Г. линьков война в тылу врага

Вид материала

Документы

Содержание 6. Случай на Суле

Подобный материал:

• Муниципальное бюджетное учреждение культуры города Новосибирска, 121.49kb.
• С. П. Алексеев; худож. Н. Андреев. М. Дрофа, 2003. 80 с ил. (Честь и отвага), 975.6kb.
• Неделя искусств великая Отечественная война в искусстве, 60.32kb.
• Конкурс школьных музеев и поисковых отрядов «Доблесть. Мужество. Героизм», 49.02kb.
• Первая. Основы общевойскового боя в тылу противника, 2149.96kb.
• 65 –й годовщины Победы в Великой Отечественной войне, 44.34kb.
• Материал к единому дню информирования, 163.21kb.
• Н. И. Алещенкова (Алещенков А., гр. 11 Одсп), 1318.38kb.
• -, 424.26kb.
• Каракалпакский государственный университет имени бердаха, 748.08kb.

^ 6. Случай на Суле


Двое суток мы шли по лесам Налибокской пущи, отмахиваясь от преследовавших нас бесчисленных стай мошкары и комаров ветками березы. Это была живописная дикая природа тайги, почти не тронутой человеком. Местность была сухая и слегка холми­стая. Огромные деревья жили здесь до конца своих дней и умирали естественной смертью, если не стано­вились жертвой урагана или грозы. Наблюдая эти места, прекрасные для базирования крупного парти­занского соединения, я был доволен тем, что по раз­работанному нами плану сюда должен перебазиро­ваться Щербина с частью своих людей, Наши наметки оказались правильными.

Новички, принявшие на свои плечи часть нашего груза, позволили отряду итти быстрее. Только одна пятерка, в которой находился Седельников, все время тащилась в хвосте и замедляла движение остальных.

Мне было жаль терять Седельникова. Инженер- механик по образованию, он мог быть очень полезен в диверсионных операциях на железных дорогах. На привалах я присматривался к нему. Культурный, ис­ключительно живой, но всегда выдержанный, с разме­ренными движениями, он умел располагать к себе людей. Из него получился бы неплохой командир, Я знал, что он был призван в армию в июле 1941 го­да, участвовал в нескольких крупных сражениях в качестве рядового бойца-автоматчика.

Пропустив мимо себя отряд, я подошел к Седельникову, чтобы поговорить с ним откровенно.

— Ну, инженер, как шагается? — спросил я его.

Стараюсь не отставать, товарищ командир,— ответил он бодро и невольно поморщился, ступая на больную ногу.

А что у вас с ногой? Открылась рана?

• Нет, другое.
  
• Что же?
  
• Это длинная история, товарищ командир,
  
• А вы расскажите. За разговором-то легче будет итти.
  
• Вы помните ожесточенные бои в районе Витеб­ска в сорок первом году? — спросил Седельников.
  

Я утвердительно кивнул головой, и он продолжал:

• Вот там я попал в плен. Горсточка автоматчи­ков, оказавшихся в окружении, отбивалась от целого батальона гитлеровцев и от их танков. Большинство погибло, часть наших, в их числе и я, оказались за колючей проволокой. В лагере военнопленных наша группа автоматчиков слилась с пленными с других участков фронта. Много там было и подозрительных лиц, явно подосланных гестапо. Они заводили разговор с наиболее простодушными бойцами на всевозможные темы семейной и боевой жизни. Устанавливали авто­биографию простаков, а затем уже как близкие зна­комые выкачивали от них все, что им известно о сво­их частях и товарищах по оружию. Так незаметно они выявляли командно-политический состав, коммунистов и комсомольцев среди пленных. Что делали гитлеров­цы с такими людьми, вы сами знаете. Я понял, что не сегодня-завтра гестаповцы от кого-нибудь все рав­но узнают, что я комсомолец и кандидат партии, и меня ждет мучительная смерть. Я решил немедленно бежать. Ну вот. Когда нас погрузили в товарные ва­гоны, забили наглухо и повезли на запад, ночью я проломал стенку, подгнившие доски плохо держались на гвоздях,— и выбросился из теплушки на ходу поез­да. При падении обо что-то сильно ударился и сломал левую ногу. Не помню, как и добрался до одного до­мика в лесу, в нескольких километрах от линии же­лезной дороги. Хозяева-поляки оказались очень хоро­шими людьми. Выдавали меня за дальнего родствен­ника, лечили. Лежал я у них с ногою в лубках неде­ли две, стал понемногу ходить. Да вот рано, видать, с постели поднялся. Хотелось поскорее пробиться к своим. Отстаю немного...
  

