Андрей Лазарчук, Михаил Успенский

Вид материала

Книга

Содержание По дымному следу. (Где то под Моншау, 1945, январь)

Подобный материал:

• Андрей Лазарчук, Михаил Успенский, 3458.41kb.
• Ирина Адронати, Андрей Лазарчук, Михаил Успенский, 4128.01kb.
• Составить генеалогическое древо Владимира Мономаха, 88.98kb.
• Михаил Успенский, 2949.71kb.
• Михаил Успенский, 3187.78kb.
• Уистоков горной школы в начале ХХ века стояли известнейшие ученые-горняки, 313.7kb.
• Анна андреева андрей Дмитриевич, 986.66kb.
• Основные категории политической науки (Раздел учебного пособия), 334.4kb.
• Кинетика растворения триоксида урана в 30 ном тбф в углеводороном разбавителе, насыщенном, 88.64kb.
• План: Успенский собор; Архиерейский дом; Высокий уровень древней культуры рязанского, 240.41kb.

^

По дымному следу. (Где то под Моншау, 1945, январь)

Они ломились сквозь кусты, как лоси в гон.

– Дядя Ник… – Крошка Нат жарко дышал мне в ухо. – Ну дядя же Ник…

– Ш ш, – сказал я. – Это не джерри.

Они выпали на полянку перед нами и действительно оказались не немцами: канадский сержант, рыжий детина двухметрового роста, и негр в форме американского танкиста. Это он и шумел. Вряд ли его обучали неслышно ходить по лесу…

– Эй! – негромко позвал я. – Не стрелять, свои!

Они дернулись, мигом обернулись на голос, вскинули стволы. У сержанта была винтовка, у танкиста «кольт». Навоевали бы они с такими пукалками…

Нат сначала поднял на кортике свою пилотку, потом встал сам.

– Вас только двое?

– А кто ты такой, чтобы нам отвечать? – огрызнулся сержант.

– Лейтенант Хиггинс, спецгрцуппа «Форум» при штабе Семнадцатого десантного корпуса, – сказал Нат.

– А вы один, лейтенант?

– Ребята, вы совсем потеряли нюх, – сказал Нат. – Задаете вопросы офицерам.

– Так точно, сэр, – осклабился танкист. – Как есть потеряли. Вторую неделю по лесам.

– Может, у вас пожрать чего нибудь найдется, сэр? – спросил сержант.

– Накормим ребят, дядя Ник? – оглянулся на меня Нат.

– Забирайтесь сюда, – велел я. – А то вы там, как мыши на блюде.

Они перекарабкались через поваленные стволы и через валуны и оказались в нашей «цитадели».

– Вас тоже двое… – разочарованно сказал сержант. – Сержант О'Лири, сэр.

Восьмая канадская пехотная бригада.

– Рядовой Дуглас, сэр, – вытянулся танкист. – Седьмая бронетанковая дивизия.

– Вольно, – сказал я. – Капитан Бонд, командир упомянутой группы. Что у нас там осталось из еды, Нат?

– Найдем чего нибудь, – Нат пожал плечами. – Ползайца точно есть.

– Тут это… – канадец сглотнул. – Мы не для себя. Раненые у нас. И леди.

– О, черт. Много раненых?

– Четверо. Ну, и леди – пятая.

– А что с леди?

– Бредит. И горячая вся…

– Капитан, простите: вы капитан Ларри Бонд, сэр? – танкист напрягся, готовый к проявлениям восторга. Что ж, за последние две недели здесь произошло так много бурных событий, что можно было встретить не только знаменитого летчика аса, но и самого Санта Клауса, выходящего из окружения и выносящего на себе раненого олененка Бемби.

– Нет. Я капитан Николас Бонд. И к авиации, к сожалению, не принадлежу. Что там с вашимим ранеными?

– Ну: их ранили, сэр. Их везли в госпиталь, но джерри перерезали дорогу…

– Они в тепле? Их охраняют?

– Да, сэр. Если это можно назвать теплом…

– И охраной, – добавил сержант.

– Куда же тогда вы неслись, как два носорога?

– Видите ли, сэр, – сержант замялся. – Один из наших раненых – местный житель.

– Он скрывался от нацистов, – пояснил негр.

– Он помог нам отбиться от эсэсовцев. На нас наткнулся эсэсовский патруль.

– И был ранен.

– У него охотничий домик – там, дальше, – показал рукой сержант.

