Geum.ru

Книга вторая

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   ...   16   17   18   19   20   21   22   23   ...   50

размышлять о боге, то представляет себе его в виде человека [425] (лат. ).}


Ксенофан [426], шутя, заявлял, что если животные создают себе богов (а

это вполне правдоподобно!), то они, несомненно, создают их по своему подобию

и так же превозносят их, как и мы. Действительно, почему, например, гусенок

не мог бы утверждать о себе следующее [427]: "Внимание вселенной устремлено

на меня; земля служит мне, чтобы я мог ходить по ней; солнце - чтобы мне

светить; звезды - чтобы оказывать на меня свое влияние; ветры приносят мне

одни блага, воды - другие; небосвод ни на кого не взирает с большей

благосклонностью, чем на меня; я любимец природы. Разве человек не ухаживает

за мной, не дает мне убежище и не служит мне? Для меня сеет и мелет он

зерно. Если он съедает меня, то ведь то же самое делает он и со своими

сотоварищами - людьми, а я поедаю червей, которые точат и пожирают его".

Сходным образом мог бы рассуждать о себе журавль и даже более красноречиво,

ибо он свободно летает в этой прекрасной небесной выси и владеет ею: tam

blanda conciliatrix et tam sui est lena ipsa natura {Насколько природа -

ласковая примирительница, настолько она благоприятствует тому, что ею

создано! [428] (лат. ).}.

Рассуждая подобным же образом, мы утверждаем, что все предназначено для

нас: для нас существует вселенная, для нас - свет, для нас гремит гром, как

творец, так и все твари существуют для нас. Мы - цель всего, мы - центр, к

которому тяготеет все сущее. Посмотрите летопись небесных дел, отмеченных

философами на протяжении более двух тысячелетий; боги действовали и

говорили, имея в виду только человека; у них не было никаких других забот и

занятий. То они воевали против людей:


domitosque Herculea manu

Telluris iuvenes, nnde periculum

Fulgens contremuit domus

Saturni veteris,


{Сыновья Земли, от которых, трепеща, ждал гибели сверкающий дом

древнего Сатурна, были укрощены рукой Геракла [429] (лат. ).}


то участвовали в наших смутах, воздавая нам за то, что мы много раз

бывали участниками в их распрях:


Neptunus muros magnoque emota tridenti

Fundamenta quatit, totamque a sedibus urbem

Eruit. Hic Iuno Scaeas saevissima portas

Prima tenet.


{Здесь Нептун потрясает стены и основания, выворачивая их огромным

трезубцем, и весь город рушит до основания. Там беспощадная Юнона первая

завладевает Скейскими воротами [430] (лат. ).}


Желая обеспечить поклонение одним лишь богам своих отцов, все кавнии,

вооружившись до зубов, бегут по своей земле, ударяя мечами по воздуху, чтобы

поразить и изгнать из своих пределов чужеземных богов [431]. Боги наделяются

теми способностями, которые нужны человеку: один исцеляет лошадей, другой -

людей; один лечит чуму, другой - паршу, третий - кашель; один лечит такой-то

вид чесотки, другой - такой-то (adeo minimis etiam rebus prava religio

inserit deos {Так суеверие связывает богов с самыми ничтожными делами [432]

(лат. ).}). Один бог содействует произрастанию винограда, другой - чеснока;

один покровительствует разврату, другой - торговле; у ремесленников всякого

рода - свой особенный бог; каждый бог имеет свою область: один чтится на

востоке, другой - на западе:


hic illius arma Hic currus fuit.


{3десь были ее [Юноны] оружие и колесница [433] (лат. ).}


О sancte Apollo, qui umbilicum certum terrarum obtines!


{О святой Аполлон, обитающий в самом центре земли [434]! (лат. ).}


Pallada Cecropidae, Minoia Creta Dianam, Vulcanum tellus Hypsipylea

colit,

Iunonem Sparte Pelopeladesque Mycenael Pinigerum Fauni Moenalis ora

caput;

Mars Latio venerandus erat.


