Страницы отечественной истории: 1917-1941 гг. Хрестоматия Ставрополь 2009
| Вид материала | Документы |
- Тростников Знаменитость Остросюжетный роман рассказ, 246.11kb.
- Программа лекционного и семинарского курса для студентов исторического отделения Часть, 113.74kb.
- Ионального образования «воронежский государственный педагогический университет» Хрестоматия, 1230.91kb.
- Рекомендации к подготовке и проведению Викторины по истории Великой Отечественной войны, 86.94kb.
- Самарский Государственный Педагогический Университет Кафедра Отечественной истории, 1671.9kb.
- Программа курса «История отечественной журналистики. Ч. 1-3», 1120.36kb.
- Юбилейная медаль «Сорок лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.», 21.03kb.
- Список использованной литературы: Сборники законодательных актов: Власть и пресса, 161.06kb.
- Редакционная коллегия, 2025.27kb.
- План мероприятий, посвященных празднованию 65-й годовщины Победы в Великой Отечественной, 735.86kb.
^ ДОКЛАДЫВАЛА ТОЧНО
Был ли внезапным для нас взорванный рассвет 22 июня 1941 года? О многотрудной деятельности советских военных разведчиков накануне Великой Отечественной войны рассказывает Герой Советского Союза генерал армии П.И. Ивашутин. […] Генерал армии Петр Иванович Ивашутин многие годы […] возглавлял наше Главное разведывательное управление. Прошел всю войну с первого её дня до последнего, находясь на переднем крае борьбы с фашистской шпионской агентурой. […]
^ Ю. Дмитриев.
[…] ...Уровень развития и состояния нашей разведки, достигнутый к 1938 году, позволял ей решать задачи, поставленные партией, правительством и руководством Наркомата обороны. Однако сталинские репрессии против руководящего состава Красной Армии во всех звеньях нанесли также тяжелый удар и по военной разведке. С 1938 по 1940 год были арестованы и уничтожены руководители разведывательного управления Я.К. Берзин, С.П. Урицкий, И.И. Проскуров, почти все заместители начальника управления, а также другие должностные лица центрального аппарата и разведорганов на периферии.
И все же, несмотря на трагические события тех лет, сохранившиеся разведчики и разведывательная сеть оказались в состоянии активной работой обеспечить Центр информацией практически по всем важным вопросам, в том числе и о подготовке нападения на СССР фашистской Германии и её союзников, о существе политики США, Англии и Франции в отношении Советского Союза. Над выполнением этих задач активно и результативно работали, в частности, разведчики и патриоты-интернационалисты, находившиеся в Германии (группы Шульце — Бойзена, Ильзы Штёбе), Японии (Р. Зорге), Румынии (группа ABC), Англии (группы Гарри, Малыша), США (группы Адамса, Букова, Мулата), во Франции и Бельгии (группа Л. Треппера), в Швейцарии (группы Ш. Радо, Рут Вернер), Болгарии (группа Заимова), Польше (группа Гернштадта). В составе этих групп были весьма осведомленные работники, преданные делу. Группа Ильзы Штёбе, например, первой доложила об утверждении Гитлером плана ««Барбаросса» и об основном его содержании.
Тревожная информация о подготовке фашистской Германии к войне против СССР и о лицемерной политике правящих кругов других западных стран стала поступать в 1938-м и особенно с середины 1939 года. Ценность этой информации заключалась в том, что поступала она из западных и восточных стран, что позволяло представить во всем объеме назревавшую для Советского Союза опасность.
Еще в августе 1936 года разведуправление докладывало о состоявшемся 19 августа в Ютерберге секретном совещании высших военных кругов Германии, фактически определившем планы деятельности Германии и её вооруженных сил на перспективу. Там говорилось о необходимости «перевода всего хозяйства Германии на службу военной политики», «полной военизации страны» и «мобилизации всех капиталов и рабочей силы». Кроме того, на этом совещании говорилось, что «основная цель фюрера — борьба с настоящим врагом — Советами», что «Германии нужны колония, но не в Африке, а на востоке Европы, ей нужна зерновая житница — Украина».
Практические действия Германии выражались в сосредоточении в конце 1938 — начале 1939 года основной массы вооруженных сил в восточной части страны. Преследовалась цель приблизиться к границам СССР, создать плацдарм для нападения.
...По сообщениям источников, регулярно докладывавшимся руководству Наркомата обороны, уже в начале июля 1940 года немцы начали переброску своих войск на восток, главным образом в Восточную Пруссию и Польшу. К августу 1940 года здесь уже было сосредоточено свыше 70 дивизий (до мая было 27). При этом большая часть вновь прибывших соединений, особенно подвижных, располагалась в приграничной с СССР полосе. В ближайшем тылу, включая Чехословакию, находилось 9—10 дивизий и в Норвегии — 6—8 дивизий. Переброски и сосредоточение немецких войск продолжались, о чем регулярно и достаточно конкретно сообщали как наши военные атташе, так и источники из Берлина, Праги. Парижа, Берна и других пунктов Европы и Японии. Вслед за этим начались переброски немецких войск в Румынию и Болгарию. Уже в начале 1941 года здесь было до 30 немецких дивизий. В докладах разведуправление в ноябре 1940 года отмечало, что эти сосредоточения «требуют к себе серьезного внимания».
Поступавшие сведения позволяли сделать вывод, что главной целью гитлеровской Германии стала подготовка к нападению на СССР и что этой цели были подчинены основные усилия, хотя в этот период немцами усиленно афишировалась подготовка к нападению на Англию. С сентября 1940 года стали поступать (из Англии, Швеции, Японии и других стран) конкретные данные о планах Гитлера и подготовке Германии к войне против СССР. Еще 10 августа и 23 сентября в сообщениях из Берлина докладывалось о мобилизации и отправке на восток немцев, знающих русский язык, о вербовке русских белогвардейцев во Франции и отправке их в Польшу к границам СССР. 29 декабря 1940 года были добыты и поступили в Москву данные о принятии Гитлером решения и отдаче приказа о непосредственной подготовке к войне против СССР. Этими данными мы располагали через 11 дней после утверждения Гитлером плана «Барбаросса».
Разведуправление Генерального штаба РККА своевременно вскрыло политические планы и стратегические замыслы гитлеровской Германии и доложило о них военно-политическому руководству СССР. Так, было установлено, что Германия рассчитывает на политическую внезапность нападения и захват стратегической инициативы и господства в воздухе. До руководства страны доводилось, что фашистское командование планирует стратегические операции с таким расчетом, чтобы завершить разгром основных группировок Красной Армии, подавить волю советского народа к сопротивлению в течение 4—6 недель и завершить войну полной оккупацией европейской части Советского Союза. Докладывалось, что для вторжения на территорию СССР германское командование создало три группы армий, которые в сообщениях из-за рубежа назывались «Кёнигсберг», «Варшава», и «Краков» («Позен»). В действиях против СССР планировалось использование германских войск в Норвегии, Финляндии, Венгрии и Румынии, а также вооруженных сил этих стран. По имевшимся данным, Германия сосредоточила для войны против СССР девять полевых армий, всего до 150 дивизий. Известно было также, что немцы основной удар намерены были наносить своим левым крылом. Для решения этой задачи привлекались группы армий «Кёнигсберг» и «Варшава», имевшие целью наступать на Ленинград и Москву, и группа армий «Краков» - на Киев.
В спецсообщении от 11 марта 1941 года разведуправление докладывало Сталину, Молотову, Ворошилову, Тимошенко и начальнику Генерального штаба обобщенные данные о направленности развития вооруженных сил Германии, изменениях в их состоянии, наращивании группировок войск на границах с СССР. 26 апреля сообщались данные о распределении вооруженных сил Германии по театрам и фронтам военных действий и дислокации войск вплоть до отдельного батальона в полку, отмечалось увеличение числа дивизий за два месяца на 37 (с 70 до 107). В спецсообщении от 15 мая 1941 года подчеркивалось дальнейшее наращивание немецких соединений на границах с СССР (до 114—119). На начало войны разведуправление оценивало группировку войск противника следующим образом: всего против СССР — 191 дивизия, из них немецких — 146. Эти данные весьма близки к немецким данным - 199 и 154 дивизии соответственно.