– Он нарисовал нам план, как пройти.

Нат нервно хихикнул и посмотрел на меня.

– Немцу лет тридцать пять, худощавый, глаза серые, на левой скуле след от ожога, – сказал я. – Так? Имя – Отто, фамилию может назвать любую.

– Да, – сержант несколько оторопел. – И он дал нам ключ от дома и объяснил…

– Мы ждем его здесь уже вторую неделю, – сказал Нат.

– Он что – нацист? Преступник?

– Напротив. Им интересуется верховное командование.

Путь до санитарного фургона занял у нас почти два часа. Налетели низкие тучи, повалил быстрый мокрый снег. Скоро стало совсем темно. Сначала мы проскочили мимо цели, и пришлось возвращаться…

Фургон стоял в густом ельнике, белый, заваленный снегом, и только чуть слышный стук клапанов работающего на холостом ходу мотора мог выдать его присутствие – да и то для этого следовало подойти вплотную.

– Чарли, – вполголоса позвал сержант.

Полог сзади приподнялся, замаячило светлое пятно лица.

– Что, уже? Кто это с вами?

– Наши офицеры парашютисты.

– Слава Богу…

Под пологом воняло очень добротно. Мы забрались внутрь, танкист остался снаружи – охранять. При свете синего фонарика мы осмотрелись. У заднего борта фургона стоял немецкий пулемет, рядом сложены были три фаустпатрона.

Раненые лежали в теплых мешках на носилках.

– Где немец? – спросил я.

– Вот, – сержант показал.

Отто Ран выглядел плохо. Кожа, страшно сухая, обтягивала череп; глаза ввалились. В уголках бескровных губ засохла пена.

– Отто, – позвал я. Он не отзыввался.

– Куда его ранило?

– В бок. Похоже, почка задета, – сказал тот, кто охранял раненых – Чарли.

– Вы санитар?

– Нет, сэр. Я ушел в армию из медицинского колледжа. С третьего курса.

– Значит, вы с лейтенантом коллеги. У нас с собой бинты и немного пенициллина.

А о какой леди говорил сержант?

– Вот, сэр. Она из артистической бригады. Похоже, что крупозная пневмония…

Вообще то она актриса. И даже из Голливуда. Это мне другой парень из той же машины сказал. Он уже умер. Их машину расстреляли танки.

Я посмотрел. Рот леди был раскрыт, она часто и хрипло дышала. Лицо ее испачкано было густой коричневой мазью от обморожений. Я не видел ее пятнадцать лет…

– Так, – сказал я. – А остальные раненые?

– Они легкие, сэр. Просто устали. Спят. – Он помолчал и добавил: – Тяжелые уже умерли.

– Вам следовало сдаться в плен, – сказал я.

– Возможно, сэр. Но сначала мы надеялись выбраться, а потом стало некому сдаваться. Потом появились эсэсовцы. Не ваффены, нет. Черные эсэссовцы. На мотоциклах. И…

– Понятно, – сказал я.

– На знаю, сэр, понятно ли вам. Видите ли, я брал замок Ружмон. В Нормандии.

Там были черные эсэсовцы и две тысячи беременных женщин. В подвале стоял железный идол с открытой пастью…

– Я был в замке Ружмон, – сказал я. – Наверное, сразу после вас.

– Ребята, которые штурмовали замок, потом вообще не брали пленных. А я перерезал глотку эсэсовскому генералу, и мне стало как то проще.

– Генерал был маленький и чернявый?

– Ага. Истиный ариец из Бронкса.

– Глотку ему резали не раз, – сказал я. – И на костре жгли. Ему это как слону дробина.

– Вы знали его, сэр?

– Мы как раз занимаемся им и ему подобными.

– Так у немцев это что – всерьез?

– Более чем. Сенат не стал бы тратить деньги на шарлатанов.

– И этот немец, – Чарли кивнул на застонавшего Рана, – имеет какое то отношение?..

– Да. Но он на нашей стороне. Давайте ка займемся им…

И мы занялись Отто Раном. А потом мы занялись Марлен. А потом – остальными ранеными. А потом наступило утро.

Выше облаков гудели самолеты, и вдали гремели разрывы тяжелых бомб.

Впереди шел сержант канадец. Не подумайте, сэр, что я не хочу тащить носилки, сказал он смущенно, но меня считали лучшим браконьером к югу от Калгари.

