Язакончил "Волхва" в 1965 году, уже будучи автором двух книг(1), но, если
| Вид материала | Закон |
СодержаниеВернусь пятницу тчк останусь три дня тчк шесть, вечера аэропорту тчк |
- Сша орландо мир уолта диснея, 113.72kb.
- «Христиане и язычники», 11.3kb.
- Семинара по хатха-йоге, 217.14kb.
- Андрей Дмитриевич Сахаров родился в Москве 21 мая 1921 г. Его отец Дмитрий Иванович, 369.46kb.
- Больше-Кочинский школьный музей этнографии и фольклора, 25.15kb.
- Джон Пол Джексон находится на переднем крае пророческого служения уже более 20 лет, 2054.58kb.
- Законопроект о президентском сроке поступит в гд в течение двух недель, 3711.67kb.
- Если, по словам Р. Барта, литература это то, что изучают в школе, то очевидна роль, 171.84kb.
- Заметки дежурного по алкогольному рынку, 656.56kb.
- Мюррей Ротбард, 4684.12kb.
о своих поэтических неудачах.
- Жаль, что я не однорукий. Вот был бы повод повеселиться!
Последовал взгляд, который, как мне показалось, выдал ее истинное "я":
быстрый, но твердый, а в какой-то миг даже... но она отвела лицо.
- Беру свои слова назад. Простите.
- Покорно благодарен.
- Я не любовница ему.
- И никому, надеюсь?
Повернулась ко мне спиной, в сторону моря.
- Весьма наглое замечание.
- Не наглее вашего требования принять на веру всю эту чепуху.
Зонтик скрывал ее лицо, и я вытянул шею; выражение его опять противоречило
словам. Не гримаса негодования, а безуспешно сдерживаемое веселье. Встретившись
со мной глазами, она кивнула в направлении причала.
- Сходим туда?
- Если так записано в сценарии, давайте.
Повернулась ко мне, угрожающе подняв палец:
- Но так как общего языка нам все равно не найти, прогуляемся молча.
Я улыбнулся, пожал плечами: перемирие так перемирие. На пристани ветер дул
сильнее, и волосы доставили ей немало хлопот, очаровательных хлопот. Их кончики
трепетали в лучах солнца, будто сияющие шелковые крыла. Наконец, сунув мне
сложенный зонт, она попыталась расчесать спутанные пряди. Настроение ее в
очередной раз переменн-
[215]
лось. Она хохотала без передышки, поблескивая чудесными белыми зубами,
подпрыгивая и отшатываясь, когда в край причала била волна и обдавала нас
брызгами. Разочек сжала мою руку, но потому лишь, что игра с ветром и морем
захватила ее целиком... Смазливая, норовистая школьница в пестром полосатом
платье.
Я украдкой разглядывал зонтик. Он был как новенький. Видимо, привидение,
явившееся из 1915 года, и должно принести с собой новый; но почему-то казалось,
что убедительнее - ибо абсурднее - смотрелся бы старый, выцветший.
Тут на вилле зазвенел колокольчик. Та же мелодия, что неделю назад,
имитирующая звук моего имени. Лилия выпрямилась, прислушалась. Снова звон,
рассеиваемый ветром.
- Ни-ко-лас.- И с пафосом продекламировала: - К тебе он взывает.
Я повернулся к лесистому склону.
- Не пойму, зачем.
- Вам надо идти.
- А как же вы? - Покачала головой. - Почему?
- Потому что меня не звали.
- По-моему, мы должны закрепить наше примирение. Она стояла вплотную,
отводя волосы от лица. Суровый взгляд.
- Мистер Эрфе! - Она произнесла это как вчера вечером, холодным, чеканным
тоном. - Вы что, намерены подарить мне лобзание?
Прекрасный ход; капризница 1915 года с иронией выговаривает расхожую фразу
викторианской эпохи; изящное двойное ретро; получилось диковато и мило.
Зажмурилась, подставила щеку и отшатнулась, не успел я коснуться ее губами. Я
остался стоять перед склоненным девичьим челом.
- Одна нога здесь, другая там, - пообещал я.
Отдал ей зонтик, сопроводив его взглядом, в который постарался вложить и
неразделенную страсть, и призыв к откровенности, а затем устремился на виллу. То
и дело оглядываясь, стал взбираться по тропинке. Она дважды помахала мне с
причала. Я преодолел крутизну и по мелко-
[216]
лесью зашагал к дому. У двери концертной, рядом с колокольчиком, стояла Мария.
