Михаил Гаспаров Занимательная Греция

Вид материала

Содержание

Большая порка
Урок словесности
Арифметика в стихах
Урок астрономии

Подобный материал:

1 ... 25 26 27 28 29 30 31 32 33

Прекрасен тот, кто вправду человек во всем...

Приятно, если умный сын в дому растет...

Пусть все несут совместно бремя общее...

Читали только вслух: греческие строчки, где не было пробелов между словами, а были

ударения, иначе читать было трудно. Даже на исходе античности на тех, кто умел читать про

себя, смотрели как на чудо света. Очень много учили наизусть. Были такие любители, которые

знали наизусть всего Гомера; правда, их почему-то упорно считали дураками. У

профессиональных ораторов, которым нужно было держать в уме большие судебные речи,

память бывала почти фантастическая: они умели, например, прослушав впервые сто строк

стихов, тут же повторить их от конца к началу.

Писать учились на дощечках величиной с ладонь, покрытых воском и скрепленных

шнурками в книжечку. Писали палочкой, заостренной с одного конца: острым концом

выцарапывали буквы, тупым заглаживали неправильно написанное. Это оказалось очень

удобным: так писали потом почти все средневековье. Многие такие деревянные тетрадки

сохранились; надо признаться, что буквы в них часто бывают почти неузнаваемы, и ученые с

трудом их расшифровывают. Что делать: на воске хорошо пишутся прямые линии, но очень

плохо - изогнутые. (Кто хочет - пусть проверит.) Часто можно видеть: верхние строчки на

табличке - четкие и аккуратные (они были обведены по трафарету или написаны для образца

учителем), а дальше - чем ниже, тем хуже. Впрочем, в современных школьных тетрадках

бывает то же самое...

Для упражнения в счете служила клетчатая доска - "абак". В ней были клеточки для

единиц, десятков, сотен и так далее; на клеточки клали камешки или бобы, от одного до девяти.

На таких клетчатых счетах нетрудно было научиться сложению, вычитанию и даже умножению

(делению - гораздо труднее), а потренировавшись, можно было производить эти действия и в

уме. Тем не менее с арифметикой древним было тяжело: до нас дошло много случайных

обрывков хозяйственных счетов и прочего скучного материала, и ошибок там больше, чем в

тетрадке у любого из вас. "Прогресс науки, - сказал один современный математик, - не в

том, что мы умеем делать, чего раньше не умели, а в том, что сейчас каждый умеет делать то,

что раньше умели лишь талантливые".

Кроме чтения, письма и счета, нужно было учиться музыке и пению: каждому гражданину

предстояло хоть иногда участвовать в праздничных шествиях и хорах. Пение было проще, чем

теперь: только в унисон, без нынешнего многоголосья, чтобы отчетливее было слышно слова.

Зато учиться пению было труднее: перенимать можно было только с голоса, нот не было, в

лучшем случае были значки для подкрепления памяти. Пение сопровождалось игрой на кифаре

с семью струнами, по которым ударяли костяным бряцалом. Сперва упражнялись и на дудке, но

потом бросили: решили, что раздувающиеся щеки уродуют лицо, а стало быть, дудка

недостойна свободного гражданина, который должен быть обязательно красив, и дудку

оставили рабам.

Вот на эту начальную премудрость тратил юный грек лет шесть-восемь своей жизни -

примерно до четырнадцати лет. Эту школу проходили все: неграмотных в Греции не было или

почти не было (полуграмотных - сколько угодно). А затем, если у тебя был интерес,

способности и деньги, ты мог брать уроки у специалистов - словесников, математиков,

врачей.

БОЛЬШАЯ ПОРКА

Школьники в Греции, как и во все времена, бывали разные. Поэтому, может быть, не

лишней будет и вот такая сценка в стихах, сочиненная поэтом Геродом как раз в то время, о

котором мы рассказываем. Называется она "Учитель", действие происходит в школе; к

учителю Ламприску является старая мать одного из школьников и тащит за собою сына.

Мать. