Модернизация: Зарубежный опыт и уроки для России
| Вид материала | Урок |
- А. А. Соловьев Российский и зарубежный опыт систематизации закон, 17713.9kb.
- Резолюция международной научной конференции, 46.6kb.
- 5. Международные стандарты как основа регулирования миграции населения. Зарубежный, 596.73kb.
- Зарубежный опыт и оценка возможности его применения в прогнозировании потребностей, 676.21kb.
- Зенков Максим Юрьевич Зарубежный опыт управления Государственная служба учебное пособие, 1478.67kb.
- Государственное регулирование перехода страхового сектора экономики к рынку (зарубежный, 379.93kb.
- Инновационная экономика: зарубежный опыт и проблемы развития в россии, 271.64kb.
- Докла д одеятельност и уполномоченног о поправамчеловек а в орловскойобласт, 3245.67kb.
- Инфраструктура кредитного рынка: зарубежный опыт и проблемы развития в россии, 284.39kb.
- Курсовая работа по дисциплине «Экономическая теория» на тему: Антимонопольное регулирование:, 499.27kb.
Модернизация: Зарубежный опыт и уроки для России
В.А. Красильщиков
СОДЕРЖАНИЕ
I. Модернизации в истории: общий обзор
1. Этапы модернизации: какой этап важен для России?
2. Исторические эшелоны модернизации: чей опыт интересен для России?
3. Некоторые общие черты догоняющих модернизаций
II. Опыт догоняющих модернизаций индустриальной эпохи
1. Импортозамещающая индустриализация в странах Латинской Америки
2. Новая модернизация под эгидой авторитаризма: опыт Бразилии
3. Феномен азиатских «тигров»
III. Объективные пределы догоняющей модернизации
1. Латинская Америка: от «потерянного десятилетия» к «левому повороту».
2. Восточные «чудеса» и реальности глобализации, или Достижения как преграда развитию
I. Модернизации в истории: общий обзор
Говоря об опыте модернизации зарубежных стран и его проекции на российские реалии, стоит привести слова одного из видных в прошлом политиков Сингапура Го Кенг Сы: «модернизация – это как слон; трудно дать ей определение, но легко признать, когда видишь это животное».1 Действительно, сформулировать точное определение модернизации нелегко, ибо она представляет собой многогранный процесс и не сводится только к преобразованиям в экономике или совершенствованию производственных технологий, как порой принято считать. И все же, судя лишь по внешним признакам и самым общим данным статистики, всегда можно с уверенностью сказать, пришел ли «слон», т.е. осуществилась ли в стране модернизация или нет. В целом модернизацию можно определить как совокупность общественных и технологических перемен, направленных на продвижение общества к тому состоянию и уровню развития, которое было достигнуто ведущими странами Западной Европы и Северной Америки, а также Австралией и Новой Зеландией в начале второй половины минувшего столетия. Другими словами, модернизация – это качественный скачок в развитии капитализма, когда он приобретает те свойства и формы, которые были присущи ему в названных регионах в указанное время.2
Рассматривая зарубежный опыт модернизации и его уроки для России начала XXI столетия, следует прежде всего понять, опыт каких стран и в каких временных пределах может иметь значение для России. Для этого нужно, в свою очередь, во-первых, выявить исторические (социально-технологические) типы модернизаций. Во-вторых, нужно определить, какие мотивы побуждали к модернизации. Существовали ли для нее внутренние причины, порожденные самой эволюцией общества, или модернизация начиналась под давлением внешних обстоятельств, когда страна была вынуждена приспосабливаться к ним, отвечая на внешние вызовы ее положению в мире? В-третьих, необходимо кратко рассмотреть некоторые общие черты модернизаций, осуществлявшихся на протяжении большей части XX века.
1. Этапы модернизации: какой этап важен для России?
Исторически модернизация начинается с переходом от традиционного, аграрного общества, для которого характерны отношения личной зависимости между людьми, к индустриальному (капиталистическому) обществу.
