Г. линьков война в тылу врага

Вид материала

Содержание

12. Мина Авраама Гиршельда
13. Приключение «лесного человека»

Подобный материал:

1 ... 16 17 18 19 20 21 22 23 ... 36

^ 12. Мина Авраама Гиршельда

Наши неснимаемые мины причиняли гитлеровцам много хлопот. Взрывать эти мины с расстояния было невыгодно, так как производимое взрывом разрушение полотна требовало потом большой восстановительной работы и задерживало движение на несколько часов. Поэтому жандармы и администрация железных дорог искали способов извлечения этих мин без взрыва. Требовались не только специалисты, но и охотники для опасных экспериментов, а их, видимо, не находилось.

И вот однажды в районе станции Микашевичи на глазах у наших подрывников одна наша «неснимаемая» мина была снята, Впоследствии нам удалось установить интересные подробности этой фашистской операции.

* * *

В Ленинском районе Пинской области гитлеровцы арестовали все нетрудоспособное еврейское население, вывезли в один из лагерей смерти и поголовно уничтожили. Трудоспособных мужчин евреев они собрали в спецлагерь в Слониме и заставили работать в мастерских по специальности. Работавшим в мастерских было заявлено, что их семьи отосланы в Познань, где они будут находиться до конца войны. Среди многих других в слонимском еврейском лагере работал часовщик Гиршельд Авраам. Ему не было работы по его специальности, его гоняли на земляные работы по ремонту железной дороги и шоссе.

Как-то утром Гиршельда не послали на работу, а позвали в комендатуру и на завтрак подали кусок настоящего белого хлеба и кофе с молоком. Авраам насторожился. «Что-то гитлеровцы задумали сделать со мной неладное, раз начали кормить по-человечески»,— подумал он и не ошибся. После завтрака пришли фашистский фельдфебель с железнодорожным жандармом и начали с ним разговаривать по-хорошему, расспрашивая о том, насколько он компетентен в электротехнике. Гиршельд заявил, что он может разбираться в электротехнических схемах, и если ему и его семье будут созданы нормальные условия жизни, то он готов оказать услуги в этой области.

Гитлеровцы обещали учесть просьбу Гиршельда и попросили его последовать за ними. Выйдя из комендатуры, они повели его вдоль полотна железной дороги. Впереди шел жандарм, сбоку фельдфебель. Неподалеку показался часовой с красным флажком в руках. Жандарм остановился и о чем-то спросил часового. Тот указал рукой на рельс.

— Ну вот что, гражданин Гиршельд,— обратился жандарм к еврею,— у нас к вам такое поручение: здесь под рельсом стоит неснимаемая мина. Она построена на электротехническом принципе. Вы должны попытаться ее снять. Если вам это удастся, то мы в ближайшее время возвратим вашу семью, и вы будете свободно жить с ней, как и раньше, в своем местечке. Ну, а если не снимете, то ваша семья вам будет не нужна. Надеюсь, вы меня поняли?

Да, я вас вполне понимаю,— ответил Гиршельд жандарму, покрываясь холодным потом.
В таком случае можете приступать к делу, только дайте нам предварительно отойти в сторону. Вон видите — выступает песчаный бугорок под рельсом между шпалами? — жандарм указал рукой.

Гиршельд молча кивнул головой.

Это и есть замаскированная мина, о которой идет речь.

Три гитлеровца зашагали дальше по шпалам. Гиршельд остался на месте. Он стоял над миной ч размышлял: «Кто же мог поставить эту мину, если не партизаны? А поставили они ее не за тем, чтобы снял Гиршельд»,— мелькнуло у него в голове.

Ну, что же делать? Подойти, дернуть за проводки и взлететь на воздух? Но тогда уж наверно немцы расстреляют Эдика, Эму и жену, а снять — это значит совершить предательство,— шептал про себя Гиршельд, продолжая стоять в нерешительности.

Гитлеровцы уже отошли на пятьдесят—шестьдесят метров и наблюдали, что собирался делать и как вел себя обреченный.

Нет, я думаю, ничего не выйдет,— сказал фельдфебель,— он попросту трусит. Напрасно вы назвали мину неснимаемой...— После небольшой паузы он добавил: — Вы очень многое ему пообешяли, ведь его семья уже расстреляна.
Не все ли равно, расстреляна или нет? А почему не пообещать человеку в сто раз больше того, чем мы располагаем, если он уже выкупил билет на тот свет?
Вы думаете, что он взорвется при снятии мины?
Почти уверен. Мы потеряли уже двенадцать человек самых опытных саперов на снятии таких мин.
Однако пора. Он что-то очень долго медлит.
Господин Гиршельд, приступайте к работе! Мы вас ждем^².

