные и очень похожие на нас; единственная -

впрочем, незначительная - разница состоит в том, что ноги у них только до

колен, а ниже находится колесико - не искусственное, а составляющее часть

организма. Передвигаются прокиты очень быстро и ловко, словно цирковые

велосипедисты на одном колесе. Науки у них развиты, но особенно любят они

астрономию; исследование звезд распространено так широко, что никто из

прохожих, старых или молодых, не расстается с ручным телескопом. Часы

здесь применяются исключительно солнечные, а публичное пользование

механическими часами составляет тяжкую провинность против нравственности.

У прокитов есть немало и других культурных приспособлений. Помню, будучи

там впервые, я попал на банкет в честь старого Маратилитеца,

прославленного тамошнего астронома, и начал обсуждать с ним какой-то

астрономический вопрос. Профессор возражал мне, тон дискуссии становился

все более резким; старик метал в меня горящие взгляды и, казалось, того и

гляди взорвется. Вдруг он вскочил и быстро покинул зал; минут через пять

вернулся и сел со мной рядом, кроткий, веселый, тихий, как дитя.

Заинтересовавшись, я позже спросил, чем была вызвана такая волшебная

перемена в его настроении.

- Как, ты не знаешь? - ответил спрошенный мною прокит. - Профессор

побывал в бесильне.

- А что это такое?

- Название этого учреждения происходит от слова "беситься". Лицо,

охваченное гневом или чувствующее злобу к кому-нибудь, входит в маленькую

кабину, обитую пробковыми матами, и дает полную волю своим чувствам.

Когда я высадился на Прокитии в этот раз, то еще в полете увидел на

улицах большие толпы; они размахивали разноцветными фонариками и издавали

радостные возгласы. Оставив ракету под надзором механиков, я поспешил в

город. Оказалось, что празднуется открытие новой звезды, появившейся в

небе прошлою ночью. Это заставило меня задуматься; после сердечных

приветствий Маратилитец пригласил меня к своему мощному рефрактору, и,

едва приложив глаз к окуляру, я понял, что мнимая звезда - попросту мой

фонарик, носящийся в пространстве. Вместо того чтобы объяснить это

прокитам, я решил - несколько легкомысленно - выставить себя лучшим

знатоком астрономии, чем они сами. Быстро прикинув в уме, надолго ли

хватит батарейки фонарика, я громко заявил собравшимся, что новая звезда

будет светиться белым светом еще шесть часов, потом пожелтеет, покраснеет

и, наконец, погаснет совсем. Предсказание это было встречено со всеобщим

недоверием, а Маратилитец со свойственной ему запальчивостью вскричал,

что, если это случится, он готов съесть собственную бороду.

Звезда начала желтеть в предсказанный мною срок, и, придя вечером в

обсерваторию, я обнаружил группу опечаленных ассистентов, которые сказали

мне, что Маратилитец, глубоко уязвленный, заперся у себя в кабинете, дабы

сдержать обещание. Беспокоясь, не повредит ли это его здоровью, я пытался

поговорить с ним через двери, но напрасно. Приложив ухо к замочной

скважине, я услышал шорохи, подтверждавшие то, что сказали ассистенты. В

сильнейшем замешательстве я написал письмо, в котором объяснял все

случившееся, отдал его ассистентам с просьбой вручить профессору тотчас

по моем отлете и что было сил кинулся на космодром. Мне пришлось это

сделать, так как я не был уверен, что профессор успеет зайти в бесильню

до разговора со мной.

Я покинул Прокитию в первом часу ночи, и так поспешно, что

совершенно забыл о горючем. Примерно в миллионе километров от планеты

резервуары опустели, и я беспомощно поплыл в космической пустоте, словно

моряк, потерпевший крушение. Три дня отделяло меня от назначенного срока

встречи с Тарантогой.

Церулея была прекрасно видна из иллюминатора, сверкая в каких-нибудь

трехстах миллионах километров, но я мог только смотреть на нее в

бессильном отчаянии. Так иногда от незначительных причин родятся великие

последствия!

