И изаставившая англо-американских критиков заговорить о возвращении золотого века британского романа, овеянного именами Шарлотты и Эмили Бронте и Дафны Дюморье

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 ... 18 19 20 21 22 23 24 25 ... 36

В этом лесу есть просторная поляна. Она занимает вершину холма, крутой склон которого порос мелким кустарником, а большие деревья вновь появляются лишь у его подножья и таким образом не мешают обзору. Усадьба отсюда видна как на ладони.

Здесь я и сделала остановку на обратном пути. Анджелфилд-Хаус – или, точнее, его останки – являл собой печальное зрелище. Большая темно-серая клякса на фоне пасмурного неба. Верхние этажи в левом крыле здания были обрушены. Первый этаж пока уцелел, как и проем парадного входа с ведущими к нему ступенями, но дверных створок уже не было. Погода в этот день не располагала к пребыванию под открытым небом, и я внутренне содрогнулась, представив себя на месте полуразрушенного дома. Даже каменные кошки его покинули. Хотелось верить, что они нашли себе неплохое пристанище. Правое крыло особняка пока оставалось незатронутым, однако, судя по расположению подъемного крана и экскаватора, его дни или даже часы были сочтены. Я поймала себя на мысли: «А есть ли нужда во всей этой тяжелой технике?» Казалось, дом и так потихоньку растворяется в дожде. Немногие еще стоявшие стены выглядели бутафорскими, словно были сделаны из папье-маше и могли растаять в любой момент, прямо у меня на глазах.

Фотоаппарат висел у меня на шее под плащом. Я извлекла его, сильно сомневаясь, что сделанный при такой погоде снимок сможет отобразить эфемерные контуры уходящего в небытие здания. Но попробовать стоило.

Наводя длиннофокусный объектив, я вдруг заметила у самого края рамки какое-то движение. Нет, это был не призрак. К усадьбе вернулись все те же дети. Они нашли что-то в высокой траве и, склонившись, увлеченно разглядывали этот предмет. Что там могло быть: ежик? Или змея? Заинтересовавшись, я подстроила резкость.

Кто-то из двоих сунул руку в траву и поднял находку. Ею оказалась желтая строительная каска. Со счастливой улыбкой мальчишка (теперь я увидела, что это был мальчик) скинул свою зюйдвестку и заменил ее каской, после чего встал по стойке «смирно» – грудь вперед, руки по швам, шея напряжена в попытке удержать на месте несоразмерно большой, норовящий сползти вбок или на глаза головной убор. И, как только он принял эту позу, произошло маленькое чудо. Солнечный луч нашел просвет в дождевых тучах и осветил мальчика в момент его торжества. Я щелкнула затвором фотоаппарата, запечатлев всю сцену: мальчик в каске, желтый знак «Посторонним вход воспрещен» над его левым плечом, а позади него справа – мрачные руины старого дома.

Солнце исчезло, и я поспешила спрятать фотоаппарат, предохраняя его от сырости. Когда я снова взглянула в ту сторону, дети, держась за руки, уже проходили изгиб аллеи и приближались к воротам усадьбы. Одинаково одетые, они шли в ногу, и края их длинных макинтошей развевались на ветру, так что издали казалось, будто они скользят над самой землей, готовые вот-вот подняться ввысь и улететь.

«ДЖЕН ЭЙР» И ПЛАМЯ ПЕЧИ

По возвращении в Йоркшир я так и не узнала причину моей кратковременной ссылки. Джудит приветствовала меня смущенной улыбкой. Серость этих дней проникла и под ее кожу, собралась в тенях под ее глазами. Она пошире раздвинула портьеры в моей комнате, открыв дополнительный доступ свету, но это мало что изменило.

– Проклятая погода! – в сердцах воскликнула она, и мне показалось, что ее терпение уже достигло предела.

Эти дни тянулись, как вечность. Ночная тьма сменялась сумерками, которые трудно было назвать днем; тяжелые тучи висели низко над землей; мы постепенно теряли чувство времени. Однажды мисс Винтер с опозданием явилась на очередную встречу в библиотеке. Она была очень бледна; глаза ее потемнели – я посчитала это следствием только что перенесенного очередного приступа.

– Я предлагаю сделать график наших свиданий более гибким, – сказала она, занимая свое обычное место в круге света.

– Как вам будет удобно, – сказала я.

Из разговора с доктором я знала о ее тяжелых бессонных ночах и научилась определять по ее виду, когда эффект от обезболивающего начинает ослабевать или когда оно еще не начало действовать в полную силу. Мы условились: впредь, вместо того чтобы каждое утро к девяти часам приходить в библиотеку, я буду ждать у себя в комнате стук в дверь как сигнал, что мисс Винтер готова к встрече.