В последние предвоенные дни информация о готовящемся нападении Германии на СССР поступала от послов СССР в Англии, Германии и других, по линии НКВД и другим каналам. Тексты почти всех документов и радиограмм, касающихся военных приготовлений Германии и сроков нападения, докладывались регулярно по следующему списку: Сталину (два экземпляра), Молотову, Берии, Ворошилову, наркому обороны и начальнику Генштаба.
О реакции руководства страны на данные военной разведки свидетельствует заявление ТАСС 14 июня 1941 года, в котором, в частности, говорилось: «Слухи о намерениях Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы... Слухи о том, что СССР готовится к войне с Германией, являются лживыми и провокационными...».
Даже в самые последние предвоенные дни реакция на донесения военной разведки со стороны руководства страны была негативной. На донесение военного атташе во Франции генерала Суслопарова от 21 июня 1941 года о том, что, по достоверным данным, нападение назначено на 22 июня 1941 года, имеется резолюция Сталина: «Эта информация является английской провокацией. Разузнайте, кто автор этой провокации и накажите его». Берия в докладной Сталину от 21 июня 1941 года писал: «Я вновь настаиваю на отзыве и наказании нашего посла в Берлине Деканозова, который по-прежнему бомбардирует меня «дезой» о якобы готовящемся Гитлером нападении на СССР. Он сообщил, что это нападение начнется завтра. То же радировал и генерал-майор В.И. Тупиков, военный атташе в Берлине. Этот тупой генерал утверждает, что три группы армий вермахта будут наступать на Москву, Ленинград и Киев, ссылаясь на берлинскую агентуру». А вот резолюция Берии на документе, датированная 21 июня 1941 года: «В последнее время многие работники поддаются на наглые провокации и сеют панику. Секретных сотрудников «Ястреба», «Кармен», «Верного» за систематическую дезинформацию стереть в лагерную пыль, как пособников международных провокаторов, желающих поссорить нас с Германией. Остальных строго предупредить».
Не всегда делало правильные выводы из достоверных разведывательных данных и военное руководство, в том числе и руководство разведуправления Генерального штаба. Так, его начальник генерал Ф.И. Голиков 20 марта 1941 года представил руководству доклад, который содержал сведения исключительной важности. В этом документе на основании агентурных данных излагались варианты возможных направлений ударов немецко-фашистских войск при нападении на СССР в соответствии с планом «Барбаросса». Приводилось заявление немецкого майора: «Мы полностью изменили наш план. Мы направляемся на восток, на СССР. Мы заберем у СССР хлеб, уголь, нефть. Тогда мы будем непобедимыми и можем продолжать войну с Англией и Америкой». Указывалось со ссылкой на данные военного атташе в Берлине, что «начало военных действий против СССР следует ожидать между 15 мая и 15 июня 1941 г.».
Однако, как писал позже Г.К. Жуков, генерал Голиков, по-видимому в угоду мнению верхов, сделал выводы, не вытекающие из содержания доложенной информации.
Почему же руководство страны, военное главнокомандование, располагая данными даже о сроках нападения, своевременно не приняли мер по приведению Вооруженных Сил в полную боевую готовность? Причины тому — объективные и субъективные. Наша страна и Вооруженные Силы не были готовы к войне с таким сильным противником, как фашистская Германия. Не сбылись надежды на единые антигитлеровские действия совместно с Англией и Францией (по вине этих государств).
В той обстановке требовалось выиграть время. Однако руководство страны в достижении этой цели пошло по ложному пути, не учло вероломства Гитлера и его клики. Сталин, Молотов и другие руководители опасались дать германским фашистам предлог для нападения, рассчитывали оттянуть столкновение посредством дипломатических переговоров...
Руководство страны, и прежде всего Сталин, неправильно оценивало обстановку, сложившуюся к лету 1941 года, отказывалось верить очевидным фактам, свидетельствующим о широкомасштабных приготовлениях Германии к нападению на Советский Союз.
На основе опыта предвоенного периода, по моему мнению, можно сделать следующие выводы:
— нападение фашистской Германии на Советский Союз ни в стратегическом, ни в тактическом плане не было внезапным. Другое дело, что вторжение фашистских войск на нашу территорию застало советские войска врасплох, так как они не были заблаговременно приведены в полную боевую готовность. Более того, категорическое запрещение предпринимать какие-либо меры, в которых фашистская Германия могла бы усмотреть военные приготовления, невольно усыпляло бдительность наших войск;
— разведка является предпосылкой эффективной политики или стратегии, но никогда не может заменить ни политику, ни стратегию, ни военную мощь. Решающим фактором является способность использовать данные разведки. Без эффективной политики даже самые точные и надежные разведывательные данные будут бесполезными. Полезность разведки полностью зависит от того, как она используется и направляется. Этот вывод подтверждается всем ходом минувшей войны.
Конечно, если бы не репрессии Сталина, Берии и их окружения по отношению к кадрам военной разведки, её вклад в дело Победы был бы гораздо значительнее. Вместе с тем, полагаю, можно с уверенностью и гордостью сказать, что в предвоенные годы и в ходе войны военная разведка свои задачи выполнила…
______
Труд. 1990. 8 мая. С. 3.
Царев О.
^ «СПРОСИ СЕБЯ В ЭТОТ ЧАС РОКОВОЙ…»
Планы германского рейха были известны в Кремле задолго до нападения на СССР
В марте 1940 года в берлинскую штаб-квартиру гестапо поступил анонимный донос на правительственного советника имперского министерства хозяйства Арвида Харнака. В нем говорилось: Харнак в прошлом имел коммунистические взгляды и даже являлся генеральным секретарем немецкого общества по изучению советского планового хозяйства. И это было правдой. Но гестаповский «доброжелатель» не знал главного — Арвид Харнак возглавлял обширную разведывательную сеть главного управления государственной безопасности НКВД СССР.
Попал он в поле зрения советской разведки в 1932 году. Доктор юридических наук, выходец из старинной семьи прибалтийских немцев, в июле 1935 года на встрече с советским представителем он без колебаний дал согласие на сотрудничество. Так появился Корсиканец.
К тому времени Арвид Харнак работал в министерстве хозяйства. По совету оперработника он прекратил связь с коммунистами и вступил в национал-социалистическую немецкую рабочую партию. В своем же министерстве стал руководителем — амтсгруппенфюрером — национал-социалистического союза юристов. Рекомендации влиятельных друзей сделали его членом престижного Геррен-клуба - места встреч аристократов, крупных промышленников, высокопоставленных чиновников, военных и нацистских бонз. Поэтому, когда гестапо взялось за расследование анонимного доноса, перед ними предстал чуть ли не образец нацистского служащего. В итоге гестаповцы получили нагоняй от собственного начальства, а Харнак через некоторое время - повышение по службе до старшего правительственного советника.
В разведывательную организацию Корсиканца входило около шестидесяти человек. К нему стекалась информация из всех сфер немецкого общества - от творческий интеллигенции до военной разведки и верховного командования вермахта.
Сам Харнак по роду службы имел доступ к секретной информации, касавшейся главным образом внешнеэкономической деятельности третьего рейха. Жена его Милдред, американка по национальности, полностью разделяла взгляды мужа. Будучи доктором философских наук, она читала лекции в Берлинском университете, занимала видное положение в американской колонии в Германии и, что весьма важно, вместе с мужем была желанным гостем в посольстве США. Именно оттуда были получены сведения о попытках гитлеровской верхушки заключить мир на западном фронте перед открытием восточного.
