Страницы отечественной истории: 1917-1941 гг. Хрестоматия Ставрополь 2009

Вид материалаДокументы

Содержание


Молчит катыньский лес
Сталин дал приказ…
Сосны вместо обелисков
Вместо послесловия
Подобный материал:
1   ...   48   49   50   51   52   53   54   55   ...   59
Керстен К.

^ МОЛЧИТ КАТЫНЬСКИЙ ЛЕС


О том, что произошло около 50 лет назад у небольшой смоленской деревушки, наш собкор в Варшаве В. Шуткевич беседует с польским историком Кристиной Керстен


[…] Что же такое Катынь для поляков? Что привело туда лично вас?

— Коротко говоря, это — место трагической гибели четырех с лишним тысяч польских офицеров, которые осенью 1939 года оказались в лагерях для интернированных на территории Советского Союза и были расстреляны в катыньском лесу. Теперь на месте их казни установлен символический памятник — сосновый крест. Очень мало кто в Польше сегодня сомневается, что это преступление совершено сотрудниками НКВД. […] Отсюда и мой интерес к ней как ученого.

Кроме того, Катынь для меня лично имеет и другое, особенное значение. Ведь это — место, где похоронен мой отец. […]

Простите, пани Кристина, я понимаю, что подобные воспоминания причиняют вам боль. И все-таки хотелось бы вернуться к прологу катыньской трагедии. Как попал ваш отец в этот лагерь? Откуда вам стали известны обстоятельства его гибели?

— Отец мой не был офицером. По профессии он был юристом. […]

Положение нашей армии было отчаянным: с запада продолжали наступление немцы, с востока навстречу им двигались советские войска. Стремясь избежать бесполезных жертв, главнокомандующий Польской армией маршал Э. Рыдзь-Шмиглы отдал приказ: не оказывать сопротивления Красной Армии. Однако дошел он далеко не до всех, да и подчинились ему не везде. Десятки тысяч польских солдат и офицеров были интернированы. Вместе с офицерами воинской части, за которой мы двигались, попал в неволю мой отец. […]

Первые слухи о расстреле в Катыни начали распространяться в середине апреля 1943 года. Немецкое радио сообщило тогда, что в лесах под Смоленском обнаружены восемь общих могил, в которых находятся останки тысяч польских офицеров, расстрелянных НКВД.

Для поляков, находившихся под оккупантами, эта новость казалась трагичной вдвойне: ведь Советский Союз в это время вел схватку с тем же врагом, что и мы, и большинство моих соотечественников привыкло видеть в нем естественного союзника. Несколько дней спустя Совинформбюро изложило собственную версию событий. Согласно этой версии, поляки пребывали в лагерях для интернированных вплоть до начала войны, а затем оказались в зоне фашистской оккупации и были расстреляны немцами.

Польское правительство в Лондоне обратилось в Международный Красный Крест с просьбой направить на место трагедии своих представителей, которые проверили бы достоверность этих сведений. Такая просьба была передана Советскому правительству. В ответ из Кремля раздались обвинения в сговоре с немцами и последовало заявление о разрыве дипломатических отношений с правительством Владислава Сикорского. Существует мнение, что политика польских властей, затронувших щепетильный вопрос в столь напряженный момент, была близорукой (так думал, как известно, Черчилль). Однако правительство Сикорского, на мой взгляд, было вынуждено так поступить, чтобы не потерять доверия своих соотечественников, желавших знать правду. Правду — любой ценой...

От польского Красного Креста в Катынь с разрешения немцев выехал доктор судебной медицины Мариан Водзиньский вместе с группой технических экспертов. Одновременно немцы направили туда свою комиссию, включив в нее представителей одиннадцати государств—сателлитов Германии. Было эксгумировано более четырех тысяч трупов. Исходя из состояния останков, найденных при них писем и документов, а также показаний свидетелей, обе комиссии пришли к заключению, что массовое убийство совершено весной 1940 года.