В истории можно выделить три крупных этапа, или стадии, модернизации: доиндустриальную модернизацию – становление буржуазных общественных отношений (ключевые этапы – Ренессанс, Реформация и Просвещение), раннеиндустриальную (промышленный переворот) и позднеиндустриальную. Причем каждая из этих стадий неотделима от культуры «модернити» – западноевропейской рационалистической культуры с присущим ей и только ей видением мира, человека и его места в мире, сформировавшимся в своей основе в результате синтеза античности и христианства.3
Очевидно, для нынешней России интерес представляет именно позднеиндустриальная модернизация, развернувшаяся в XX столетии сначала в США, а затем охватившая в середине века ведущие западноевропейские страны и в его последней трети – ряд незападных стран. Эта модернизация подготовила непосредственные предпосылки для постиндустриальных сдвигов, для становления «общества знаний» и инновационной экономики, которая в последнее время стала идеей фикс в российских правящих кругах.
Позднеиндустриальная модернизация явилась ответом на противоречия капиталистического общества конца XIX – начала XX вв., когда возможности дальнейшего развития капитала и расширения рынков на прежней материально-технической основе, сложившейся в результате промышленного переворота, были исчерпаны, а социально-классовые конфликты стали угрожать самим основам капитализма.
В технико-технологическом плане исходным пунктом раннеиндустриальной модернизации явилось появление машины, т.е. преобразование орудия труда из ручного в механическое.4 Исходный пункт позднеиндустриальной модернизации – преобразование процесса труда на основе его научной, инженерной организации (Ф. Тейлор, Г. Форд, Л. Рено). Организация и управление становятся важными факторами производства, колоссально возрастает роль менеджеров («революция управляющих»)5, а роль собственников и финансистов, наоборот, падает. Предпринимательская и организационно-управленческая функция капитала начинает доминировать над капиталом-собственностью. Можно сказать, что позднеиндустриальный капитализм середины XX века – это функциональный, менеджериальный капитализм, который может, при определенных условиях, работать и без частных капиталистов как таковых.
Благодаря позднеиндустриальной модернизации, которую было бы справедливо назвать также фордистско-кейнсианской, сложилась система массового поточно-конвейерного производства для массового потребления, ставшая основой государства благосостояния (the welfare-state, lÉtat-providence). Оно позволило смягчить старые социальные конфликты и способствовало росту среднего класса.6
С учетом этого обстоятельства нужно отмести все разговоры о расширении среднего класса в сегодняшней России как о «благостном настоящем» и «светлом будущем» российского общества. На самом деле, в России нет реальной экономической основы для произрастания современного среднего класса, по крайней мере, в том виде, в каком он существовал в высокоразвитых странах Запада в 1950-70-х гг., накануне постиндустриальных трансформаций. В России речь может идти лишь об эрзаце среднего класса либо о его старых слоях, существовавших и при раннеиндустриальном капитализме: торговцах, мелких предпринимателях, чиновниках и всякого рода писателях, обслуживающих интересы правящих групп. Но давно уже выяснено, что такой средний класс не может быть субъектом даже самой ограниченной модернизации.
Адекватное понимание характера позднеиндустриального капитализма XX века является одним из условий успеха возможной российской модернизации. Ведь Россия нуждается именно в позднеиндустриальной модернизации, хотя для стран Запада в целом, а также Японии и азиатских промышленных «тигров» первого поколения (Гонконг, Корея, провинция Тайвань, Сингапур) это уже пройденный этап. В частности, России необходимо новое издание «революции управляющих», существенно улучшенное и исправленное по сравнению с его первым, советско-большевистским, вариантом и ограничивающее роль торговли и финансовой сферы.
2. Исторические эшелоны модернизации: чей опыт интересен для России?
С точки зрения процесса модернизации всю мировую систему капитализма можно подразделить на три исторических эшелона.7 Страны Западной Европы и Северная Америка (США и Канада), а также Австралия и Новая Зеландия составили его первый эшелон, от которого импульсы модернизации распространились по всему миру. В этих странах модернизация была органичной, или – в терминах теории модернизации – эндогенной. Она имела внутренние предпосылки и проистекала из всего предшествующего развития общества в этих странах, а темпы и размах преобразований в разных сферах общественной жизни – в экономике, политике, культуре, общественных отношениях, социальной структуре и т.д. – в общем и целом соответствовали друг другу. Таким образом, каждая модернизация в странах первого эшелона капитализма представляла собой «перерыв постепенности» (Г.В.Ф. Гегель)8, своего рода революцию, подготовленную ходом эволюции. Можно даже сказать, что в этих странах движение по пути модернизации было постоянным, хотя скорость этого движения, естественно, была неодинаковой на разных отрезках времени, а сами перемены иногда сопровождались острыми социальными конфликтами и даже гражданскими войнами, как, например, война между Севером и Югом в США в 1861-65 гг.