Первая информация о готовящемся нападении Германии на СССР поступила от Корсиканца еще в сентябре 1940 года. Ссылаясь на источник в верховном командовании вермахта, он сообщал: «В начале следующего года Германия начнет войну против Советского Союза. Предварительным шагом является военная оккупация Румынии, намеченная на ближайшее время. Целью войны является отторжение от Советского Союза его западноевропейский части по линии Ленинград—Черное море и создание на этой территории государства, целиком и полностью зависящего от Германии. Что касается остальной части Советского Союза, то там должно быть создано дружественное Германии правительство.
На заседании комитета экономической войны возглавляющий этот комитет контр-адмирал Гросс сделал намеки на то, что генеральные операции против Англии откладываются».
Согласно сделанной от руки пометке на пожелтевшем листе архивного дела, Главное управление госбезопасности НКВД немедленно передало эти сведения в разведывательное управление РККА.
Поток и точность информации о военных приготовлениях Германии против Советского Союза заметно возросли после того, как в конце 1940 года в организацию Корсиканца влилась группа Харро Шульце-Бойзена, работавшего в разведке под псевдонимом Старшина. Профессиональный летчик, Харро служил у Геринга в главном штабе германской авиации. Его положение в обществе значительно укреплялось браком с внучкой герцога Ольденбургского, близкого друга бывшего императора Вильгельма II. Шульце-Бойзен был человеком твердых коммунистических убеждений, прекратившим, однако, связь с компартией с началом разведывательной деятельности. Его кипучая энергия выливалась подчас в рискованные мероприятия, нарушавшие строжайшую дисциплину, которой должен подчиняться разведчик. Сегодня он мог со взведенным пистолетом в кармане своей офицерской шинели прикрывать расклейку антифашистских листовок, а завтра с бокалом в руке получать разведывательную информацию на светском рауте. Жена Харро, Либертас, как и Милдред Харнак, знала о тайной работе своего мужа и во всем помогала ему.
Перечень сообщений, полученных Главным управлением госбезопасности НКВД от Корсиканца и Старшины только в период с сентября 1940 года по июнь 1941 года, занимает 11 страниц. Среди них серьезнейшие предупреждения о готовящемся нападении Германии на СССР и конкретные стратегические планы ведения войны на восточном фронте. Вот некоторые из них:
Январь 1941 года — «В штабе авиации Германии дано распоряжение начать в широком масштабе разведывательные полеты над советской территорией»;
«Военно-хозяйственный отдел имперского статистического управления получил от верховного командования вооруженных сил распоряжение о составлении карт промышленности СССР»;
Март 1941 года — «Решен вопрос о военном выступлении против Советского Союза весной этого года с расчетом на то, что русские не смогут поджечь при отступлении еще зеленый хлеб и немцы воспользуются урожаем»;
Апрель 1941 года - «Авиация сконцентрирует свой удар на железнодорожных узловых пунктах западной части СССР, электростанциях Донецкого бассейна, предприятиях авиационной промышленности г. Москвы. Авиационные базы под Краковом являются основным исходным пунктом для нападения на СССР. Созданы две армейские группы, которые намечены для операций против СССР»;
Май 1941 года — «Необходимо серьезно предупредить Москву, что вопрос о нападении на Советский Союз является решенным. В разговорах среди офицеров штаба называется 20 мая. Другие полагают, что выступление намечено на июнь»;
16 июня 1941 года — «Все военные мероприятия Германии по подготовке сооруженного выступления против СССР полностью закончены, и удар можно ожидать в любое время».
Последнее сообщение достаточно широко известно. Резолюция Сталина на нем часто приводится как пример его упорного нежелания поверить в агрессивные намерения Гитлера. Разведка же воспринимала информацию своих источников гораздо серьезнее. Еще 12 апреля 1941 года Москва направила в Берлин указание срочно готовить группу Корсиканца - Старшины к работе в военных условиях и к прямой радиосвязи с Центром.
Корсиканец, человек осторожный и даже опасливый, в большей степени мыслитель, чем деятель, согласился на этот шаг не без некоторых колебаний. Шульце-Бойзен, напротив, как будто жаждал новых опасностей в своей жизни и дал согласие тотчас.
В конце концов Корсиканцу и Старшине были переданы две радиостанции. Пробный сеанс связи прошел успешно. Радиограмма «1000 приветов всем друзьям» была принята и расшифрована. 22 июня 1941 года не застало берлинскую резидентуру НКВД врасплох. 24 июня состоялась последняя личная встреча с радистом. Ему были переданы деньги и секретное число для перевода цифр в буквы. Война начала медленный отсчет своих дней.
В числа, кратные «4» и «7», спецотдел НКВД прослушивал эфир на волне радиостанции Корсиканца. Но «Д-6» молчала. Молчала недели, потом месяцы. К прослушиванию эфира и вызову «Д-6» были подключены Лондон и Стокгольм. Безрезультатно. Тревожная неизвестность побудила руководство НКВД обратиться за помощью к военной разведке. В сентябре 1941 года в Брюссель ушла радиограмма, адресованная нелегальному резиденту разведывательного управления РККА, с указанием выехать в Берлин для установления связи с группой Корсиканца – Старшины. В шифровке указывались их подлинные фамилии и адреса.
Резидент «военных соседей» успешно выполнил задание Центра. В начале ноября 1941 года он радировал, что дела в группе Корсиканца — Старшины обстоят благополучно. Связи не было из-за «неисправности аппарата и отсутствия «музыканта». В последующие несколько радиосеансов нелегал сообщил сведения, полученные им от берлинцев. Они были краткими, но ценными: о нацеленности германской армии на захват нефтяных месторождений СССР, о предстоящем наступлении на Кавказ, о производстве самолетов в Германии, о раскрытии немецкой контрразведкой разведывательной сети англичан на Балканах, о вербовке службой Канариса начальника штаба генерала де Голля. Среди них были и те, которые касались обнаружения немцами советского дипломатического кода в эвакуированном помещении генконсульства СССР в Петсамо. Эта информация выделена на копии радиограммы красным карандашом. Но было ли ей в пылу войны придано то значение, которого она заслуживала?
История показала, что нет. Захваченные немцами коды после войны перекочевали в руки американских и английских спецслужб, которым в 1949 году удалось расшифровать часть телеграфной переписки 1944—1945 годов между резидентурой НКВД в США и Москвой, выйти в конечном итоге на высокопоставленного английского дипломата Дональда Маклейна, сотрудничавшего с советской разведкой, и раскрыть все дело по добыче секретов атомной бомбы. Такова была цена трех строчек, оставленных без должного внимания.
Контакт Корсиканца и Старшины с сетью разведывательного управления РККА был вынужденным и кратковременным. Они никогда не входили в разведывательную организацию Треппера, который в книге «Большая игра» приписывает себе их заслуги в проникновении в самое сердце гитлеровской администрации. […] Со всей ясностью следует представлять себе, что Корсиканец возглавлял совершенно самостоятельную разведывательную группу НКВД, причем еще тогда, когда наша военная разведка и не думала выводить Треппера в Западную Европу. Для гестапо, конечно, работа всех радиостанций советской разведки выглядела как игра одного «красного оркестра».
В декабре 1941 года гестапо совершило налет на брюссельскую радиоточку, обслуживавшую нелегальную резидентуру РУ РККА в Брюсселе. Был захвачен её радист Хемниц. Начались допросы и пытки, которых Хемниц не выдержал. Он дал показания о шифре, которым пользовался. Это было началом конца не только для разведывательных организаций РККА, но и для группы Корсиканца и Старшины. Гестаповцы расшифровали радиограмму Центра с указанием об установлении связи с Харнаком и Шульце-Бойзеном. Оставалось только взять их под наблюдение и выявить всю организацию. […]
Осенью 1942 года гестапо провело массовые аресты. Затем - скорый суд и казни в канун Рождества. На гильотине и виселице были казнены 50 членов организации Корсиканца и Старшины. Никто из них не сожалел о том, что сделал, не просил о пощаде. В камере Шульце-Бойзена были найдены стихи, в которых есть такие строки:
Спроси себя в этот час роковой:
А стоило жизнь так пройти?