Немецкие газеты, выходившие на территории оккупированной Польши, начали печатать списки погибших в Катыни, останки которых удалось опознать. […]

Германская пропаганда постаралась использовать эту трагедию в собственных целях, стремясь посеять у поляков вражду к Советскому Союзу, вбить клин между союзниками по антигитлеровской коалиции. Разумеется, в демагогию немцев никто не поверил. Но усомниться в причастности НКВД к убийству польских офицеров было трудно. Убедительных доводов, опровергавших этот факт, моим соотечественникам никто не представил. Не были для них убедительными и выводы комиссии под руководством академика Бурденко, которая была направлена в Катынь сразу же после освобождения Смоленщины.

Заключение этой комиссии, поддержавшей первоначальную советскую версию, не вызывало большого доверия хотя бы уже потому, что в составе её не оказалось ни одного поляка. К участию в расследовании не были допущены даже представители Союза польских патриотов, который был создан на территории вашей страны и действовал при поддержке советских властей. Хотя объективности ради нужно заметить, что среди наших сограждан, в особенности среди польских коммунистов, находилось немало и тех, кто допускал, что виновниками расстрела в Катыни могут быть немцы...

Тем не менее ни одна из этих версий до конца не опровергнута и по сей день. Определить окончательно, какая же из них соответствует истине, была призвана совместная комиссия советских и польских историков, созданная два года назад. Однако к единому мнению комиссия до сих пор не пришла. Польские ученые, в частности, профессор Чеслав Мадайчик, считают, что косвенные доказательства и собранный архивный материал позволяют сделать вывод об ответственности НКВД за катыньскую трагедию. Советские эксперты возражают: нельзя торопиться с окончательным выводом, пока нет прямых доказательств. Наверное, такая позиция — если за ней стоят не конъюнктурные соображения, а научная добросовестность, стремление установить всю полноту картины событий, — также вполне объяснима...

— С первых же дней, когда преступление в катыньском лесу перестало быть тайной, оно начало обрастать комом лжи, демагогии, политических спекуляций. Вначале это делали немцы. В списках расстрелянных, которые, как уже говорилось, печатались в немецких газетах, оказались фамилии некоторых людей, которых в ту пору в Катыни просто не было. Одни из них позже погибли на территорий генерал-губернаторства (так фашисты называли оккупированную Польшу. — Ред.). Другие остались в живых. Трудно сказать, как это произошло. Возможно, у части интернированных польских офицеров имелись чужие документы, переданные им на хранение друзьями и знакомыми — никто ведь не знал, кому посчастливится выжить. Как бы то ни было, эти неточности позволили некоторым ученым и политикам после войны утверждать, что списки в целом фальсифицированы немцами.

Кроме того, была явно завышена цифра погибших в Катыни. Германские власти сообщили, что в общих могилах найдены останки 12 тысяч человек. На самом деле, примерно столько польских граждан содержались во всех трех лагерях на территории Советского Союза. К месту казни, в Катынь вывозили преимущественно офицеров, которые находились в Козельске. Что случилось с узниками двух других лагерей — в Осташкове и Старобельске — до сих пор неизвестно. Большинство моих коллег предполагает, что они разделили судьбу жертв Катыни. Но где они похоронены, все еще остается загадкой.

Как историк, я вполне допускаю, что прямых доказательств причастности НКВД к гибели этих людей в архивах найти не удастся. Ведь именно такие документы уничтожались, как правило, в первую очередь. Тем более важно подробнейшим образом исследовать каждую ниточку, которая способна привести нас к истине.

Существует, например, документ, якобы обнаруженный немцами в захваченном ими здании Минского НКВД. Там как будто указано время и место казни польских офицеров, которые находились в Осташкове и Старобельске. Трудно сказать, насколько ему можно верить. С моей точки зрения, документ этот вполне мог быть фальсифицирован немцами. Тем не менее и отбрасывать его полностью также нельзя. Казалось бы, первое, что приходит в голову всякому исследователю, — отправиться по указанным местам и убедиться воочию в достоверности этих сведений. Однако по каким-то причинам этого до сих пор не сделано. Медлительность и нерешительность смешанной польско-советской комиссии, о которой вы упомянули, вызывает у поляков разочарование. Складывается впечатление, что эта комиссия, состоящая в основном из партийных историков, больше озабочена защитой каких-то своих интересов, чем выяснением истины...