Через некоторое время я увидел какую-то медленно увеличивающуюся

планету; мой корабль, поддаваясь силе ее притяжения, мчался все быстрее и

стал наконец падать как камень. Я решил примириться с неизбежным и сел к

управлению. Планета была довольно маленькая, пустынная, но уютная; я

заметил оазисы с вулканическим отоплением и проточной водой. Вулканов

было много, и они все время изрыгали огонь и клубы дыма. Маневрируя

рулями, я мчался уже в атмосфере, стараясь во что бы то ни стало

уменьшить скорость, но это только отдаляло минуту падения. И тут,

пролетая над группой вулканов, я задумался на миг, озаренный новой

мыслью, а затем, приняв отчаянное решение, направил нос корабля вниз и

камнем упал прямо в зияющее подо мной жерло крупнейшего из вулканов. В

последний момент, когда его раскаленный зев уже готов был поглотить меня,

я ловким маневром повернул корабль носом кверху и в таком положении

погрузился в колодец клокочущей лавы.

Риск был огромный, но ничего другого мне не оставалось. Я

рассчитывал на то, что, разбуженный резким толчком от падения ракеты,

вулкан ответит на него извержением; и я не ошибся. Раздался грохот, от

которого затряслись переборки, и вместе с многомильным столбом огня,

лавы, пепла и дыма я вылетел на небо. Я маневрировал, надеясь лечь прямо

на курс к Церулее, и это удалось мне в совершенстве.

Я оказался на ней через три дня, запоздав против срока на каких-

нибудь двадцать минут. Тарантоги, однако, я не застал: он уже улетел,

оставив письмо до востребования.


"Дорогой коллега, - писал он, - обстоятельства заставляют

меня вылететь немедленно, поэтому предлагаю Вам встретиться уже в

глубине необследованного Пространства; а так как тамошние звезды

не имеют еще никаких названий, сообщаю Вам данные для

ориентировки: летите прямо, за голубым солнцем сверните налево,

за следующим, оранжевым, направо; там будут четыре планеты, и на

третьей слева мы встретимся. Жду!

Преданный Вам

Тарантога".


Я заправился горючим и вылетел с наступлением сумерек. Путь

продолжался с неделю; проникнув в необследованную область, я без труда

разыскал нужные звезды и, строго придерживаясь указаний профессора, утром

восьмого дня увидел планету. Массивный этот шар окутывала зеленая

мохнатая шуба. То были гигантские тропические джунгли. Такое зрелище меня

несколько смутило, ибо я не знал, как пускаться здесь на поиски

Тарантоги; однако я рассчитывал на его изобретательность - и не

просчитался. Летя прямо к планете, в одиннадцать утра я заметил на ее

северном полушарии какие-то не слишком отчетливые начертания, от которых

у меня дух захватило.

Я всегда твержу молодым, наивным астронавтам: не верьте, если кто-

нибудь рассказывает вам, что прочел, подлетая к планете, написанное на

ней название. Это всего лишь космический анекдот; но на этот раз именно

так и было, ибо на фоне зеленых лесов явственно вырисовывалась надпись:


"Не мог ждать. Встреча на соседней планете.

Тарантога".


Буквы были километровых размеров, иначе бы я их, конечно, не

разглядел. Вне себя от изумления, не понимая, как сумел профессор вывести

эту гигантскую надпись, я снизился и увидел, что линии букв представляют

собою широкие полосы поваленных, поломанных деревьев, резко отличающихся

от нетронутых участков леса.

Не разгадав загадки, я помчался согласно указанию к соседней

планете, обитаемой и цивилизованной. В сумерки я приземлился на

космодроме и начал расспрашивать о Тарантоге, но напрасно. Вместо него

меня и на этот раз ожидало только письмо.


"Дорогой коллега, - писал профессор, - горячо извиняюсь за

невольный обман, но в связи с не терпящим отлагательства семейным

делом я, к сожалению, должен немедленно вернуться домой. Дабы

смягчить Ваше разочарование, оставляю в управлении порта посылку,

которую Вы можете получить; в ней находятся плоды моих последних

исследований. Вас, конечно, интересует, каким образом я оставил

для Вас письменное сообщение на предыдущей планете. Способ

довольно прост. Эта планета переживает эпоху, соответствующую

каменноугольной на Земле, и населена гигантскими ящерами, среди

которых есть ужасные атлантозавры сорокаметровой длины.