В последующие дни стук раздавался между девятью и девятью. Потом мы стали встречаться позже. А когда доктор опять изменил дозировку, она стала звать меня рано утром, до при этом наши беседы стали менее продолжительными. Затем мы перешли к двум-трем встречам в день по ее усмотрению. Порой это происходило в периоды облегчения, и тогда рассказ мог быть долгим и обстоятельным. А иногда она звала меня непосредственно во время приступов, и тогда рассказывание историй играло роль анестезирующего средства.

Прекращение регулярных встреч в девять утра окончательно выбило меня из временного режима. Я выслушивала ее историю, я записывала ее историю, я видела ее историю во сне, а когда я просыпалась, ее история служила постоянным фоном для моих мыслей. Это было все равно что жить внутри книги. Я не вылезала из истории даже в моменты приема пищи, поскольку обычно ела приносимые Джудит блюда за столом в своей комнате, не отрываясь от записей. Овсяная каша означала, что сейчас утро; суп и салат означали середину дня, а бифштекс или мясной пирог – вечер. Помню, как однажды я озадачилась при виде тарелки с яичницей. Какое время суток она означала? Так это и не выяснив, я проглотила несколько кусочков и отодвинула тарелку в сторону.

На протяжении этого неопределенно долгого периода времени произошло несколько событий, не имевших прямого отношения к истории мисс Винтер, но при этом заслуживающих упоминания.

Вот одно из них.

Как-то раз я пришла в библиотеку с намерением взять «Джен Эйр» и обнаружила здесь целую полку, заставленную разными изданиями этого романа. Передо мной была коллекция фанатика: тут попадались и дешевые современные издания, не имевшие никакой букинистической ценности, и издания столь редкие, что я затруднялась даже приблизительно определить их возможную стоимость, а также множество книг, находившихся в ценовом промежутке между этими двумя крайностями. Та книга, которую я начала листать, была из категории «середнячков»: качественное, но не особо редкое издание конца девятнадцатого века. Когда я ее просматривала, в библиотеке появилась мисс Винтер, сопровождаемая Джудит, которая помогла ей пересесть из инвалидной коляски в кресло перед камином.

Когда Джудит вышла, мисс Винтер поинтересовалась:

– Что вы читаете?

– «Джен Эйр».

– Вам нравится этот роман?

– Очень. А вам?

– Мне тоже.

Я заметила, что она дрожит.

– Может, подбросить еще дров, чтобы вам было теплее? Она прикрыла веки, видимо пережидая прокатившуюся по телу волну боли.

– Да, пожалуйста.

Когда огонь в камине разгорелся вовсю, она сказала:

– Вы сейчас не очень заняты? Присядьте, Маргарет.

После минутной паузы она заговорила вновь:

– Представьте себе ленту конвейера – очень длинного конвейера, а в конце его огромную пылающую печь. И на этой ленте лежат книги. Все ваши любимые книги – все экземпляры этих книг, какие только есть в этом мире. Рядами и штабелями. «Джен Эйр», «Вильетт», «Женщина в белом»…

– «Миддлмарч», – подкинула я.

– Благодарю вас. «Миддлмарч». И вообразите рычаг с двумя позициями: «включено» и «выключено». В настоящий момент конвейер выключен. Но рядом с ним стоит человеческое существо, положив руку на рычаг и собираясь перевести его в положение «включено». У вас есть шанс его остановить: в вашей руке пистолет. Все, что вам нужно, это нажать на курок. Как вы поступите?

– По-моему, это глупо.

– Он поворачивает рычаг. Конвейер запущен.

– Слишком уж дикий пример. Такое трудно себе представить.

– Первой в печь полетела «Шерли»[16 - «Вильетт» (1853), «Шерли» (1849) – романы Шарлотты Бронте. «Миддлмарч» (1872) – роман английской писательницы Джордж Элиот (настоящее имя: Мэри Энн Эванс).].

– Я не люблю такие игры.

– Жорж Санд горит ярким пламенем.

Я вздохнула и закрыла глаза.

– На подходе «Грозовой перевал». И вы позволите ему сгореть?

Я ничего не могла с собой поделать: мысленно я видела обе эти книги, я видела, как они одна за другой летят в пасть печи, и меня передернуло, как от резкой боли.

– Как вам будет угодно. Он в печи. Туда же и «Джен Эйр»?

«Джен Эйр». У меня внезапно пересохло во рту.