Ответ один, он такой простой:
Мы были на верном пути.
_____
Труд. 1991. 26 апреля. С. 4.
Черняк М.
^ РИХАРД ЗОРГЕ: «Я КОГДА-НИБУДЬ ВЕРНУСЬ»
7 ноября 1944 года. Токио. 10 часов утра по токийскому времени, по московскому — 4 часа. По двору тюрьмы Сугамо конвой ведет высокого темноволосого человека с красивым волевым лицом.
Человек шагает спокойно и твердо, хотя слегка прихрамывает. Во всех окнах тюрьмы видны люди. Одни что-то кричат ему, другие стоят молча с поднятой рукой, посылая последний привет этому мужественному человеку.
Он сам встает на крышку люка и, надевая петлю на шею, произносит: «Да здравствует Советский Союз! Да здравствует Красная Армия!». Звали его Рихард Зорге.
...3 июля 1943 года в Муртинской райбольнице Красноярского края умерла 40-летняя женщина. Её похоронили здесь же, на кладбище. Звали её Екатериной Александровной Максимовой.
Рихард Зорге и Екатерина Максимова были мужем и женой 11 лет. Вместе они провели не больше полугода. […]
Были только письма, письма...
Первое от Кати — радостное: у них будет ребенок.
«Я очень озабочен тем, как ты это выдержишь, — пишет в ответ Рихард. — Если это будет девочка, она должна носить твое имя... Будешь ли ты у своих родителей? Пожалуйста, передай им привет от меня. Пусть они не сердятся за то, что я оставил тебя одну. Потом я постараюсь все это исправить моей большой любовью и нежностью к тебе...». Позже Рихард узнает, что ребенка у них не будет. […]
Зорге прекрасно справлялся со своей задачей, которую он сам сформулировал так: «Помимо главной миссии — выяснения планов Японии в отношении нападения на Советский Союз, на нас возлагалась задача наблюдать за всем внешнеполитическим курсом в той мере, в какой он имеет отношение к Советскому Союзу». Зорге отличался от всех остальных разведчиков тем, что он не только сообщал важные сведения, но анализировал их, выявляя, таким образом, полную картину.
Каждый его шаг был под контролем у полиции. Шпики приходили в дом. Однажды Зорге застал одного из них. Он предложил ему выпить виски и попросил задавать все вопросы напрямую. Радист Зорге Макс Клаузен вспоминает: «Когда однажды Рихард с товарищами сидел в кафе, туда вошел полицейский со скрипкой для конспирации. Зорге крикнул ему: «Смотри, смотри сюда! Здесь я, Рихард Зорге, из Берлина. Я знаю тебя, ты полицай, не правда ли?».
Зорге смеялся, а покрасневший «музыкант» быстро исчез».
Катя получала небольшую пенсию за мужа. Когда с Рихардом случилось несчастье — он разбился на мотоцикле и лежал в больнице, — она не получала деньги до тех пор, пока он не начал снова работать. […]
Зорге ненавидел фашизм и был последователен в своих мыслях и действиях. Когда 23 августа 1939 года Сталин подписал с Гитлером Договор о ненападении, он продолжал работать, как и прежде.
О радиограммах Рамзая (Зорге) из Японии.
«18.11.1940 г. Первое сообщение о возможном нападении Германии на СССР».
«5.03.1941 г. Прислана микропленка телеграммы Риббентропа послу Германии в Японии Отту с уведомлением, что Германия начнет войну против СССР в середине июня 1941 г.»
«2.05.1941 г. Гитлер принял решение начать войну и уничтожить СССР, чтобы использовать европейскую часть СССР как базу сырья и зерна».
«15.06.1941 г. Повторяю: девять армий в составе 170 дивизий начнут наступление на широком фронте на рассвете 22 июня 1941 г.»
Из докладной записки Берии Сталину:
«21.06.1941 г.
...Начальник разведупра, где еще недавно действовала банда Берзина, генерал-лейтенант Голиков жалуется... на своего подполковника Новобранца, который врет, будто Гитлер сосредоточил 170 дивизий против нас на нашей Западной границе... Но я и мои люди, Иосиф Виссарионович, твердо помним Ваше мудрое предначертание: в 1941 году Гитлер на нас не нападет!..».
Макс Клаузен вспоминает: «Мы получили странную радиограмму, в которой говорилось, что возможность нападения представляется Центру невероятной. Рихард был вне себя. Он вскочил, как всегда, когда сильно волновался, и воскликнул: «Это уже слишком!». Он прекрасно сознавал, какие огромные потери понесет Советский Союз, если своевременно не подготовится к отражению удара».
Началась война, Зорге на своем посту. Хотя очень устал, очень хотел вернуться домой.
Из сообщения Зорге в Центр:
«Мне между делом стукнуло 45 лет, и уже 11 лет я на этой работе. Пора мне осесть, покончить с кочевым образом жизни и использовать тот огромный опыт, который накоплен... Остаемся, правда, несколько ослабленные здоровьем, тем не менее всегда ваши верные товарищи и сотрудники».
В конце сентября 1941 года Рамзай сообщает, чего японское правительство решило не выступать против СССР. Значение этого сообщения трудно переоценить. Оно дало возможность сосредоточить большие силы на Западе, способствовало нашей победе.
Последняя радиограмма осталась неотправленной: «Наша миссия в Японии выполнена. Войны между Японией и СССР удалось избежать. Верните нас в Москву или направьте в Германию».
В этот день 18 октября 1941 года Зорге и вся его группа были арестованы и отправлены в тюрьму Сугамо. Катя об аресте мужа не знала. Продолжала ждать его. Работала на заводе, выпускавшем военную продукцию. […]
Ночью 4 сентября 1942 года к Максимовой пришли. Предъявили ордер на обыск и арест. При обыске нашли карту Москвы, крестик и тетрадь стихов. Увели.
К тому времени Рихард Зорге находился в тюрьме Сугамо почти год. Сначала он давал показания. Потом отказался от них, потребовал машинку и подробно описал всю свою жизнь и мотивы поступков. Держали Рихарда в одиночной камере. Каждый день в шесть часов утра ему приносили баланду из тухлого риса и жидкий чай.
Катя не получала и этого. В течение 9 месяцев тюрьмы ей давали только хлеб и холодную воду. За тюрьмой последовала ссылка в Красноярский край. […]
На вопрос, признает ли он себя виновным, Зорге ответил, что им не был нарушен ни один из японских законов.
Тело Зорге зарыли в общей могиле на тюремном кладбище. После войны его друзья добились, чтобы могилу вскрыли. Зорге кремировали и захоронили на кладбище Тама, где хоронят самых замечательных людей Японии. На камне, кроме имени, высечены слова: «Здесь покоится герой, отдавший жизнь борьбе против войны за мир во всем мире». 5 ноября 1964 года был опубликован Указ о присвоении Рихарду Зорге звания Героя Советского Союза посмертно. На его могиле поставили еще один памятник — со звездой Героя.
Ровно через 17 дней после этого было пересмотрено дело Екатерины Александровны Максимовой. Посмертно она была реабилитирована. Ни могилы, ни каких-либо записей о смерти Максимовой обнаружить не удалось... […]
______
Комсомольская правда. 1989. 7 ноября. С. 3.
Стриганов С.
БЕРЛИН, ИЮНЬ 41-го: ВОСПОМИНАНИЯ СОВЕТСКОГО ДИПЛОМАТА
Сергей Романович Стриганов — Чрезвычайный и Полномочный Посол — в июне 1941 года был сотрудником нашего посольства в Берлине. В первые военные годы работал в Иране, а после войны — в США и на ответственной работе в МИД СССР. Был советским послом в Уругвае и Аргентине.