Но еще через два шага мир перевернулся. По крайней мере, так мне показалось.
На террасе, футах в пятидесяти, лицом ко мне, возникла чья-то фигура. Это
была Лилия. Это не могла быть она, но это была она. Те же развеваемые ветром
локоны; платье, зонт, осанка, черты лица - все было точно такое же. Она смотрела
на море поверх моей головы, не обращая на меня ни малейшего внимания.
Я испытал страшное потрясение, потерял всякую ориентировку. Но моментально
сообразил, что, хотя мне и пытаются внушить, что передо мной именно та девушка,
которую я только что оставил на берегу, на деле это неправда. Столь разительное
сходство могло объясняться только тем, что я вижу ее сестру-двойняшку.
Оказывается, на этой лужайке сразу две Лилии. Опомниться я не успел. Рядом с
Лилией на террасе появилась новая фигура.
Мужчина, заметно выше Кончиса. Впрочем, я лишь предполагал, что это мужчина
("Аполлон", или "Роберт Фулкс", или даже "де Дюкан"), ибо он стоял против
солнца, одетый в черное; на голове - самая жуткая маска, которую только можно
вообразить: морда огромного черного шакала, длиннорылого, навострившего уши. Они
стояли рядом, господин и рабыня, вздыбленная смерть и хрупкая дева. Оправившись
от первого потрясения, я ощутил в этой сцене преувеличение, гротескный перебор в
духе плохого комикса. Фигуры, несомненно, воплощали некий зловещий архетип, но
ранили они не только подсознание, но и чувство меры.
Я и на сей раз не усмотрел в происходящем ничего сверхъестественного - лишь
очередной гадкий театральный вывих, мрачную пародию на нашу пляжную прогулку.
Это не значит, что я не испугался. Испугался, и еще как, ибо понимал: случиться
может все что угодно. Спектакль этот не знает ограничений, не знает человеческих
условностей и правил.
Я стоял как вкопанный секунд десять. Мария направлялась ко мне, а фигуры на
террасе отступали, словно опасаясь попасться ей на глаза. Черная лапа
повелительно тащила дублершу Лилии за плечи. Перед тем как скрыться, она
[217]
взглянула на меня, но лицо ее осталось бесстрастным.
Остерегайтесь черных собак.
Я метнулся к тропинке. На бегу обернулся. Терраса была пуста. Достиг
обрыва; отсюда открывалась панорама пляжа, отсюда - не прошло и полминуты - я в
последний раз увидел, как машет с берега Лилия. На причале ни души, да и на той
части пляжа, что просматривалась с этой точки. Пробежав дальше, до скамейки на
уступчике, я оглядел остаток пляжа и вьющуюся по склону тропу. Высматривал
пестрое платье - тщетно. Может, она прячется в яме с канистрами или среди скал?
Но нельзя вести себя так, как они ожидают. Я повернул назад и направился к дому.
Мария все стояла на краю колоннады. Не одна, с каким-то мужчиной. Я узнал
Гермеса, молчаливого погонщика осла. Он был того же роста, что человек в черном;
но выглядел невинно, будто случайный прохожий. Бросив им "Мья стигми"
("Минутку"), я вошел в дом. Мария протягивала мне конверт, но я отмахнулся.
Взлетел по лестнице к комнате Кончиса. Постучал. Тишина. Еще постучал. Подергал
ручку. Заперто.
Я спустился на первый этаж, замешкался в концертной, чтобы закурить и взять
себя в руки.
- Где г-н Конхис?
- Ден ине меса. - Нет дома. Мария вновь протянула конверт, но я не обратил
на него внимания.
- Где он?
- Эфиге ме ти варка. - Уплыл на лодке.
- Куда?
Она не знала. Я взял конверт. На нем значилось "Николасу". Два листка
бумаги.
Первый - записка Кончиса.
Дорогой Николас, до вечера Вам придется развлекаться самому. Неотложные
дела требуют моего присутствия в Нафплионе.
м.к.
Второй - радиограмма. На острове не было ни телефо-
[218]
на, ни телеграфа, но в штабе морской охраны имелась небольшая радиостанция.