– Вам нужно всего лишь спустить курок. Я никому об этом не скажу. Никто не узнает. – Она ждала. – Книги падают в печь. Пока только первые экземпляры. Но их еще много. У вас в запасе несколько мгновений.

Я начала бессознательно теребить неровно обрезанный кончик ногтя на среднем пальце.

– Они продолжают падать.

Мисс Винтер смотрела на меня, не отрывая глаз.

– Половина их уже в печи. Думайте, Маргарет. Очень скоро в мире не останется ни одного экземпляра «Джен Эйр». Думайте быстрее.

Она напряженно прищурилась.

– Две трети погибло. Всего лишь один человек, Маргарет. Один жалкий, ничтожный, несущественный человечишка.

Я моргнула.

– Это будет только справедливо. Не забывайте, этот тип уничтожает книги. Разве его гнусная жизнь заслуживает такой жертвы?

Я моргнула еще дважды.

– Ваш последний шанс.

Я продолжала быстро моргать. «Джен Эйр» исчезла из этого мира.

– Маргарет! – вскричала мисс Винтер.

Лицо ее перекосилось, а левая рука раздраженно стучала по подлокотнику кресла. Даже правая, искалеченная кисть подергивалась на ее колене.

Впоследствии, описывая эту сцену, я признала ее сильнейшим спонтанным проявлением чувств, замеченным мной у мисс Винтер. Странно, что причиной такого всплеска эмоций стала всего-навсего умозрительная ситуация, игра воображения.

А какие чувства испытала по этому поводу я? В первую очередь стыд. Я солгала. Конечно же, я любила книги гораздо больше, чем людей. Конечно же, я ценила «Джен Эйр» выше жизни какого-то незнакомца, держащего руку на переключателе. Конечно же, собрание сочинений Шекспира было для меня намного важнее любой человеческой жизни. Конечно же. Но в отличие от мисс Винтер я стыдилась признать это открыто.

Перед тем как покинуть библиотеку, я еще раз подошла к полке с томами «Джен Эйр» и отыскала книгу, подходившую по всем признакам: год издания, сорт бумаги, тип шрифта. Вернувшись в свою комнату, я быстро пролистала книгу до нужного мне места.

«…сначала не догадываясь о его намерениях; но, когда я увидела, что он встал и замахнулся книгой, чтобы пустить ею в меня, я испуганно вскрикнула и невольно отскочила, однако недостаточно быстро: толстая книга задела меня на лету, я упала и, ударившись о косяк двери, расшибла голову».

Книга была в целости и сохранности. Значит, страницу Аврелиуса вырвали не из этого экземпляра. Чего и следовало ожидать. Если допустить, что та страница попала к миссис Лав из Анджелфилда, то сама книга должна была сгореть вместе с домом.

Какое-то время я просидела в бездействии, размышляя о «Джен Эйр», о библиотеке, о печи, о пожаре и пытаясь совместить все эти элементы в различных комбинациях, но ничего путного из этого не вышло.

Еще один эпизод, относящийся к тому же периоду времени, связан с фотографией. Однажды утром я увидела на подносе с моим завтраком бандероль, надписанную отцовским почерком. Это была пачка моих фотоснимков Анджелфилда (я посылала отцу кассету с пленкой, чтобы он отдал ее в фотоателье). Сверху лежало несколько довольно четких снимков, сделанных при моем первом посещении усадьбы: кусты, прорастающие из груды мусора в бывшей библиотеке, побеги плюща на ступеньках лестницы… Я задержалась на снимке в спальне, где произошла моя встреча с зеркальным призраком: над камином виднелось лишь отраженное пятно фотовспышки. Тем не менее я отделила эту фотографию от остальных и заложила ее между страниц моей книги.

Следующая группа снимков была сделана во время второго визита в Анджелфилд, когда мне не повезло с погодой. Здесь я увидела лишь непонятные сочетания расплывчатых пятен. Моя память сохранила красивый серебристый налет на темных тенях предметов и плывущий кисейными слоями туман, дополняемый облачками пара из моего рта, но фотокамера ничего подобного не зафиксировала. В тусклых пятнах на снимках невозможно было угадать камень, стену, дерево или куст. Просмотрев с полдюжины таких фото, я сунула всю пачку в карман джемпера и поспешила в библиотеку: пришел вызов на очередное свидание с мисс Винтер.

Посреди ее рассказа возникла внезапная пауза. Я, как обычно, находилась между сном и явью, в мире ее близнецового детства, занося в память звуки ее голоса. В какой-то момент я уловила изменение интонации, однако не сразу поняла, что это был обращенный ко мне вопрос. Тогда-то и возникла пауза.

– Что? – растерянно переспросила я.