Авраам все же решил попробовать снять мину. За такое решение говорило два довода. Первый состоял в том, что мина уже противником обнаружена и, следовательно, крушения поезда на ней не произойдет. В крайнем случае они могли ее просто подорвать, засыпать землей воронку, поставить новый рельс. Вот и все. Это уж не такой большой труд.

Второй довод говорил, что если бы мину удалось снять, ее нельзя уже было назвать неснимаемой. Это доказало бы, что в конструкции мины имелись дефекты, которые партизаны должны устранить. В противном случае рано или поздно гитлеровцы и без Гиршельда освоили бы технику снятия такой мины, и это было бы выгодно для них и невыгодно для партизан.

Гиршельд решительно подошел к мине и начал ее осматривать. Но осматривать было нечего. Видны были только скрученные проводки, перекинутые через рельс. Все остальное было скрыто под песком. Гиршельд начал с большой осторожностью оголять мину.

Два часа возился Авраам около мины. Два часа сидели три гитлеровца в ожидании взрыва, но взрыва не последовало. Мину Гиршельд снял. Он отделил электродетонатор от тола и отложил его в сторону. Спрессованные брусочки взрывчатки были теперь совершенно безопасны.

Господин фельдфебель и господин жандарм могут подойти теперь сюда! Мина обезврежена, — крикнул Авраам гитлеровцам.

Оккупанты осторожно подошли к Гиршельду. Жандарм сказал:

— Гут, Гиршельд, гут. Вы будете инструктор наш сапер.

Гиршельд промолчал.

На этот вечер Гиршельду был дан обед, положенный фашистскому солдату. Авраам впервые за последние два месяца пообедал по-человечески.

«Инструктор наш сапер»,— звучали у него в голове слова жандарма. «Что же делать? Как дальше быть?—-думал Гиршельд,—Мина оказалась вполне снимаемой. Нужно только, не трогая ее с места, перерезать один из проводков, соединяющих детонатор с батарейкой. Правда, пока до этого доберешься, можно взлететь на воздух. А для того, чтобы сделать мину действительно неснимаемой, нужно добавить еще одну батарейку и сделать проводки двойными — гак, чтобы при малейшем натяжении любого из проводков происходил взрыв».

Прошло три дня. Гиршельда кормили пайком, положенным для рядовых гитлеровцев. Но семьи, как было обещано ему, не вернули.

Вечером на третий день Гиршельд стоял на улице около своей квартиры. Мимо проводили евреев, выгоняемых на земляные работы. Гиршельд заметил, как один его старый знакомый отвернулся, не ответив на приветствие.

«Значит, товарищи знают все. Они считают этот поступок предательским, и по-своему они правы»,— с горечью подумал «инструктор».

Но вот у одного из проходивших евреев выпал из руки какой-то грязный катышек. Авраам чуть не крикнул, но во-время спохватился. А когда прошли невольники и конвоиры, Гиршельд оглянулся по сторонам, Сердце болезненно забилось. В руке у него оказалась скомканная записка.

Гиршельд быстро вбежал в комнату и дрожащими пальцами стал развертывать грязный комочек. Записка была написана простым карандашом на куске оберточной бумаги.

«Дорогой Авраам!.. Ты, кажется, поступил на службу к гитлеровцам, и тебя за это начали кормить по-человечески? Но мы тебе не завидуем. Твой поступок мы расцениваем как прямое предательство... Кстати, знаешь ли ты, что все наши семьи расстреляны?..

Д а в и д».

Гиршельд выронил из рук записку. В сердце образовалась пустота. В сознании появилось безразличие ко всему окружающему, в том числе к собственной жизни. Потом он вынул из кармана заготовленное ранее письмо, сделал на полях приписку карандашом и вышел на улицу...

На другой день Гиршельда опять увидели на линии железной дороги вместе с гитлеровцами. Он шел впереди и оживленно разговаривал с лейтенантом технических войск. За ними шагали уже знакомые нашим подрывникам жандарм и фельдфебель, а позади них два сапера.