Высадившись на планете, я подкрался к большому стаду

атлантозавров и до тех пор дразнил их, пока они не кинулись на

меня. Тогда я быстро побежал по лесу с таким расчетом, чтобы путь

моего бегства образовал контуры букв, а стадо, мчавшееся за мною,

валило деревья подряд. Таким образом получилась просека шириной в

восемьдесят метров. Повторяю, это было просто, но несколько

утомительно, так как мне пришлось пробежать свыше тридцати

километров, и притом довольно быстро.

Искренне сожалею, что и на этот раз нам не удалось

познакомиться лично. Жму Вашу доблестную руку, присовокупляя

выражения высшего восхищения Вашими талантами и отвагой.

Тарантога

P.S. Горячо Вам советую вечером отправиться в город на

концерт - он превосходен".


Я взял в управлении порта предназначенную мне посылку, велел отвезти

ее в отель, а сам отправился в город. Он представляет собою довольно

любопытное зрелище. Планета вращается так быстро, что время суток

изменяется с каждым часом. Вследствие этого возникает такая центробежная

сила, что свободно висящий отвес не перпендикулярен грунту, как на Земле,

а образует с ним угол в сорок пять градусов. Все дома, стены, башни -

словом, все постройки стоят с наклоном в сорок пять градусов, являя собою

довольно странную для земного глаза картину. Дома по одну сторону улицы

словно ложатся навзничь, по другую - нависают над ней. Жители планеты,

чтобы не упасть, приспособились к окружающей среде, так что одна нога у

них короче, зато другая длиннее. Земному же человеку приходится одну ногу

постоянно поджимать, что с течением времени весьма надоедает и утомляет.

Так что, когда я доковылял наконец до концертного зала, двери уже

закрывали. Я поспешил купить билет и вбежал в зал.

Едва я уселся, как дирижер постучал палочкой, требуя тишины.

Оркестранты проворно зашевелили конечностями, играя на незнакомых мне

инструментах, похожих на трубы с продырявленными воронками на конце, как

у лейки; дирижер то самозабвенно вздымал передние конечности, то разводил

их в сторону, словно приказывая играть пиано, но мое недоумение лишь

возрастало, поскольку до меня не донесся ни один, даже самый тихий, звук.

Осторожно поглядывая по сторонам, на лицах соседей я видел упоение

музыкой; все более недоумевая и беспокоясь, я попробовал незаметно

прочистить уши - без малейшего результата. Наконец, решив, что оглох, я

тихонько постучал ногтем о ноготь, но расслышал этот слабый звук вполне

отчетливо. Озадаченный несомненным художественным восторгом аудитории и

теряясь в догадках, я досидел до конца первой части. Раздался шквал

аплодисментов; поклонившись, дирижер снова постучал палочкой, и оркестр

приступил к следующей части симфонии. Все вокруг восторгались и шумно

сопели, что я расценил как признак истинного волнения. Наконец наступил

бурный финал - я мог об этом судить по экзальтированным взмахам дирижера

и обильному поту, орошавшему лбы музыкантов. Снова загремели

аплодисменты. Сосед повернулся ко мне, восхищаясь симфонией и ее

исполнением. Я ответил ему невпопад и в полной растерянности вышел на

улицу.

Когда я отошел на несколько десятков шагов от здания, где давался

концерт, что-то заставило меня обернуться и взглянуть на его фасад. Как и

все остальные, он наклонялся к улице под острым углом; на фронтоне

большими буквами было написано: "Городская фимиамония", а ниже висели

афиши, на которых я прочитал:


^ МУСКУСНАЯ СИМФОНИЯ ОДОНТРОНА

I Интродухция

II Аллегро ароматозо

III Анданте фимиамиссимо

Дирижирует

прибывший на гастроли

знаменитый носист

ХРАНТР


Я в сердцах выругался и поспешил обратно в гостиницу. Я не винил

Тарантогу за то, что лишился эстетического наслаждения: не мог же он

знать, что меня все еще мучит насморк, подхваченный на Сателлине.