Оставим все же этот спор историкам и попробуем оценить ситуацию с позиций здравого смысла. Известно, что новейшая история Польши изобиловала куда более страшными драмами, чем катыньский расстрел. Достаточно вспомнить Освенцим, ликвидацию варшавского гетто. Почему же Катыни придается сегодня такое значение? Тот же вопрос возникает, если поставить её в один ряд с Куропатами и другими преступлениями сталинского режима, о которых нам стало известно за последние годы...

— Думаю, даже в условиях широчайшего сталинского террора такое массовое уничтожение граждан соседнего государства было неслыханным преступлением. Напомню, что, помимо кадровых военных, в лагерях для интернированных находилось немало офицеров запаса — профессоров, инженеров, врачей. То есть людей, принадлежавших к польской интеллектуальной элите...

Однако значение Катыни этим не исчерпывается. Для послевоенных поколений поляков Катынь стала не столько воплощением обид, причиненных Советским Союзом, сколько символом попранной исторической правды. На протяжении сорока с лишним лет эту правду скрывали, искажали, давили, в лучшем случае просто замалчивали. […]

Поляки требуют восстановить её в правах гражданства. […] Да, говорили мне слушатели, фашисты совершили на нашей земле такие злодеяния, которых нельзя ни забыть, ни простить. Однако о них сегодня знает все человечество, а их главные виновники давно предстали перед судом. Так почему же в таком случае многочисленные преступления сталинизма все еще остаются в тени? […]

- Допустим, что рано или поздно это произойдет. Но не вызовет ли признание причастности НКВД к катыньской трагедии нового всплеска антисоветских настроений в Польше? Кроме того, некоторые наши соотечественники опасаются, что поляки потребуют от Советского Союза материальной компенсации для семей польских офицеров, расстрелянных в Катыни. Как вы относитесь к этому?

— Я решительно против какой-либо материальной компенсации. […]

Для поляков нет проблемы выяснения правды о Катыни. Эту правду мы знаем давно. Поляки ждут её официального признания советскими властями, по сути, жеста доброй воли. […]

Уверена, что правда о Катыни, сказанная во весь голос, не может стать причиной усиления антисоветских настроений в Польше. […]

_______

Комсомольская правда. 1990. 20 января. С. 3.


Шатуновская О.

^ СТАЛИН ДАЛ ПРИКАЗ…


Со слов О. Шатуновской, члена КПСС с 1918 г., записал Н. Старков, общество «Мемориал».

Когда в 1960 г. я работала в составе комиссии Политбюро ЦК КПСС по расследованию судебных процессов 30-х годов, мне пришлось изучать партийные архивы, беседовать со многими людьми. В частности, П. Богоявленский, главный помощник возглавлявшего комиссию Политбюро Н. Шверника, сообщил мне следующее.

Все пленные польские офицеры, находившиеся в Катыни, еще до войны с немцами были расстреляны по указанию Сталина. Когда немцы захватили Катынь, это преступление было раскрыто, но Советское правительство приписало его немцам.

После того как Смоленская область была от немцев освобождена, был составлен план, ставивший своей целью доказать, что преступление в Катыни — дело рук гитлеровцев.

Тогда же была создана комиссия под председательством Шверника, в то время Председателя Президиума Верховного Совета РСФСР, в которую включили митрополита, ученых, писателей для освидетельствования преступления в Катыни. Но прежде чем комиссия выехала в Катынь, туда была послана группа сотрудников Лубянки. Они выкопали трупы, погрузили их в ящики и привезли в Москву в Институт судебной медицины. Там из них были извлечены пули советского производства и вместо них заложены немецкие, а в карманы вложены немецкие газеты и деньги. Потом трупы отвезли обратно, закопали и поставили на них вешки.

Комиссия во главе со Шверником и Богоявленским в это время прибыла в Катынь, опять были раскопаны трупы и установлено, что расстрел произведен немцами, потому что пули — немецкие, газеты и деньги — тоже. Об этом был составлен и обнародован акт, под которым подписались все именитые члены комиссии.