Около заложенной под рельсы мины Гиршельд остановился и приступил к работе. Лейтенант и два сапера оказались людьми очень смелыми. Они нагнулись над миной и внимательно рассматривали каждую деталь, освобождаемую Гиршельдом из-под песка. Когда мина была уже полностью отрыта, то, по приглашению Гиршельда, к саперам подошел и жандарм.

И в тот же момент раздался сильный взрыв. Из шести человек уцелел один только фельдфебель, который наблюдал за обезвреживанием мины с почтительного расстояния.

* * *

Мне хорошо был известен случай снятия мины без взрыва и случай, когда при снятии мины вместе с евреем-инструктором погибли четыре гитлеровца.

Неясны были подробности.

Прошло с неделю после этого второго случая, Мне передали пакет от неизвестного человека. Я распечатал. Это было большое письмо Гиршельда с изложением трагических обстоятельств своей жизни при гитлеровцах и того, почему и как он обезвредил неснимаемую мину в районе станции Микашевичи. Тут же в письме была набросана схема, показывавшая, что нужно сделать, чтобы наша мина стала действительно неснимаемой. В приписке, сделанной карандашом, стояло: «Клянусь прахом моей семьи, что убийцам больше не удастся заставить меня снимать ваши мины».

...Мы проверили схему Авраама Гиршельда. Она оказалась правильной.

^ 13. Приключение «лесного человека»

Александр Шлыков, Михаил Горячев, Леонид Никитин, Яша Кулинич и другие дежурили на болоте, ожидая очередной самолет из Москвы. В ту ночь вместе с грузом летели к нам опытные радисты, а в грузовых мешках — приборы для мощной радиостанции, работающей на бензиновом двигателе.

По мере приближения условленного времени, повышалось напряженное состояние моего «аэродромного» персонала.

Руководивший приемом самолета Шлыков, достав из кармана часы, осветил их карманным фонариком.

Ну, ребята, по местам,— скомандовал он,— обязанности свои вы знаете? Повторяю: зажигать хворост только по моему сигналу. Но к воздуху прислушиваться всем. Соблюдать полную тишину, а то, чего доброго, пролетит стороной. При появлении самолета смотрите метров на тридцать ниже плоскостей и хорошенько замечайте, куда будут опускаться люди или мешки. Главное, засекайте направление и запоминайте место, кто где стоит.

Зачавкала грязь под ногами, невидимые люди быстро прошли к своим поленницам. На поляне водворилась мертвая тишина. В таких случаях встречавшие самолет соревновались на то, кто больше простоит не шевелясь.

Самолет! — первым раздался в темноте голос Миши Горячева.

Действительно, в тихом ночном воздухе слышался какой-то инородный шорох, напоминавший звук бьющейся о стекло большой мухи или шмеля. Шорох заметно нарастал и превращался в урчание зверя.

Звук самолета доносился с востока, а по быстроте его нарастания нетрудно было определить, что он шел прямо на костры. Вот он уже недалеко. Хорошо слышен не только рокот моторов, но и тонкий металлический звон, издаваемый вибрацией дюраля.

Сигнал! — подал команду Шлыков.

Пять костров почти одновременно вспыхнули и образовали фигуру светящейся буквы «Г» с точкой.

На темном фоне неба показался силуэт самолета. Через секунду послышалось два отдельных выстрела, и в воздухе протянулись две ярко-зеленые линии: одна на запад по направлению на костры, другая, перпендикулярно ей, на север.

Все в порядке. Ответный сигнал получен — значит свои.

Самолет не дошел до костров метров двести, когда послышались глухие хлопки. Под плоскостями начали вспыхивать темно-серые облачка и расплываться в разные стороны.

Судя по количеству сброшенных парашютов, можно было заключить, что экипаж опытный и решил выбросить весь груз и людей с хода.

Так и есть. Вот самолет развернулся и пошел на восток, а над кострами покачал плоскостями. Эго означало:

«Всего хорошего! До встречи в Москве!..»

На поляне встречающие перекликались с приземлившимися гостями:

Эге-ге!.. Как?.. Это ты?..
Да, да!.. Здесь!..
Идите сюда, на костры!..

Затем послышалось обычное: «Пропуск?.. Пароль?..» На этот раз, кажется, кричали «Николай» и «Невель».

К костру подошли три молодых парня в десантных куртках, с автоматами на плечах.

Вас ведь должно быть четверо? — обратился Шлыков к парашютистам.
Да, четверо,— ответил один из них — Но четвертый остался помочь экипажу побыстрее вытолкнуть мешки. Не беспокойтесь, он должен быть где-то здесь.

