Geum.ru

Шесть. Крошка сын к отцу пришёл, и спросила кроха: Папа – это хорошо, или Папа – плохо?

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   17

2 Канон


Пока на Востоке решали вопросы сугубо идеологические, то на Западе, в Риме, в этом мировом финансовом и политическом центре, в самой столице Империи, происходило рассмотрение вопросов и иного толка.

И вопросы эти, надо сказать, были очень серьёзные. Очевидно, стырый Рим уже сдувался, словно воздушный шарик. Помню, меня в Эрмитаже удивило низкое качество ювелирных поделок образца начала конца Империи, по сравнению с более древними аналогами. Потом, всё в том же Тунисе, я обратил внимание и на то, что деградировало качество не только украшений, но и вообще всего, в том числе и великолепных римских мозаик. Чем старше они, тем более убоги и примитивны черты людей и животных на них изображённых.

Есть, конечно, объяснение, что это результат упадка производственных сил, но почему-то этот упадок происходил именно во времена их расцвета. На самом деле, это говорит вот о чём: производство, наоборот, вышло на массовый уровень, и потреблятство периода материалистического упадка Империи достигает своего предела. Шняжку, фишку или гаджет не только хотят, но и могут купить многие. И мозаику в дом, и три унитаза мраморных, и жену брелками обвешать. Про любовниц-рабынь даже не говорю. Словом, всякий хлам становится единственным смыслом жизни, и его хотят купить все, в том числе и варвары, обитающие вдоль границ Империи. А потому качество уже не играет никакой важной роли, всё равно никто не оценит, надо просто дать пиплам хавать столько, сколько они хотят, а хотят они много: «Хлеба и зрелищ».

А всему этому способствовало невиданное доселе развитие торговли. Римляне производили высокотехнологичные бусы и оружие, и выменивали его у тех же приграничных варваров на продукты первой необходимости: зерно, мясо, меха и прочее. При этом, варвары даже воевали друг с другом за контроль над источниками сырья и возможность торговать с Римом. Наглядным тому примером могут служить действия императора Валентиниана I, который заключил союз с бургундами и натравил их на алеманнов (около 370 года), воспользовавшись возникшей между этими племенами распрей за обладание залежами соли. А соль – это, между прочим, стратегический ресурс. Хотя бы уже потому, что без неё ни мяса, ни капусты засолить не получится. А если продукты не засолить, то они попросут сгниют. В общем, без соли никуда.

Кроме соли, Риму постоянно не хватало зерна. Даже огромные высокопродуктивные латифундии не могли обеспечить всех потребностей огромных городов, переполненных толпами бездельников, требующих поддержания привычного уровня халявы.

Короче, материализм был в самом разгаре – жрать и развлекаться хотели все, а вот людей, способных отстаивать право на это с оружием в руках, становилось всё меньше и меньше. Людей не хватало даже на погранвойска. При четырёх с лишним миллионах официально военнообязанных граждан Империи, в армии служили сплошь варвары-иммигранты: латиносы, афроамериканцы, индусы, китайцы. Ой, простите, иберы, галлы, готы, сарматы и многие другие.

А сенат Рима тем временем судорожно искал подходящих кандидатов, ещё способных положить жизнь во имя его интересов. Чтобы совсем не загнуться, Риму пришлось делиться гражданским правом, с коим и были связаны все вкусности. После долгого владычества двух римских патрицианских родов, Юлиев и Клавдиев, на римском престоле появляется сначала плебей Гальба, затем следуют императоры из муниципиев Италии и, наконец, провинциал из Испании Траян открывает собой ряд императоров, сделавших второй век лучшей эпохой Империи.

И вот тут поток исторических аналогий сыплется уже просто как из рога изобилия. В течение золотого века военная мощь Империи и активная работа её секретных служб на Востоке способствовали развалу конкурирующего царства парфян. Фактически, оно теперь состояло из многих разрозненных полусамостоятельных, а временами и независимых областей, во главе которых стояли царьки из местной крупной знати, представители мощных аристократических родов. Постоянные междоусобицы, войны, столкновения значительно ослабили Иран и открыли дорогу римскому торговому капиталу.

Римляне вынудили парфян уступить даже ряд северных городов Междуречья. А парфийские цари Аршакиды подвергались нападениям даже в собственной столице, побывавшей неоднократно в руках имперских солдат.

Но золотой век однажды закончился. И конец его начался в отдалённой и малозначащей иранской провинции. Провинция ссылка скрыта, расположенная на юго-западе, где находились древние ссылка скрыта, родина ссылка скрыта, снова сыграла важнейшую роль в истории. Собственно, этот Парс и дал основу для слов – перс, персидский, Персия, – усвоенные греками вместо названия «Иран».

Итак, жил да был некий жрец – маг храма богини Анахит, ссылка скрыта, принадлежавший к царскому роду Парса. Видный и влиятельный был человек, по местным понятиям, конечно же. А сын его ссылка скрыта был правителем ссылка скрыта и имел титул царя.

И вот родился однажды у этого Сасана внучок. И вот этот внук Сасана и сын Папака, ссылка скрыта, имея одновременно поддержку и жреческих кругов, и части родовой знати, усилился зело. Постепенно расширяя свои владения за счёт земель соседних князьков, он настолько обнаглел, что разбил и сверг самого видного из владетелей Парса. В итоге, в руках всего сасанидского семейства оказалось столько всего, что непривычные к тому изобилию братья Арташира даже затеяли с ним войнушку за свой кусок. Но Арташир и из этой борьбы вышел победителем. И вот теперь, когда у него не осталось врагов мелких, он принялся за врагов побольше – схлестнулся с царями Аршакидами.

Начав свою карьеру со скромной должности правителя крепости Дарабгерд, Арташир не только стал твёрдой ногой в Парсе, но присоединил к себе области ссылка скрыта, ссылка скрыта, наконец, вторгся в ссылка скрыта, непосредственно граничащий с Месопотамией, и двинулся на север. Навстречу ему двинулось парфянское войско. ссылка скрыта ссылка скрыта года на равнине Ормиздаган произошла решительная битва между последним царем парфянской династии Артабаном V и Арташиром. Победа досталась Арташиру. Однако, чтобы стать во главе Ирана, Арташиру пришлось покорить ещё 80 царьков и захватить их области. Столицами, в согласии с традицией смещённых Аршакидов, стали ссылка скрыта и ссылка скрыта, города на ссылка скрыта. Здесь, на западе страны, были расположены наиболее плодородные и густозаселённые области, находилось много городов, а торговые дороги соединяли Иран с присредиземноморскими гаванями, с ссылка скрыта, ссылка скрыта, ссылка скрыта, Лазикой, с побережьем Персидского залива и южной Аравией. Козырное, в общем, было место.