А вы знаете, что мои командиры имеют приказ

живыми отстающих не оставлять? — спросил я прямо и взглянул в лицо своему собеседнику.

• Нет, не знаю,— ответил сконфузившийся Се­дельников,
  
• Теперь вижу: не знаете. А мне каждую ночь до­кладывают, что вы отстаете и движение отряда из-за вас задерживается.
  
• Это верно, я немного задерживаю движение отряда...
  
• Так как же нам быть? Ведь худо будет, если вы не сможете преодолеть весь намеченный путь. Мо­жет быть, попытаться найти в деревне надежного че­ловека и оставить вас у него на время?
  
• Что вы, что вы, товарищ командир?! — взмо­лился Седельников.— Нет, лучше смерть, чем очутить­ся опять в лапах оккупантов. Я постараюсь переси­лить все боли, но отставать больше не стану. Даю вам слово!
  

Мне хотелось верить Седельникову. Этот уроженец далекого Туруханского края, потомок политического ссыльного, видимо, был вынослив и способен на лю­бой подвиг.

На третьи сутки нашего пути через Налибокскую пущу мы узнали от местных жителей, что в южной части лесов находится база крупного партизанского отряда капитана Цыганкова. Этот отряд назывался бригадой имени Сталина, был хорошо вооружен и про­водил активные операции против гитлеровцев.

Прежде не раз доводилось нам слышать:

«Куда теперь? Ноябрь... В лесу ни крова, ни про­дуктов. Впереди крещенские морозы...

В Сосновку снова сделали наскок... Людей имают, под замком в нетопленых вагонах везут в Германию на работы... Нескольких расстреляли здесь... А куда податься? На дворе январь!..»

В феврале—марте слышалось уже иное:

«В Рудне каратели споймали одного Пахома хромыша... Все парни, мужики, девчата поутекали в лес и поховались...»

Осенью это говорилось шепотом, зимой вполголо­са, по мере приближения весны — полнозвучно, а ког­да стаял снег, люди об этом стали говорить, открыто восторгаясь.

«...Хороший партизанский отряд у леса—это хозяин над деревней...— говорил нам пожилой крестьянин.— Нас реже навещают оккупанты, всякая нечисть пря­чется в кусты, дышать становится вольготнее».

Население белорусских сел и деревень в сорок вто­ром году не было таким беззащитным, как с первых дней прихода оккупантов. Кому опасность угрожала, выходили в лес под защиту партизан, многие начи­нали борьбу с оружием в руках.

Население Налибокской пущи понимало это и го­ворило с достоинством о своей Сталинской бригаде.

У нас не было времени да и особой необходимо­сти устанавливать связь с этой бригадой. Кроме то­го, это могло навести на наш след карателей. Если здесь были активно действующие партизаны, то где- нибудь поблизости должны были быть и карательные отряды, стремившиеся ограничить действия партизан, локализовать их, не выпускать из района базирова­ния. Это мы знали хорошо по собственному опыту. А при выходе из Налибокской пущи нам предстояло пройти примерно около тридцати километров безлес­ного пространства, за которым снова начинались большие Столпецкие леса.

Темного времени в течение суток было не больше пяти часов, поэтому переход этот мы должны были совершить с большим напряжением Было решено выйти из леса засветло. Но тут у нас снова возникло осложнение. Посланная в деревню за продуктами пя­терка бойцов, во главе с воентехником Сивухой, при­ставшим к нам в числе тройки в районе нашей старой границы, задержалась и явилась с опозданием на со­рок минут.

