Geum.ru

Лорен Вайсбергер Дьявол носит «Прада»

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   22   23   24   25   26   27   28   29   ...   35

— Чувак, нет проблем. Вот только душ приму и как следует попрощаюсь с моей маленькой Лили, что мне еще здесь делать!

Он спустил ноги с кровати и потянулся к полотенцу Лили. Алекс придвинулся, мягко взял полотенце у него из рук и заглянул парню в глаза.

— Нет. Думаю, тебе надо уйти сейчас. Прямо сейчас.

И тут я увидела нового Алекса, каким я его еще не знала, хоть мы и общались уже три года: он встал лицом к лицу с Чокнутым Панком и вытянулся во весь рост, недвусмысленно демонстрируя, что сила на его стороне.

— Чувак, чего ты кипятишься? Считай, что меня нет, — заныл панк, осознав, что для того, чтобы заглянуть в лицо Алексу, ему приходится вытягивать шею, — щас оденусь да пойду.

Он подобрал с пола свои джинсы, а футболка обнаружилась под до сих пор ничем не прикрытым телом Лили. Когда он потянул к себе футболку, Лили шевельнулась и открыла глаза.

— Укрой ее! — резко скомандовал Алекс, явно входя в роль наводящего ужас телохранителя. И Чокнутый Панк послушно натянул на Лили одеяло, так что виднелись лишь ее черные кудряшки.

— Что такое? — прохрипела Лили, делая усилие, чтобы снова не заснуть. Ее глаза остановились на мне — я стояла в дверном проеме, содрогаясь от негодования, потом на Алексе — он продолжал принимать воинственные позы — и, наконец, на Чокнутом Панке — этот старался поскорее зашнуровать свои яркие, синие с желтым, кроссовки и убраться отсюда к чертям» пока ему не намылили шею. Поздно. Она уже увидела его. — А это еще кто такой? — вопросила Лили, пытаясь подняться я даже не осознавая, что с нее слетело одеяло. Мы с Алексом инстинктивно отвернулись, пока она его поднимала, но Чокнутый Панк гадко ухмыльнулся и похотливо оглядел ее грудь.

— Ты что, малышка, не знаешь, кто я? — спросил он, и его сильный австралийский акцент с каждой секундой казался мне все более отвратительным. — А ночью знала.

Он направился к ней, явно намереваясь присесть на кровать, но Алекс схватил его за руку и потащил из комнаты.

— Вон. Сейчас же. Или я спущу тебя с лестницы, — командовал он сурово и жестко, гордясь собственной мужественностью.

Чокнутый Панк выдернул руку и закудахтал:

— Да ладно, я уж ушел. Лили, звякни мне как-нибудь, ты в постели что надо. •— И он вышел в гостиную. За ним по пятам следовал Алекс. — Парень, да она сама ко мне прилипла, — успела услышать я прежде, чем захлопнулась входная дверь. Но Лили, похоже, ничего не слышала. Она натянула футболку и спустила ноги с кровати.

— Лили, что это за хмырь? Я таких придурков и не видела, да еще такой омерзительный.

Она медленно покачала головой, явно силясь вспомнить, когда же с ним познакомилась.

— Омерзительный. Да, ты права, понять не могу, как это случилось. Помню, ты ушла, а я болтала с таким милым парнишкой в костюме — мы пили калифорнийское вино, но почему-то маленькими рюмками, — а потом, потом…

— Лили, ты подумай, как ты должна была набраться, чтобы переспать с таким уродом, да еще привести его к нам в квартиру! — Я думала, что говорю очевидные вещи, но ее глаза удивленно расширились,

— Думаешь, я с ним переспала? — спросила она, отказываясь признавать очевидное.

Я вспомнила слова Алекса, сказанные несколько месяцев назад: Лили действительно пила слишком много, все признаки были налицо. Она то и дело пропускала занятия, побывала в «обезьяннике», а вот теперь привела домой такое страшилище, каких я в жизни не видела, Я вспомнила и то, как некий профессор оставил у нас на автоответчике сообщение, где говорилось, что, хотя контрольная работа Лили была великолепна, она пропустила слишком много занятий и слишком затянула со сдачей, чтобы ей поставили заслуженный высший балл. Я решила осторожно прощупать почву.