В ссылка скрыта году Арташир был торжественно коронован и принял титул царя царей – ссылка скрыта. Он последовательно продолжал свои завоевания, подчинил ссылка скрыта с городом ссылка скрыта, области ссылка скрыта и ссылка скрыта. Путем настойчивой борьбы был захвачен ссылка скрыта (ссылка скрыта) и значительная часть ссылка скрыта. Есть сведения, что ему были подчинены ссылка скрыта (ссылка скрыта), ссылка скрыта и ссылка скрыта. Таким образом, граница его государства доходила до низовий ссылка скрыта, где находились области ссылка скрыта. На востоке пределом была долина реки ссылка скрыта.

Таким образом, Сасаниды полностью взяли под контроль торговые пути на огромной территории, закрыв для Римской Империи огромный рынок Персии. Для римлян это было серьёзным ударом, и они тут же погнали свои легионы восстанавливать status quo.

И вот тут их ждал сюрприз не меньший чем в своё время Марка Лициния Красса, чью голову ещё парфяне отправили в Рим. На Востоке снова смогли найти ассиметричный ответ римским легионам.

Римляне уже давно научились успешно противостоять восточной лёгкой кавалерии, а восточная пехота никогда не представляла из себя особой силы. Но тут римляне столкнулись с новым вундерваффе – клибанариями. Что такое клибанарий можно понять просто по переводу этого слова – «носитель металлической печи». Всадник вместе со своим конём, полностью закованые в броню.

Собственно, тяжеловооружённая конница, они же катафракты, появились ещё в Скифии, а потом и в Парфию попали, но их было мало, да и вооружением они были послабже. А вот Сасаниды доработали идею катафрактариев и создали своих клибанариев. Вот это уже был настоящий прототип средневекового рыцаря.

Если бы у клибанариев были ещё и стремена, думаю, Империя закончилась бы сразу же. Но тогда ещё не было придумано даже специальной конструкции седла, чтобы всадник мог упереться при таранном ударе копьём. А потому эффективность клибанария была ещё не очень высока, хотя и вполне достаточной, чтобы произвести впечатление на римлян. А о том какой эффект произвело на римлян это оружие, говорит тот факт, что в римской армии свои катафрактарии появились практически тут же. Короче, римские легионы пока выжили, но Персию уже оставили навсегда.

Потеря влияния на востоке обошлась Риму очень дорого. Утрата рынков Ирана привела к экономическому, а затем и политическому коллапсу. Где-то в 225 году Арташир основывает династию Сасанидов, а уже в 235 году в Риме начинается так называемый кризис третьего века.

Что будет если легионы не кормить и не платить им денег? Они будут волноваться и нервничать. После потери персидских рынков потребительская экономика Рима начала схлопываться не хуже нынешней американской, а когда экономика стремительно хиреет, солдатам не подвозят хавчик, задерживают жалование и вот в 235 году легионы поднимают бунт, убивают последнего императора из династии Северов и объявляют первого «солдатского» императора Максимина.

Кризис продлился не десять и даже не двадцать лет, а целых полвека и за это время сменилось несколько десятков императоров. Помимо проблем внутренних начались и проблемы внешние. Всё новые и новые императоры уходят безуспешно воевать с персами, пока прикрытие на других границах не истончается до предела, и вот уже всё новые варвары, алчущие поживиться за счёт тех, кто много имеет, но не способен это защитить, просачиваются через оставленные границы.

Разумеется, не было никакого «нашествия варваров». Изначально это были маленькие банды, шайки грабителей, и вовсе беженцев, пользовавшиеся бардаком, царившим в Империи и неспособностью римских граждан хоть как-то защищать себя самостоятельно. Если же на границе внось появлялись солдаты, набеги тут же прекращались.

Во фрагменте писателя VI века Петра Магистра содержится рассказ о том, что в 230 году, как раз в самом начале кризиса, карпы потребовали дань у римского наместника Мезии подобно той, которую уже получали готы. В дани им было отказано, и они попробовали было почудить, но устрашённые приготовлениями римских войск карпы не совершали набегов, по крайней мере, в течение нескольких лет после того. Обратите внимание, на них даже ходить не пришлось. Вот и вся пресловутая варварская воинственность, а на самом деле типичный бандитизм.

И этот ранний бандитизм готов и прочих варваров выглядел просто жалко. Во время скифской войны (византийцы называли скифами всех варваров) варвары неоднократно совершали набеги на огороды около города Мезии, и вот как это выглядело со слов греческого историка Дексиппа: «Скифы (готы), полагая, что можно взять город силой, удержались от прямого нападения, а свозили как можно больше камней к стенам его, для того чтобы, насыпав их целые кучи, можно было пустить их в дело в большом количестве. [...] Когда варварам показалось, что довольно наготовлено камней, то они все вместе обступили стену, и одни метали дроты, а другие кидали каменьем в людей, стоявших на бойницах; дроты и камни так часто и беспрерывно следовали одни за другими, что можно было сравнить их с самым густым градом. Жители города оберегали сколько могли и себя, и стену, но отнюдь не оборонялись, следуя данному им приказу. Как скоро истощился у варваров без всякого с их стороны успеха запас камней, дротов и стрел и исчезла надежда взять город без малейшего труда, то они впали в уныние и, по вызову вождей своих, отдалились и расположились станом недалеко от города. [...] Скифы, стеснённые, не имея возможности противиться мисийцам как по причине бойниц, так и по причине укрепления ворот, не устояли под их ударами, не могли дольше оставаться и ушли без успеха».

В общем, унылая картина вырисовывается. В стране экономический кризис, кормушка стремительно пустеет, армия выбирает своих императоров, Сенат своих, все воюют друг с другом за последние крохи. А в итоге, сил не хватает даже, чтобы разогнать какую-то шпану в приграничных регионах.

Интересна ещё и такая деталь. Разруха, охватившая Империю, привела к стремительному ухудшению санитарного состояния городов. А антисанитария вскоре вылилась в длительную эпидемию чумы, начавшуюся в 251 году.

Пик кризиса, вероятно, пришёлся на правление Галлиена. Этот император, похоже, просто плюнул на все дела Империи и предавался уже исключительно развлечениям, не отвлекаясь от них ни на что. А чтобы оплатить этот праздник жизни, император выпустил новую облегчённую версию денег, сократив содержание драгметаллов в серебряных и золотых монетах. Или, как принято нынче говорить, запустил «печатный» станок.

В общем, «великому переселению народов» в лице мелких шаек бандитов и мародёров ничего не мешало. В войсках то тут, то там объявлялись всё новые императоры, коих в один момент было аж восемнадцать штук. А фактическое отсутствие центральной власти привело в итоге к тому, что в Галлии даже образовалось собственное государство с собственным же сенатом. Ну, а что ещё делать, ежели больше делать нечего?

