Виагра Киев "Київська правда"
| Вид материала | Документы |
- Киев Издательство «Київська правда», 2885.73kb.
- Тема 31. 10, 212.38kb.
- Відкритий кубок губернатора київської області, 143.85kb.
- Тесты по теме: «Раннее средневековье», 40.1kb.
- По фінансовій звітності товариства з обмеженою відповідальністю “Київська фондова компанія”, 175.99kb.
- Перел І к інформації, що підлягає оприлюдненню в газеті „Київська правда” І на офіційному, 63.86kb.
- Київська міська рада IV сесія XXIV скликання, 1714.14kb.
- Материалы к урокам по литературе в 11 классе Из цикла «Ф. М. Достоевский. Преступление, 74.26kb.
- Київська міська рада V сесія V скликання, 1952.91kb.
- Пьеса «На дне» вершина драматургии Максима Горького. Центральная идея пьесы спор, 21.45kb.
Наждак
В типографии был свой Барвінок. Редкий выпуск «Вечерки» обходился без его репортажа или заметки. Писал скоро, на лету, старался обходиться при этом без штампов, разглядеть в материале что-то свое, чего никто не видит. Гнал он всегда в номер, его рубрика «Гість Києва» стала фирменной. Каждый день в город кто-то приезжал, и Валера, схватив редакционную машину (немыслимая по тем временам льгота!), мчался в Борисполь или на вокзал, чтобы оттуда продиктовать свои сто строк, на оставленное специально под него место. Через полгода Наждака знал весь Киев, многие считали за честь поздороваться за руку, переброситься двумя-тремя словами. Стал козырным, заматерел, «вилюднів», как говорили в редакции. Носил галстуки пестрые, свитера с косыночкой, штиблеты из тонкой кожи. Не только властитель дум, но и законодатель мод.
В цех он наведывался редко, да и то налетами, на бегу, как правило, едва успевая вычитать свой материал с пылу с жару, дежурить его не ставили, как же, такие люди нужны на этаже, без их писанины — газета не газета. Надо сказать, писатель из Валеры был слабенький. Он брал другим — оперативностью, нахрапистостью, бойкостью стиля. Мог интервью у кого угодно и где угодно застолбить, иногда диктовал с милицейской рации, упросив знакомое начальство. Конечно же, ни глубины, ни продуманной композиции в его материалах не надо искать. Да и какая глубина на летном поле, или, когда герой совершает проход из одного цеха в другой, в гостиничном номере приводит себя в порядок. С другой стороны и «Вечерка» без первостраничной колонки, подписанной «Валерий Наждаченко» и фото гостя Киева, — не «Вечерка». Валера завел себе альбом — дорогой, с бархатным тиснением, шелковой закладкой, приобрел специальную ручку с «золотым» пером. Каждый, у кого он брал интервью, писал свои пожелания Наждаку, оставлял автограф. Сюда же вклеивалась фотография Валеры с гостем Киева. Альбом пополнялся с каждым днем, слава Валеры Наждака достигла апогея. Кого там только не было — космонавты, Муслим Магомаев, мэр Москвы и Ленинграда, Эдита Пьеха и т.д., и т.п.
У нас, как известно, не любят слишком удачливых, эдаких везунчиков с самого детства, которым все достается легко и запросто. Валера не учел, ему казалось — он всеобщий любимец, баловень судьбы, взял бога за бороду, так всегда было и будет вечно. Он обрел популярность, его приглашали на телевидение, уже не расставался с радийным магнитофоном «Репортер», свои интервью записывал на кассету, из аэропорта отправлял ее машиной на радио, там в темпе вальса расшифровывали для последних известий. Его приглашали в президиумы, жюри конкурсов, фестивали, на встречи в музеях, он даже судил КВН и один раз ввел мяч в игру на стадионе «Динамо», открыв первенство среди глухонемых команд. Наждак, происходи это в наше время, запросто стал бы депутатом, бизнесменом или даже Мишей Поплавским, если бы вовремя остановился.