Но свист и голоса встречавших, доносившиеся из отдельных углов поляны, указывали на то, что четвертый еще не обнаружен. Через несколько минут к костру начали подходить встречавшие, неся на плечах извлеченные из мешков грузы, и, уходя за следующей порцией, продолжали выкрикивать в темноту: «Эге-ге! Сюда!» Ответного голоса не было.

Через полтора-два часа весь груз и люди были у костра. Нехватало одного парашютиста.

Ну, давайте перекурим,— сказал Шлыков, присаживаясь к костру,— а потом будем перетаскивать грузы на Ольховый остров.
Давайте сначала познакомимся,— предложил один из гостей.— Меня зовут Семеном. Это вот,— он указал на своего соседа, — Женька Петров, а тот, что угощает вас московской папиросой, Николай Пичугин.
А тот, четвертый?
Тот ваш старый знакомый,— парашютист улыбнулся, помедлил и сказал: — Телегин.
Валька?! — Шлыков вскочил со своего места и застыл в какой-то неестественной позе. Его лицо, освещенное пламенем костра, побледнело.
Да чего вы волнуетесь, не понимаю, право,— продолжал Семен.— Он же еще в первом десанте Бати был. Столько рассказывал про ваши лесные скитания...
Вот потому-то... — невнятно проговорил Яша Кулинич,— он же «лесной человек»...

Это было понятно только старым десантникам и Шлыкову. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, очевидно принимая какое-то решение. В растерянности начал прикуривать горящую папиросу. Затем обратился к товарищам:

Вот что, ребята: заканчивайте курить и приступайте к переноске груза, а мы с Кулиничем отправимся на поиски, Ты, Михаил,— повернулся он к Горячеву,— останешься за старшего. Гостей проведешь в штаб.— И, поправив на плече автомат, зашагал в темноту.

Часов в девять утра, как обычно, адъютант докладывал мне очередные дела. В то утро ко мне вошел Горячев,

Телегина все еще не нашли? — спросил я.
Такого разве скоро разыщешь, товарищ командир,— ответил Горячев.— Он сутки вокруг лагеря будет крутиться и не найдет,— такой уж человек.
«Лесной»?
Точно.

Шлыков и Кулинич возвратились на базу только на четвертый день к вечеру, вконец измученные, голодные и... одни.

Валентин Телегин вторично пропал без вести и на этот раз при таких необычных обстоятельствах. Прошло две недели. Все мы, даже сильно похудевший Шлыков, почти смирились с мыслью, что Валентин погиб где-нибудь в наших болотах.

И вот однажды ранним солнечным утром, когда я просматривал доставленные мне донесения из периферийных отрядов, в штабную землянку вбежал часовой.

Товарищ командир, что-то случилось! — крикнул он.— Шлыков и Никитин быстро бегут сюда по болоту от поста номер один.
Стрельбы не слышно?
Нет, товарищ командир, кругом все спокойно.

Набросив на плечо ремни планшетки и маузера,

я вышел. У землянок уже стояло отделение охраны в полной боевой готовности. Слышался треск по кустам. Спустя минуту из-за огромного развесистого дуба на полянку выскочил Шлыков. Увидев командира и встревоженных людей, он перешел на крупный шаг, стараясь уравновесить дыхание.

Товарищ командир! Валька Телегин нашелся! — радостно проговорил он, не доходя нескольких метров.
Ну? Живой? Где же он?
Жив-здоров! В Любаньском районе. На пост прибыли люди с официальным донесением. Вот пакет, я его распечатал...

Через трое суток Валентин был у нас в штабе и рассказывал о своих приключениях. С ним на этот

раз случилось действительно совершенно необычное.

* * *

Последние шесть месяцев Валентин Телегин пробыл в подмосковном лагере десантников и совершил более двадцати прыжков с полной нагрузкой на парашюте. Ему понравилось отделяться от самолета головой вниз. Парашютистам знакомо ощущение при таком прыжке: воздушный поток точно хватает за голову и начинает прижимать к фюзеляжу, но небольшой толчок ногами помогает преодолеть это сопротивление, и тело, омываемое сильным ветром, летит к земле, набирая скорость. Затем удар строп и... впереди только упругий толчок о землю ногами.