Я объявил перед строем строгий выговор с преду­преждением недисциплинированному воентехнику Си­вухе, возглавлявшему эту группу. Однако факт со­вершился. Оставаться на дневку вблизи населенного пункта, после того как наши люди показались в де­ревне, было весьма рискованно.

Мы выходили с большим опозданием. Но если бы даже мы вышли вовремя, нам пришлось бы итти очень быстро, чтобы за ночь успеть переправиться через реку Сулу и на рассвете укрыться в лесу. Теперь же мы, построившись, по обыкновению, цепочкой, едва не бежали, Я шел впереди. Брынский—замыкающим. Ночь была светлая, поле серело в легком сумраке. То­пот многих ног гулко раздавался на шоссе. Нервы у всех были напряжены до крайности прислушиваясь к дыханию бегущих, я подумал о том, что надо бы дать им передохнуть и перекурить, но поле было ров­ное, ни кустика, ни канавки. Слева затемнела неболь­шая лощинка. Я скомандовал по цепочке, и люди ускорили бег. Сворачивая за мной в лощинку, они с бегу падали на землю и принимались жадно курить, уткнувшись лицом в землю и пряча в ладонях огонь­ки цыгарок.

Пока бойцы отдыхали, я с ординарцем поднялся на небольшую высотку и оглядел местность, На во­стоке чуть брезжило, в воздухе поднялось легкое вея­ние, предвещая скорый рассвет. Впереди виднелась небольшая полоска кустарника, за ней лентой вилась Сула, а на том берегу темнели леса Мы были почти у цели. Я вернулся к отряду и негромко скомандовал подъем.

Не успели мы отойти от лощинки и полкилометра, как за нашей спиной раздалось несколько винтовоч­ных выстрелов. Нам не оставалось ничего другого, как ускорить шаги. Я повел людей кустарниками ря­дом с шоссейной дорогой. Влево от нас на обрыве к рекемелькнул небольшой костер Я решил было обой­ти его слева. Но от костра снова захлопали винто­вочные выстрелы, и трассирующие пули протянули цветные ленты в предрассветном сумраке. Стреляли не по нас, а только в ту сторону, куда мы двига­лись.

Большой деревянный дом, построенный фасадом к дороге, остался у нас справа, Мы прошли едва ли не вплотную у задней его стены, и я сильно опасался, wo оттуда нас обстреляют, но и тут все обошлось. Как мы узнали потом, этот дом до отказа был запол­нен карателями, но они после первых предупреди­тельных выстрелов, должно быть, еще не успели под­готовиться к бою.

Мы пересекли кустарник, впереди снова оказался костер. У меня были считанные секунды, чтобы при­нять решение. Сзади на высотке — гитлеровцы, слева — засада, впереди — река, отходить некуда, и я тихо, без выстрелов, повел бойцов к реке. Неизвестные лю­ди у костра забегали, засуетились. Их было немного, и, видя, как мы один за другим молча выныривали из мрака, они растерялись, не решаясь открыть огонь: видимо, опасались нарваться на многочисленного про­тивника. Однако едва замыкающий миновал костер, как вслед нам застучали винтовки и автоматы. Я скомандовал: «За мной!», свернул вдоль берега и повел людей под прикрытием перелеска. Огонь врага был неприцельным, и пули шли вслепую, никого из нас не задевая. Внезапно я услышал нервный выкрик: «За мной!», топот ног, шлепанье и плеск воды у се­бя за спиной. Я оглянулся и... о ужас! За мной сле­довало только два отделения — Александра Шлыко­ва и лейтенанта Перевышко. Остальные бойцы бес­порядочно прыгали в воду и барахтались в ней, осыпаемые градом пуль. Заря уже полыхала в пол­неба.