Когда П. Богоявленский рассказывал мне об этой «операции», он говорил, как ловко удалось Лубянке провести общественность и вообще весь мир. Между тем, думаю, что еще живы некоторые сотрудники НКВД, принимавшие участие в этой акции, а также сотрудники Института судебной медицины.

В заключение хочу добавить следующее. Чтобы дележ Польши, согласно пакту с Германией, прошел гладко, без инцидентов, а Польская компартия не восстала бы против вторжения советских войск на территорию Польши, Сталин настоял на том, чтобы она была объявлена партией провокаторов и шпионов. Еще раньше все члены Центрального комитета Компартии Польши во главе с Ленским-Лещинским были вызваны в Москву под предлогом совещания, схвачены уже на аэродроме и расстреляны без суда и следствия.

Вместе с Польской компартией были объявлены вне закона входившие в нее как секции и также работавшие в подполье компартии Западной Белоруссии и Западной Украины. […]

_____

Аргументы и факты. 1990. № 33. с. 5.


Шуткевич В.

^ СОСНЫ ВМЕСТО ОБЕЛИСКОВ

[…] Вплоть до последнего времени название - Катынь — было нашим согражданам почти неизвестно. Разве что житель Смоленска сумел бы припомнить, что да, имеется такая станция на западе области, примерно на полпути до Орши. […]

Вот что пишет подполковник в отставке, бывший офицер Войска Польского Б.П. Тартаковский: «Впервые я услышал о Катыни летом 1944 года, когда прибыл в Житомир, где в то время формировалось Войско Польское. Как раз в день моего приезда над городом пролетел немецкий самолет, разбросавший листовки с сообщениями о том, что несколькими годами раньше в районе Катыни органами НКВД были расстреляны 12 тысяч польских военнопленных. […]

Итак, после освобождения Смоленщины в Катынь направилась комиссия под руководством академика Бурденко. К. Керстен утверждает, что выводы её были неубедительными. Не могу с этим согласиться, поскольку сообщение комиссии в то время было воспринято с большим доверием. Неверно утверждение о том, будто в состав комиссии не были включены польские граждане. Были в том числе и жители Люблина, — для этих целей предоставлял машины Первый автомобильный полк Войска Польского, в котором я тогда служил. Вместе с комиссией в Катынь выезжали и несколько наших шоферов. […] Дело в том, что в раздувании катынской истории принимала активное участие Армия Крайова, подчинявшаяся польскому эмигрантскому правительству в Лондоне. Правда, с доказательствами у них было туго. Так, постоянно менялись цифры относительно числа жертв Катыни — от двенадцати тысяч человек до четырех тысяч. Такие колебания стали возможны из-за того, что в списки погибших включались фамилии тех польских офицеров, которые погибли в других местах, а то и просто пропали без вести. Показательное с этой точки зрения событие произошло в городе Урсус, когда там находилась наша часть. В соседний дом вернулся майор Войска Польского, фамилия которого значилась в списках офицеров, расстрелянных в Катыни».

А вот письмо жителя Смоленска Н.А. Копытова: «[…] С 1937 по 1941 годы, то есть до ухода в Советскую Армию, я работал начальником одного из отделов Западного облпотребсоюза. […] Вместе с председателем Козельского райпотребсоюза тов. Бодровым я приехал на место, где находился лагерь для польских военнопленных. Здесь мы встретились с начальником лагерной охраны в чине капитана. Согласовали с ним порядок работы ларька и ассортимент: из бакалеи — нитки трех сортов, иголки разные, ножницы, папиросы дешевые, пуговицы, из продовольствия — сыр, дешевые конфеты, колбаса типа краковской, печенье, сахар и т.д. Командование подготовило место для торговли. Капитан пригласил посмотреть, как живут военнопленные. Их разместили в двух домах: в одном — рядовой состав, в другом — офицеры. Отношение к пленным полякам было очень гуманным».

Автор письма убежден, что в расстреле польских военнопленных НКВД не повинен. Как же оказались они в лесу под Катынью? Н.А. Копытов выдвигает такую версию.