Дабы вознаградить себя за пережитое разочарование, тотчас по приходе

в отель я распаковал посылку. В ней были: звуковой киноаппарат, бобины с

пленкой и письмо следующего содержания:


"Дорогой коллега!

Конечно, Вы не забыли нашего телефонного разговора, когда Вы

были на Малой Медведице, а я - на Большой. Я говорил Вам тогда,

что предполагаю наличие существ, способных жить при высоких

температурах на горячих, полужидких планетах, и что я намерен

провести исследования в этом направлении. Вам угодно было

выразить сомнения в успехе подобного предприятия. Итак, вот Вам

доказательства. Выбрав огненную планету, я подошел к ней на

возможно меньшее расстояние и опустил на длинном асбестовом шнуре

огнеупорный киноаппарат и микрофон; таким способом мне удалось

получить очень интересные кадры. Позволяю себе приложить к этому

письму небольшой образец.

Преданный Вам

Тарантога".


Научное любопытство терзало меня столь сильно, что, едва окончив

читать, я вложил пленку в аппарат, повесил на двери сорванную с кровати

простыню и, погасив свет, включил проектор. Сначала на импровизированном

экране мелькали только цветные пятна, доносились хриплые звуки и

потрескивание, словно в печи полыхали поленья, но затем изображение

обрело резкость.

Солнце заходило за горизонт. Поверхность океана трепетала, по ней

пробегали маленькие синие огоньки. Пламенные облака бледнели, мрак

сгущался. Проглянули первые слабые звезды. Молодой Кралош только что

сошел со своего стержневища, чтобы насладиться вечерней прогулкой после

целого дня утомительных занятий. Он никуда не спешил; мерно шевеля

жамбрами, он с наслаждением вдыхал свежие, ароматные клубы раскаленного

аммиака. Кто-то приближался, едва виднеясь в сгущающемся сумраке. Кралош

напряг смух, но, когда неизвестный подошел ближе, юноша узнал в нем

своего друга.

- Какой прекрасный вечер, не правда ли? - сказал Кралош.

Его друг переступил с обойни на обойню, до половины высунулся из

огня и ответил:

- Действительно, чудесный. Нашатырь уродился в этом году

замечательно, знаешь?

- Да, урожай, похоже, будет богатый.

Кралош лениво заколыхался, перевернулся на живот и, вытаращив все

свои зрелки, засмотрелся на звезды.

- Знаешь, приятель, - сказал он чуть погодя, - каждый раз, когда я

смотрю в ночное небо, я не могу отделаться от мысли, что там, далеко-

далеко, есть иные миры, похожие на наш, точно так же населенные разумными

существами...

- Кто говорит здесь о разуме?! - послышалось рядом. Оба юноши

повернулись к подошедшему, чтобы его разглядеть, и увидели сучковатую, но

еще крепкую фигуру Фламента. Седой ученый приближался к ним

величественной походкой, а будущее потомство, похожее на виноградные

кисти, уже набухало и пускало первые ростки на его развесистых плечах.

- Я говорил о разумных существах, обитающих на других планетах... -

ответил Кралош, топорща трешую в почтительном приветствии.

- Кралош говорит о разумных существах на других планетах?.. -

переспросил ученый. - Поглядите на него! На других планетах!!! Ах,

Кралош, Кралош! Что ты делаешь, юноша? Даешь волю фантазии? Ну что же...

одобряю... в такой прекрасный вечер можно... А правда, сильно похолодало,

вы не чувствуете?

- Нет, - ответили оба юноши в один голос.

- Конечно, молодой огонь, знаю. Однако сейчас едва восемьсот

шестьдесят градусов, напрасно не взял я накидку на двойной лаве. Ничего

не поделаешь, старость... Так ты говоришь, - продолжал он, поворачиваясь