Хорошо себя в таких условиях чувствовали только христиане. Вот они-то и оказались теми самыми кроткими, кому было уготовано унаследовать мир. Кому как не им было сохранить свой смысл жизни в этом бардаке. Но с другой стороны, к их смыслу и упорядоченной организации теперь стремилась причаститься и всякая разнообразная нечисть. Другими словами, параллельно с усилением влияния христианской церкви происходит и её обмирвщление.

Теперь в церковь одни идут делать карьеру, а другие бегут с голодухи туда, где всегда накормят. А веру изображать в такой церкви теперь очень просто, знай себе крестись, да в обрядах участвуй – верить-то во всё это не обязательно. Никто и не догадается, что ты по ночам татем, например, подрабатываешь. А так ещё и завсегда убежище будет - от префектуры прятаться.

Вот какая штука получается. С одной стороны, христианские общины давали множество поводов для недовольства властям: они принимали в свои ряды очень странных типов, вроде епископа Каликста, да ещё и не очень уважительно относились к гражданским законам Империи.

А с другой стороны, христиан становилось всё больше и больше, и среди них было много богатых людей. И сами церкви уже были далеко не нищими. Поэтому понятно то искушение, которое возникало у многих императоров, в условиях хронического дефицита бюджета. Конфискация христианского имущества – это была золотая жила.

В 249 году солдаты в Мезии провозгласили императором полководца Деция, которому удалось героически усмирить местных готских гопников. Новый император тут же занял жёсткую антихристианскую позицию. С одной стороны, он планировал путем восстановления влияния старой римской религии упрочить внутренний порядок. А с другой стороны, он вполне мог видеть в христианах источник пополнения казны.

Все христиане, без различия пола, возраста и положения, должны были принести жертву в честь государственных богов и получить об этом специальное удостоверение (libellus). Вот тут-то и открылось миру истинное лицо новых христиан, обученных по новому догмату – они массами повалили приносить требовавшуюся жертву. Былой энтузиазм первых общин исчез, как и не было. Послушных императорскому указу называли падшими (lapsi).

Среди последних, однако, оказались разные группы: одни принесли жертву с соблюдением всего языческого ритуала; другие «ладанщики» – с опущением многих церемоний, в глазах христиан особенно «одиозных»; третьи, наконец, путем подкупа чиновников ограничивались получением квитанции, не исполнив фактически императорского приказа; их стали называть квитанционными христианами (libellati).

Вопрос об отношении к «падшим» мгновенно вызвал раскол среди духовенства. Епископ Фабиан (236 – 250) колебался, можно ли принять обратно в лоно церкви падших, если они раскаятся; другие стояли за «милосердие», опасаясь ослабления христианских общин; третьи, во главе с епископом Новацианом, боролись против допущения в лоно церкви провинившихся.

Император Деций, который в первую очередь направлял свой удар против верхушки, т.е. тех с кого было чего взять, арестовал «колеблющегося» Фабиана, который и умер в 250 году в тюрьме. И во время выборов нового римского епископа боролись между собою уже «строгие блюстители старины», группировавшиеся вокруг Новациана, и шедшие на уступки в вопросе о падших. По сути, вопрос был судить ли падших по их реальным делам или проявить «милосердие». Я специально ставлю кавычки, ибо с позиций самого учения никакое это не милосердие, а лишь поощрение грешника на дальнейший грех. Избранным оказался Корнелий, столь же «колеблющийся», как его предшественник Фабиан.

Но и Корнелий был вскоре арестован, выслан императором в Чивитавеккиа, где в 253 году и умер. Его сменил «колеблющийся» Луций, который, по-видимому, был немедленно арестован, но вскоре опять стал епископом. Правда, через несколько месяцев, 5 марта 254 года, Луций умер. Но его преемник Стефан I (254 – 257) отличался всё той же примиримостью и «милосердием» к падшим, что и его предшественники.

Временно этот вопрос потерял свою остроту с прекращением преследований христиан. Но они возобновились при императоре Валериане, когда в 258 году были убиты епископ Сикст II с шестью диаконами во время богослужения в катакомбах. Под впечатлением от этой расправы епископская кафедра почти в течение года пустовала, посокльку никто не хотел столь гарантированно отдавать свою жизнь за веру, и только в июле 259 года епископом был избран Дионисий.

Жизнь в Риме, полном соблазнов плоти, не могла не сказаться на управленцах-епископах. «Чудесная» догма больше не давала никаких разъяснений, почему надо поступать так, а не иначе, в то же время, библейские тексты позволяли интерпретировать любые жизненные ситуации самым противоположным образом, а потому и логика материализма неизбежно брала своё. А помимо всего прочего, вопрос, кто займёт должность епископа, перестал быть церковным и стал политическим.


…


Когда первый кризис Империи был всё-таки преодолён, и император Диоклетиан навёл хоть какой-то порядок, то римские епископы уже вовсю вели экспансионистскую политику. В конце концов, это была самой важная и влиятельная епископия, располагавшаяся в столице Империи. Кто как не они должны были рулить всем христианским миром? Руководствуясь этими соображениями, римские епископы, начиная со второй половины кризисного третьего века, взяли курс на обретение главенства в церкви.

В итоге, даже гонения были обращены себе во благо и использовались в интересах усиления своей власти. Поддерживая среди верующих легенды о мученической смерти не только Сикста II, но и всех его предшественников и преемников поголовно, и формируя мученический ореол вокруг столичной епископии, Рим в итоге возглавил все епископства Апеннинского полуострова и близлежащих островов. Тем более это было не трудно, что ничего подобного никому кроме римлян даже в голову не пришло.

Римские же епископы присвоили себе право не только отлучать других епископов, но и назначать. Вскоре эта власть за неимением конкуренции распространилась на значительную часть Галлии и Испании, а также Северной Африки, причем в одной только Италии к концу III века насчитывалось свыше 160 епископств, составлявших так называемый синодальный союз под контролем главной – римской – церкви.

Тем временем кризисные явления обрели временное успокоение. В 284 году после убийства молодого императора Нумериана солдаты, не признав единоличным императором старшего брата Нумериана Карина, избрали около Никомедии императором командира элитного офицерского полка иллирийца Диокла, человека самого низкого происхождения. Новый император сменил имя, став Диоклетианом. Он смог обеспечить закон и порядок, разогнал многочисленные банды разнообразных басмачей и даже добился ощутимых успехов в Персии. В общем, многие даже заговорили о возвращении золотого века.

Империя, уставшая от бесконечных войн и грабежей, жаждала только одного – твёрдой и сильной руки. Правящие элиты Рима таки пришли к согласию с низшими слоями общества в понимании объективной необходимости наделить императорскую власть абсолютными полномочиями, поскольку только так можно было удержать разваливающуюся Империю от окончательного распада. До сих пор император оставался, хотя бы и юридически, только генералиссимусом, а всеми остальными вопросами ведали господа сенаторы. Теперь же император становился абсолютным правителем Империи официально.