Послана из Афин вчера вечером. Я было решил, что в ней содержится
объяснение отъезда Кончиса. И тут меня постигло третье за последние три минуты
потрясение. Я увидел подпись. Радиограмма гласила:
ВЕРНУСЬ ПЯТНИЦУ ТЧК ОСТАНУСЬ ТРИ ДНЯ ТЧК ШЕСТЬ, ВЕЧЕРА АЭРОПОРТУ ТЧК
ПОЖАЛУЙСТА ВСТРЕЧАЙ АЛИСОН
На почте принята в субботу днем. Я взглянул на Марию и Гермеса. Тупые,
спокойные лица.
- Когда ты ее принес?
- Прой прой, - ответил Гермес. Рано утром.
- Кто тебе ее передал?
Учитель. Вчера вечером, в таверне Сарантопулоса.
- Почему сразу мне не отдал?
Он пожал плечами, посмотрел на Марию; та тоже пожала плечами. Должно быть,
они хотели сказать, что ее отдали Кончису. Так что это он виноват. Я перечитал
текст.
Гермес спросил, ждать ли ответа; он возвращался в деревню. Нет, сказал я,
ответа не будет.
Я задумчиво оглядел Гермеса. Его независимый вид не располагал к
расспросам. Но я все же попытался:
- Видел ты сегодня двух молодых дам?
Он взглянул на Марию. Та пробормотала:
- Каких еще дам?
Я не отводил глаз от Гермеса:
- Нет, ты отвечай.
- Охи. - Вскинул голову.
Я вернулся на пляж. По дороге наблюдал, не мелькнет ли кто на тропинке.
Спустившись, сразу подбежал к яме. Ни следа Лилии. Через пару минут я убедился,
что на берегу укрыться ей негде. Заглянул в лощину. Конечно, Лилия могла
пробраться по ее дну и затеряться в восточной части мыса, но верилось в это с
трудом. Я вскарабкался по склону
[219]
на небольшую высоту, заглядывая за каждый валун. Никого. Дальше я не полез.
32
Сидя под сосенкой лицом к морю, я собирался с мыслями. Первая двойняшка
подходила вплотную, говорила со мной. У нее был шрам на левом запястье. Вторая
обеспечивала эффект двойничества. К ней мне приблизиться не удастся. Разве что
увижу на террасе, при свете звезд; но издали, издали. Близнецы... не всякому в
голову придет, но я достаточно узнал характер Кончиса, чтобы не удивляться. Если
ты богат, можно позволить себе и не такие диковинные игрушки. Чем диковиннее
средство, чем нестандартнее, тем лучше.
Я сосредоточился на той Лилии, с которой был знаком, на Лилии со шрамом.
Сегодня, да и вчера вечером, она изо всех сил старалась прийтись мне по вкусу;
будь она и вправду любовницей Кончиса, трудно объяснить, почему он с этим
мирился и охотно оставлял нас наедине; я не мог всерьез предположить, что натура
его до такой степени извращена. Лилия отчетливо давала понять: она ведет со мной
некую игру - по указке Кончиса, но в то же время и для собственного
удовольствия. Однако любая игра между мужчиной и женщиной, по каким бы правилам
ни велась, имеет чувственную подоплеку; и вот сейчас, на пляже, меня
беззастенчиво попытались обольстить. Видно, такова была воля старика; но сквозь
кокетство и баловство в Лилии просвечивал иной, глубинный интерес - не тот, что
пристал наемной актрисе. Кстати, ее "сценический стиль" был скорее любительски-
страстным, нежели профессиональным. Мелкие особенности ее поведения обличали
девушку моих воспитания и среды: девушку с врожденным чувством порядочности,
наделенную чисто английским юмором. Завзятый театрал отметил бы, что, несмотря
на роскошную бутафорию, происходящее, увы, больше напоминает семейный розыгрыш,
чем полноценный спектакль; каждый взгляд, каждая острота Лилии подсказывали, что
меня, несомненно, морочат. Впрочем, именно эта
[220]
манера и возбуждала во мне влечение, не просто плотское. Все ее жеманство
казалось даже излишним. Я клюнул в тот самый момент, когда увидел ее загадочную
улыбку - в прошлое воскресенье. Словом, если по сценарию ей полагается
соблазнить меня, мне не спастись от соблазна. Это выше моих сил. Я был
сладострастником и авантюристом одновременно; горе-поэт, ищущий самовыражения
коли не в стихах, то посредством рискованных приключений. Такого не надо
искушать дважды.
Но сейчас появилось новое искушение: Алисон. Ее радиограмма - точно палка,
вставленная в колесо в самый ответственный момент. Я догадывался, как было дело.