Каковы же худшие, подумал я, вспомнив вчерашний треск и сопение, но ничего не сказал: нести Марлен я бы ему и подавно не доверил. Да и не только ему…

– А ведь я эту тетку знаю, – сказал Нат, который держался за носилки сзади.

– Я тоже, – сказал я. – Не сбивай дыхание…

Твое счастье, что она не слышала про «тетку»…

До места нашей «пещерной стоянки» мы добрались быстро – едва ли не быстрее, чем вчера добирались до фургона, хотя вчера шли под гору, а сегодня – в гору.

Но дальше начались препятствия. Камни за ночь обледенели, и подниматься по этому каскаду невысоких, но очень скользких горок было трудно и нам, несущим носилки, и тем раненым, которые шли своим ходом. Отто стонал, Марлен молчала. Иногда мне казалось, что она перестает дышать. Но потом – прорывался кашель…

Наконец, мы выбрались из каменного лабиринта.

Дальше пошло легче. Даже снег здесь был плотнее и не проваливался так, как внизу. Ели метров тридцати в высоту с изогнутыми от постоянных ветров вершинами росли по склонам лошины. Под пологом одной такой ели мы остановились передохнуть.

– Далеко еще? – спросил я.

О'Лири посмотрел на схему.

– Сейчас будет камень…

Но камень мы не заметили под снегом. К счастью, О'Лири, браконьер– первопроходец, споткнулся о него и грохнулся во весь рост. Рукавом он смахнул снег с блестящей поверхности…

– Отсюда – сорок шагов на север, – сказал он, не вставая. – А что тут написано?

– «Направо пойдешь – женят, налево пойдешь – замуж выдадут, прямо пойдешь – о камень навернешься,» – процитировал я по памяти. – У вас же ирландская фамилия, неужели вы не узнаете письма своих предков?

– Черточки дурацкие, – сказал сержант, поднимаясь. – Неужели вы все это знаете?

– Долг службы. Ведите, сержант.

– А нам ведь направо, – сержант огляделся. – И что, я всю жизнь женатым ходить буду?

– Так гласит вековая мудрость, – вздохнул я. – Считайте шаги, сержант.

– Это приказ, сэр?

– Да, это приказ.

Оглядываясь на нас, он отсчитал сорок шагов. Остановился.

– О! – сказал он изумленно. – Да тут проход!


Как оказалось, печи голландки топить умеет только русский человек. О'Лири и негр Дуглас натаскали из подвала кучу дров. Иней уходил со стекол, обращаясь в пар. И скоро стало по настоящему жарко.

– Мне кажется, леди уже чувствует себя лучше, – сказал негромко Чарли. – Этот пенициллин и вправду творит чудеса.

Дело было не только в пенициллине, но я не стал уточнять.

Отто на минуту пришел в себя, огляделся – и спокойно уснул.

Дом его ни в коей мере не напоминал жилище последнего немецкого романтика.

Очень чистенькие беленые комнаты, на резных деревянных полках красуются расписные декоративные тарелки. Ходики стояли: гиря опустилась до полу. Пол застелен вязаными крестьянскими ковриками. Позеленевшее от времени медное распятие в углу. Тяжелые дубовые табуреты с прорезью посредине.

Крахмальная скатерть на столе. Комод у стены оккупирован фарфоровыми пастухами и пастушками. Единственная картина в доме была отнюдь не «Островом мертвых» Бёклина, а изображала богобоязненную семью немецких поселян, после трудового дня усаживающуюся за стол. И везде салфетки и полотенца с вышитыми на них готическим шрифтом изречениями народных мудрецов.

– Извините, сэр, – Дуглас, рассматривавший все это с изумлением и тревогой во взоре, обернулся ко мне. – Не знаете ли вы, что здесь написано? Вдруг, не дай Господь, это языческие заклинания, и мы все попадем в ад, потому что видели их? Чарли рассказывал, что эти наци – чистые сатанопоклонники.

– Это заклинания, но не языческие, – сказал я. – «Карты и кружка доводят до бедности.» «Смерть подстерегает везде, и на празднике, и на балу.» «Мужчина без женщины словно голова без тела.» «Лучше десять завистников, чем один сострадалец,» «Лучше дважды измерять, чем один раз забывать.» «Каков человек, такую ему и колбасу жарят.» «Шалость редко приводит к добру.» «Говори правду, пей чистую воду, ешь вареную пищу.» «Большая дубина набивает большие шишки.» «Если бы кто нибудь захотел зарыть правду, ему потребовалось бы много лопат.» «Слишком много искусства пользы не приносит.» «Любовь и ум редко идут рука об руку,» «Хорошо пережеванное – наполовину переваренное…»

Сумрачный германский гений вогнал всех в задумчивость. Наконец Дуглас сказал…

– Да а: Неудивительно, что эти джерри взбесились и решили завоевать мир…

О'Лири почесал в затылке…

– Не знаю, как там лопаты, а от кружки и картишек я бы сейчас не отказался.