{Афиняне чтят Палладу, миносский Крит - Диану, Лемнос - Вулкана, Спар

та и Микены - Юнону, Менал - голову Пана в сосновом венке; Марса же почитают

в Лациуме [435] (лат. ).}


Некоторые боги имеют в своем распоряжении всего лишь какую-нибудь

деревню или владеют всего-навсего одним семейством; некоторые боги живут в

одиночестве, другие - в добровольном или вынужденном союзе друг с другом.


Iunctaque sunt magno templa nepotis avo.


{Храм внука соединен с храмом знаменитого предка [436] (лат. ).}


Есть среди богов и столь захудалые (ибо число их было очень велико,

достигая тридцати шести тысяч [437]), что для произрастания одного колоса

пшеницы требовалось не менее пяти или шести богов, и все они имели разные

имена. У каждой двери было три божества: один у порога, другой у петель,

третий у косяка; четыре божества были при колыбели ребенка: один ведал его

пеленками, другой - его питьем, третий - пищей, четвертый - сосанием. Были

божества известные, неизвестные и сомнительные, а иные не допускались даже в

рай:


Quos quoniam caeli nondum dignamur honore,

Quas dedimus certe terras habitare sinamus.


{Так как мы не считаем их еще достойными неба, то позволим им по

крайней мере обитать на дарованных им землях [438] (лат. ).}


Были божества, введенные поэтами, физиками, гражданскими властями;

некоторые божества, обладая наполовину божественной, наполовину человеческой

природой, являлись посредниками между нами и богом, нашими заступниками

перед ним. Им поклонялись с меньшим почтением, как божествам второго ранга;

иные божества имели бесчисленное количество званий и обязанностей; иные

почитались добрыми, иные - злыми. Были божества старые и дряхлые, были и

смертные. Хрисипп полагал, что при последнем мировом пожаре все боги

погибнут, кроме Юпитера [439]. Человек придумывает тысячу забавных связей

между собой и богом: не бывает ли он иной раз его земляком?


Iovis incunabula Creten.


{Крит - колыбель Громовержца [440] (лат. ).}


Вот как объясняли это дело великий понтифик Сцевола и великий теолог

тех времен Варрон: народ не должен знать многого из того, что есть истина, и

должен верить во многое такое, что есть ложь [441]: cum veritatem qua

liberetur, inquirat; credatur ei expedire, quod fallitur. {В то время как он

ищет истину, которая открыла бы ему все пути, мы считаем, что ему лучше

обманываться [442] (лат. ).}

Человеческий глаз может воспринимать вещи лишь в меру его способностей.

Вспомним, какой прыжок совершил несчастный Фаэтон [433], когда захотел

смертной рукой управлять конями своего отца. Наш разум рушится в такую же

бездну и терпит крушение из-за своего безрассудства. Если вы спросите

философов, из какого вещества состоят небо и солнце, то разве они не скажут

вам, что из железа или (вместе с Анаксагором) из камня [444], или из

какого-нибудь другого знакомого нам вещества? Если спросить у Зенона [445],

что такое природа, он ответит, что она - изумительный огонь, способный

порождать и действующий согласно твердым законам. Архимед [446], величайший

знаток той науки, которая приписывала себе наибольшую истинность и

достоверность по сравнению с другими, утверждает: "Солнце - это бог,

состоящий из раскаленного железа". Неплохая выдумка, к которой приводит

уверенность в красоте и неизбежной принудительности геометрических

доказательств! Однако они не так уж неизбежны и полезны; недаром Сократ

считал [447], что достаточно знать из геометрии лишь столько, чтобы уметь

правильно измерить участок земли, который отдают или получают; а

превосходный и знаменитый в этой области ученый Полиэн стал пренебрежительно

относиться к геометрическим доказательствам, считая их ложными и

призрачными, после того как он вкусил сладких плодов из безмятежных садов

Эпикура.