В июне 1941 года в Берлине стояла прекрасная летняя погода, ясная и сухая. Расположенный рядом с нашим посольством парк Тиргартен благоухал цветущей сиренью, привлекал чистотой и порядком. Несмотря на возрастающую напряженность, как-то не верилось, что война совсем близка. Но события уже разворачивались по планам агрессора...
Утром 21 июня в посольство поступило указание из Москвы немедленно вручить Риббентропу или его заместителю ноту по поводу многочисленных нарушений советской границы германскими самолетами. Первому секретарю В. Бережкову было поручено связаться с МИДом и договориться о встрече.
[…] Напряженность в посольстве росла. Германская сторона явно задерживала встречу посла с Риббентропом. Представители МИДа отвечали, что просьбу доложат министру и, как только представится возможность, посол будет принят. Это была обычная дипломатическая уловка, чтобы отказать во встрече.
[…] Но в тот же вечер меня неожиданно вызвал к себе посол, который находился у себя на квартире, вместе с В. Бережковым. Оба они были явно взволнованы. Несмотря на все попытки добиться встречи с Риббентропом, их усилия пока не увенчались успехом. МИД не принимал полпреда, но и не отказывал. Поведение представителей МИДа настораживало, и потому посол распорядился совместно с ним еще раз просмотреть хранящиеся в посольстве секретные материалы и вновь сократить их до чрезвычайного минимума.
Вновь — потому что в начале мая мы уже уничтожили значительную часть секретного архива. Это произошло после возвращения посла из Москвы, куда он выезжал на майские праздники. Помню, в тот день мы проверяли состояние сигнализации в здании на случай чрезвычайных обстоятельств. Информировав об этом посла, я, зная его характер, опасался, что дело кончится разносом — мол, нечего паниковать. Однако неожиданно посол одобрил наши действия и велел зайти к нему после окончания проверки, а при встрече, сославшись на тревожное время, распорядился на всякий случай до минимума сократить архивы полпредства и торгпредства.
У меня тогда сложилось впечатление, что посол вернулся из Москвы, располагая какой-то информацией о возможности в мае резкого ухудшения советско-германских отношений. Однако май прошел, и ничего не произошло. Немецкие власти вели себя в отношении посольства и других советских учреждений спокойно и внешне корректно. Нормально в целом шла и советско-германская торговля. Немцы не задерживали даже поставок вооружений. По линии коммерческих организаций в Германии находились около тысячи советских граждан. Во дворе посольства немцы заканчивали строительство бомбоубежища, в связи с налетами английских самолетов на Берлин.
Однако некоторые факты продолжали настораживать. В апреле Бреслау посетил третий секретарь посольства А. Капустин. Возвратившись в Берлин, он рассказывал о большом потоке военных эшелонов, направлявшихся с юга Германии на восток, — с танками, военной техникой, войсками. Часто бывая по долгу службы на берлинских вокзалах, особенно восточного направления, я не мог не заметить такой детали. Еще в феврале — марте при отходе и прибытии поездов на вокзалах поддерживался порядок. Все пассажиры спокойно рассаживались, всем хватало мест. С апреля началось какое-то столпотворение. Вагоны переполнены, места берутся с боем, люди лезут через окна. Даже в классных вагонах места, зарезервированные для дипкурьеров, приходилось занимать с немалыми усилиями. Видно было, как увеличился поток пассажиров, следующих в восточном направлении.
Особое внимание привлекла история с географическими картами. Будучи географом по образованию, я еще в апреле получил указание посла приобрести серию карт немецкого производства, которые охватывали бы все районы Европы. Было сказано, что просьба исходит от И.В. Сталина. Я съездил в Лейпциг — центр картографической промышленности, — посмотрел, что имеется в берлинских магазинах, и в конце концов остановился на десятке карт, которые охватывали весь континент. Карты наклеили на холст, сложили в виде отдельных брошюр. Посол получил благодарность за эти карты и одновременно просьбу В.М. Молотова о приобретении такого же комплекта карт для него. И вот, выполняя это задание, я обратил внимание на появление в некоторых витринах берлинских магазинов новой карты Югославии. Это произошло накануне вторжения немецких войск в эту страну. За несколько недель до нападения на нашу Родину в тех же витринах появились карты Советского Союза. И мы, конечно же, обратили на это внимание.
Жизнь советского коллектива шла своим обычным чередом. Некоторые сотрудники, особенно торгпредства, даже поругивали нас за то, что мы уничтожили значительную часть архивов, среди которых оказались и бумаги, все еще нужные для текущей работы.
После окончания рабочего дня 21 июня большинство дипломатических работников разъехалось по домам, как обычно. Никто из них не ожидал, что именно предстоящей ночью в их квартиры ворвутся агенты гестапо, проведут обыски и, запретив взять с собой вещи, отправят в посольство. Вечером 21 июня здесь оставались лишь дежурные службы и некоторые сотрудники, задержавшиеся по срочным делам. Примерно в 21.00 посол вызвал меня к себе, но не в служебный кабинет на первом этаже с окнами, выходящими на Унтер ден Линден, а в рабочую комнату при его квартире на 3-м этаже. Ничего не объясняя, он сказал: «Нам с вами следует ускорить сокращение секретного архива».
Мы занимались этим весь остаток вечера и часть ночи. В комнате находился и В. Бережков, который время от времени звонил в МИД и настаивал на ускорении встречи с Риббентропом. В эти напряженные часы никто из нас не произнес слово «война», но, вероятно, каждый об этом думал. И все же не верилось, что до этого страшного события остается всего несколько часов.
Весь вечер с Москвой шел обмен срочными телеграммами. Не надеясь на быстроту телеграфа, передали и получили ряд телефонограмм. Последний разговор с Москвой состоялся около часа ночи по берлинскому времени.
Около 23.00 поступила телеграмма, в которой сообщалось о встрече В.М. Молотова вечером 21 июня с Шуленбургом и о вопросах, поднятых перед ним по поручению советского правительства (о нарушении границы германскими самолетами, о причинах недовольства Германии Советским Союзом, о распространение слухов по поводу близкой войны между двумя государствами). Послу поручалось при встрече с Риббентропом поставить все эти вопросы. Расчет был на то, чтобы еще раз попытаться завязать переговоры с германским правительством. Но выполнить поручение Москвы уже не удалось. Около трех часов ночи посла вызвали к Риббентропу, который вручил ему пространный меморандум Гитлера. Советский Союз обвинялся в несуществующих грехах, ему объявлялась война.
...Немецко-фашистские войска уже вторглись на нашу территорию. В Берлине шли аресты дипломатических сотрудников, живших на частных квартирах. Была реальная угроза нападения гестапо на посольство. Поэтому, вернувшись от Риббентропа, посол распорядился уничтожить секретные архивы.
Меня не покидала тревога: в посольстве скопилось огромное количество секретной дипломатической почты, только что прибывшей с двумя парами дипкурьеров. Они привезли с собой около 18 мешков документов общим весом более ста килограммов. Это во много раз больше наличного архива посольства. Что делать с таким огромным количеством документов, если немцы ворвутся в посольство, дипломатические привилегии которого фактически перестали существовать в связи с началом войны?
Приступая вместе с другими товарищами к уничтожению документов, я решил в случае необходимости сжечь их вместе с помещением, где они хранились: ответственность за их уничтожение в конечном счете лежала на мне.
Ох, эти бумаги! По листикам — хороший горючий материал. Но когда они в плотных пачках, то не хотят гореть — и все. Когда часа через два выяснилось, что немецкие власти не трогают посольства, было принято решение использовать для сжигания печь котельной посольства. Всю операцию закончили примерно к восьми утра.