И все ожили.

В подполье висели окорока, лежали головки сыра. В ларе, расфасованные по полотнянным мешочкам, хранились сухари. О'Лири безошибочно определил под мешковиной зеленоватую длинную бутыль чистого, как слеза младенца, самогона.

Нат устроился на чердаке – наблюдать.

– Знаете, дядя Ник, – сказал он, когда я забрался к нему, – странно все это.

– Что?

– А вот: ни самолетов здесь не слышно, ни взрывов…

– Бывают такие места, – сказал я. – Ты все равно поглядывай…

Я спустился и застал следующую сцену: О'Лири вытащил из стола калоду Таро и сейчас, слюня палец, выбрасывал лишние карты.

– Сержант, – сказал я.

– Да, сэр?

– Положите колоду на место. Это не игрушка.

– А что такого? Карты и карты. Только масти не так нарисованы.

– В том то и дело, – сказал я. – Если здесь действительно крутятся черные эсэс, то даже держать в руках Таро – это все равно, что залезть на крышу и размахивать американским флагом.

– Хм. – Он с сомнением посмотрел на карты, потом на меня, потом опять на карты. – Ну, если вы так уверены…

Он собрал карты, сложил их в серебряный футляр, взвесил на руке и сунул в карман.

– Вы ошиблись, сержант, – сказал я. – В комод. Вот из кабинета фюрера я вам разрешаю брать все что угодно.

– Даже веревку, на которой он повесился, – не открывая глаз, проговорил Отто Ран.

– Что он сказал? – забеспокоился сержант.

Я перевел.

– Кто повесился?

– Фюрер.

– А с кем мы тогда воюем?

– Лучшие умы человечества ломают над этим головы, – сказал я.

– Ничего не понимаю, – сержант отошел, явно обиженный и на меня, и на умы человечества.

– Отто, – позвал я. – Вы меня узнаете?

– Голос знакомый, – сказал Ран.

– Если хотите, можете посмотреть.

– Не хочу, – сказал Ран. – Глаза слишком часто лгут.

– Помните Гималаи?

– А, Николас, – равнодушно произнес Ран. – Значит, вас тоже взяли сюда?

– Куда?

– В тонкий мир.

– Не такой уж он тонкий, – сказал я. – Дырка у вас в боку – будто бык боднул.

– Может, и правда бык, – сказал Ран. – Не помню. Я вышел ненадолго – просто подышать…

– Откуда вы взяли, что фюрер повесился?

– А что ему оставалось делать? Бежать за Одер к русским? После того, как на Гамбург и Дрезден бросили эти чудовищные бомбы, никто уже не мог сражаться.

Да, русские бы спрятали его… О, как они хотели заполучить его живым! А знаете, Николас, для чего? У них уже был собран железный зверь, и нужен был человек, обладающий ментальной сверхсилой – таким был фюрер. Они бы отсекли ему руки и ноги и вживили его в этот жуткий механизм… Впрочем, Николас, всего этого не случилось, не так ли? – он посмотрел на меня, прищурясь.

– Что вы хотите этим сказать?

– Не брали вас в тонкий мир: вы сами сюда пришли: как? А, да я же сам, наверное, вас привел: Я очень устал, Николас. Вы не представляете себе, как я устал. Какая это мука: все знать, все понимать: но оставаться при этом лишь тенью на стене…

– Ничего, – сказал я. – И это пройдет.

– Возможно: – он задышал тяжелее. – Танки Паттона давно в Берлине, но никто этого не знает. Адольф бежал в Ганновер и там повесился, но этого тоже никто не знает. Все ведут себя так, будто ничего такого не произошло: Германия лежит в развалинах, реки красны от крови – но никто этого не видит, люди ходят на работу, обедают в маленьких кафе, спят в своих постелях: ужасно.

Он сморщился и отвернулся.

– Капитан, – сказал Чарли; он, похоже, стоял за моей спиной и слушал.  