Это был не отход, а бегство. Может, и я, если бы не было свиста пуль, проявил больше командирской распорядительности — выбежал бы вперед и остано­вил людей, поддавшихся панике, В бою, под огнем, мысль работает с неимоверной быстротой. Там часто не бывает времени для обдумывания принимаемых решений. Но эти условия одинаковы для той и дру­гой стороны. При одинаковом соотношении сил выиг­рывает тот, у кого крепче нервы, у кого четче мысль.

Я выругался сквозь зубы, но изменить ничего не мог.

Достигнув противоположного берега, люди бежали прямо под кинжальным огнем противника к лесу. Я повел свою группу выше по реке, нашел переправу из жердочек и, перебравшись на другой берег, послал бойца в лесок, куда убежали наши бойцы, чтобы найти и вывести их нам вслед, вверх по Суле. Оглядывая местность и прикидывая, куда укрыться, я заметил какое-то движение в кустах: там оказались люди, во­семнадцать наших бойцов, и среди них шестерка фу­ражиров, благодаря которой мы потеряли решающие сорок минут времени. Я приказал им следовать за нами.

Обойдя деревушку, приютившуюся на берегу, мы углубились в лес. Со мной теперь находилось не боль­ше половины бойцов отряда. Мы прошли вверх по Су­ле около трех-четырех километров, Река дальше раз­делялась на три рукава. Уходить отсюда было нельзя, потому что люди, в случае их обнаружения, дойдя до этого разветвления, не знали бы, по какому прито­ку им следовать. Было уже совсем светло. Справа и слева в деревнях раздавались отдельные выстрелы. Это встревоженные стрельбой полицейские давали о себе знать, опасаясь прихода партизан в их деревни. Пришлось замаскироваться с оставшимися людьми в редком кустарнике и ждать вечера.

Я чувствовал себя отвратительно. Мы прошли бо­лее трехсот километров, ускользая от встречи и сты­чек с противником, охраняя драгоценные боевые сред­ства, уложенные в наших рюкзаках. И вот, достаточ­но было какому-то паникеру крикнуть: «За мной!» и прыгнуть в воду, чтобы погубить людей, с таким тру­дом отобранных и обученных, потерять взрывчатку, драгоценное питание к рациям,— все!

Бойцы сгрудились поодаль, никто ко мне не под­ходил.

Вероятно, я был в этот момент страшен в охватив­шей меня ярости от так неожиданно прихлынувшего несчастья. Положение наше становилось исключитель­но тяжелым. И здесь, на грани отчаяния, я вспомнил Островского «Как закалялась сталь» и подумал, что и сегодня эта сталь испытывается на стойкость. Уме­реть никогда не поздно, пока мы дышим — надо бо­роться.

Нас могли заметить полицаи и привести карате­лей, а наши автоматы были замочены, в воде переку­паны боеприпасы. Чем нам было обороняться?

Вдруг неподалеку от себя я увидел Анатолия Седельникова. Он сидел на полусгнившем стволе когда- то сваленного бурей дерева и, сняв сапоги, растирал больную йогу. «И панике не поддался, и не отстал,— подумал я о нем с чувством командирской призна­тельности,— вот что значит фронтовая закалка».

Гитлеровцы до вечера не пришли.

Медленно спускались сумерки июньской ночи. На­до было кого-то посылать на поиски отставших. «Но кого же?—думал я.—Шлыкова? Нельзя, погорячит­ся, жизнь поставит на карту... Нет, чего тут ду­мать!» — решил я и подозвал к себе главного винов­ника всего происшедшего — воентехника Сивуху. Я приказал ему взять двух бойцов, спуститься вниз по течению реки и принять все меры к розыску людей. Воентехник, конечно, понимал, чем могло кончиться невыполнение этого приказания. Предупреждать его об этом не стоило.

Люди исчезли в наступавшей темноте. Я прива­лился к дереву и полулежа, не шевелясь, подавлен­ный думами о потерянных людях, слышал смутно, как во сне, хлопки отдельных выстрелов.

Прошло часа два. Голоса людей вернули меня к действительности. Перепачканные, осунувшиеся, мок­рые, бойцы один за другим выходили на полянку. Вс или почти все! Это была необыкновенная удача.