Утром же было подготовлено сообщение в Москву о встрече посла с Риббентропом, нашим сотрудникам удалось добраться до телеграфа, но немцы отказались передать депешу. В дальнейшем были использованы чрезвычайные каналы, необходимая информация ушла в Москву.
К утру стала вырисовываться судьба других советских учреждений и наших людей, живших в городе. На рассвете гестаповцы захватили торгпредство и пытались проникнуть в помещение, где хранились секретные документы. Однако сразу взломать дверь в хранилище не смогли. Когда же это им удалось, Н.П. Логачев с двумя помощниками уже сжег весь оставшийся архив. Поскольку счет шел на минуты, они не стали пользоваться печью, а устроили бумажный костер на большом железном листе. Если бы в мае не уничтожили часть архивов, этих минут теперь бы не хватило.
Гестаповцы арестовали Н.П. Логачева и увели в том виде, в каком он, прибежал сюда по сигналу тревоги: в трусах, майке, безрукавке и домашних тапочках, весь в пепле и копоти. Его держали около недели в одиночке, хотя он имел дипломатическую карточку.
Аналогичная судьба постигла и другие советские учреждения, не пользовавшиеся дипломатическими привилегиями. Особенно досталось только что организованному продовольственному магазину. Все товары были растащены.
К утру немцы стали свозить в основное здание посольства сотрудников, живших на частных квартирах. Постепенно здесь собрались все наши работники с семьями, а также сотрудники торгпредства, имеющие дипломатический статус. Не было только Логачева. Сюда же впоследствии привезли сотрудников советских генконсульств в Кенигсберге и в Париже. Всех остальных работников советских учреждений немцы поместили в концлагере, где они содержались до отправки в Советский Союз.
Мы находились в положении интернированных, никто не имел права покидать территорию посольства без соответствующего разрешения властей. Большие трудности возникли с продовольствием. Немцы, видимо, считали, что мы в достаточной мере обеспечены продовольственными карточками. Они разрешили владельцу небольшого продовольственного магазина, которым обычно пользовались сотрудники посольства, поставлять продукты в счет этих карточек. Однако почти все, кто был доставлен с частных квартир, не сумели взять их с собой.
Все это время при посредничестве шведов шли переговоры об обмене советских людей, задержанных в Германии, на немецких служащих и членов их семей в Москве. 23 июня поползли слухи: обмен будет произведен через Турцию. Однако его осуществление задерживалось. Немцы настаивали на обмене по принципу — человек за человека. Учли, что численность немецких представителей в Советском Союзе значительно меньше. На деле это привело бы к задержанию значительного количества наших людей. В конце концов немецкое правительство согласилось обменять всех советских на всех немецких представителей.
Мы выехали из Берлина 2 июля вечером. Шел дождь. Район расположения посольства был оцеплен. Под охраной СС садились в автобусы, доставившие нас к поезду. Атмосфера была напряженная.
Рано утром 3 июля наш поезд проследовал через Прагу, днем остановился в Вене, вечером проехал Альпы, в середине дня 4 июля был в Белграде, где простоял около двух часов на вокзале. Наутро проехали Софию, прибыли в Пловдив, затем неожиданно возвратились в Софию. В конце концов оказались на территории Югославии. Такое непонятное маневрирование создало напряженную обстановку. У некоторых товарищей возникла даже идея сбежать с поезда в расчете на благожелательное отношение болгар и югославов к советским людям.
Четыре дня простояли мы в югославском городе Ниш, и лишь раз охрана разрешила двухчасовую прогулку около поезда. Все остальное время — в душных вагонах. Было непонятно, зачем мы вообще оказались в Югославии, не имеющей границы с Союзом: ведь обмен предполагали через Турцию, которая граничит с Болгарией. Потом стало известно, что немецкая сторона сочла «неудобным» держать в этой стране концлагерь на колесах в ожидании обмена и убрала его в оккупированную ими Югославию.
Лишь 10 июля оказались мы на болгаро-турецкой границе. Сюда же были доставлены составы с советскими представителями в Риме, Виши, Будапеште, Братиславе, Бухаресте. 13 июля с последней группой дипломатических работников пешком перешли границу, а 19 июля были уже на своей территории в Ленинакане. […]
_____
Труд. 1991. 5 июня. С. 4.
^ ПРОСТИТЕ НАС, ГЕНЕРАЛ:
Документальный рассказ о деле бывшего командующего Западным особым военным округом Д.Г. Павлова
юль 1941 года. Едва оправившемуся от потрясения и депрессии Сталину срочно был необходим человек, на которого можно свалить вину за трагическое начало войны. Услужливые помощники предложили кандидатуру командующего Западным фронтом генерала армии Дмитрия Григорьевича Павлова. Закрутился хорошо отлаженный механизм обвинения в государственной измене... […] Сегодня впервые в массовой печати мы публикуем документы, рассказывающие о трагических днях начала войны, ставших для Павлова последними днями его жизни.
^ Публикацию подготовил В. Бадуркин.
[…]
Из протокола допроса Павлова от 7 июля 1941 года.
— Я был арестован 4 июля с.г., мне было объявлено, что арестован по распоряжению ЦК. Позже со мной разговаривал Зам. Пред. Совнаркома Мехлис и объявил, что я арестован как предатель.
^ Вопрос: — В таком случае приступайте к показаниям о вашей предательской деятельности.
Ответ: — Я не предатель. Поражение войск, которыми я командовал, произошло по независящим от меня причинам.
Вопрос: — У следствия имеются данные, говорящие за то, что ваши действия на протяжении ряда лет были изменническими, которые особенно проявились во время вашего командования Западным фронтом.
Ответ: — Я не изменник, злого умысла в моих действиях как ком. фронтом не было. Я также не виновен в том, что противнику удалось глубоко вклиниться в нашу территорию.
^ Вопрос: — Как же в таком случае все произошло?
Ответ: — Я вначале изложу обстановку, при которой начались военные действия немецких войск против Красной Армии. В час ночи 22 июня по приказу Народного комиссара обороны я был вызван в штаб фронта. Вместе со мной туда явились ЧВС (член военного совета. — Ред.) корпусной комиссар Фоминых и НШ (начальник штаба. — Ред.) фронта генерал-майор Климовских. Первый вопрос по телефону, который задал нарком, «Ну как у вас, спокойно?». Я ответил, что очень большое движение немецких войск наблюдается на правом фланге, по донесению командующего 3-й армии Кузнецова в течение полутора суток на Сувалский выступ шли беспрерывно немецкие мотомеханизированные колонны... Во многих местах со стороны немцев снята проволока заграждения. На других участках фронта я доложил, что меня особенно беспокоит группировка «Белоподлянска». На мой доклад Нарком ответил: «Вы будьте поспокойнее и не паникуйте, штаб же соберите на всякий случай, сегодня утром может что-нибудь и случиться неприятное, но смотрите, ни на какую провокацию не идите. Если будут отдельные провокации — позвоните». На этом разговор закончился.
Согласно указанию Наркома, я немедленно вызвал к аппарату ВЧ всех командующих армий, приказав им явиться в штабы армий вместе с начальниками штабов и оперативных отделов. Мною также было предложено командующим привести войска в боевое состояние и занять все сооружения боевого типа и даже недоделанные железобетонные.
На это мое распоряжение Кузнецов ответил, что согласно ранее данным указаниям патроны войскам он роздал и в настоящее время приступает к занятию сооружений.
Командующий 4-й армией Коробков доложил, что у него войска готовы к бою. Боеготовность Брестского гарнизона он обещал проверить. На это я Коробкову указал, что гарнизон должен быть на том месте, где ему положено по плану, и предложил приступить к выполнению моего приказания немедленно.
Явившийся ко мне в штаб округа командующий ВВС округа Копец и его заместитель Таюрский доложили, что авиация приведена в боевую готовность полностью и рассредоточена на аэродромах в соответствии с приказом НКО. Этот разговор с командующими армий происходил примерно около двух часов ночи.