Ко второму эшелону модернизации исторически принадлежали страны Восточной и Юго-Восточной Европы, Турция, юг Италии, Португалия и отчасти Испания, некоторые наиболее развитые страны Латинской Америки (Аргентина, Бразилия, Уругвай, Чили), а также Япония и Россия. По своему положению в системе мировой торговли, международном разделении труда такие страны занимали промежуточное место между центром и периферией мир-экономики, составляя ее полупериферию. В них складывались некоторые внутренние предпосылки капиталистического развития, но они все же были недостаточными, чтобы эти страны смогли встать вровень с мировыми лидерами. Реакция правящих кругов или тех, кто приходил им на смену в результате революций и войн, на внешние угрозы и обстоятельства играла куда более важную роль в модернизации этих стран, чем внутренние импульсы к социально-экономическим и политическим преобразованиям. Таким образом, их модернизация носила неорганичный (экзогенный) характер и оказывалась возможной благодаря форсированному заимствованию готовых форм организации производства и социальной жизни у более развитых стран. Причем одной из стран второго эшелона, Японии, во второй половине XX в. удалось войти в группу стран первого эшелона, а кое-в-чем и превзойти их.
В то же время, ускоренное развитие стран второго эшелона, как правило, было неравномерным. Одни сферы общества приближались по своему уровню к тому, который существовал в центре мировой системы, а другие очень сильно и надолго отставали. Порой это порождало еще более острые общественные конфликты, чем те, что имели место в развитых странах.
Сегодня для России больше всего важен опыт модернизации стран, которые, как и она, исторически принадлежали ко второму эшелону мирового капитализма, имеет наибольшее значение. Причем за 70-летний период советской модернизации так и не удалось преодолеть черты этой принадлежности к полупериферии.9 За годы же так называемых «либеральных» реформ эта принадлежность даже усугубилась и стала превращаться в самую настоящую периферийность. Россия пережила катастрофическую деиндустриализацию и сегодня нуждается в реиндустриализации, что, конечно, ни в коем случае не означает восстановления старой советской промышленности со всеми ее структурными диспропорциями и изъянами. Таким образом, актуальнее всего для России опыт ускоренного развития стран Латинской Америки (ЛА), для сравнения с которыми имеются не только формально-экономические, но и цивилизационные, исторические, основания.10
Конечно, нельзя игнорировать полностью и опыт промышленно развитых стран. В частности, можно почерпнуть немало полезного из практики государственного регулирования монополизма в экономике ФРГ, особенно в первые послевоенные десятилетия. Для России, где остро стоит проблема оптимальных форм взаимодействия между частным бизнесом и государством, представляется весьма поучительным опыт реализации «больших проектов» во Франции в 1960-70-е гг. – таких, как создание современной авиастроительной индустрии или организация скоростного движения по железным дорогам.11 Интересен для России и опыт промышленной политики, как, впрочем, и массового жилищного строительства, в Испании, где таковая проводилась еще во времена диктатуры Франко и далее – в условиях перехода к демократии.12 Однако в целом опыт модернизационных преобразований в высокоразвитых странах имеет лишь ограниченное значение для России, потому что в России нет ни предпринимательского класса, который в этих странах формировался веками, нет или почти нет класса свободных наемных промышленных рабочих, нет и многих социокультурных предпосылок для перемен в направлении модернизации.13
В то же время нельзя игнорировать и опыт некоторых стран, исторически принадлежавших к третьему эшелону капитализма, – стран, где изначально не было условий для модернизации, а развитие капиталистических отношений стало результатом их колонизации и вовлечения, нередко насильственного, в мировую торговлю под давлением европейских колониальных держав. В данном случае речь идет, в частности, о новых индустриальных странах (НИСах) – промышленных «тиграх» Восточной и Юго-Восточной Азии (ВА/ЮВА). Эти страны, следуя по пути, проложенному Японией, сумели в большой степени, хотя и не полностью, преодолеть свою периферийность, осуществив догоняющую индустриальную модернизацию. О значении же опыта модернизации Китая не приходится и говорить, хотя всегда необходимо помнить о пределах применимости этого опыта в российских условиях.