Как рассказывает Ксенофонт [448], Сократ утверждал по поводу

вышеприведенного суждения Анаксагора о солнце и небе (последний в древности

ценился выше всех философов своим знанием небесных и божественных явлений),

что он помутился рассудком, как это случается со всеми теми, кто слишком

глубоко вдается в исследование недоступных им вещей. Анаксагор, заявляя, что

солнце есть раскаленный камень, не сообразил того, что камень в огне не

светит и - что еще хуже - разрушается в пламени; далее, он считал, что

солнце и огонь одно и то же, а между тем те, кто смотрит на огонь, не

чернеют, и люди могут пристально смотреть на огонь, но не могут смотреть на

солнце; не учел он и того, что растения и травы не могут расти без солнечных

лучей, но погибают от огня. Вместе с Сократом я держусь того мнения, что

самое мудрое суждение о небе - это отсутствие всякого суждения о нем.

Платон заявляет в "Тимее" по поводу природы демонов следующее [449]:

это дело превосходит наше понимание. Тут надо верить тем древним, которые

сами, по их словам, произошли от богов. Неразумно не верить детям богов,

хотя бы их рассказы и не опирались на убедительные и правдоподобные

доказательства, ибо они повествуют нам о своих домашних и семейных делах.

Посмотрим, имеем ли мы более ясное представление о человеческих делах и

делах, касающихся природы.

Разве не смешно приписывать вещам, которых наша наука, по нашему

собственному признанию, не в состоянии постигнуть, другое тело и наделять их

ложной, вымышленной нами формой. Так, поскольку наш ум не может представить

себе движение небесных светил и их естественное поведение, мы наделяем их

нашими материальными, грубыми и физическими двигателями:


temo aureus, aurea summae

Curvatura rotae, radiorum argenteus ordo.


{Дышло и ободья вокруг больших колес были золотые, а спицы - серебряные

[450] (лат. ).}


Похоже на то, как если бы у нас были возчики, плотники и маляры,

которых мы отправили на небо, чтобы они там соорудили машины с различными

движениями и наладили кругообращение небесных тел, отливающих разными

цветами и вращающихся вокруг веретена необходимости, о коем писал Платон

[451].


Mundus domus est maxima rerum,

Quam quinque altitonae fragmine zonae

Cingunt, per quam limbus pictus bis sex signis

Stellimicantibus, altus in obliquo aethere, lunae

Bigas acceptat.


{Мир - это гигантский дом, опоясанный пятью зонами, из которых каждая

имеет особое звучание, и пересеченных поперек каймой, украшенной двенадцатью

знаками из сияющих звезд и увенчанный упряжью луны [452] (лат. ).}


Все это - грезы и безумные фантазии. Если бы в один прекрасный день

природа захотела раскрыть нам свои тайны и мы увидели бы воочию, каковы те

средства, которыми она пользуется для своих движений, то, боже правый, какие

ошибки, какие заблуждения мы обнаружили бы в нашей жалкой науке! Берусь

утверждать, что ни в одном из своих заявлений она не оказалась бы права.

Поистине, единственное, что я сколько-нибудь знаю, - это то, что я полнейший

невежда во всем.

Разве не Платону принадлежит божественное изречение, что природа есть

не что иное, как загадочная поэзия [453]! Она подобна прикрытой и

затуманенной картине, просвечивающей бесконечным множеством обманчивых

красок, над которой мы изощряемся в догадках.

Latent ista omnia crassis occultata et circumfusa tenebris, ut nulla

acies humani ingenii tanta sit, quae penetrare in caelum, terram intrare

possit {Все эти вещи скрыты и погружены в глубокий мрак, и нет столь

проницательного человеческого ума, который смог бы проникнуть в тайны неба и

земли [454] (лат. ).}.

Поистине, философия есть не что иное, как софистическая поэзия. Разве

все авторитеты древних авторов не были поэтами? Да и сами древние философы

были лишь поэтами, излагавшими философию поэтически. Платон - всегда лишь

расплывчатый поэт. Тимон, насмехаясь над ним, называет его великим

кудесником [455].