Сначала заело шефа: «Что ты во все дырки затычкой лезешь, высовываешься где надо и не надо!» — ворчал Илья Иванович. Но реально сделать ничего не мог — раскрученное колесо вращалось по инерции. Газета не мыслилась без колонки Наждака, как не упирайся. А он, гнида, достал в МИДе список, кто когда приезжает в Киев, на полгода вперед. Потом кто—то из горкома, кому Валера, видимо, наступил на хвост, позвонил Илье Ивановичу: «Ну что ты его суешь всюду? Другого у тебя нет, что ли? Это хамло совсем обнаглело!»
В той жизни существовали механизмы сдерживания, пресечения похождений таких вот выскочек. Каждый должен знать свое место, свой предел. И не лезть, куда не просят. Не по рангу. «Ну что ты зарываешься, Валера, не отрывайся от коллектива!» — говорили ему. Способности Наждака позволили ему «выстрелить», выделиться из общей серой массы, он уже одной ногой стоял в другом круге, — где пайки, льготы, билетики бесплатные, по телеку крутят, люди узнают, приветствуют и т.д. Но система действовала четко, безжалостно выбрасывала таких выскочек, несмотря ни на какие их заслуги и подвиги, — не просто возвращали назад, ставили на прежнее место — погружали на самое дно, на глубину, откуда выплыть невозможно.
Формально Валера «погорел» на бабе. Уже давно — все в конторе это знали, он встречался с Валькой Тимаковой, первой редакционной красавицей, дочкой замминистра энергетики. Тогда замминистры были не чета нынешним — оклад, машина, квартира на Суворова, главное — должность давалась до пенсии. Пока вперед ногами из кабинета не выносят — пока ты и замминистра. Валера был женат, дочке три года. Один раз в неделю они с Валентиной исчезали на полдня, все в редакции это замечали, ходили разговоры, но ничего конкретного, на работе ведут себя тихо, конспирируются. Была новогодняя вечеринка, уже начались танцы, они уединились, никто внимания не обратил — подвыпили, дым столбом, разбились на группки, допивали в кабинетах. А на следующий день Валентина принесла шефу заявление, что Валера пытался ее изнасиловать. В доказательство приводила следы царапин на руках и ногах, синяк на шее.
На том этапе все можно было погасить, не выносить, не докладывать, уладить миром. Илья Иванович, человек опытный, всегда так поступал, не раз и не два он заготавливал приказы, зачитывал их перед коллективом, но никогда не вывешивал в коридоре, не приобщал в личные дела, копии в горком партии не посылал. Все и ограничивалось выпусканием пара. Здесь же он среагировал мгновенно, доложил в горком. Представляете, какая возникла бодяга! Собрание, правда, не проводили, допросов не учиняли. Позже узнали, будто Валентины батя приезжал к шефу, хотели возбуждать уголовное дело, Валере даже срок «светил». Ходили они оба, как побитые, жалко смотреть, ни с кем не разговаривали. Впервые за год «Вечерка» вышла без «фирменного» гостя». За новогодними праздниками многое стерлось, улеглось. По этому вопросу, как потом доложил коллективу Илья Иванович, заседал секретариат горкома партии, приняли решение перевести спецкора городской газеты Валерия Наждаченко в многотиражку «Ленінська кузня» одноименного завода. «Мы все на виду. Надо всегда об этом помнить, — заключил Илья Иванович. — Нанесен урон репутации киевских журналистов, не говоря уже о нашей газете».
Урон-то, конечно, нанесен. Непонятно только, зачем Валере ее насиловать было, если они столько времени жили в открытую, им Юрка Кантимиров ключи от своей хазы давал, еще и на машине отвозил. А Валька не смогла больше в конторе работать, ее батя в аспирантуру факультета журналистики определил. Так что будет кому теперь студентов обучать. И рубрика ежедневная в «Вечерке» загнулась. Ее сначала Светке Полуниной отдали, она несколько раз выступила, но медлительная, не может в номер гнать, ей бы в журнале работать, где смотрят не на часы, а на календарь, полистывая, сколько дней осталось до зарплаты и потом уже до сдачи номера. А в ежедневной газете думать некогда — раз два и в номер!