Император уже нисколько не разделяет власть с сенатом; он теперь сам – источник всякой власти, он выше всех законов; всех обитателей империи, какого бы звания они ни были. Логично, что потребовалось идеологическое оформление абсолютной власти императора, которое оформилось в виде обожествления императорской особы – совсем как в Древнем Египте.

Еще император Август объявил умершего Цезаря богом Юлиусом и посвятил ему особый храм с жрецами. Но западная часть империи никогда не мирилась с идеей живого богочеловека. И тогда император объявлялся богом лишь после смерти, когда сенат устраивал торжественную консекрацию (посвящение) и отправлял умершего императора в сонм небожителей.

Диоклетиан же не пожелал ждать смерти, чтобы стать богом, и потребовал, чтобы перед ним падали ниц и чтобы ему при жизни отдавали божеские почести. И вот, бюст императора занял место под орлами легионов, и теперь у алтаря его имени надо было приводить к присяге воинов. В принципе, это было не более, чем формальность. Хотя бы уже потому, что императоров при Диоклетиане стало двое. Напарником Диоклетиан сделал своего старого проверенного друга и соратника Максимиана.

В начале 291 года Диоклетиан провёл совещание с Максимианом в Милане, прибывшим туда из Галлии. Ближайшим следствием этого совещания было решение избрать двух Цезарей-соправителей, которыми стали Констанций Хлор и Галерий Максимиан. В таком решении не было ничего загадочного. Привлечение к императорской власти ещё двух новых лиц объяснялось простыми инфраструктурными ограничениями – при постоянных конфликтах и беспорядках в разных частях государства, даже двум императорам не было возможности поспеть повсюду.

Тем временем, в римской армии начали обнаруживаться люди – и их становилось все больше и больше, – которым их религия запрещала признавать божественность императора и вообще какого-либо бога, кроме одного. Они просто не могли принести присягу у алтаря бога-императора.

Разумеется, царствование Диоклетиана ознаменовалось новым преследованием христиан. Конфликт был неизбежен, и Диоклетиан в 302 году исключил из армии офицеров и солдат, исповедовавших христианство. Вслед за этим через год он запретил христианские собрания, приказал разрушать церкви, уничтожать богословские книги и потребовал отречения от христианской религии под страхом лишения гражданских прав. Когда в Сирии и Каппадокии, в ответ на эти меры, начались военные бунты, Диоклетиан приказал арестовать все духовенство и держать его закованным до тех пор, пока заключенные не принесут жертву богам Юпитеру и Геркулесу, воплощением которых, в лучших египетских традициях, требовалось считать Диоклетиана и его соправителя Максимиана. Наконец, в 304 году был издан эдикт, в силу которого все городское христианское население должно было принести римским богам жертвы под угрозой длительного тюремного наказания, пыток и даже смертной казни.

Надо сказать, что суровые меры Диоклетиана осуществлялись уже далеко не везде. В Галлии, где, например, цезарем был Констанций Хлор, они фактически не применялись, что вообще следует отметить особо, поскольку именно сын Хлора и стал первым прохристианским императором Константином Великим. В Риме же, действительно, было совершено несколько показательных казней, число которых позднейшие легенды чрезвычайно увеличили. Так, были сочинены легенды о мученической гибели трех пап, сменивших один другого: Марцеллина (296 – 304), Марцелла (308 – 309) и Евсевия (309 – 310).

Что касается Марцеллина, известно, что «мучеником» он не был точно, как и его предшественник Гай. Даты же понтификатов Марцелла и Евсевия свидетельствуют о том, что они никак не могли быть жертвами «диоклетиановых гонений». Если и верно, что Марцелл и Евсевий были императором Максенцием высланы из Рима, то в этом нельзя видеть акта преследования со стороны «врага христиан». Максенций встречал оппозицию как раз со стороны язычников (в частности, центром агитации против него был сенат и шедшие за ним элементы старой аристократии), даже ставивших ему в вину «измену» диоклетиановской антихристианской политике.

Высылка Максенцием двух епископов просто и логично объясняется раздорами между самими христианами. Как всегда после преследований, встал вопрос, что делать с теми, кто отрёкся и теперь просится обратно. Неизбежные разборки «снисходительного» епископа и епископа, представлявшего «ревностных и строгих» никоим образом не могли обрадовать узурпатора Максенция, особенно озабоченного порядком в столице. Для предотвращения столкновений, разумеется, была принята самая простая и эффективная мера – Максенций выслал из Рима главных зачинщиков столкновений куда подальше.

Вся история с гонениями вообще получила интересную развязку. 30 апреля 311 года в Никомидии, где и начались в 302 году преследования христиан, был опубликован эдикт о веротерпимости в отношении христианского населения. Обычно этот эдикт называют эдиктом Галерия, хотя его подписали и соправители императора – Константин и Лициний. Акт о веротерпимости предоставлял христианам «снова возможность существовать» и устраивать собрания «без нарушения, однако, общественного спокойствия». Формально и фактически христианство объявлялось «разрешенной религией». В эдикте, правда, не говорилось о возвращении конфискованного у христиан имущества, но общая тенденция эдикта была такова, что и в этом отношении делались поблажки. Максенций, например, вернул епископу Мильтиаду конфискованное в Риме имущество, хотя в других частях империи Цезари и Августы этого не делали, за исключением Африки, где на имя проконсула Анумена было опубликовано специальное распоряжение Константина.

Не трудно догадаться, чем вызван такой резкий поворот в позиции властей. С одной стороны, с христианством было бороться бесполезно. А с другой, всё отчётливей приходило понимание, сродни тому, что однажды посетило апостола Павла, тоже изначально ревностоного гонителя христиан: за что?

Откроем снова кафолический вариант посланий апостола Павла и почитаем немного. Вот его известное изречение о сущности власти: «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены» (Римлянам, 13:1). Если бы необразованный вояка Диоклетиан не сжигал книги, а хотя бы чуточку читал их, он поступил бы совсем иначе, и не занимался бы ерундой с самообожествлением. Вот оно то самое, за что уцепились его преемники, когда пыль гонений улеглась, и стало немножко понятно, кого вообще гоняли-то: «Рабы, во всем повинуйтесь господам вашим по плоти, не в глазах только служа им, как человекоугодники, но в простоте сердца, боясь бога» (Колоссянам, 3: 22). Ну, как же не сделать такую прекрасную религию общеимперской, тем более, что народ обеими руками за?! И не важно вовсе, что это не слова Иисуса, и возможно, даже не слова самого Павла. В свете сказанного, совсем уже не кажется неожиданной политика императора Константина, подпись которого стоит под всеми эдиктами о веротерпимости, в том числе и под эдиктом Галерия.

Вообще, Константина обычно представляют ярым поборником христианства и приводят тому в доказательство легенду, как перед решающей битвой с Максенцием, будущий император узрел видение креста с небес и повелел всем бойцам нарисовать его на щитах. Но почему-то при этом опускают из виду другую легенду. Ещё в 310 году после посещения священной рощи Аполлона, Константин имел видение и этого бога тоже.