— Лили, милая» думаю, проблема ведь не в парне. Все дело в алкоголе.

Она принялась расчесывать волосы, и до меня наконец дошло, что было уже шесть вечера, а она только-только выбралась из постели. Лили не спорила, и я продолжала.

— Ты же знаешь, я не против выпивки, — мне хотелось поговорить с ней спокойно, — правда, я и сама не прочь выпить. Просто, может, в последнее время ты немножко выпустила это дело из-под контроля, понимаешь? Как твои занятия?

Она открыла рот, намереваясь что-то ответить, но в дверях появился Алекс и подал мне блеющий сотовый телефон.

— Это она, — сказал он и снова вышел.

Дьявол! У этой женщины просто талант на то, чтобы портить мне жизнь.

— Извини, — сказала я, глядя, как экранчик снова и снова высвечивает «МП-МОБ», — чтобы отчитать меня, ей хватает пары секунд, так что не забудь свою мысль.

Лили опустила щетку и смотрела, как я отвечаю.

— Офис… — снова допустила я свою вечную оговорку, — это Андреа, — поправилась я, готовясь к обороне.

— Ан-дре-а, вы знаете, что должны быть на месте в половине седьмого, не так ли? — без всякого перехода пролаяла она.

— Да, но вы же сказали, в семь часов. Мне еще нужно…

— Я сказала, в половине седьмого. И еще раз повторяю: в по-ло-ви-не седь-мо-го. Вам ясно?

Щелк. Конец связи. Я взглянула на часы: 6.05. Это уже интересно.

— Она хочет, чтоб я приехала через двадцать пять минут, — объявила я громко, ни к кому в частности не обращаясь.

На лице у Лили выразилось облегчение.

— Ну так давай соберем тебя.

— Ас тобой мы не закончили. Что ты хотела сказать? — Это был нужный разговор, но нам обеим было понятно, что контакт уже прервался. Времени не было даже на душ, оставалось пятнадцать минут, чтобы одеться, а потом забраться в машину.

— Правда, Энди, тебе надо идти. Давай собирайся, потом поговорим.

И снова у меня не было другого выбора, кроме как в спешке, с колотящимся сердцем залезть в свое узкое платье, пройтись щеткой по волосам и попытаться совместить имена гостей с их фотографиями, которые Эмили так кстати распечатала заранее. Лили следила за разворачивающимся действом с легким весельем, но я знала, что она переживает из-за этого случая с Чокнутым Панком, и мне было плохо оттого, что я не могу поговорить с ней об этом прямо сейчас. Алекс говорил по телефону со своим братишкой — убеждал его, что тот и вправду слишком мал, чтоб ходить в кино на вечерние сеансы, и что их мама не проявляет никакой особенной жестокости, запрещая ему это делать.

Я поцеловала его в щеку, и он присвистнул; сказал, что поужинает с приятелями, но будет ждать моего звонка, если вдруг я захочу с ним встретиться. Ковыляя на высоченных каблуках, я побежала назад в спальню; Лили держала в руках что-то очень красивое из черного шелка. Я вопросительно посмотрела на нее.

— Платье для большого выхода, — пропела она и встряхнула платье как простыню, — пусть моя Энди ни в чем не уступает этим нуворишам из Каролины, которым будет сегодня прислуживать как простая официантка. Моя бабушка когда-то купила мне это на свадьбу Эрика. Не уверена, красивое оно или не очень, но оно вполне вечернее, и написано, что это Шанель, так что должно подойти. Я обняла ее.

— Пообещай мне, что, если Миранда прикончит меня за какую-нибудь оплошность, ты сожжешь это платье, а меня похоронишь в спортивном костюме. Пообещай мне!