Свидетелем всех вышеописанных событий я не был, работал в заводе, но потом уже, когда «Вечерка» разделилась на две газеты, и Илья Иванович забрал на Артема, 24, как говорили, лучших, за собой увел, мне во всех подробностях эту историю Вовка Стон и Галстук любили рассказывать, когда подвыпьют. А я им — про то, как Наждак оказался в нашей типографии, работая в многотиражке, мы в один день с «Ленкузней» верстались.
Когда Валера Наждак впервые пришел в цех, стало сразу как-то тихо и темно. Здесь никогда тихо не бывает — лязг, грохот, шум машин, визг резательного аппарата, точилок, марзан кто-то выбросит в ящик, громкие крики — если тихо говорить будешь, никто не услышит. И так весь день. Так вот, когда в дверях показался Валера, все прекратили работу, уставились. Он тоже хорош: не поздоровался ни с кем, опустив голову, прошел к дверям начальника. Это была первая и решающая ошибка — на фига тебе начальник, ты с рабочими сначала перекинься двумя-тремя словами, шуткой какой. А что начальник? Тебе ж с ним не работать. Напрасно, конечно, напялил почти что выходной костюмчик, галстучек, белая рубашечка с манжетами. Только руки в первый раз на таллер — манжеты в темных разводах.
— Пойдите к умывальнику, Валерий Иванович, — там щеточка есть, мы все ей пользуемся, когда манжеты запачкаем!
Дружный хохот. А оно ведь дело известное — как поначалу не сложиться, так дальше и будет. Вот Валера стоит перед умывальником, щеточкой грязь стирает, да только размазывает, как в армии, накололи тебя, простофилю. Кто же в типографии белую сорочку носит? А из цеха по одному бегают смотреть, как он зачищает. Ну посмеяться бы со всеми, от сердца б отлегло, с кем не бывает, приняли, глядишь, наладилось бы. Ан нет, голосом таким, не терпящим возражений:
— Где линейка между материалами? Почему не поставили?
А Надя, верстальщица, главная заводила, кротким таким голоском:
— А какую, Валерий Иванович, может двухпунктовую?
Все затихли, вроде бы каждый свою работу выполняет, а прислушиваются, каждое слово пропустить бояться.
— Нет, будьте мне так любезны, потоньше, однопунктовую, думаю, хорошо будет.
Цех покотом, лежит. Недоросли из техникума знают: нет однопунктовых, в печатном деле нумерация с двух пунктов начинается, два, четыре, шесть — только четные. Откуда ж Валере-то знать, он оканчивал журналистику, полиграфию не изучал.
Закончилось все классически, можно сказать. Приносят готовую полосу «на посмотрение». Валера, боясь испачкать уже давно черные рукава, держит полосу на вытянутых руках: «Что это, вы мне оттиск приносите, — дайте настоящий, отлитый…» Те переглянулись, зовут Алика Николаева с офсетного цеха, здоровый такой, болванки чугунные таскает всю жизнь. Тот выбрал отлив уже отработанный, еле до лифта донес, потом из-за угла, напрягшись, выходит, несет на вытянутых руках: «Вы просили отлив?», — легко так протягивает, Валера у него хотел взять, да тяжелая какая, себе на ногу как грохнет — двойной перелом. Такие, блин, шутники…
Валера потом спился. Как-то быстро, за год сгорел. Приходил его тесть к шефу, тогда уже на Артема, 24, перебрались, упрашивал взять в новую газету. Да кто ж его теперь возьмет, если он трезвым никогда не бывает. Квасит с утра до вечера да вдобавок одно чернило. Пропил себя. В обносках ходит, оборванный, неприкаянный. С женой развелся, вернее, выгнала его на фиг, квартиру разменяли, сейчас однокомнатная в районе отрадненского рынка. А в самом ведь центре жил, в престижном доме, на Свердлова, где магазин «Ряжанка». Огромная трехкомнатная казарма, с холлом, в котором и пять человек запросто размещались.