Письмо, написанное мной в понедельник, добралось до Лондона в пятницу или
субботу, Алисон как раз отправлялась в рейс, настроение кислое, полчаса пришлось
поболтаться по Элиникону(1) - и вот не удержалась, послала телеграмму. Ее
весточка вторглась в мой комфортабельный мир докучным зовом далекой реальности,
напомнила мне, отдавшемуся на волю естественных желаний, об условностях долга.
Отлучиться с острова, бессмысленно потратить в Афинах целых три дня? Я перечел
злополучный текст. Кончис, должно быть, тоже его прочитал - конверта не было.
Очевидно, в школе радиограмму вскрыл Димитриадис.
Выходит, Кончису известно, что меня вызывают в Афины, и он сообразил, что
это та самая девушка, о которой я ему рассказывал, к которой мне нужно "плыть".
Наверное, в связи с этим он и уехал. Чтобы отменить приготовления к следующим
выходным. А я-то надеялся, что он пригласит меня на все четыре дня каникул; что
Алисон не примет мои вежливые авансы за чистую монету.
И тут я понял, как надо поступить. Любой ценой воспрепятствовать встрече
Кончиса и Алисон, больше того, ее приезду на остров, где они окажутся в опасной
близости друг к другу. В крайнем случае отправлюсь к ней в Афины. Если он меня
пригласит, воспользуюсь первым попавшимся предлогом и никуда не поеду. Если нет,
Алисон сработает как запасной вариант. Внакладе я все равно не останусь.
Международный аэропорт в Афинах.
[221]
Меня опять позвал колокольчик. Пора обедать. Я собрал вещи и, пьяный от
солнца, потащился к дому. Но то и дело украдкой поглядывал по сторонам в
предвкушении новых действий мистического спектакля. Достигнув сосновой рощи, в
ветвях которой хозяйничал ветер, я было решил, что предо мной вот-вот явится
очередная жуткая сцена - например, двойняшки рука об руку выйдут меня встречать.
Но просчитался. Вокруг ни души. На обеденном столе только один прибор. Марии
нигде не видно. Под муслиновой салфеткой - тарамасалата, вареные яйца, блюдо
мушмулы.
Трапеза под ветреной колоннадой помогла мне отделаться от мыслей об Алисон
и приготовиться к новым изыскам Кончиса. Чтобы облегчить ему задачу, я
устремился через лес к месту, где в прошлое воскресенье читал о Роберте Фулксе.
Никакой книги я с собой не захватил, сразу улегся и закрыл глаза.
33
Подремать мне дали от силы минут пять. Я услыхал шорох и одновременно
ощутил аромат сандаловых духов. Притворился спящим. Шаги приближались. Я
различал похрустывание палых игл. Она остановилась прямо надо мной. Снова шорох,
на этот раз громче: села почти вплотную. Кинет шишкой, пощекочет хвоинкой нос?
Но она принялась тихо декламировать Шекспира.
- Ты не пугайся: остров полон звуков -
И шелеста, и шепота, и пенья;
Они приятны, нет от них вреда.
Бывает, словно сотни инструментов
Звенят в моих ушах; а то бывает,
Что голоса я слышу, пробуждаясь,
И засыпаю вновь под это пенье.
И золотые облака мне снятся.
И льется дождь сокровищ на меня...
И плачу я о том, что я проснулся.(1)
----------------------------------------
(1) У. Шекспир, "Буря", акт III, сц. 2. Перевод Мих. Донского.
[222]
Я слушал молча, не открывая глаз. Она коверкала слова, чтобы подчеркнуть их
многозначительность. Чистая, холодная интонация, ветер в сосновых кронах. Она
умолкла, но я не поднял ресниц.
- Дальше, - прошептал я.
- Его призрак явился вас терзать.
Я открыл глаза. Надо мной склонилось адское черно-зеленое лицо с огненно-
красными зенками. Я подскочил. Она держала в левой руке китайскую карнавальную
маску на длинной палочке. Я заметил шрам. Она переоделась в белую кофточку с
длинными рукавами и серую юбку до пят, волосы схвачены на затылке черным
вельветовым бантом. Я отвел маску в сторону.
- На Калибана вы не тянете.
- Так сыграйте его сами.
- Я рассчитывал на роль Фердинанда.
Снова прикрыв маской нижнюю половину лица, она состроила уморительно
строгую гримасу. Игра, несомненно, продолжалась, но приняла иной, более
откровенный оттенок.
- А таланта у вас для этой роли хватит?
- Я восполню недостаток таланта избытком страсти. В глазах ее не гас
насмешливый огонек.