— Ты классно выглядишь, Энди, правда. Никогда бы не подумала, что увижу тебя в вечернем платье от Оскара де ла Ренты и что ты пойдешь на банкет Миранды Пристли, но ты… вполне соответствуешь. А теперь иди.

Она подала мне бряцающую цепочкой слишком блестящую сумочку от «Юдит Либер» и встала у двери.

— Повеселись там как следует!

Машина уже подъехала, и Джон, который сегодня смотрелся особенно дико, присвистнул, когда водитель открыл мне дверцу.

•— Дай им там как следует, красавица, — крикнул он мне вслед, усиленно подмигивая, — похоже, допоздна не увидимся!

Он понятия не имел, куда я еду, но уже и то утешало, что он не сомневался, что я вообще вернусь. Может, все не так страшно, думала я, усаживаясь на мягкое заднее сиденье лимузина. Но тут мне пришлось приподнять платье, ноги коснулись ледяной кожаной обивки, и по всему телу прошла дрожь. Нет, скорей уж все будет так паршиво, как ожидалось с самого начала.

Водитель выскочил из машины и побежал открывать мне дверь, но я вышла раньше, чем он успел это сделать. Я уже однажды бывала в Метрополитен-музее — с мамой и Джил мы тогда смотались на денек в Нью-Йорк «посмотреть достопримечательности». Не помню, что за экспонаты мы тогда видели, помню только бесконечную белую лестницу при входе, чувство, что на нее придется взбираться вечно, и то, как болели мои ноги в новых туфлях, когда мы все-таки добрались до верха.

Лестница была там же, где я видела ее в воспоминаниях, но в сумерках выглядела по-другому. Я привыкла к унылым и коротким зимним дням, и мне было странно, что уже половина седьмого, а небо только-только начинало темнеть. Этим вечером лестница выглядела по-королевски — нечасто такое увидишь. Она была красивее лестницы на площади Испании в Риме, красивее той, что ведет ко входу в библиотеку Колумбийского университета, красивее даже дух захватывающего подъема к Капитолию. Только взобравшись на десятую ступеньку этого белого великолепия, я поняла, сколько огорчений могут доставить такие вот шедевры, В чьем воспаленном воображении могла родиться мысль заставить женщину в узком платье до пола и в туфлях на шпильках карабкаться на эту Голгофу? Поскольку я не могла как следует возненавидеть архитектора — или даже тех, кто поручил ему эту работу, — я переложила всю тяжесть их ответственности на Миранду, которая в последнее время выступала в роли явной либо неявной виновницы всех моих несчастий.

До верха было, похоже, не меньше мили, и я мысленно унеслась в те далекие дни, когда у меня еще было время ходить в спортзал и крутить педали велотренажера. Инструкторша, смахивавшая на активистку гитлерюгенда, сидела на собственном миниатюрном велосипеде и выкрикивала команды отлично поставленным армейским стаккато: «Крутите, крутите, дышите, дышите! Ну же, возьмите эту высоту! Вы уже почти на вершине, не сбавляйте темпа! Сражайтесь не на жизнь, а на смерть!» Я закрыла глаза и представила, что бешено кручу педали, наезжаю на инструкторшу, но двигаюсь все-таки вверх, все время вверх. Ох, только бы не эта дикая боль во всей ступне — от мизинца до пятки. Еще десять ступенек, всего-то десять, Господи, неужели ноги у меня мокрые от крови? Неужели я так и явлюсь перед Мирандой — в потном платье от Оскара де ла Ренты и с окровавленными ногами? Пожалуйста, ведь я уже почти добралась, и вот я, — добралась! Конец. Вот так, наверное, чувствует себя спортсмен-легкоатлет, впервые становясь чемпионом мира. Я с наслаждением перевела дух, запретила себе даже думать о победной сигарете и поправила свой непритязательный макияж. Время быть леди.

Охранник открыл передо мной дверь, слегка поклонился и улыбнулся. Может, он подумал, что я одна из приглашенных?