Сшибает рубли и трешки на комбинате печати и в типографии. В той самой, где к нему давно привыкли, где он свой в доску, за эти годы на глазах у всех тут произошло его превращение из вальяжного франта на затрапезного многотиражника и пьяницу мелкого пошиба, профукавшего и свою карьеру. И давно ушел, проданный за полбанки у оперного гастронома, тисненный бархатом альбом красного цвета и васильковой шелковой закладкой с автографами космонавтов, певцов, футболистов, дипломатов и других знаменитостей, заснятых вместе с ним, кое-где даже в обнимку. А вскоре и сам исчез, не стало видно ни возле оперного гастронома, ни на хоккее, куда он еще захаживал по старой памяти, ни в типографии на Ленина. Рассказывали, вахтеры и пропуск у него отобрали, чтоб не ходил зря полтинники на опохмелку просить у рабочего класса. Ведь с «Ленкузні» его окончательно турнули еще раньше. Многие в журналистской среде помнят тот невероятный ляп в праздничном выпуске многотиражки. Завод отмечал юбилей, делегаций насъезжалось со всего Союза, родственные предприятия — друзья по соцсоревнованию, ордена должны вручаться, торжественная часть, праздничный концерт. Горком партии вменил нам целую полосу к этому событию подготовить. Говорили, лично Владимир Васильевич орден Ленина прикрепит к знамени прославленного завода.
Как и положено в таких случаях, своя газета, многотиражка вышла в цвете, сдвоенным номером, на мелованной бумаге, планировали раздать ее каждому участнику торжественного заседания, в папку сувенирную вложить. Вложить-то вложили, да перед самим заседанием изымать пришлось. На первой странице давалась статья секретаря партийного комитета завода, в которой он рассказывал о влиянии партийной работы на производственные показатели. Крупно, как шапка, заголовок: «У парткомі справ багато». Так как Наждак пребывал в состоянии глубокой прострации, а вычитать было некому и некогда, в общем, — прогавили, так что в слове «справ» вторая буква оказалась пропущенной. Увидели случайно в последний момент, когда девушки-комсомолки газеты по папкам раскладывали. Турнули его к едреной фене на улицу, выкинули на помойку.
* * *
…В без пятнадцати час в кабинет главного редактора вошел Михаил Аронович Коган. Если вам доведется когда-нибудь листать подшивку нашей газеты за 1978-й год или «Вечерку», начиная с 1949-го, не ищите там подписи «М.Коган». И не только потому, что еврейскими фамилиями заметок тогда не подписывали. Была и другая веская причина — наш Михаил Аронович Коган приходился близким родственником одному из ближайших соратников Сталина. И когда Миша решил поступить на журфак, начал печататься, его всемогущий родственник, член политбюро тех времен, сразу же запретил трепать свою фамилию. Начнутся суды-пересуды, мол — тянут своего родственника, не дай Бог, дойдет до Самого, как бы кто из них в Сибирь не угодил за здорово живешь. Так у Михаила Ароновича появилась вторая фамилия — Михайлов. Одна — в паспорте, другая — в газете. У каждого уважающего себя журналиста был псевдоним, тогда не приветствовалось, чтобы фамилия журналиста в одном номере повторялась дважды. Поэтому, скажем, Вадим Иванов запросто становился Иваном Вадимовым. Знающих людей это в заблуждение не вводило, но правила игры соблюдались.
Однажды после войны Михаил Аронович (он прошел ее всю командиром взвода) был призван своим могущественным родственником в Москву и там на даче представлен Самому. Эту историю обычно Коган рассказывал почти шепотом под сильным шофе, когда пили кофе с коньяком. «Познакомьтесь, пожалуйста, Иосиф Виссарионович, мой племянник, в Киеве работает в газете». — «В какой, как называется?» — Сам был слегка расслаблен, в хорошем настроении и расположении духа, после обеда они направлялись в биллиардную. — «Вечерний Киев», товарищ Сталин», — отвечал Михаил Аронович, доставая на ходу специально заготовленную для такого торжественного случая газету.