На самом деле, Константин был просто настоящим римлянином, истинным гражданином Империи, а интересы государства для него были не пустым словом. Становление христианства, как общегосударственной религии, было крайне удачным решением в сложившейся ситуации. По большому, счёту Константин сделал тоже самое, что в своё время пытался провернуть Диоклетиан, объявляя себя богом Империи. Константин просто оказался мудрее и дальновиднее, и именно в этом заключается смысл его христианского рвения. А на счёт искренности веры императора спорить можно бесконечно, правда, надо обязательно иметь в виду, что крещение Константин принял только на смертном одре. Что, вообще-то, соответствует именно сверхпрагматичным религиозным традициям Рима: на всякий случай.

Очевидно, Константин лично убедился в том, что путь самообожествления, выбранный Диоклетианом, было абсолютно неверным. А потому он подошёл к решению вопроса с другой стороны. Видя всю потенциальную пользу, которую несло Империи христианство в его кафолической версии, он с самого начала своего правления в обеих половинах империи прямо вмешался в дела церкви.

К этому времени в Западной церкви назревал серьёзный раскол. Столкновения между христианами на почве разного отношения к «отступникам», которые показали слабость во время гонений, привело к образованию серьёзной оппозиционной группировки, основателем которой был епископ Донат. А вообще претензии донатистов явно указывают на значительный накопленный христианами жирок и на начавшееся разложение нравов в римской церкви. По мнению Доната, характеристический признак истинной церкви составляет святость, выражающаяся в личном совершенстве ее служителей, а таинства вообще теряют свою силу, если совершены священнослужителями, провинившимися против церкви, или в церкви, сохраняющей связь с виновными. Вполне логичные претензии, между прочим. Но куда более интересно то, о чём говорят эти обвинения - римские священники уже были весьма далеки от этой самой святости, а потому и возник подобный предмет для обсуждения.

Но донатисты, как водится, выдвигая трезвые требования, оказались слишком нетерпимы и обуяны гордыней. Они даже перекрещивали переходящих к ним православных, а объектом критики становились даже здания православных церквей, потому что те, мол, были «неправильно» построены. То есть предполагалась абсолютная правота самих донатистов.

Доходило вообще до того, что донатисты не признавали карфагенского епископа Цецилиана, так как он был рукоположен епископом, заподозренным в мягком отношении к «падшим». На этой почве возник раскол в Карфагене, угрожавший принять большие размеры. Константин, видя в единстве церкви залог стабильности империи, начал оказывать давление на епископа Мильтиада, требуя, чтобы донатистская ересь была ликвидирована.

Созывались комиссии и синоды, причем члены их объявлялись прибывшими сюда «по воле набожнейшего императора». Решения собраний носили примиренческий характер, но донатисты, как ярые ревнители «чистоты церкви», остались недовольны и обратились за помощью к Константину.

Но вот уж действительно гордыня никогда не доводит до добра. Донатисты к тому времени дошли уже до того, что поддерживали крестьянские движения, направленные против крупных землевладельцев. Это, конечно, правильно и хорошо, помогать обездоленным, но какую надежду они после этого питали, обращаясь за сочувствием к императору – непонятно. Константин логично начал преследования донатистов, как возмутителей спокойствия, причем сам Донат был не только отлучен, но и сослан.

С другой стороны, император приступил к раздаче пряников для послушной ему церкви в Риме. Он предоставил в её распоряжение различные доходы от земель: Константиновской базилике (в Латеране) на сумму в 1390 солидов, крестильнице Fons sanctus (там же) – 10234, церкви св. Петра – 3710, церкви св. Павла – 4070, церкви св. Петра и Марцеллина – 3754, другим церквам – 2665 солидов. Доходы эти церкви получали от земель, расположенных в разных частях империи: в Галлии, Египте, на Евфрате и т. д. Отовсюду потекли к римскому епископу драгоценности, восточные пряности, предметы изысканной роскоши, фрукты, овощи, хлеб. Огромные суммы были пожертвованы Константином на строительство дворцов для епископов и церквей; в частности, папа, а он уже так себя именовал официально, получил Латеранский дворец в качестве резиденции. До этого времени христианское богослужение в Риме происходило в частных домах. Новые же огромные храмы как бы подчеркивали признание христианства со стороны язычника-императора.

В то же время Константин освободил духовенство от государственных повинностей, приравняв его к прочим чиновникам, заявляя в письме к карфагенскому епископу Цецилиану, что эта привилегия дается церкви, признающей в Карфагене своим епископом только его, Цецилиана. Этим Константин не только заключал союз с «алтарем», но и ставил себя в положение судьи в вопросах законности действий и власти епископов и положил начало созданию христианской государственной церкви с ведущей ролью императора (цезарепапизм).

В правление папы Сильвестра (314 – 335) церковь шла под попечение Константина тем охотнее, чем щедрее раздавались высшим представителям церкви юридические и финансовые, а также всякого рода почетные привилегии. Сильвестр без малейших колебаний принимал дары, вообще-то обязывавшие папу к признательности – он ведь, по сути, брал взятки. Ох, как это всё уже не похоже на первых христиан. А ведь к этому времени, даже канон ещё не был составлен окончательно!

Кстати, о каноне. Именно Константина следует считать одним из авторов того канона, что получило в итоге современное христианство. По крайней мере, всё это дело происходило при его прямом участии.

В 324 году Константин одержал победу над Лицинием, правителем Востока, оказавшимся достаточно недальновидным, чтобы проводить, вопреки «Миланскому эдикту», враждебную христианам политику. Эта победа сделала Константина единым правителем всей империи в тот момент, когда в ее восточной половине шла ожесточенная борьба между православным епископом Александрии Александром и александрийским же пресвитером Арием, учившим, что второе лицо ссылка скрыта – Логос – меньше первого лица, Бога Отца, и было Богом Отцом создано.

А в вопросе третьего лица, Арий, по сути, занимал монархианскую позицию, которая уже была признана ересью и осуждена. Когда епископ Александр осудил Ария и поддерживавших его 11 диаконов и пресвитеров, папа Сильвестр не только одобрил это решение, но и известил о нем все епископии Запада. Однако, Арий нашел много сторонников на Востоке, притом очень влиятельных, и Константин, опасавшийся очередного раскола церкви, который вполне уже мог вызвать отпадение отдельных частей от Империи, отправил в Египет близкого ему епископа Осия для восстановления единства церкви. Осий вместе с епископом Александром выработали специальный термин для определения отношения между Богом и Сыном – «единосущный»; и Осию же удалось убедить Константина в том, что этот термин должен быть признан во всем христианском мире путем провозглашения его вселенским собором.