— Добрый вечер, мисс. Вы, вероятно, Андреа. Илана попросила вас присесть вон там, она сейчас подойдет. — Он отвернулся и негромко произнес что-то в закрепленный на рукаве микрофон, а услышав ответ, закивал: — Да, вон там, мисс Она сейчас будет.

Я оглядела огромный холл, но прихорашиваться и рассиживаться мне не хотелось. Да и когда еще у меня будет шанс побывать в Метрополитен-музее вот так — совершенно одной. Кассы были пусты, в залах темно, от чувства причастности к мировой истории и культуре захватывало дух, а от тишины шумело в ушах.

Пятнадцать минут я бродила по залам, старясь не уходить слишком далеко от бдительного агента охраны; заурядной наружности девушка в длинном темно-синем платье пересекла фойе и направилась ко мне. Меня поразило, что девушка на такой работе (организатор немузейных публичных мероприятий) может одеваться так скромно, и я почувствовала себя не в своей тарелке — словно провинциалка, вырядившаяся для светской тусовки в большом городе. И как это ни смешно и ни грустно, именно ею я и была. Илане же, напротив, и в голову не приходило сменить рабочую одежду на что-нибудь более эффектное, и, как я узнала позже, она этого никогда не делала.

«Да зачем? — смеялась она. — Ведь люди приходят сюда не на меня смотреть». Ее чистые русые волосы были уложены аккуратно, но без всяких изысков, а коричневые туфли-лодочки уже давно вышли из моды. Но голубые глаза Иланы так и светились добротой, и я сразу поняла, что она мне понравится.

— Вы, наверное, Илана, — сказала я, чувствуя, что в данной ситуации я в некотором роде старшая и должна взять инициативу в свои руки, — а меня зовут Андреа. Я секретарь Миранды и помогу вам чем смогу.

На ее лице отразилось такое облегчение, что мне стало интересно, что наговорила ей Миранда. Это могло быть все, что угодно, но я решила, что не обошлось без язвительных замечаний по поводу «серости экстерьера». Я содрогнулась, представив, как Миранда могла запугать ее, и искренне надеялась, что Илана не расплачется тут же, передо мной. Но вместо этого она простодушно взглянула на меня, придвинулась поближе и объявила, даже не слишком понизив голос:

— Ваша хозяйка настоящая стерва.

В первый момент я от неожиданности даже не нашлась что сказать.

— Ну да, она такая, — наконец подтвердила я, и мы обе покатились со смеху. — Давайте я буду что-нибудь делать. Миранда непременно узнает, что я уже здесь, так что мне нужно выглядеть занятой.

— Идем, я покажу тебе стол, — сказала она, направляясь по темному коридору в сторону экспозиции египетских древностей, — он потрясающий.

Мы вошли в небольшой зал размером приблизительно с теннисный корт, посередине которого стоял квадратный стол на двадцать четыре места. Да, это было достойно Роберта Айзабелла, устроителя великосветских приемов, мастера-виртуоза, который всегда исполнял свою партию безупречно, следуя моде, но не потакая ей, не избегая роскоши, но без показного блеска, был неизменно оригинальным, но не допускал излишней вычурности. Миранда настояла, чтобы всем занимался Роберт («Он вечно ноет, все ему, видите ли, не так, но лучше его никого нет»), а я видела его работу, когда шла подготовка к празднованию дня рождения близняшек. Он тогда умудрился превратить выдержанную в колониальном стиле гостиную Миранды в первоклассный клуб для подростков (с баром, где содовая подавалась в бокалах для мартини, замшевыми диванчиками и мозаичным танцполом на веранде); но это зрелище было поистине великолепным.

Все светилось белым. Прозрачный белый и белый матовый, яркий белый, глубокий белый, насыщенный белый.