«Когда Германия напала на Советский Союз, польских военнопленных начали перемещать из лагерей в глубь страны. В неразберихе первых месяцев войны группы пленных отставали от своих колонн и устремлялись в западном направлении, чтобы добраться до Польши. Вот тут-то немцы их и захватили. В конце концов надежда на гуманность немцев и привела к трагедии». Давайте рассуждать логически, предлагает дальше Н.А. Копытов: зачем НКВД было везти из Козельска в Козьи Горы пленных на расстрел? ««Это ведь не десять—пятнадцать человек, а тысячи, более 25 вагонов. Да и зачем вообще было везти пленных за 300 километров от Козельска, если НКВД мог их уничтожить там же, на месте?». Далее, пишет Н.А. Копытов, немцы оккупировали Козьи Горы 15—16 июля 1941 года. Почему же они сразу не подняли шум по поводу массового убийства военнопленных, якобы совершенного НКВД? «Да потому, что до осени 1941 года на Козьих Горах не было расстрелов и не было убийств».

Уважаемый Николай Артемович! Давайте рассмотрим ваши доводы подробнее.

О том, что отношение к польским военнопленным было достаточно гуманным, мне рассказывала и Кристина Керстен, ссылаясь на письма отца из Козельска. Но значит ли это, что их уничтожение не входило в планы НКВД? Возможно, вначале расстреливать пленных и не собирались, но впоследствии намерения НКВД вполне могли измениться...

Далее. Вы считаете неправдоподобным тот факт, что по приказу НКВД заключенных привезли из Козельска в Катынь. Но перевозка военнопленных — факт, можно считать, установленный. Имеются свидетельства живого очевидца этих событий — поручика польской армии Станислава Свяневича, который также находился в лагере военнопленных и чудом избежал расстрела. Вместе с другими узниками его привезли из Козельска на станцию Гнездово, недалеко от Катыни, где пленных выгружали из вагонов. Вот что он вспоминал: «Перед поездом был довольно обширный пустырь. На горизонте виднелись деревья. Довольно плотной цепью кусты окружали солдаты НКВД со штыками на карабинах. Посреди пустыря поджидал заключенных средних размеров автобус с зашторенными окнами. Забрав примерно 30 человек, автобус исчезал за деревьями. Примерно полчаса или четверть часа спустя он возвращался за следующей партией. На месте погрузки, засунув руки в карманы, стоял полковник НКВД, руководивший всей операцией.

Я задумался, в чем же состоял её смысл. Для меня было ясно, что место, куда отвозили моих сотоварищей по лагерю, находилось где-то невдалеке, примерно на расстоянии в несколько километров. Но почему тогда заключенных не отправляли на новое место пешей колонной, как это делалось обычно? Далее, чем объяснить присутствие высокого чина НКВД во время такой обычной операции? Разве что пленных действительно решили передать немцам, о чем тогда ходили слухи. Но зачем в таком случае чрезвычайные меры безопасности, зачем штыки на карабинах, усиленное оцепление? Ответов на эти вопросы у меня не находилось. Тогда, при блеске весеннего дня, мне и в голову не приходило, что моих земляков могут отправить на казнь».

Сам автор избежал этой казни лишь потому, что от него надеялись добиться еще каких-то сведений. Отделив Свяневича от заключенных, его доставили в смоленскую тюрьму НКВД, затем перевели на Лубянку в Москву.

Однако в самом деле: зачем НКВД понадобилось везти заключенных из Козельска на станцию Гнездово? Признаюсь честно, мне это тоже непонятно. Сколько-нибудь аргументированного ответа не нашел я и у польских историков. Наверное, логику действий НКВД — если вообще была какая-либо человеческая логика в чудовищных преступлениях, совершенных на нашей земле, — могут объяснить только те, кто был к ним причастен. Но они, по понятным причинам, молчат. Впрочем, до самого недавнего времени молчали и люди, которые, не будучи ни в коей мере виновниками этих преступлений, все же могли бы о них кое-что рассказать.