Я приказал людям построиться и молча повел их в глубь леса, подальше от этих опасных мест. По сторонам то тут, то там постреливали каратели, Мне не хотелось ни с кем говорить о случившемся, но, мысленно перебирая знакомые лица бойцов, я мучи­тельно старался вспомнить, кого же именно среди них нехватало. И не мог.

К утру мы вошли в северную часть Столпецких лесов. Густые заросли молодого ельника, отсутствие населенных пунктов вокруг и даже следов людей—все располагало к спокойному отдыху. Здесь, на зарос­шей лесной поляне, я остановил свой изнуренный дол­гим переходом отряд, Люди построились по отделе­ниям — подавленные и пристыженные. Я предложил Брынскому доложить о случившемся.

• Потери?
  
• Утонул Гинзбург с вещевым мешком и всем грузом. Как прыгнул в воду, так и пошел ко дну, как топор.
  

Гинзбург был из восьмерки Седельникова — инже­нер-строитель по профессии. Высокий, стройный, с рыжими усами. Я возлагал на него большие надежды. Жаль.

• 
  
• Кажется, все,— заявил Брынский.
  
• Но лица некоторых бойцов говорили, что чего-то еще нехватает, о чем Антон Петрович не докла­дывал.
  
• Ну так что же еще потеряно? Кто знает?
  

Ко мне подошел Шлыков и еле слышным голо­сом сообщил, что потеряли еще гитару Саши Вол­кова.

Я объявил строгий выговор перед строем замыка­ющему; бывшего у меня в это время адъютантом то­варища А. перевел в бойцы. Своим адъютантом на­значил Александра Шлыкова.

Мы тщательно проверяли батареи питания. Если в них оказывался хотя бы ничтожный процент годно­сти, сушили их на солнце, бережно укладывали. Но много, десятки килограммов этого драгоценного гру­за, который с таким трудом, опасностями, жертвами получали, несли, хранили, мы должны были выбро­сить как бесполезный хлам. Нашу последнюю рацию радисты разобрали и также сушили, и все мы с вол­нением ждали, проявит ли она какие-либо признаки жизни. Потерять последнюю рацию значило остать­ся без связи с Москвой. Тогда придется вернуться к Щербине и просить из Москвы новую радию. Через сутки легкое жужжание возвестило нам, что радио­передатчик будет работать. Можно было двигаться дальше. Но я решил попробовать послать людей на поиски утонувшей в реке рации и обратился к бой­цам с вопросом, кто согласен ночью вернуться для этого на переправу. Руки подняли почти все. Я ото­брал девять бойцов. Командиром назначил Анатолия Цыганова.

Группа вышла часов в десять, а через два часа мы услышали сильную ружейно-пулеметную стрельбу.

Стрельба доносилась оттуда, куда ушли мои бой­цы и я уже мысленно стал упрекать себя за то, что послал их.

К рассвету бойцы вернулись. Цыганов доложил, что группа наткнулась на засаду, устроенную кара­телями на месте нашей дневки в редком сосновом ку­старнике. Все дальнейшие попытки группы пробрать­ся к месту переправы не увенчались успехом.

Район был наводнен карателями.

Теперь, наученные горьким опытом, почти лишен­ные радиосвязи, мы стали вдвойне осторожными и уже не рисковали выходить на открытые места иначе, как глубокой ночью.

Однажды, когда нам предстояло пересечь неболь­шое безлесное пространство и перейти на другую сто­рону железной дороги, мы целый день, до наступле­ния сумерек, лежали на опушке леса, едва смея под­нять голову. Немецкие поезда во время движения не издавали такого грохота, как наши. Более легкие па­ровозики таскали меньшие составы, но зато на зна­чительно большей скорости. Как аккуратные, краси­вые игрушки, поезда бесшумно выныривали из синей дымки сумерек и бесшумно исчезали. В ту и в дру­гую сторону за час пробегало десять—двенадцать со­ставов. Тогда мы еще не знали, что в этих местах оккупанты чувствовали себя в полной безопасности и даже не трудились выставлять охрану; до нас на этом участке произошло всего лишь два крушения.