Таковы были предпосылки созыва Никейского собора 325 года. Римский папа Сильвестр играл при этом совершенно незначительную роль, поскольку арианские споры западную церковь не касались. Среди членов собора (более 250) было всего четыре представителя Запада (не считая Осия); Рим послал лишь двух пресвитеров: Виктора и Викентия.

Собор начался с речи императора ссылка скрыта на латинском языке: «Не медлите, - сказал император, - о други, служители Божии и рабы общего нашего Владыки Спасителя! Не медлите рассмотреть причины вашего расхождения в самом их начале и разрешить все спорные вопросы мирными постановлениями. Через это вы совершите угодное Богу и доставите величайшую радость мне, вашему сослужителю». Затем эта речь была переведена на греческий язык и начались горячие прения, в которых император принимал активное участие.

Задача Константина на Соборе была вполне прогнозируемой. Ему был нужен мир, а для этого он должен был занять сторону большинства. Запад Империи во главе с папой римским Сильвестром поддерживал православных, а восток разделился приблизительно пополам. Так что позиция Константина была вполне логична, он встал на сторону противников Ария. Но сделал он это очень умело и дипломатично.

Вот как описывает это ссылка скрыта, поддерживавший Ария: «Кротко беседуя с каждым на эллинском языке, василевс был как-то усладителен и приятен. Одних убеждая, других усовещевая, иных, говорящих хорошо, хваля и каждого склоняя к единомыслию, василевс, наконец, согласил понятия и мнения всех о спорных предметах».

Во время прений ссылка скрыта и его единомышленники высказывали свою позицию прямо и смело, рассчитывая на веротерпимость императора и надеясь убедить его и привлечь на свою сторону. Их богохульные речи возмущали православных. Накал страстей нарастал. В нужную минуту с хитрым дипломатическим предложением выступил ссылка скрыта. Предложение состояло в том, чтобы взять таки за основу определения собора православный текст крещального символа веры:

«Веруем во Единого Бога Отца, Вседержителя, Творца всех видимых и невидимых, и во Единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Слово Божие, Бога от Бога, Света от Света, Жизнь от Жизни, Сына Единородного, Перворожденного всей твари, прежде всех веков от Отца Рожденного, через которого и произошло все... воплотившегося... Веруем во Единого Духа Святого».

Хитроумный замысел Евсевия состоял в том чтобы, отчаявшись убедить большинство епископов на соборе в своей ереси или переманить императора на свою сторону, свести этот собор к формальности приняв православную привычную для всех формулировку, на которую легко должно было согласиться большинство, но при этом недостаточно четко сформулированную, и оставляющую место для еретического учения Ария.

Однако, император Константин перехитрил схитрившего Евсевия. Одобрив текст, он, как бы между прочим, предложил этот текст обогатить лишь маленьким дополнением, одним словом «единосущный». При поддержке авторитетных православных епископов, большинство епископата, поддержало и проголосовало за это, предложенное императором, добавление, надежно отсекающее арианскую ересь от православия, этой вот самой единосущностью, от которой тот хотел укрыться за воплощённостью Иисуса.

После этого главного для ариан поражения, ряд других небольших поправок и дополнений к символу веры, тоже направленных против ариан, но уже не имевших принципиального значения, был принят уже без споров. Вот эти дополнения:

Вызывавший множество споров изначальный термин «Логос» был теперь окончательно отброшен, зато добавился термин «Рожденного» с отрицательным, антиарианским смыслом: «Несотворенного». К термину «Единородного» добавлено тяжеловесное разъяснение: «т.е. из сущности Отца». В результате получилось следующее вероопределение I Вселенского собора: «Веруем во Единого Бога, Отца, Вседержителя, Творца всего видимого и невидимого. И во Единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, рожденного от Отца, Единородного, т.е. из сущности Отца, Бога от Бога, Света от Света, Бога истинного от Бога истинного, рожденного, несотворенного, единосущного Отцу, через которого все произошло как на небе, так и на земле. Нас ради, человеков, и нашего ради спасения сошедшего и воплотившегося, вочеловечившегося, страдавшего и воскресшего в третий день, восшедшего на небеса и грядущего судить живых и мертвых. И в Святого Духа». Далее следовал анафематизм: «А говорящих, что было время, когда не было Сына, или что Он не был прежде рождения и произошел из несущего, или утверждающих, что Сын Божий из иной ипостаси или сущности, или создан, или изменяем – таковых анафематствует кафолическая церковь».

Таким образом, Иисус не только утратил свой день рождения, который был перенесён в начало времён, но и окончательно уподобился в своей сущности Богу. Всем же, кому в будущем могла прийти в голову мысль усомниться в такой формуле, подготовили юридически выверенную анафему. Понятно для чего всё это было нужно, понятны мотивы сторон, понятны расклады и понятна необходимость в таком шаге. Но столь же понятно, что всё это к самому Иисусу никакого отношения уже не имело. Это была политика в чистом виде.

Восточные епископы, конечно, подписали Никейский орос под давлением императорской воли, но сделано это было без достаточного внутреннего понимания и убеждения. Они просто смирились перед волей ссылка скрыта. Иного было трудно ожидать, особенно после того, как это сделали самые ярые и открытые противники «единосущия». Даже ссылка скрыта, щеголявший своей рационалистической логикой перед ссылка скрыта, теперь, желая сохранить благоволение императора Константина, решил оппортунистически (а не умом и сердцем) подписать чуждое ему вероизложение. Позже он опубликовал перед своей паствой лукавое софистическое объяснение своего поступка, но этой своей изворотливостью дал только повод для ядовитых комментариев и насмешек.

Другой оппортунист, придворный священник ссылка скрыта, и местный Никейский епископ ссылка скрыта подписав орос, уперлись перед подписанием анафематизма. A вот провинциальные священники, весьма далёкие от карьеризма, до конца соратники Ария, пустынники-ливийцы ссылка скрыта и ссылка скрыта честно отказались от подписи. Все трое вместе с ссылка скрыта немедленно были сняты с мест своей службы и высланы государственной властью в ссылка скрыта. Прямолинейный провинциал Секунд, прежде чем быть высланным, упрекал придворного Евсевия: «Ты, Евсевий, подписал, чтобы не попасть в ссылку. Но я верю Богу, не пройдет и года, как тебя тоже вышлют». И действительно, уже в конце ссылка скрыта года и Евсевий и Феогнис были сосланы тоже.

В числе прочих решений Никейского Собора можно выделить так же решение по поводу празднования Пасхи. Сам Константин придавал едва ли меньшее значение этому вопросу, нежели арианству. Император не на шутку ополчился против обычая праздновать Пасху по примеру иудеев. Иудеи могут сказать, говорил он, что христиане даже важнейшего своего праздника не могут отпраздновать, не отрешившись от иудейского обычая. А что этот последний ошибочен, Константин доказывал тем, что иудеи иногда празднуют две пасхи в год. Во всяком случае, неприлично следовать этому богоубийственному народу.