В 3 час. 30 мин. Нарком обороны позвонил ко мне по телефону снова и спросил: что нового? Я ответил ему, что сейчас нового ничего нет, связь с армиями у меня налажена и соответствующие указания командующим даны. Одновременно я доложил Наркому, что вопреки запрещению начальником ВВС Жигаревым заправить самолеты бензином НЗ и заменить моторы за счет моторов НЗ я такое распоряжение отдал Копец и Таюрскому. Народный комиссар это распоряжение одобрил...
В течение дальнейших 15 минут... мне позвонил по телефону Кузнецов, доложив: «На всем фронте артиллерийская и ружейно-пулеметная перестрелка. Над Гродно до 50—60 самолетов штаб бомбят, я вынужден уйти в подвал». Я ему по телефону передал: ввести в дело «Гродно-41» (условный пароль плана прикрытия) и действовать, не стесняясь, занять штабом положенное место. После этого я срочно позвонил в Белосток. Белосток ответил: сейчас на фронте спокойно.
Примерно в 4.10—4.15 я говорил с Коробковым, который также ответил: «У нас все спокойно». Через минут 8 Коробков передал, что на Кобрин налетела авиация, на фронте страшная артиллерийская стрельба. Я предложил Коробкову ввести в дело «Кобрин-41» и приказал держать войска в руках, начинать действовать с полной ответственностью.
Все, о чем доложили мне командующие, я немедленно и точно донес Наркому обороны. Последний ответил: «Действуйте, как подсказывает обстановка».
После доклада Наркому мною было отдано распоряжение штабу вступить в связь в соответствии с нашим планом, и особенно в радиосвязь. Проверка ВЧ показала, что эта связь со всеми армиями прервана. […]
^ Вопрос:—Как дальше развивались события?
Ответ: — […] Из результатов первого дня боя я сделал следующие выводы: против центра 10-й армии по преимуществу дерется пехота и что наша пехота успешно отбивает все атаки противника.
На Брестском направлении против 6-й и 42-й дивизий обрушилось сразу три мех. корпуса, что создало превосходство противника как численностью, так и количеством техники… […] Господство авиации противника в воздухе было полное, тем паче что наша истребительная авиация уже в первый день одновременным ударом противника ровно в 4 часа утра по всем аэродромам была в значительном количестве выбита, не поднявшись в воздух. Всего за этот день выбито до 300 самолетов всех систем, в том числе и учебных. Все это случилось потому, что было темно и наша авиация не смогла подняться в воздух...
^ Вопрос: — Имели ли вы сообщения, что на границе появились самолеты противника?
Ответ: — Такое сообщение я получил одновременно с началом бомбежки. Минский центральный пост ВНОС получил сообщение о перелете госграницы авиацией противника через 4 минуты, а приграничные аэродромы получили это сообщение значительно раньше, но подняться в воздух не смогли, так как новой техникой в ночных условиях не овладели... […]
Основной причиной всех бед считаю огромное превосходство танков противника и его материальной части и огромное превосходство в авиации. Кроме того, на левый фланг Кузнецовым (ПрибВО) были поставлены литовские части, которые воевать не хотели. После первого нажима немцев на левое крыло прибалтов литовские части перестреляли своих командиров и разбежались. Это дало возможность немецким танковым частям нанести мне удар с Вильно...
Вопрос: — На всем протяжении госграницы только на участке, которым командовали вы, немецкие части глубоко вклинились на советскую территорию. Что это — результат изменнических действий с вашей стороны?
Ответ: — Это обвинение я категорически отрицаю. Измены и предательства я не совершал. Прорыв на моем фронте произошел потому, что у меня не было новой материальной части, сколько имел, например, Киевский военный округ.
Вопрос: — Напрасно вы пытаетесь свести поражение к независящим от вас причинам. Следствием установлено, что вы являлись участником заговора еще в 1935 году и тогда еще имели намерение в будущей войне изменить Родине. Настоящее положение у вас на фронте подтверждает эти следственные данные.
Ответ: — Никогда и ни в каких заговорах я не был и ни с какими заговорщиками не вращался. […]
^ Из протокола допроса Павлова от 9 июля 1941 года.
[…]
Ответ:— Анализируя всю свою прошлую и настоящую деятельность, я счел необходимым рассказать следствию о своих предательских действиях по отношению к партии и Советскому правительству. Еще в 1932 году, когда я командовал Белорусским мехполком, Уборевич меня отличал как хорошего командира. […]
Позже Уборевич рекомендовал мою кандидатуру в Испанию для командования танковыми частями. Уборевич, давая мне вредительское указание по использованию танков, приказав раздать все танки по 3—5 штук по всему фронту, что привело к полной гибели их. Мне известно, что правой рукой Уборевича был Meрецков, который также выполнял все указания Уборевича. Уборевич и Мерецков всему командному составу прививали германофильские настроения, говорили, что нам надо быть в союзе с Германией, так как германскую армию они очень высоко ценят и всегда ставили в пример немецких офицеров. Я разделял эту точку зрения.., Организационно по линии заговора я ни с Уборевичем, ни с другими связан не был. Будучи приверженцем Уборевича, я слепо выполнял все его указания, и Уборевичу не нужно было вербовать меня в заговорщическую организацию, так как и без этого я был полностью его человеком...
Основное зло я нанес своей беспечностью и неповоротливостью, я слишком много доверял подчиненным и не проверял их. Эта беспечность передавалась им.
Так, например, мною был дан приказ о выводе частей из Бреста в лагеря еще в начале текущего года и приказано к 15 июня все войска эвакуировать из Бреста. Этого приказа я не проверил, а командующий 4-й армией Коробков не выполнил его...
В отношении строительства УРов я допустил со своей стороны также преступное бездействие. В 1940 году строились только отдельные узлы, а не сплошная линия укреплений, и я поставил об этом вопрос только в 1941 году перед событиями. В результате УРы к бою не были готовы... […] Я ожидал директив Генштаба, пропустил время, в результате затянул сосредоточение войск, так что война застала большую половину сил на марше в свои исходные районы...
В отношении авиации. Я целиком доверил на слово рассредоточение авиации по полевым аэродромам, допустил преступную ошибку, что разместил авиацию близко к границе, на аэродромах, предназначенных на случай нашего наступления, а не обороны. В результате в первый же день войны авиация понесла огромные потери, не успев подняться в воздух из-за краткости расстояния от госграницы до аэродромов...
Прорыв немцев получился благодаря моей бездеятельности и невыполнения указаний ЦК о постоянной моб. готовности.
^ Из протокола допроса Павлова от 11 июля.
[…] В феврале 1937 года бывшим старшим советником в Испании Мерецковым Кириллам Афанасьевичем я был вовлечен в военно-заговорщическую организацию и в дальнейшем проводил вражескую работу в Красной Армии... […] Мерецков сообщил мне, что Тухачевский и Уборевич возглавляют существующую в Красной Армии заговорщическую организацию, которая ставит перед собой задачу сменить негодное с их точки зрения руководство Красной Армией. […]
^ Из протокола допроса Павлова от 21 июля.
— По возвращении из Испании в разговоре с Мерецковым по вопросам заговора мы решили в целях сохранения себя от провала антисоветскую деятельность временно не проводить, уйти в глубокое подполье, проявляя по линии службы себя только с положительной стороны, дабы показать тем самым, что мы от заговора далеки. […]
^ Из обвинительного заключения от 21 июля 1941 года. […]
Управлением особых отделов НКВД СССР на основании поступивших материалов были арестованы Командующий Западным фронтом Павлов, нач. штаба Зап. фр. Климовских, нач. связи штаба того же фр. Григорьев и командующий 4-й армией того же фронта Коробков.