Пожалуйте к столу, сэр.

– Отто, – позвал я.

Он слабо махнул рукой – иди, мол.

Я подошел к Марлен. Она зарумянилась; глаза бегали под веками. Дыхание стало чистым и глубоким. Я потрогал ее лоб, вытер лицо салфеткой. Мне показалось, что она ощутила прикосновение.

– Говоришь, к столу? Пойдем к столу…

Картофельный самогон тяжело рухнул в желудок. Сразу зазвенело в ушах.

О' Лири с грустью смотрел на кружку.

– И выпить бы надо, – сказал он, – и боюсь, что разморит. Мой черед лейтенанта менять.

– Не разморит, – сказал я. – Здесь слишком чистый воздух.

– Я сменю лейтенанта, – сказал Чарли. – Я вообще не пью.

Танкист Дуглас выпил свою порцию залпом, прислушался к ощущению, моментально втянул ломоть окорока величиной в две ладони, потом сказал…

– Я понял, чего нам не хватает. Должно быть, настала пора старому негру немного покухарничать, сэр. Разрешите?

– Действуйте, рядовой. Только не надо бросать в котел незнакомые травы. Мало ли чего он тут насушил…


Марлен пила бульон, не просыпаясь. А снилось ей, что я ее камеристка и что она опаздывает на свидание с Кларком Гейблом. Мне досталось как за собственную нерасторопность, так и за скверно составленное расписание миссисипских пароходов…

Я укутал Марлен и перешел к Отто. Приподнял ему голову и поднес к губам чашку с бульоном. Отто сделал несколько глотков, передохнул, потом разом допил остаток. Он уже не походил на человека, пребывающего в тонком мире. А глоток самогона окончательно вернул его к живым.

Он смотрел на меня, щурясь и морща нос. Такое выражение бывает у людей, проснувшихся от яркого света, упавшего на лицо.

– Это опять вы, – хмыкнул он.

– Да, Отто. И если вы хотели удрать…

– От вас? С какой стати? Удирают обычно от собственного начальства.

– Ну, это у вас получилось отменно. Зеботтендорф был искренне огорчен.

– Еще бы. У него были на меня особые виды. Он ведь понимал, что я рано или поздно выйду на Грааль.

– И что? Вышли? – спросил я как можно небрежнее.

– Вестимо , – сказал он по русски, и я не сразу его понял.

Грааль…

– И: что? – задал я глупый вопрос.

Его лицо разом переменилось. На миг мне показалось, что Отто постарел лет на пятьсот. Чем то он стал неуловимо похож то ли на царя Ашоку, то ли на моих мадагаскарских учителей…

– Об этом не стоит говорить, – сказал он мягко, но непреклонно. – Грааль – это совсем не то, что о нем думают. Мне пришлось, – он замолчал и уставился в потолок.

– Отто…

– Нет, ничего. Я уже в порядке. Это сначала было: тяжело. Но потом, когда все стало ясно: Согласитесь, Николас, это очень тяжело, когда все становится ясно. Какое то время смотришь на мир снаружи, как на аквариум.

– Скорее уж серпентарий, – сказал я.

– Пожалуй, все таки аквариум, – возразил Отто. – Этакая трехмерность: и медлительность. Человек вытягивается в не очень длинную очередь собственных отражений, и первым в этой очереди стоит младенец, а у кассы ждет расчета мертвец…

– И отчего же вы не подарили свое открытие фатерлянду?

– Я его и Папе римскому не доверил бы, – судорожно выдохнул Отто, внезапно ощерясь. – Может быть, я чего то не понимаю в резонах Провидения, но это не для людей. Пережить такое унижение не смогла бы и амеба…

– Вы уничтожили его? – спросил я.

– Боюсь, что это невозможно сделать, – сказал Ран. – Но я замуровал его так надежно, что лишь падение очередной Луны способно высвободить его, – он криво усмехнулся. – Это не кровь Христова, Николас. Нам врали. А мы это чувствовали. Многие искали Грааль, и каждый надеялся, что отыщет его кто– нибудь другой…

– Отто, – сказал я, задумавшись. – Может быть, вы нашли нечто иное?

– Хотел бы я в это верить, – вздохнул Ран. – Увы, Николас, все сходится. Главное – я ведь обрел все обетованное. В том числе и ответы на любые вопросы…

Грааль – это соблазн для самых праведных. Думаете, об избавлении от какой чаши Он молил в Гефсиманском саду?