Сам остановился, развернул газету на столе. Ходит легенда, что Михаил Аронович, впервые рассказывал это сразу после приезда в Киев, едва успев на редакционную планерку. Тишина стояла исключительная. Надо же, чтобы внимание Сталина привлекла фотография на последней полосе — эпизод футбольного матча и под ней — небольшая подтекстовка, набранная черной нонпарелью — самым мелким шрифтом. Сталин поморщился, наверное из-за того, что не смог разобрать, что написано.
— А почему такие маленькие буквы, не видно ничего. — И, подумав, произнес: — Так наши люди себе быстро глаза испортят, это может сказаться на производстве, не смогут полноценно работать…
Запахло вредительством.
Дальнейшие события Михаил Аронович вспоминает с трудом, так как в голове зашумело, все происходящее вокруг как бы отдалилось и покрылось легкой дымкой, а может, это дым от трубки Самого так заполнил комнату, где они играли на бильярде. Кто знает. Хорошо что родственник, подхватив Сталина под руку, увел его в другую комнату, где не было ни племянников дурноватых, ни газет с мелким шрифтом, провинциальных, которые только расстраивают товарища Сталина, не могут нормальных статей печатать. Рассказывают, когда Михаил Аронович уже официально докладывал на совместном расширенном заседании партбюро и редколлегии «Вечерки», итогом бурного обсуждения явился приказ за подписью ответственного редактора и секретаря партбюро из трех пунктов:
1. За систематическое злоупотребление нонпарелью (мелким шрифтом) на страницах газеты, что затрудняет чтение газеты читателями, секретарю редакции Вильскому И.И. объявить строгий выговор с занесением в учетную карточку. Предупредить о личной ответственности за промахи в оформлении и выпуске газеты.
2. Литсотрудника товарища Когана М.А. перевести в заместители заведующего отделом информации с введением в состав редколлегии.
3. Шрифт нонпарель исключить из используемых в газете.
Коган (он же Михайлов) собиравший различные вырезки в свой архив с 1949 года, свидетельствует, что шрифт нонпарель исчез с «Вечерки» ровно на десять лет, до 1959 года.
А в тот день Михаил Аронович Коган появился в редакции в 12.45. Конечно же, шеф сразу же набросился на него: «Где тебя, Миша, черти носят, ты знаешь, что твориться? Как вчера сыграли?» — «Кто?» — «Кайрат» с «Динамо» в Алма-Ате!» — «А разве они играли?» — «Это и я тебя спрашиваю! Ты что в газету загнал?» — шеф сорвался на фальцет. Заведующий толкнул меня локтем, и мы ретировались из кабинета.
— Как же такое могло случиться?
— Да, дела… Миша сам, выходит, не знает, какой счет. Боюсь, будут крупные неприятности.
Что происходило дальше? Михаил Аронович звонил по всем телефонам своей записной книжки, но никто не мог сказать точно, был ли в Алма-Ате матч, и если был, то как сыграли? Дело в том, что строчка «Кайрат»-«Динамо», оказывается, была загнана Михаилом Ароновичем раньше, в качестве «болванки», да так и устояла в газете до конца. Многие изумлялись, что мы им звоним, ведь они в нашей газете читали… Ситуация усугублялась еще тем, что из Алма-Аты и Ташкента тогда не велась телетрансляция (а все игры с участием киевлян обязательно крутили в прямом эфире, так как ВэВэ следил за их ходом самолично и заносил результаты в турнирную таблицу, висевшую у него в комнате отдыха).
Тот, кто работал в газете, конечно знает, как часто бывает: нужен тебе человек позарез, а найти нельзя. То телефон не отвечает, то в Турцию уехал вдруг, то отошел куда-то. Было все в норме, годами дозванивался, а когда надо — вдруг исчезло. К счастью, и нам звонки прекратились. Начальство, наверное, изволило откушать. И я вдруг вспомнил, что у меня есть несколько алма-атинских телефонов, ведь там не то в 70 или в 71-м году я был на практике в целинной студотрядовской газете. Сказал заведующему, тот — Михаилу Ароновичу, пошли к шефу. «Звони!» Со второго раза дозвонился на квартиру Сереге Подберезкину, главному редактору КазТВ. «Ты что, — удивился Серега, — это «дубль» вчера по нулям сыграл, основные сегодня, все билеты проданы, я тоже собираюсь сходить…»
Что делать — опять собрание у шефа, аксакалы советуются: звонить или не звонить по начальству, давать отбой или нет. Решили сами пока инициативы не проявлять, если кто позвонит из горкома или ЦК, — тогда рассказать все, как есть. В завтрашний номер даем уточнение: «У вчорашньому номері нашої газети з технічних причин трапилася неточність. В переліку футбольних матчів дев’ятнадцятого туру помилково вказано результат матчу «Кайрат»-«Динамо» — 0:0. Так у той день зіграли дублери. Основні склади вийшли на поле в Алма-Аті вчора. Результат зустрічі — (пропуск). Приносимо вибачення нашим читачам».