Произведенным расследованием установлено, что в результате предательства интересов Родины и развала управления войсками и сдачи оружия противнику без боя была создана возможность прорыва фронта противником. Арестованный Павлов, […] командуя Западным Особым военным округом, бездействовал. Павлов признал себя виновным в том, что в заговорщических целях не готовил к военным действиям вверенный ему ком. состав, ослабляя моб. готовность войск округа и из жажды мести за разгром заговора открыл фронт врагу. Как участник заговора, Павлов уличается показаниями Урицкого, Берзина, Белова, Рожина и Мерецкова... […]
^ Из протокола судебного заседания от 22-го июля 1941 года.
В 0 часов 20 минут председательствующий открыл судебное заседание...
Подсудимый Павлов: — Предъявленное мне обвинение понятно. Виновным себя в участии в антисоветском военном заговоре не признаю. Участником антисоветской заговорщической организации никогда не был. Я признаю себя виновным в том, что не успел проверить выполнение командующим 4-й армией Коробковым моего приказа о эвакуации войск из Бреста. Еще в начале июня месяца я отдал приказ о выводе частей из Бреста в лагеря. Коробков же моего приказа не выполнил, в результате чего три дивизии при выходе из города были разгромлены противником. Я признаю себя виновным в том, что директиву Ген. штаба РККА я понял по-своему и не ввел её в действие заранее, то есть до наступления противника. Я знал, что противник вот-вот выступит, но из Москвы меня уверяли, что все в порядке, и мне было приказано быть спокойным, не паниковать. Фамилии тех, кто это говорил, назвать я не могу.
Председательствующий: — Подтверждаете ли вы свои показания, данные на предварительном следствии несколько часов тому назад, то есть 21 июля 1941 года?
Ответ: - Этим показаниям я прошу не верить. Их я дал, будучи в нехорошем состоянии. Я прошу верить моим показаниям, данным на предварительном следствии 7 июля 1941 года... […]
Председательствующий: - Свои показания от 21 июля 1941 г. вы заканчиваете так: «Будучи озлоблен тем обстоятельством, что многие ранее близкие мне командиры Красной Армии были арестованы и осуждены, я избрал самый верный способ мести — организацию поражения Красной Армии в войне с Германией. Я частично успел сделать то, что в свое время не удалось Тухачевскому и Уборевичу, то есть открыть фронт немцам...».
Подсудимый: — Никакого озлобления у меня никогда не было. И не было к тому оснований. Я был Героем Советского Союза. С прошлой верхушкой в армии я связан не был. На предварительном следствии меня в течение 15 дней допрашивали о заговоре. Я хотел скорее предстать перед судом и ему доложить о действительных причинах поражения армии. Поэтому я писал и о злобе и называл себя тем, кем никогда не был. Я прошу доложить нашему правительству, что в Западном Особом фронте измен и предательства не было. Все работали с большим напряжением. Мы в данное время сидим на скамье подсудимых не потому, что совершили преступления в период военных действий, а потому, что недостаточно готовились в мирное время к войне...
Из приговора.
...Военная коллегия Верховного Суда в составе... в закрытом судебном заседании в гор. Москве 22 июля 1941 года рассмотрела дело по обвинению 1. Павлова... 2. Климовских... 3. Григорьева... 4. Коробкова...
...Обвиняемые... вследствие своей трусости, бездействия и паникерства нанесли серьезный ущерб РККА, создали возможность прорыва фронта противником в одном из главных направлений и тем самым совершили преступления […].
ВК приговорила... лишить званий… и подвергнуть всех четырех высшей мере наказания — расстрелу, с конфискацией всего лично принадлежащего им имущества. Приговор окончательный и кассационному обжалованию не подлежит.
Справка:
Приговор ВК ВС Союза ССР от 22.VII 1941 года над осужденным к ВМН — расстрелу Павловым приведен в исполнение 22 июля 1941 года […].
______
Труд. 1991. 6 июня. С. 4.
^ СТАЛИН: ПЕРВЫЕ ТРИ ДНЯ ВОЙНЫ
(из архивов)
[…] Принято считать, что нападение Германии застало политическое руководство СССР и в первую очередь Сталина врасплох. По утверждению некоторых историков и библиографов, после начала войны «вождь всех времен и народов» находился в состоянии прострации, уединился на даче и никого не принимал. Есть и другая версия, она подтверждается обнаруженными в архиве ЦК КПСС тетрадями записи посетителей сталинского кабинета в Кремле (дежурные фиксировали фамилии и время аудиенции с 1927 по 1953 год). Ознакомление со списком лиц, которых Сталин вызывал в первые дни войны, свидетельствует о том, что в указанный период он встречался с членами Политбюро ЦК КПСС, высшими военачальниками и т.д. Независимо от оценки дееспособности Сталина в то смутное время полагаем, что записи от 21, 22 и 23 июня 1941 года из вышеуказанных книг регистрации посетителей интересны сами по себе. […]
21 ИЮНЯ 1941 ГОДА
т. Молотов 18.27 — 23.00
т. Ворошилов 19.05 — 23.00
т. Берия 19.05 — 23.00
т. Вознесенский 19.05 — 20.15
т. Маленков 19.05 — 22.20
т. Кузнецов 19.05 — 20.15
т. Тимошенко 19.05 — 20.15
т. Сафонов 19.05 — 20.15
т. Тимошенко 20.50 — 22.20
т. Жуков 20.50 — 22.20
т. Будённый 20.50 — 22.00
т. Мехлис 21 55 — 22.20
т. Берия 22.40 — 23.00
22 ИЮНЯ 1941 ГОДА
т. Молотов 5.45 — 12.05
т. Берия 5.45 — 9.20
т. Тимошенко 5.45 — 8.30
т. Мехлис 5.45 — 8.30
т. Жуков 5.45 — 8.30
т. Маленков 7.30 — 9.20
т. Микоян 7.55 — 9.30
т. Каганович 8.00 — 9.35
т. Ворошилов 8.00 — 10.15
т. Вышинский 7.30 — 10.40
т. Кузнецов 8.15 — 8.30
т. Димитров 8.40 — 10.40
т. Мануильский 8.40 — 10.40
т. Кузнецов 9.40 — 10.20
т. Микоян 9.50 — 10.30
т. Молотов 12.25 — 16.45
т. Ворошилов 11.40 — 12.05
т. Берия 11.30 — 12.00
т. Маленков 11.30 - 12.00
т. Ворошилов 12.30 - 16.45
т. Микоян 12.30 - 14.30
т. Вышинский 13.05 - 15.25
т. Шапошников 13.15 - 16.00
т. Тимошенко 14.00 - 16.00
т. Жуков 14.00 - 16.00
т. Ватутин 14.00 - 16.00
т. Кузнецов 15.20 - 15.45
т. Кулик 15.30 - 16.00
т. Берия 16.25 - 16.45
23 ИЮНЯ 1941 ГОДА
т. Молотов 3.20 - 6.25
т. Ворошилов 3.25 - 6.25
т. Берия 3.25 - 6.25
т. Тимошенко 3.30 - 6.10
т. Ватутин 3.30 - 6.10
т. Кузнецов 3.45 - 5.25
т. Каганович 4.30 - 5.20
т. Жигарев 4.35 - 6.10
т. Молотов 18.45 - 1.25
т. Жигарев 18.25 - 20.45
т. Тимошенко 18.50 - 20.45
т. Меркулов 19.10 - 19.25
т. Ворошилов 20.00 - 1.25
т. Вознесенский 20.50 - 1.25
т. Мехлис 20.55 - 22.40
т. Каганович 23.15 - 1.10
т. Ватутин 23.55 - 0.55
т. Тимошенко 23.55 - 0.55
т. Кузнецов 23.55 - 0.50
т. Берия 24.00 - 1.25
т. Власик 0.50 - 0.55
________
Ставропольская правда. 1992. 20 июня. С. 4.