Geum.ru

Книга Демокрит Ослепленный 3

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   2   3   4

III. Парменид Доподлинный. 2 часть «Природоведения», под названием «Книга небытия»



Справка из: Deckel Z. Vorthalesiker. F.a.U., 6536. Bd 1. S. 859bis:

Первая часть поэмы Парменида Принуждаемого «О природе» называлась «Физиология» («Природоведение»), и о ней сказано достаточно у других авторов. Повторять эту бессмыслицу мы не имеем права. Здесь мы приводим подстрочный и потому прозаический перевод второй части этой поэмы, называемый «Духоведение», или «Пневмология». Архелай Физик в книге «О вещах своеобразных» пишет о ней: «всем известны слова этого безмолвствующего мужа “быть и мыслить – одно и то же”. Во второй же части он вполне осознанно заявляет “быть и мыслить – [совсем] не одно и то же”». И с этим трудно не согласиться. Аристотель в предисловии к утраченной книге «О баснословных животных» писал, что именно в этой части Парменид недвусмысленно изрек, что «все существующие вещи существуют одинаково, а все несуществующие не существуют по-разному». Читавшие рассказывают, что в этой части поэмы Парменид весьма обоснованно доказывает, что путь разума никогда не сможет сравняться в истинности с путем мнения. А ведь богиня Правды ему не раз намекала: «две головы хуже, чем одна»! Еще одно сообщение. Наивысший образец пути человеческих мнений и представлен в найденном нами фрагменте.


1. «…как пыльца отражается в небе, когда Невский встал колом и застрял поперек горла ночи. “Встряска мозгов” – так называлась религия, но мы никому не молились, а только икали и слушали рокот заката раскаленными, как сами боги, ушами. Взгляды метались, как иней, седые и, как длинногривые стержни, мяли луга еще не скошенной глины. Видимо, Гегель был прав, и своей простотой выпил землю, как выпивают стакан травы жадные-жадные души: на одного.

2. Так прошло Воскресенье: снег очернил нас всех, и стали багряными ноги, которыми мы летали не оставляя следов под безгрешной землей. И кто-то, с шестью указательными пальцами в каждом глазу, указав на одного из нас, сказал: “вот – не человек”. А что я мог сделать?

3. Когда растаяло Солнце от нашего холода, и мрак ослепил нам глаза, вылился на песок кувшин моих слез, которые ангел так и не смог собрать, в том кулаке, что ты сжал так плотно, как будто это были веки, лопнуло яйцо, и мир так и не был рожден. Но жалеть было некому.

4. Мудрость мира прошла, протоптав межи, разрезавшие времена насквозь. Мой лоб был скован цепью логики, которой не было начала, а из концов был завязан узел – то ли на галстуке, то ли на петле; знаю одно: табуретку ставить было не на что.

5. Выйдя из преисподней, я оказался дома, но хотел другого. На залитом солнцем листе бумаги горели буквы, которые нельзя было прочесть: огонь выедал запятые, а край мира отогнулся, и оголилось первое слово, такое же неприличное, как и его автор. Выстроились надгробные камни в живую изгородь: это были лица, лица, лица без ртов, ушей и глаз. Они знали все. ‹…›

13. Какой-то жуткий бог, то ли недоделанный, то ли переделанный, описывать которого — портить бумагу, подрезал нам ногти, которыми мы летали — мы их подрезаем с той поры себе сами — которыми мы рыли нашу землю, так и не вырыв свои могилы, наши стальные крылья, наши штыковые лопаты, разрезавшие воздух, делившие небо на одного, как алкоголики, разрывающие добычу, рвущие богов на клочки, как священники, и пьющие иссохшуюся влагу, эту заржавевшую кровь, доящие вымя священного быка, и омытые кровавым снегом, осыпавшимся листопадом с земли и похоронившем под собой райский сад, который не успели опрыскать от ржи;

14.1. где теперь те адские кущи, под которыми нам не отдохнуть от сна молитв, от подвигов нарекания, от предательской любви, шелеста крыльев, говора перьев, звона поздравлений, бессильных криков: “да будет”;

14.2. чем обязаны остальные, если несколько людей больны небом? Зато они здоровы в земле.

15. Несколько вещей, недоступных пониманию, достаточно, чтобы мир был сотворен; мы не смогли их найти. Как и не смогли найти ни одной понятной вещи, кроме собственных снов.

16. Когда я вышел из лесу, миновал полдень, но звезды не спешили покидать землю. Кипарисами горело предзакатное небо любви, нищие музыканты играли музыку моей души, и в их изношенные о наши глаза лица летели медяки нашего восхищения, внося в звуки ионийского лада звон приятной, как утро, боли.

17. Кто-то сказал: “хватит”, и, закатав рукава на мундире, присыпал солью вот-вот готовые взойти побеги, но эта соль не стала пóтом, с которого мог бы начаться первый день свободы. Яблоки не росли, и нас не за что было изгонять из сада. Пришлось возвращаться в красную глину.

18.1. Но кто-то должен был задавать неразрешимые вопросы, тем более что ответы уже вертелись под языком, исковерканные синтаксисом и пунктуацией. Я взял на себя это удовольствие, и спросил: “что будет в конце?”

18.2. Вдруг из Этны вышел мудрец, и заговорил стихами, но мы лишь смеялись над его расплавленными медными сандалиями, ведь он не знал, что такое рифма. В конце концов, не все ли равно, чем кончится то, что еще не имело начала?

19. Не лучше с нами обошелся и круглый идиот, которому мы заслоняли солнце: от собственной абсурдности он частенько бегал ночью с погашенным фонарем, пытаясь найти не-человека. И падал, как и все его предшественники и последователи, в яму.

20. Служанка этой глупой философии уже давно перестала подавать ей руку, и когда мы взялись за лопаты, из-под земли еще долго доносились обрывки охватывающих мироздание фраз. По рот в земле она кричала: все есть вода...

21. Но ночи Кабирии вновь растаяли, и фалларихский бык запел свою утреннюю песнь зари новой религии. С Колизея сняли настил, и миру предстал ад, в котором он жил, и из которого рос, как цветок из гниющего под солнцем навоза.

22. Что делать? Надо бы что-то попроще, но благодарите уж за то, что хоть на каком-то языке. Довольствуйтесь Анаксагором с его панспермией, хотя бывали вещи и похуже.