– Я о вашем кармане, – повторила она. – Что у вас в кармане?

– А… это фотографии, – пробормотала я, еще не завершив переход от истории к реальности. – Снимки Анджелфилда.

К тому времени, когда я окончательно вернулась в реальный мир, фотографии были уже в руках мисс Винтер.

Сначала она, водрузив на нос очки, внимательно изучала каждую, пытаясь разгадать значение туманных пятен. Снимок следовал за снимком в сопровождении легких вздохов или пофыркиваний, которые, как и критически поджатые губы, указывали на то, что ее худшие ожидания полностью оправдываются. Затем она увеличила темп просмотра, здоровой рукой перебирая пачку и после беглого взгляда бросая фотографии на столик рядом с собой.

Как зачарованная, я наблюдала за этой горкой забракованных снимков, пополняемой с одинаково краткими интервалами. Они шлепались небрежно один на другой, скользили по глянцу и растекались на поверхности стола с характерным шелестящим звуком: «Чушь… чушь… чушь…»

И вдруг ритм нарушился. Мисс Винтер сидела, напряженно выпрямившись и вперив взор в одну из фотографий. «Наверно, увидела привидение», – подумала я. Выдержав долгую паузу и делая вид, что не замечает моего взгляда, она убрала фото в конец пачки и продолжила просмотр в прежнем темпе. Когда все остальные снимки переместились на столик и очередь вновь дошла до этого, она взглянула на него лишь мельком и отправила в общую кучу.

– Я бы ни за что не догадалась, что это Анджелфилд, – сказала она холодно, – но если вы так утверждаете…

Неловким движением она подцепила со столика бесформенную груду и протянула ее мне. Фотографии выскользнули из ее пальцев и рассыпались по полу.

– Моя рука. Извините, – проворчала она, когда я наклонилась, чтобы собрать снимки, однако я не была обманута этой уловкой.

Затем она продолжила свой рассказ с того места, где остановилась.

Позднее я еще раз просмотрела фотографии. Хотя, намеренно их уронив, она нарушила порядок, в котором они лежали на столике, мне не составило труда вычислить ту единственную, которая произвела на нее столь сильное впечатление. Среди этой однообразной серости явно выделялся только один снимок. Я присела на край постели, вспоминая момент, когда он был сделан: луч солнца, ненадолго прорвавшийся сквозь завесу туч и высветивший мальчика, который застыл по стойке «смирно», будто специально позируя перед фотокамерой и чувствуя, что стоит ему чуть-чуть шевельнуться, и непослушная каска сползет набекрень.

Что привлекло ее в этой фотографии? Я попыталась разглядеть детали заднего плана, но полуразрушенный дом представал лишь бесформенным серым пятном за правым плечом мальчика. Ближе к нему более-менее отчетливо виднелись только решетчатое ограждение стройки и уголок желтого запрещающего знака.

Может, ее заинтересовал сам мальчишка?

Я потратила полчаса на изучение фото, но так и не приблизилась к разгадке и в конце концов спрятала его в ту же книгу, где лежал снимок моей призрачной сестры: вспыхнувшая пустота в раме старинного зеркала.

За исключением этих эпизодов с фотографиями и воображаемым сожжением «Джен Эйр», мало что прорывалось извне под опустившийся на меня плотный покров истории мисс Винтер.

Да, помнится, был еще кот. Быстро усвоив, что я не соблюдаю никакого суточного режима, он мог в любое время поскрестись в мою дверь в твердой уверенности, что здесь его примут, погладят и угостят остатками рыбы или яичницы. Он завел привычку сидеть на моем столе, наблюдая за тем, как я работаю. Я могла часами не отрываться от записей, блуждая в темном лабиринте истории Виды Винтер, но при этом меня ни на секунду не покидало ощущение его присутствия рядом, а когда я совсем уже забывала себя, именно кошачий взгляд проникал в лабиринт и оказывался той путеводной нитью, которая помогала мне вернуться в свою комнату, к моим карандашам, листам бумаги и точилке. Иногда кот спал на моей постели, и я держала шторы приоткрытыми, чтобы он, проснувшись ночью, мог посидеть на подоконнике, наблюдая за таинственными движениями во тьме, неразличимыми для человеческого глаза.

И это все. Кроме упомянутых событий, мне больше нечего вспомнить. Все остальное – это бесконечные сумерки и история.

КРУШЕНИЕ

Изабелла исчезла. Эстер исчезла. Чарли исчез. Теперь мисс Винтер поведала мне о новых потерях.