В общем и целом, в решениях Никейского Собора не было ничего конспирологического, а политическую направленность этим решениям задала исключительно воля императора, продиктованная насущными нуждами государства. Но даже это прямое вмешательство Константина в дела Собора не заставило ариан отказаться от своих позиций. Более того, вскоре результаты Собора оказались вывернуты наизнанку, и виной тому всё та же капризная большая политика.

Сам факт вмешательства императора в дела церкви дал богатую пищу для размышлений всем участникам. И в скором времени цезарепапизм, сказавшийся на Никейском соборе, вызвал недовольство. Епископ Афанасий, ярый противник арианства, узрел таки «смертельный удар», нанесённый церковной независимости. А это дало возможность уже арианам использовать «никейца» Афанасия в борьбе против Константина. Император, который подходил к религии исключительно с позиций государственного интереса, опасаясь роста недовольства его политикой, перешел теперь на сторону ариан. Отныне преследованиям стали подвергаться сторонники «свободной и независимой» от государственной власти церкви; ариане же, наоборот, очутились в лагере приверженцев императора. А епископ Афанасий вскоре «неожиданно» оказался единственным не арианским представителем во всей восточной половине Империи.

Созвав арианский собор в 335 году в Тире, осудивший никейский символ веры и принявший в противовес «единосущию» формулу «подобия» сына и отца, Константин получил теперь возможность менять основные положения христианского вероучения по собственному произволу. Более того, он посчитал нужным засвидетельствовать перед всей Империей свою приверженность новому арианскому символу веры. Перед смертью Константин принял христианство именно из рук арианца Евсевия, вернувшегося из ссылки, и затем ставшего советником императора.

Таким образом, после смерти императора Константина обнаруживается интереснейшая картина. Во-первых, христианство стало всеобщей религией. Во-вторых, столица Империи была перенесена из Рима в Константинополь, что, безусловно, не могло вызвать особой радости у влиятельной римской олигархии, оказавшейся не у дел, и которой тут же понадобился новый рычаг влияния на дела в Империи.

Самым лучшим вариантом этого рычага, конечно, был папский престол в Риме. Поэтому вполне логично, что именно с этого времени Рим наинает превращается в религиозную столицу Империи. И хотя Папа всё ещё находится в подчинении у императора, через него римляне имеют реальную возможность создать оппозицию Константинополю. Что сразу же перешло в новый виток противостояния никейцев и ариан.


…


Преемников у Константина было трое: западная половина империи с ее двумя императорами и папой Юлием, противником арианства, поддерживала никейский символ. Восток же с сыном Константина – Констанцием II защищал арианство. Рим в лице папы Юлия I предпринял попытку подорвать позиции арианского Константинополя, для чего был созван в 343 году Сардикский Собор (ныне София). На этом соборе большинство принадлежало Западу, и естественно, что никейский символ был принят в качестве единственного христианского догмата, арианство же было осуждено и квалифицировано как еретическое учение. Т.е. в сущности произошел раскол между Западом и Востоком.

Дополнительно Сардикский Собор постановил, что недовольные епископы могли обращаться с апелляцией к папе Юлию I. Хотя это постановление и носило частный характер, последующие папы толковали это как исключительную и навсегда данную Риму привилегию. С этого времени папа стал претендовать на верховенство, на примат, который считался отныне освященным Сардикским собором. Претензия эта, однако, была совершенно безосновательна: решения этого собора могли касаться лишь Запада. Восточные епископы ушли с собора и образовали свой в Филиппополе, где были вынесены постановления в арианском духе, и где о прерогативах римского епископа не могло быть и речи.

Империя начала раскалываться: олигархический Рим во главе с римским епископом, теперь именовавшимся Папой, выступил против цезарепапистского Константинополя, где патриарх назначался императором. При этом арианство и никейство выглядят уже скорее поводом для столкновения, нежели реальной причиной. Рим по-прежнему хотел оставаться столицей Империи. Претендовать на кресло директора в Константинополе было уже бессмысленно, а вот стать столицей христианства – вполне по силам.

Констанций II понимал расклады всяко лучше нашего, а потому поддержал решения арианского Собора в Филлиппополе, ставшего ответом Сардикскому. А всё это привело в итоге к новой войне. В 353 году Констанций разбил в сражении западного императора Магненция, который вскоре покончил жизнь самоубийством. Констанций оказался единственным реальным хозяином в Империи, чем тут же и воспользовался – между 354 и 356 годами был созван новый Собор в Милане.

На собор было собрано не более сорока ссылка скрыта (и восточных и западных). Руководство собором Констанций поручил ученикам ссылка скрыта ссылка скрыта и ссылка скрыта. При открытии Собора ссылка скрыта предложил подписать всем присутствующим заранее заготовленный текст ссылка скрыта, но Валент возмутился, начался скандал, который остановила императорская стража. Заседания Собора перенесли в императорский дворец.

На последующих заседаниях Собора император присутствовал тайно, за занавесом. Когда ссылка скрыта, лидера защитников никейского вероопределения, подвергли надуманными политическим обвинениям, и западная партия его защитников возмутилась этими действиями председателя Собора, то император вышел из своего укрытия и, угрожая епископам мечом, выкрикнул: «Моя воля – вот для вас канон». Разумеется, дальнейшие заседания собора стали лишь формальностью: Афанасия осудили, и ариане одержали победу.

Афанасий Александрийский, а также его сторонники ссылка скрыта, ссылка скрыта и ссылка скрыта были отправлены в ссылку. К папе ссылка скрыта был направлен посланник с требованием подписать деяние Собора, но папа потребовал проведения законного суда над Афанасием, на что император пригрозил ему ссылкой и дал три дня на размышление. Папа сначала отказался и был сослан во ссылка скрыта, в город ссылка скрыта. Вместо Либерия папой был избран арианин Феликс II (355—365).

Однако, как только Либерий раскаялся и согласился стать послушным орудием императора, ему вернули римскую кафедру, тем более что он и в догматическом отношении обнаружил не меньшую уступчивость. Формула никейцев «единосущность» и противопоставлявшаяся ей «подобосущность» были фактически ликвидированы заявлением Либерия о том, что разуму человеческому недоступно постичь тайну рождения Сына и что об этом «ничего не сказано в священном писании».

Если исходить из оценки действий учасников этой пьесы, то выходит, что суть учения была уже в явном забвении. Христианство стало политикой, а епископы политиками. А потому неудивительно, что распространением общегосударственной религии занялся сам император лично. Констанций начал активную борьбу с язычниками и издал указ следующего содержания: «Мы требуем, чтобы сознавшихся в принесении жертв и служении идолам наказывали смертной казнью».