3. Некоторые общие черты догоняющих модернизаций
Каждая страна, осуществившая хотя бы частичную модернизацию, проводила ее по-своему. Однако, учитывая специфику «национальных моделей» модернизации, можно выделить ряд общих черт, которые были присущи всем модернизационным преобразованиям в разных странах. Это, в первую очередь, активная роль государства, которое своей модернизаторской политикой компенсировало слабость или даже почти полное отсутствие предпринимательского класса, становясь, таким образом, государством развития. И чем слабее была национальная буржуазия, чем ниже – стартовый уровень, с которого страна должна была начинать модернизацию, тем выше была роль государства. Таков закон всех догоняющих модернизаций.14
Как правило, усиление роли государства в процессе модернизации сопровождалось установлением откровенно авторитарных режимов («авторитаризмов развития»).15 Такие режимы обеспечивали – как экономическими, так и административными методами – существенное увеличение доли капиталовложений в ВВП, в том числе и за счет богатых слоев общества. Они проводили политику, направленную и на технологическую модернизацию существующей промышленности, и на создание принципиально новых для страны отраслей хозяйства, обеспечивали условия для подготовки соответствующей рабочей силы, создавали национальные системы образования и научных исследований. (Последнее, как правило, делалось не на начальных этапах модернизации, а после достижения некоего уровня промышленного развития.) При этом «авторитаризмы развития» использовали не только репрессии, осуществляя «принуждение к прогрессу». Они опирались также на общественный консенсус: общество, или, по крайней мере, его наиболее активная часть, соглашалось обменять политические свободы на рост материального благосостояния и расширение возможностей вертикальной социальной мобильности. Другими словами, «авторитаризм развития», с одной стороны, отбраковывал несправлявшихся с работой людей, а с другой стороны, – открывал перспективы, в том числе и для выходцев из социальных низов, сделать карьеру честным трудом, благодаря способностям и усердию. Это наглядно проявилось в ходе ускоренных модернизаций в НИСах Азии, а сегодня наблюдается в Китае и Вьетнаме, где принцип меритократии восходит к конфуцианской традиции.
Проводя догоняющую модернизацию, государство развития обеспечивало защиту прав собственности всех без исключения субъектов экономической деятельности. Оно выстраивало эффективную судебную систему, стоявшую на страже закона. Законы могли быть суровыми, но это были именно законы, а не пресловутое «телефонное право» или чьи-то устные «рекомендации», которые в нынешней России оказываются важнее писаных законов.
Наконец, следует отметить, что в ходе догоняющих модернизаций, особенно на начальном этапе, огромную роль играли личности политического лидера и его ближайших сподвижников.16 Конечно, нередко лица, которые выполняли эту роль, были, мягко говоря, неоднозначными фигурами. Среди них были и диктаторы, и персоны, лично обогатившиеся за годы своего правления, пусть даже и успешного с точки зрения модернизации, и интриганы, не гнушавшиеся использовать любые средства для достижения своих целей. Но среди них не было бездарностей, которые сознательно стремились сделать вокруг себя все, что их окружало, таким же посредственным, как и они сами. Они начинали свою деятельность на поприще преобразований с открытого признания отсталости страны, а не с фанфаронских претензий на великодержавность, с острой самокритики, а не с потакания сиюминутным похотям отсталых слоев населения. Так, например, Махатхир бин Мохамад, ставший потом на 22 года премьер-министром Малайзии, в своей книге «Малайская дилемма» весьма критично оценил человеческие качества малайцев. Он писал об их лени, инертности, привычке полагаться на судьбу, замкнутости и нежелании учиться – обо всем, что мешает им стать современными. Отсюда следовал вывод: малайцы должны изменить себя.17. Фактически готовность инициаторов модернизации идти наперекор течению составляет одно из важнейших условий успешной модернизации.