— Ты ж, Миша, смотри, сегодня хоть правильный результат передай, пожалуйста.
— Не волнуйтесь, Илья Иванович, все сделаем.
После вечерней планерки мы немного выпили в кабинете заведующего, чтобы снять напряжение и разошлись по домам, проклиная этот день. Но, как часто пишут редакционные классики, развязка ждала впереди. В десять вечера мне домой позвонил шеф, Илья Иванович лично, чем до смерти перепугал жену и тещу. Он звонил первый раз в жизни, да еще в такое время.
— Серега! — кричал он в трубку. — Все отменяется! В Алма-Ате наши сегодня сыграли 0:0. Через пятнадцать минут за тобой приедет машина, заберете Когана на Русановке, водитель знает, и дуйте в Борисполь. Динамовцы прилетают в три утра, возьмешь интервью у игроков, как проходил матч. И сразу — в контору, газета стоит, будет вас ждать, дадим в номер!
— Случилось чего? — спросила жена.
— Да так, ерунда, в Борисполь надо ехать…
Мы с Коганом писали всю ночь отчет, газету сдали под утро, так что в киосках она появилась часов в двенадцать. А спецдоставку — пачку именных газет и в ЦК, и в горком развезли нашей редакционной машиной в восемь ноль-ноль. Без опоздания. Ввиду исключительности момента отчет о футбольной игре с «Кайратом» начинался на первой полосе, крупно. Смелое, надо сказать, по тем временам решение. Даже когда в 1975-м выиграли Кубок кубков — и то на первую полосу не выносили. Но здесь, сами понимаете, случай исключительный. Одно плохо — подписчики, более ста тысяч человек, газету получили со второй доставкой, вечером, но ведь результат матча они знали с предыдущего номера — 0:0, счет-то не изменился.
Ни в этот, ни в следующий день шефу никто не звонил — а зачем, ведь все закончилось нормально, никто ничего не перепутал. В конце недели из вывешенного на доске объявлений приказа все узнали, что мне и Когану (Михайлову) выписана премия за подготовку оперативного материала в размере по тридцать рублей каждому. Мы классно на нее погуляли всей конторой. А две бутылки еще и в цех, рабочим, отнесли, люди ведь тоже не спали всю ночь, набирали, ставили в газету наш отчет, понимать надо.
А недели две спустя в центральных «Известиях» в большой статье на три колонки снизу доверху под заголовком: «Когда же покончат с договоренными играми» вспоминалась и наша газета:
«Да что там говорить, — писал известный спортивный обозреватель Борис Федоров, — если киевская городская газета за день до проведения матча «Кайрат»-«Динамо» заранее сообщает его счет — нулевая ничья — и угадывает». Вот как глубоко проникла «язва договоренных игр, если о них знают даже журналисты, не то что узкий круг игроков, тренеров и околофутбольных барыг».
Свершилось! Это было первое упоминание о нашей газете в центральной печати. До этого сколько не старались — и с инициативами выступали, и на вахты становились, и круглые столы собирали, и проблемные статьи печатали, и совместно с телевидением и милицией рейды проводили, и одобрение бюро горкома партии получали, — в центральную прессу пробиться слабо, глухо. А ведь как надо молодой газете засветиться! А здесь — футбол, пустяк вроде бы, казус газетный, а поди ж ты, в «Известиях» упомянули, выбились все же на союзный уровень, вырвались, о нас заговорили…