Подобно тому как женщины, потеряв зубы, вставляют себе зубы из слоновой

кости и вместо естественного цвета лица придают себе с помощью красок

искусственный, делают себе накладные груди и бедра из сукна, войлока или

ваты и на глазах у всех создают себе поддельную и мнимую красоту, не пытаясь

никого ввести в заблуждение, - совершенно так же поступает наука (включая

даже правоведение, ибо оно пользуется юридическими функциями, на которых

зиждется истинность его правосудия); она выдает нам за истины и вероятные

гипотезы вещи, которые она сама признает вымышленными. Действительно, все

эти концентрические и эксцентрические эпициклы, которыми астрономия

пользуется для объяснения движения светил, она выдает нам за лучшее, что она

могла по этому поводу придумать; и точно так же философы рисуют нам не то,

что есть, и не то, что они думают, а то, что они измышляют как наиболее

правдоподобное и привлекательное. Так, Платон, объясняя строение тела у

человека и у животных, говорит [456]: "Мы бы утверждали истинность того, что

мы сейчас изложили, если бы получили на этот счет подтверждение оракула;

поэтому мы заявляем, что это лишь наиболее правдоподобное из того, что мы

могли сказать".

Философы не только наделяют небо своими канатами, колесами и

двигателями. Послушаем, что они говорят о нас самих и о строении нашего

тела. У планет и небесных тел не больше всяких отклонений, сближений,

противостояний, скачков и затмений, чем они приписывали жалкому крохотному

человеческому телу. Они действительно с полным основанием могли назвать

человеческое тело микрокосмом, поскольку употребили для создания его столько

различных частей и форм. На сколько частей разделили они нашу душу, чтобы

объяснить движения человека, различные функции и способности, которые мы

ощущаем в себе, в скольких местах они поместили ее! А помимо естественных и

ощутимых нами движений, на сколько разрядов и этажей разделили они

несчастного человека! Сколько обязанностей и занятий придумали для него! Они

превращают его в якобы общественное достояние: это предмет, которым они

владеют и распоряжаются; им предоставляется полная свобода расчленять его,

соединять и вновь составлять по своему усмотрению; и тем не менее они все

еще не разобрались в нем. Они не в состоянии постигнуть его не только на

деле, но даже и своей фантазией; какой-то штрих, какая-то черта всегда

ускользает от них, как ни грандиозно придуманное ими сооружение,

составленное из тысячи фиктивных и вымышленных частей. Но это не основание к

тому, чтобы извинять их; в самом деле, если живописцы рисуют небо, землю,

моря, горы и отдаленные острова, то мы готовы удовлетвориться, чтобы они

изображали нам лишь нечто слегка им подобное; поскольку это вещи нам

неизвестные, мы довольствуемся неясными и обманчивыми очертаниями; но когда

они берутся рисовать нам с натуры какой-нибудь близкий и знакомый нам

предмет, мы требуем от них точного и правильного изображения линий и красок,

и презираем их, если они не в состоянии этого сделать [457].

Я одобряю ту остроумную служанку-милетянку, которая, видя, что ее

хозяин философ Фалес постоянно занят созерцанием небесного свода и взор его

всегда устремлен ввысь, подбросила там, где он должен был проходить,

какой-то предмет, чтобы он споткнулся [458]; она хотела дать ему понять, что

он успеет насладиться заоблачными высями после того, как обратит внимание на

то, что лежит у его ног. Она таким образом правильно посоветовала ему

смотреть больше на себя, чем на небо, ибо, как говорит Демокрит устами

Цицерона,


Quod est ante pedes, nemo spectat; caeli scrutantur plagas.