Исключительно волей императоров продвигалось христианство от «Миланского эдикта» о веротерпимости к никейскому символу веры, от которого в итоге тоже не осталось ничего, кроме провозглашения «единой христианской религии». С этого момента (за исключением двухлетнего царствования Юлиана Отступника в 361 – 363 гг.) уже язычество стало преследоваться по всей империи.

В 416 году язычники были лишены права занимать государственные должности, в 423 году язычники упоминались так, как будто бы их уже не существовало, а в 448 году загорелись первые костры, в пламени которых сжигалось самое главное достояние прошедших веков – книги (пока книги). При Юстиниане I язычникам было запрещено даже владеть имуществом (а что, очень по-христиански!) и была закрыта философская школа в Афинах (529). Отныне вся деятельность церкви характеризовалась суровейшей нетерпимостью и преследованиями всего инакомыслящего.

Такая политизация религии вела только к тому, что церковь становилась далеко не последней площадкой для карьерного роста. А потому золотая римская молодёжь, сыновья богатейших родов Рима, бросились менять тоги и доспехи на рясы, и результат не заставил себя долго ждать. Началось стремительное обмирвщление церкви. Тут-то в основание церковного здания и заложили ещё один бракованный камень, который в своей злокачественности на порядок превосходит всё сотворённое ранее.

Поведение «новых» священников из числа римской аристократии не могло не вызвать осуждение стариков. Так, папа Сириций даже ввёл в церковный устав целибат – обет безбрачия среди священников. Но то что, произошло дальше можно расценить как некоторую историческую издёвку. Сириция сменил папа Анастасий, происходивший из знатного рода Максимусов. Ещё до введения целибата Сирицием у него родился сын. Так вот он и наследовал папский престол вслед за отцом, по сведениям Иеронима.

Понятно, что недовольство и недоверие к новым священникам стремительно возрастало. Но новому духовенству было куда проще придумать закон, нежели менять свои «золотые» привычки. Теперь нравственная распущенность духовенства, запросто оправдывалась «немощью человеческой природы» перед неодолимой силою греха.

Другими словами, римский клир заявил, что бытие определяет сознание, и ничего поделать с этим нельзя. А это уже чистейший материализм, и понятно, что после этого говорить о какой-либо христианской принадлежности римской церкви просто бессмысленно. А тут ещё и блаженный Августин, находившийся под серьёзным влиянием кафолической редакции посланий апостола Павла, в своих размышлениях дошёл до того, что придумал понятие первородного греха. Суть этой бяки заключается в том, что человек рождается сразу грешным просто по факту того, что согрешил наш предок Адам.

Воистину, это стало золотым дном для набирающей мощь вселенской римской церкви. Равномерно развесив грехи предков на каждом, епископы получали обоснование существования церкви, как единственного посредника для отпущения этих самых «грехов». А самим священникам теперь не надо было даже оправдываться – все грешники вокруг, оказывается. Как ни стремись, как ни старайся, а грешник ты, и всё тут.

И вот тут надо отдать должное восточной православной церкви, ибо она эту ерунду встречала в штыки и пока могла, ходила в яростные контратаки. Только с середины XII века, когда Византийским императорам потребовалась помощь Запада, пошли первые уступки на этот счёт.

Очевидно, что первородность греха – бред полнейший, а Августина надо бы за подобные изобретения подвергнуть анафеме, отлучению, а заодно и «сыном диавола» объявить. Но сей деятель, наоборот, пользовался большим почётом в Риме и до сих пор считается одним из основателей современного канона. Хотя уже тогда его бредни вызвали вполне законную и негативную реакцию, на волне которой вырос целый куст новых «ересей».

В начале V века объявился некий кельт Пелагий, кстати, весьма почитаемый современниками за свои личные качества и добрый нрав, и стал с возмущением отзываться о римском клире и утверждать, что это не бытие определяет сознание, а именно сознание определяет бытие – неодолимого греха не бывает. Если совершение греха зависит от человеческой воли, его можно избегнуть; человек «сам спасется, как и сам грешит». Т.е. Пелагий решительно отрицал учение церкви о первородном грехе. Он решительно отвергал бредовую идею о переходе греха на потомков Адама, и логично видел в грехе лишь сознательный индивидуальный акт, который никак не мог быть причиной духовной смерти человека, не согрешившего и живущего спустя века.

И вот тут мы со всей очевидностью можем заключить, что оформившийся к тому времени канон, оказался хромым на обе ноги, поскольку даже столь очевидное учение Пелагия, как оказалось, вело к ереси. Это стало очевидным, когда за распространение его идей взялся образованный человек, некий патриций Целестий, вместе с Пелагием бежавший в Карфаген в последствии. Он уже доводил логику рассуждений Пелагия до конца, не скрывая никаких расхождений с учением католической церкви. Целестий во всеуслышание заявлял: Адам умер бы и в том случае, если бы и не согрешил; его грех есть его личный поступок и не может быть вменен всему человечеству; младенцы рождаются в том состоянии, в каком был до своего падения Адам.

А вот собственно шесть еретических тезисов Пелагия:
  1. Адам умер бы, если бы и не согрешил;
  2. грех Адама есть его собственное дело и не может быть вменяем всему человечеству;
  3. младенцы рождаются в том состоянии, в каком Адам был до падения, и не нуждаются в крещении для вечного блаженства;
  4. до Христа и после Него бывали люди безгрешные;
  5. закон так же ведёт к Царствию Небесному, как и Евангелие;
  6. как грехопадение Адама не было причиной смерти, так воскресение Христа не есть причина нашего воскресения.

В общем, всё совершенно правильно и логично. Есть серьёзные вопросы только по пятому пункту, действительно противоречащему учению Иисуса. Но как было показано ранее этот-то пункт не вызывал особого неприятия у отцов церкви, поправивших апостола Павла именно в этом направлении. Главное здесь в другом, логика-то приводила Пелагия к тому, что люди не нуждаются, например, в обряде крещения для вечного блаженства. Как грехопадение не является причиной смерти живущих, так и воскресение Христа не есть причина грядущего воскресения мертвых. А занчит, надо, братцы в первую очередь самостоятельно следовать учению, и только тогда всё остальное приложится. А ежели священники будут позволять себе нарушать заповеди, то о каком учении вообще можно будет говорить после этого?

Совершенно понятно, что такую «ересь», Пелагию уже не спустили. И вот здесь надо кинуть камень в православных епископов, которые под влиянием личных соображений в этом вопросе объединились с Римом. Соображения состояли в том, что восточные епископы тоже не шибко тепло относились к порочной идее цезарепапизма, и ради борьбы с этим злом посчитали возможным признать своим союзником римского епископа, за которым стояли вполне реальные физики и юрики, даже в таких щекотливых вопросах.

Результатом этого стало то, что под влиянием Августина и политических интересов шесть тезисов Пелагия – Целестия были в 412 году Карфагенским собором признаны еретическими, а канон кафолической церкви утратил последнее сходство с христианским учением. Это была уже совсем другая религия.