«[…] В начале июля 1941 года […] я случайно встретил моего знакомого Николая Ляха, служившего в полку НКВД, который мне под большим секретом поведал, что в Гнездово по приказу Тимошенко и Мехлиса были расстреляны в конце июля 1941 года несколько тысяч польских офицеров, а затем была уничтожена и рота из их полка НКВД, участвовавшая в массовой казни. Николай не был участником расстрела поляков и узнал о нем случайно, но никому не рассказывал об этом, опасаясь за свою судьбу. Разумеется, и я об этом никому не говорил».

Автор, как видим, не сомневается в том, что виновником катынской трагедии был НКВД, но называет её новую дату — июль 1941 года. Так когда же она разыгралась на самом деле? Окончательного ответа мы пока не знаем. Известно лишь, что первые ямы-могильники на Козьих Горах были открыты еще в 1942 году поляками, работавшими на Смоленщине в составе немецких железнодорожных бригад. Тогда же, по-видимому, о ямах-могильниках на Козьих Горах стало известно и немцам. Однако в своей пропаганде они стали использовать это открытие лишь весной 1943 года.

Почему это не было сделано раньше? Здесь мы также вступаем на зыбкую почву догадок: возможно, нижние чины фашистской армии не сумели оценить своевременно всю важность этой информации. Или, быть может, её придержали в геббельсовском ведомстве, выбирая наиболее подходящий момент, чтобы рассорить союзников по антигитлеровской коалиции. Известно, что немцы столкнулись с немалыми трудностями, пытаясь организовать международную комиссию, которая бы выехала на место преступления. Международный Красный Крест в Женеве в ответ на обращение правителей третьего рейха заявил, что не желает ничего предпринимать без участия официальных советских представителей. Позиция Советского правительства была изложена 15 апреля 1943 года в заявлении Совинформбюро: Советский Союз не намерен участвовать в провокации, затеянной гитлеровцами. Раскопки на Козьих Горах немцы начали в апреле—мае 1943 года. Затем свою комиссию в Катынь направил Польский Красный Крест. В нашей почте есть удивительное письмо от участника раскопок — одного из бывших советских военнопленных, чей труд был использован немцами при эксгумации трупов: «[…] В первых числах сентября (точную дату не помню) 1943 года военнопленных - всего 26 человек — погрузили в грузовую машину, скомандовав лечь вниз лицом. […] Доставили нас, как мы позже узнали, на дачи НКВД под Катынью […], была вскрыта общая могила длиной примерно 25 метров, шириной 4 метра и глубиной в 2 метра.

В могиле штабелем в несколько слоев были уложены трупы в польской военной форме без знаков отличия. Возле могилы стояло несколько обычных больничных носилок. Нам приказали укладывать трупы на носилки и относить на грубо сколоченный стол. Рядом была комиссия из семи человек c нарукавными повязками Красного Креста. После осмотра ими трупов и извлечения из карманов разнообразных мелких вещей и денег трупы снимали со стола и укладывали рядами на землю. Нередко попадались стреляные гильзы от револьвера системы «парабеллум», которыми, как известно, были вооружены карательные подразделения немцев. Могила, как я уже говорил, была выкопана примерно в полусотне метров от дома-дачи, и вряд ли сотрудники НКВД — если бы пленных расстреливали именно они — поленились сделать это подальше. Все это наводит на мысль, что убийство было совершено немцами в целях провокации. […]».

Что тут можно сказать? […] Увы, аргументов, которые он приводит, для восстановления всей правды отнюдь не достаточно. Верно, убийство большинства военнопленных было совершено оружием немецкого образца. Но точно такое же оружие (которое перед войной экспортировалось из Германии в СССР) имелось и в войсках НКВД. […]

^ Вместо послесловия

[…] Польская сторона прервала затянувшийся спор о Катыни, что называется, в одностороннем порядке. Во время торжественной мессы под открытым небом, в которой участвовали тысячи варшавян, была названа дата трагической гибели польских офицеров в лесу под Смоленском — весна 1940 года. Дата, которая прямо указывает на виновника этого преступления — сталинский режим. Присутствие на богослужении президента страны В. Ярузельского, премьер-министра Т. Мазовецкого и других высших руководителей, по всей видимости, должно означать, что такой отныне будет официальная польская точка зрения на трагедию полувековой давности.

_____

Комсомольская правда. 1990. 3 апреля. С. 3.