Вот таким же точно способом думал Валентин приземлиться и на этот раз. Когда последний мешок был вытолкнут из фюзеляжа, он подбежал к открытой двери и, слегка нагнувшись, метнулся головой вперед. Но сзади что-то дернуло за грудную клетку. Ступни ног соскользнули вниз и... Телегин повис в воздухе. Один из членов экипажа, заметив это, подбежал и перерезал ремень винтовки. Парашютист пошел к земле, винтовка осталась на самолете.

Так было потеряно несколько секунд, и этого было достаточно, чтобы самолет прошел триста—четыреста метров, а парашютист опустился в самой гуще таежного лабиринта, в ста пятидесяти метрах от штаба, Парашютист зацепился за крону высокой ольхи. Перерезав стропы, Валентин свалился с трехметровой высоты в густые заросли крапивы. Оставшись только с одним пистолетом, он пошел, разгребая заросли крапивы руками. Ядовитое растение огнем обжигало лицо и руки. Надо было поскорее разыскать костры.

Э-ге-ге!— закричал Телегин во всю силу легких.
У-у-э-эй!— отозвался дикий, душераздирающий крик откуда-то сверху.

Валентин вздрогнул и автоматически сунул руку за пистолетом. Задрав голову, прислушался. В густых ветвях соседних елей что-то шумно затрепыхалось, послышалось хлопанье крыльев.

3-ге-ге! — еще раз крикнул Телегин.
У-эй!.. У-эй!.. — ответило ему с разных сторон.

Откликались филины, но некоторые из них кричали совсем человечьими голосами.

Телегин шел на эти голоса, а они перемещались то в ту, то в другую сторону, и он должен был ежеминутно менять направление. Так он блуждал по зарослям лозняка, тростника и осоки до тех пор, пока голоса, постепенно затихая и удаляясь, совсем не смолкли.

Начинал брезжить рассвет. Валентин выбрался на сухую кочку и, привалившись к стволу огромной кривой рябины, сел отдохнуть. Спину и ноги ломило от усталости. Вспухшие от Крапивных ожогов лицо и руки продолжали гореть. Так, сидя, он уснул коротким тревожным сном, и когда открыл глаза, был уже день. Часов у Него не было. По-осеннему пасмурная погода мешала точно определить время дня.

«Куда итти? Где искать своих людей?» — подумал ой, мысленно ругая себя за то, что не дождался рассвета на месте приземления. Он понимал, что приземлился недалеко от костров и что товарищи, несомненно хорошо знавшие эти заросли, нашли бы его. Теперь им ничего не оставалось, как искать его где - нибудь за десять—пятнадцать километров, которые он мог пройти за ночь в любом направлении.

«Что делать? Куда итти? — продолжал размышлять Телегин, вертя в руках компас.— Возвращаться назад по своим следам? Следы можно обнаружить только местами, где проходил по грязной, топкой почве».

И вдруг он вспомнил: в Москве говорили, что наша база почти вплотную примыкает к Любаньскому партизанскому району с юга. Он встал и двинулся в северном направлении.

Двенадцать суток Телегин бродил по безбрежным зарослям огромного Булева болота и в районе занятого гитлеровцами бывшего совхоза «Сосны». К этому пункту он вышел на крики петухов, но был обстрелян противником, чудом спасшись от организованной за ним погони, и снова блуждал по лесу и болотам, пока не выбрался, наконец, к населенному пункту. Попалось стадо коров. Пастухом оказался подросток. Сначала мальчик увиливал от ответов и больше расспрашивал Телегина, но в конце концов решился и сообщил, что в деревне немцы давно не показывались, но скоро обещали быть.

Измученный, голодный, грязный и оборванный, «лесной человек» подошел к избушке, стоявшей на отшибе, и постучался. Хозяйка его впустила и, пригласив пообедать, стала не спеша собирать на стол. Сынишка хозяйки, повертевшись около гостя, незаметно исчез из хаты.

Ты что же, паренек, один по лесу бродишь? От партизан или от немцев скрываешься? — осторожно спросила хозяйка.

Валентин не спешил с ответом. Продолжая жадно глотать картошку с молоком и ржаным хлебом, он раздумывал: что же — сказать ей правду или обмануть?

Пристально посмотрел на хозяйку. Простая наружность белорусской крестьянки, прямой и открытый взгляд. «Наша!» — решил Телегин и быстро проговорил:

Конечно, мамаша, от немцев скрываюсь, а не от своих.
Ну, ежели от немцев ховаетесь, то это ничего... А то бог знает, теперь ведь у лесе всякие люди бродят, — женщина пристально посмотрела на гостя.