***

Я сидела на чердаке, привалившись спиной к скрипучей перегородке. Я наваливалась на нее изо всех сил, а потом отпускала. Перегородка скрипела и прогибалась. Снова и снова. Я искушала судьбу. Интересно, думала я, что случится, если упадет эта стенка? Рухнет ли вслед за ней вся крыша? А перекрытия ниже? Я представляла себе массу черепицы и стропил, пробивающую полы и уносящую вниз кровати и прочую мебель, как во время землетрясения. А что будет потом? Как далеко зайдет это падение и где оно остановится? Я раскачивала стенку, дразнила ее, провоцировала на падение, но она не падала. Меня удивляла такая стойкость в мертвой, насквозь прогнившей стене.

В другой раз я проснулась среди ночи от какого-то звука. Он уже угас, но я продолжала всем телом ощущать его отголоски. Я выскочила из постели и помчалась на лестницу. Эммелина следовала по пятам за мной.

Мы выскочили на галерею одновременно с появлением Джона, который спал на кухне и также был разбужен странным звуком. Вот что мы увидели: в центре холла стояла Миссиз в ночной рубашке и смотрела вверх. У ее ног лежал большой камень, а в потолке над ее головой зияла дыра. В воздухе висело густое облако пыли. Клубы ее кружились, частью поднимаясь, частью опускаясь, словно не могли определиться, где им осесть и оседать ли вообще. Куски штукатурки и дерева продолжали сыпаться сверху со звуком, напоминающим дробный топот мышиных лапок; я чувствовала, как Эммелина позади меня подпрыгивает всякий раз, когда кирпич или доска обрушивались на потолок над нашими головами.

Каменные ступени были холодными, а щепки и острые осколки кирпичей впивались в босые пятки, когда я спускалась по лестнице. В эпицентре этого разгрома, окутанная клубами пыли, стояла Миссиз, похожая на привидение. Пыльно-серые волосы, пыльно-серые руки и лицо, пыльно-серые складки ее длинной ночной рубашки. Она стояла неподвижно и смотрела вверх. Я стала рядом с ней и взглянула туда же. Мы видели дыру в потолке, а над ней еще одну такую же и еще одну этажом выше. Мы видели клочья обоев в спальне второго этажа, голую обрешетку на третьем и бледно-серые стены в мансарде. А над всем этим, прямо над нашими головами, мы видели дыру в крыше и ночное небо. Звезд видно не было.

Я взяла ее за руку.

– Идем, – сказала я. – Ни к чему тут стоять.

Я повела ее прочь, и она слушалась меня, как малое дитя.

– Я уложу ее в постель, – сказала я Джону.

Он кивнул и сказал: «Да». Голос его звучал глухо и пыльно. У него едва хватало сил смотреть на Миссиз. Он медленно поднял руку, указывая на пробитый потолок. Это был жест утопающего, подхваченного сильным течением и уже смирившегося со своей участью.

– Я это поправлю, – сказал он.

Спустя час, когда Миссиз была уже умыта, переодета в чистую рубашку и уложена в постель, я застала Джона там же, где его оставила. Он замер, не сводя взгляда с точки, в которой недавно стояла Миссиз.

Когда на следующее утро Миссиз не появилась на кухне, я отправилась ее будить, но она уже не могла проснуться. Ее душа покинула нас, улетев через дыру в крыше.

– Мы ее потеряли, – сказала я на кухне Джону. – Она умерла.

Выражение его лица не изменилось. Он по-прежнему смотрел в пространство, словно не расслышал моих слов.

– Да, – наконец произнес он почти беззвучно. – Да.

У меня было такое чувство, что наш мир пришел к концу. Мне хотелось только одного: сидеть неподвижно, как Джон, ничего не предпринимая и глядя в никуда. Но время отнюдь не остановилось. Я слышала стук своего сердца, отмеряющего секунду за секундой. Я испытывала все возрастающие голод и жажду. Мне было так грустно, что я легко примирилась бы с собственной смертью, однако вместо этого я была скандальным и абсурдным образом жива – и даже слишком жива, потому что, могу поклясться, явственно ощущала, как растут мои волосы и ногти.

При всей тяжести на сердце, я не могла, подобно Джону, отдаться на волю судьбы. Эстер исчезла; Чарли исчез; Миссиз исчезла; Джон в известном смысле исчез тоже, хотя я надеялась, что он еще вернется. И теперь настал черед той самой «девочки из мглы»: ей пора было выходить на первый план. Время игр закончилось, надо было взрослеть.

Blog

И изаставившая англо-американских критиков заговорить о возвращении золотого века британского романа, овеянного именами Шарлотты и Эмили Бронте и Дафны Дюморье

Содержание