Пышные букеты молочно-белых пионов, казалось, выросли из самого стола и были как раз такой высоты, чтобы не мешать разговору сидящих по разные стороны людей. Белый фарфор с белым же, но другого оттенка орнаментом покойно расположился на накрахмаленной белой скатерти, вокруг стола чинно выстроились белые дубовые стулья с высокими спинками и сиденьями из приторно-белой замши (на такую и не сядешь!), на полу расстилался роскошный белый ковер. Торжественные белые свечи в белых фарфоровых подсвечниках струили лучи откуда-то изнутри букетов (однако не поджигая их!), и весь стол был залит мягким, ненавязчивым белым светом. И лишь по стенам висели многоцветные свитки: яркая, сочная синева, зелень, золото — сцены из жизни Древнего Египта. Белоснежный стол был намеренным, продуманным контрастом с этими бесценными полотнами, и это делало всю картину поистине совершенной.

Я вертела головой, впитывая этот контраст белого и цвета (ну Роберт, он и вправду гений!), и тут я увидела красную фигуру. Прямая и тонкая, как стрела, в красном, расшитом бисером платье от Шанель, заказанном специально для этого вечера, подогнанном по фигуре и прошедшем профилактическую обработку, в полутемном углу стояла Миранда. И хотя я знала, сколько денег ушло на то, чтобы создать такую великолепную картину, при взгляде на нее у меня замерло сердце. Она сама была произведением искусства: дрожащая, как натянутая струна, с выпяченным вперед подбородком — ожившее неоклассическое изваяние в красном шелке от Шанель. Она не была красива — слишком узкими были ее сощуренные глаза, слишком строго уложены волосы, слишком жестким было выражение ее лица, — но она была потрясающе эффектна, и, как бы ни пыталась я изобразить равнодушие и переключить внимание на зал, мой взгляд вновь возвращался к алой фигуре.

И снова звук ее голоса прервал мои мысли.

— Ан-дре-а, вам ведь известны имена и внешность моих гостей, не так ли? Я надеюсь, сегодня вечером вы не обманете моих ожиданий, — объявила она просто в воздух, ни к кому конкретно не обращаясь, и лишь мое имя доказывало, что ее слова адресованы мне.

— Да, я занималась этим, — ответила я, подавляя желание отдать ей честь и остро чувствуя, что глазею на нее, как девчонка, — мне нужно несколько минут, чтобы убедиться, что я никого не забыла.

Она посмотрела на меня, словно говорила: «Иди, тупица» убеждайся», — а я с трудом отвела взгляд и вышла из зала. Вслед за мной вышла Плана.

— О чем это она? — шепнула Илана, придвигаясь поближе. — Внешность? Она что, рехнулась?

В темном коридоре мы сели на неудобную деревянную скамейку: нам обеим хотелось спрятаться.

— А, ты об этом. Да вообще-то мне нужно было не меньше недели, чтобы найти фотографии гостей и запомнить их лица, — объясняла я до крайности удивленной Илане, — но она только сегодня объявила, что я должна прийти на этот банкет. Вот и пришлось просмотреть фотографии в машине, пока ехала сюда. Что, — продолжала я, — думаешь, в этом есть что-то странное? Да для Миранды это самое обычное дело.

— Но ведь, наверное, сегодня не будет никаких знаменитостей, — сказала Илана, имея в виду предыдущие банкеты Миранды в Метрополитен-музее. Учитывая внушительные масштабы ее благотворительной деятельности, администрация музея частенько делала ей скидку на аренду музейных залов для семейных торжеств. Мистеру Томлинсону стоило только заикнуться, и Миранда стала из кожи вон лезть, чтобы сделать вечер в честь помолвки своего деверя самым шикарным из всех, какие только видели стены Метрополитен. Она рассудила, что ужин в Mетрополитен-музее произведет впечатление на этих богатеев-южан и их «призовых кобылок». И она не ошиблась.

— Да уж, там не будет таких, кого можно сразу узнать, зато соберется толпа миллиардеров с поместьями южнее линии Мейсона — Диксона [17]. Обычно, если мне нужно запомнить лица приглашенных, я могу найти их фотографии в Интернете, в «Женской одежде» или еще где-нибудь. Сама понимаешь, при желании нетрудно отыскать снимки королевы Hyp, Майкла Блумберга или Йоджи Ямамото. Но попробуй-ка найти изображение мистера и миссис Пакард из Сан-Франциско, или где там они живут, — это совсем не так легко. У Миранды есть еще одна секретарша, так вот она и искала их фотографии, пока меня готовили для этого мероприятия, и нашла-таки почти всех: кого — в разделе сплетен местных газет, кого — на веб-сайтах их компаний, но работа эта была, скажу тебе, еще та.