Нетрудно представить себе, какое чувство испыты­вали мы, наблюдая, как мчатся мимо нас фашистские варвары. Дубов, лежа возле меня, буквально скреже­тал зубами.

— Ведь это же наша земля и наша железная до­рога. Почему здесь хозяйничают фашисты?... Перед войной у нас взрывами вспарывали горные хребты и обнажали породы железной руды для ее разработки... Вот бы заложить и сюда такое количество взрывчат­ки, да так рвануть, чтобы содрогнулась земля под Берлином!.. Вы только подумайте: наша земля, наша дорога, и враг использует ее для войны с нами... Я прошу отпустить меня на линию, душу отвести. Иначе... я не знаю, что со мной будет...

Месяца через два после того, как мы обосновались в новом районе, Дубов начал проситься на операцию в район Слонима. Наши подрывники во главе с Брынским каждую ночь переворачивали поезда на линии Брест—Барановичи. Гитлеровцы вынуждены были пе­реключить поезда с живой силой и наиболее ценной техникой на магистраль Волковыск—Слоним—Бара­новичи. Нужно было нанести удар и по этой магист­рали. И удар был нанесен. За три ночи подрыв­ная группа Дубова из подразделения «отцов» пусти­ла под откос два состава с живой силой и один с са­молетами. Около двухсот пятидесяти человек убитых и раненых, тринадцать разбитых платформ с само­летами — таков был результат этой вылазки комис­сара.

Рыжик знал, что этими данными ему придется опе­рировать в своих беседах у костра, и поэтому он за­ручился неопровержимыми доказательствами, вплоть до собственноручного письменного показания одного из железнодорожников. Когда наши бойцы возвраща­лись с задания, Иван Трофимович требовал от них точного доклада о результатах крушения.

Рейд наших «отцов» происходил в конце августа. В это время во многих имениях, восстановленных ок­купантами, был подготовлен хлеб для обмолота. Ду­бов попутно занялся и этим.

В нескольких местах вспыхнули скирды немолоченного хлеба и были уничтожены огнем.

Злости у людей было много. На подрыв полотна просились все, как один.

Но надо было терпеть и ждать, запоминать эти места и после выслать на них подрывников. Следую­щей ночью, после перехода магистрали Барановичи— Минск, пришли Никитин, Горячев и Перевышко. Они заложили в мину пять килограммов тола. Это была почти двойная порция. Состав, мчавшийся на восток на предельной скорости с танками, свалился иод от­кос. На насыпи не осталось ни вагонов, ни паровоза. А позже наши люди пришли на эту дорогу и начали действовать систематически. Движение фашистских поездов через несколько месяцев сократилось здесь ровно в четыре раза.

В тылу врага, даже при наличии регулярной ра­диосвязи с центром, трудно решать все вопросы через Москву. Часто просто не было времени согласовать то или иное мероприятие. Надо было немедленно прини­мать решение и действовать. И мы действовали, дви­жимые во всех своих делах и поступках чувством от­ветственности перед партией Ленина—Сталина, пе­ред родиной.

Слушаешь бывало подрывников о выполнении ими задания и думаешь, что вряд ли и сам сделал бы больше. Поблагодаришь их и все же посоветуешь по­думать: нельзя ли в другой раз сделать лучше. Они подумают, и смотришь — следующая операция прове­дена еще более удачно.

Люди приобретали опыт, становились с каждым днем смелее, сильнее, инициативнее. Такие, как Ду­бов, Рыжик, дед Пахом, учили молодежь житейской мудрости, воспитывали их замечать «мелочи», от ко­торых зависел успех больших дел, и сами, не кичась, учились иногда у молодежи.

Все мы стремились сделать сегодня лучше и боль­ше, чем вчера, завтра — быстрей и эффективней, чем сегодня.

Возможно, в этом стремлении мы иногда были же­стоки к себе и к другим. Но мы руководствовались одним желанием — с честью выполнить свой долг перед народом, перед партией.