- Это не положено.
- Просперо запретил?
- Возможно.
- У Шекспира тоже с этого начиналось. С запрета. - Отвела взгляд. - Хотя в
его пьесе Миранда была куда невиннее.
- Фердинанд тоже.
- Да, только я-то вам правду говорю. А вы врете на каждом шагу.
Не поднимая глаз, куснула губу.
- Кое в чем не вру.
- Имеете в виду черную собаку, о которой любезно меня предупредили? - И
поспешно добавил: - Только, ради бога, не спрашивайте: "Какую черную собаку?"
Обхватила руками колени, подалась назад, вглядываясь в лес за моей спиной.
На ногах идиотские черные туфли с
[223]
высокой шнуровкой. Они ассоциировались то ли с какой-нибудь консервативной
деревенской школой, то ли с миссис Панкхерст(1) и ее робкими потугами на
преждевременную эмансипацию. Выдержала долгую паузу.
- Какую черную собаку?
- Ту, с которой утром гуляла ваша сестра-двойняшка.
- У меня нет сестры.
- Чушь. - Я улегся, опираясь на локоть, и улыбнулся ей. - Куда вы исчезли?
- Пошла домой.
Плохо дело; с главной маской она не расстается. Оценивающе оглядев ее
настороженное лицо, я потянулся за сигаретами. Чиркнул спичкой, сделал пару
затяжек. Она не сводила с меня глаз и вдруг протянула руку. Я дал сигарету и ей.
Она напрягла губы, точно собираясь целоваться - так делают все начинающие
курильщики; глотнула немного дыма, потом побольше - и закашлялась. Зарылась
лицом в колени, держа сигарету в вытянутой руке (забери!); снова кашель. Изгиб
шеи, тонкие плечи напомнили мне вчерашнюю нагую нимфу, такую же высокую,
стройную, с маленькой грудью.
- Где вы обучались? - спросил я.
- Обучалась?
- В каком театральном училище? В Королевской академии? - Ответа не
последовало. Я копнул с другой стороны:
- Вы весьма успешно пытаетесь вскружить мне голову. Зачем?
На сей раз она не стала напускать на себя оскорбленный вид. Желанные
перемены в ней отмечались не обретениями, а потерями - когда она будто забывала,
чего требует роль. Подняла голову, оперлась на вытянутую руку, глядя мимо меня.
Снова взяла маску и загородилась ею точно чадрой.
- Я Астарта, мать таинств.
Широко распахнула веселые серо-синие глаза; я усмехнулся, но криво. Надо
дать ей понять, что ее импровизации становятся все однообразнее.
----------------------------------------
(1) Эммелина Панкхерст (1858-1928) - лидер суфражистского движения в
Англии.
[224]
- Увы, я безбожник.
Отложила маску.
- Так я научу вас верить.
- В розыгрыши?
- Ив розыгрыши тоже.
С моря донесся шум лодочного мотора. Она тоже его услышала, но и виду не
подала.
- Давайте как-нибудь встретимся за пределами Бурани. Повернулась лицом к
югу. В ее тоне поубавилось старомодности.
- Как насчет следующих выходных?
Я сразу понял: она знает об Алисон; что же, попробую и я прикинуться
простачком.
- Согласен.
- Морис никогда не позволит.
- Вы уже не в том возрасте, чтоб ему докладываться.
- А я думала, вам надо в Афины.
Я помедлил.
- В здешних забавах есть одно свойство, которое меня совсем не веселит.
Теперь она, как и я, опиралась на локоть, повернувшись ко мне спиной. И,
когда снова заговорила, голос ее звучал тише.
- С вами трудно не согласиться.
Сердце мое забилось; это уже несомненная удача. Я сел, чтобы видеть ее
лицо, по крайней мере в профиль. Выражение замкнутое, напряженное, но на сей
раз, кажется, не наигранное.
- Так вы признаете, что все это комедия?
- Отчасти.
- Коли вам она тоже не по душе, выход один - рассказать, что происходит на
самом деле. Чего ради здесь копаются в моей личной жизни.
Покачала головой.
- Не копаются. Он упомянул об этом вскользь. Вот и все.
- Не поеду я в Афины. Между ней и мною все кончено. - Лилия молчала. -
Потому я и отправился сюда. В
[225]
Грецию. Чтобы раз и навсегда прекратить эту волынку. - И добавил: - Она
австралийка. Стюардесса.
- И вы больше не...
- Что - "не"?