Телегин поблагодарил хозяйку и встал из-за стола.

В это время за окнами замелькали фигуры людей в немецкой форме. Женщина продолжала спокойно стоять у печи, искоса поглядывая на гостя. Валентин бросил на нее враждебный взгляд. На язык навертывалось тяжелое ругательство.

Сволочь!..— прорычал он, доставая гранату и захлебываясь от злости. Хозяйка не ответила.

Дверь с шумом отворилась, и в комнату влетело семь человек с автоматами.

— Руки вверх! — Телегин рванул зубами кольцо предохранителя и, выплюнув его под ноги вбежавшим, поднял зажатую в руке гранату над головой.

Вошедшие растерялись. Некоторые опустили оружие и попятились назад. «Власовцы!» — мелькнуло в голове у Телегина.

Ни с места! Иначе взрываю себя и вас! — крикнул он.

Все замерли. Действительно, стоило только Телегину разжать руку, и граната взорвалась бы тут же в комнате, под ногами всех присутствующих. Один из стоявших у двери поднял кольцо предохранителя и протянул Телегину.

На возьми и поставь на место,— проговорил он спокойно,
Говорите, кто вы?—настойчиво потребовал Телегин, продолжая держать гранату в том же положении, и видно было, как мускулы его вытянутой руки дрогнули, готовые разжаться.
Мы... мы партизанская разведка... А кто ты?
Чем вы это докажете? — не отвечая на вопрос, снова спросил десантник.
Как чем, вот хозяйка подтвердит...
Ну, это не доказательство, Партизанская разведка,— передразнивая, раздраженно повторил Телегин.— Двадцать человек одного в хате берете? Разведчики!
А ты не горячись, если наш, советский...— примиряющим тоном сказал один из одетых в немецкую форму, повидимому старший.— Немцы дня три назад здесь на парашютах власовцев к нам выбросили. Одного мы поймали, двоих батинцы сцапали. Такие сволочи, что голыми руками не возьмешь...

При слове «батинцы» Телегин вздрогнул и чуть не выдал себя, но решил продлить объяснение, чтобы окончательно убедиться, что перед ним свои.

А кто такие батинцы? — спросил он, не опуская гранаты.
Вот видишь, ты и про батинцев не слыхал, а партизанам допрос учиняешь,— ответил старший из партизанской разведки.
Я-то не слыхал?.. Я сам батинец, а кто вы?
Да мы уже сказали, что партизаны...
Этого мало,— не успокаивался Валентин.— Назовите кого-нибудь из командиров отряда Бати.

Ребята переминались с ноги на ногу, переглядывались, нужной фамилии не подвертывалось.

Да хватит тебе, сынок, их мучить-то,— вступила в разговор все время молчавшая хозяйка.— Два человека из батинцев дней десять назад здесь были и ночевали у меня. Одного-то, что повыше ростом, Сашкой зовут, будто адьютантом при Бате состоит. Какого-то парашютиста Вальку разыскивали.

Валентин готов был броситься на шею этой прекрасной, как ему теперь показалось, женщине и расцеловать ее.

Так ты, мамаша, этих людей знаешь? Они действительно партизаны? — спросил Телегин, указывая на людей у порога.
Ну, а как же, милый, не знать-то? Чай, сама за ними Ваську посылала, когда тебя обедать-то усаживала.

Один из партизан подал кольцо со шпилькой. Валентин, не разжимая руки, осторожно вставил чеку на место и зубами разогнул усики.

Ну, значит, к своим попал! — облегченно и радостно вздохнул он.— Я и есть тот Валька, которого адъютант Сашка Шлыков разыскивал.
Во, во, Шлыков, фамилия адьютанта Бати и есть,— подтвердила хозяйка.— Шлыков. Значит, это они тебя разыскивали? Вон ты какой, оказывается?! Так они, бедные, все обошли, с ног сбились... — проговорила обрадованная таким исходом женщина, подходя и рассматривая с ног до головы Телегина.
А ты, мамаша, извини меня. Я тебя, кажется, оскорбил малость, — обратился Валентин к хозяйке.
Да за что же, сынок, извинять-то? Если ты подумал, что я немцев позвала... Так как же не оскорблять после этого?!

Валентин обнял женщину и крепко поцеловал, как мать родную.

Blog

Г. линьков война в тылу врага

Содержание