Илана не сводила с меня широко раскрытых глаз. В глубине души я чувствовала, что говорю как заведенная, но остановиться уже не могла. От ее удивления мне стало еще хуже.

— Одну только пару мы так и не опознали, так что, думаю, я вычислю их методом исключения, — добавила я.

— Господи, как же ты справляешься? Меня не обрадовало, что приходится работать в пятницу вечером, но я даже представить себя не могу на твоем месте. Но как же ты это терпишь? Почему ты позволяешь так с собой обращаться?

И этот вопрос застал меня врасплох: никогда еще никто не говорил мне дурного слова о моей работе. Я привыкла думать, что я единственная — из всех тех воображаемых девушек, которые готовы на что угодно ради такой работы, как у меня, — смею быть еще чем-то недовольной. И сейчас видеть шок в ее ясных глазах было ужаснее, чем день за днем замечать смехотворность моей работы; она смотрела на меня с такой искренней жалостью, что что-то во мне не выдержало и сломалось. Я сделала то, чего не делала ни разу за долгие месяцы работы в нечеловеческих условиях на бесчеловечную хозяйку, сделала то, что до сих пор мне как-то удавалось отложить до более подходящего времени. Я заплакала.

Илана пришла в смятение.

— Ох, голубушка, ну не надо! Прости, пожалуйста. Я не хотела тебя огорчать. Ты просто святая, раз до сих пор терпишь эту ведьму, слышишь? Ну-ка пойдем со мной. — Она взяла меня за руку и полутемными коридорами повела куда-то в глубину здания. — Ну вот, посиди здесь немножко и постарайся не думать о том, как выглядят все эти болваны.

Я шмыгнула носом и почувствовала себя ужасно глупо.

— И не стесняйся меня, слышишь? Я вижу, ты носила это в себе так долго, что тебе просто необходимо выплакаться.

Я оттирала со щек потекшую тушь, а Илана рылась в ящиках своего стола.

— Вот, — гордо объявила она, — я ее сейчас же порву, и тебе не поздоровится, если ты кому-нибудь об этом скажешь. Но ты только посмотри, какая классная фотка. Она протянула мне конверт с наклейкой «конфиденциально» и улыбнулась.

Я сорвала наклейку и достала из конверта зеленую папочку. Внутри была фотография — точнее, цветная копия с фотографии — Миранды, разлегшейся на диване в ресторане. Я сразу же узнала этот снимок — он был сделан одним из самых известных фотографов на вечере в честь дня рождения Донны Каран в «Пастисе». Он уже появился в журнале «Нью-Йорк» и, несомненно, появится где-нибудь еще. На нем Миранда была в бело-коричневом полупальто из змеиной кожи — я всегда думала, что в этом полупальто она похожа на змею.

И я явно не была одинока, потому что на этом снимке кто-то вместо ног очень искусно добавил к пальто хвост гремучей змеи. И получилась самая настоящая змея: локоть на диване, сложенная лодочкой ладонь подпирает точеный подбородок, тело вытянулось по всей длине дивана, хвост с погремушкой завивается полукругом и свисает вниз. Снимок был что надо.

— Ну как, здорово? — спросила Илана, глядя на фото из-за моего плеча. — Это мне сегодня принесла Линда. Она целый день проговорила с Мирандой по телефону, они решали, в каком зале устраивать ужин. Линда предлагала большой и красивый зал, но Миранде во что бы то ни стало надо было получить Египетский, рядом с которым находится магазин сувениров. Целый день тянулась эта волынка, и после нескольких отказов Линда все-таки выбила из администрации разрешение сдать Миранде этот зал. И вот она звонит ей, страшно довольная, и хочет сообщить новость… Угадай, что было дальше?