{Никто из исследующих беспредельность небесного свода не смотрит на то,

что у него под ногами [459] (лат. ).}


Но мы устроены так, что даже познание того, что лежит у нас в руках, не

менее удалено от нас и не менее для нас недосягаемо, чем познание небесных

светил. Как говорит Сократ у Платона [460], всякого, кто занимается

философствованием, можно упрекнуть в том же, в чем эта женщина упрекнула

Фалеса, а именно - что он не замечает того, что у него под носом. Такой

философ действительно не знает ни того, что представляет собой его сосед, ни

того, что он сам собой представляет; он не знает даже, являются ли они оба

людьми или животными.

Не приходилось ли тем людям, которые находят доводы Раймунда

Сабундского слишком слабыми [461], для которых нет ничего неизвестного,

которые воображают, будто управляют миром и все понимают:


Quae mare compescant causae; quid temperet annum;

Stellae sponte sua iussaeve vagentur et errent;

Quid premat obscurum Lunae, qui proferat orbem;

Quid velit et possit rerum concordia discors,


{Что укрощает море и регулирует год; блуждают ли звезды по своей воле

или движение их предопределено; почему серп луны то растет, то убывает; к

чему стремятся и на что способны гармония и раздор в мире? [462] (лат. ).}


сталкиваться в своих книгах с трудностями, встающими перед всяким, кто

хочет познать свое собственное существо? Мы ясно видим, что палец двигается

и что нога двигается; что некоторые наши органы двигаются сами собой, без

нашего ведома, другие же, наоборот, приводятся в движение по нашему

повелению; что одно представление заставляет нас краснеть, другое -

бледнеть; что одно впечатление действует только на селезенку, другое - на

мозг; что одно заставляет нас смеяться, другое - плакать, а бывает и такое,

которое поражает все наши чувства и останавливает движение всех наших

членов; что одно представление приводит в движение наш желудок, а другое -

орган, находящийся пониже. Но для человека всегда оставалось неизвестным,

каким образом умственное впечатление вызывает такие изменения в телесном и

материальном предмете, какова природа этой связи и сочетания этих

удивительных сил.

Omnia incerta ratione et in naturae maiestate abdita {Все эти вещи

сокрыты от нас вследствие слабости нашего ума и величия природы [463] (лат.

).}, - говорит Плиний. А блаженный Августин заявляет: Modus quo corporibus

adhaerent spiritus, omnino mirum est, nec comprehendi ab homine potest: et

hoc ipse homo est {Ведь способ, каким соединяются души с телами, весьма

поразителен и решительно непонятен для человека; а между тем это и есть сам

человек [464] (лат. ).}.

И тем не менее эта связь никем не ставится под сомнение, ибо суждения

людей покоятся на авторитете древних; их принимают на веру, как если бы это

были религия или закон. То, что общепризнано, воспринимается как некий

условный язык, непонятный непосвященным: такую истину принимают вместе со

всей цепью ее доводов и доказательств, как нечто прочное и нерушимое, не

подлежащее дальнейшему обсуждению. Всякий старается, наоборот, укрепить и

приукрасить эту принятую истину в меру сил своего разума, являющегося гибким

и подвижным орудием, прилаживающимся к любой вещи. Так мир переполняется

нелепостью и ложью. Во многих вещах не сомневаются потому, что общепринятых

мнений никогда не проверяют; никогда не добираются до основания, где

коренится ошибка или слабое место; спорят не о корешках, а о вершках;

задаются не вопросом, правильно ли что-нибудь, а лишь вопросом, понималось

ли это таким или иным образом. Спрашивают не о том, сказал ли Гален [465]

нечто ценное, а сказал ли он так или иначе. Вполне естественно поэтому, что

это подавление свободы наших суждений, эта установившаяся по отношению к

нашим взглядам тирания широко распространилась, захватив наши философские

школы и науку. Аристотель - это бог схоластической науки [466]; оспаривать

его законы - такое же кощунство, как нарушать законы Ликурга в Спарте. Его

учение является у нас незыблемым законом, а между тем оно, быть может, столь

же ошибочно, как и всякое другое. Я не вижу оснований, почему бы мне не