Любая модернизация, а догоняющая в особенности, всегда имела свою цену, которая заключалась не только в экономических издержках ускоренного роста: форсированное «достижение счастья» стоит дорого. Дело в том, что даже самая успешная модернизация, разрешая старые социальные конфликты и проблемы, часто порождала новые, связанные со слишком быстрым темпом перемен. А такие конфликты несли в себе угрозу самой модернизации. В частности, успехи модернизации Китая порождают там растущее социальное напряжение, что может иметь печальные последствия и для реформ, и для страны в целом.
Более того, по мере продвижения страны по пути догоняющей модернизации, цена успеха может возрастать, поскольку быстро изменяются социальная структура общества, образ жизни, ценностные ориентации людей. Все это ведет к усилению социальной неоднородности общества. Возникает новое «поле напряженности», прежде всего – по линии «модернисты – традиционалисты», которое перевешивает по своей значимости социально-классовые конфликты, присущие всем капиталистическим обществам и разделяющие идейно-политическую сферу на левых и правых.18 При этом в среде самих модернистов могут возникать разные течения, конфликтующие друг с другом. Сегодня такую сегментированность общества, во многом – как результат быстрой и неравномерной модернизации, можно наблюдать, например, в Таиланде, где она уже в течение многих лет порождает хроническую политическую нестабильность, влияющую не лучшим образом и на ход самой модернизации. Соответственно нужно иметь в виду, что и российская модернизация, если, конечно, она вообще состоится, даже в случае успеха создаст новые линии конфликтов и расколов в обществе.
Но что же, в свою очередь, может считаться успехом модернизации? Это соответствие не только количественным показателям экономики и уровня жизни мировых лидеров, но и ряду качественных критериев, присущих странам центра мир-системы. Речь идет о способности национальных предприятий и банков заместить транснациональные корпорации (ТНК) в качестве источников инвестиций и новых технологий и об относительная независимости от экспорта продукции, производимой на иностранных предприятиях в стране. Это также и диверсифицированность экономики, и встроенность среднего и малого бизнеса в основные сектора экономики и технологические цепочки внутри страны, и самостоятельность в области НИОКР (научно-исследовательских и опытно-конструкторских разработок). Сюда же можно отнести и совокупность показателей качества жизни, будь то состояние окружающей среды, качество массового образования или доступность современных форм досуга.19
Наконец, успехом догоняющей модернизации следует считать создание механизмов самоподдерживающегося экономического роста: переход от неорганичного, экзогенного развития, которое должно подстегиваться государством, к эндогенному развитию, когда назревшие в обществе перемены инициируются самим обществом, как это имеет место в странах центра мировой системы.20
Однако именно такой переход является очень трудным делом. Причем в тот момент, когда, казалось, для него уже созрели основные предпосылки, даже преуспевшие в модернизации страны оказывались в модернизационной ловушке. Это такая ситуация, когда сами былые достижения, а вместе с ними –государственные, общественные, коммерческие организации и институты, которые их обеспечили, со временем оказываются препятствиями для дальнейшего развития. А инерция прежней социально-экономической политики, позволившей вырваться из тисков отсталости, мешает перейти к новым моделям развития, порождает иллюзию, будто и в новых условиях можно добиться успеха теми же методами и на тех же путях, что и в недавнем прошлом.21 Ситуация модернизационной ловушки усугубляется и субъективным фактором. Ведь сама модернизация, ее направленность и темп во многом определяются не только интересами ее субъектов, но и тем, как эти субъекты понимают свои интересы, что во многом зависит от меры их «испорченности»: их общей культуры, привычек и традиций, включая традиции интеллектуальные. По мере изменения общества в процессе модернизации должны меняться и сами ее субъекты, иначе процесс перемен может превратиться в процесс консервации достигнутого, т.е. в застой.
Наконец, политика, направленная на модернизацию страны, должна быть реалистичной. Каждая догоняющая модернизация должна рассматриваться в определенном мировом контексте, с учетом как возможностей страны, так и глобальных мировых трендов. При этом одним из условий успеха политики модернизации является осознание ее инициаторами не только возможностей страны, но и пределов этих возможностей, о чем говорил известный ученый-социолог, президент Бразилии в 1995-2002 гг. Фернанду Энрике Кардозу.22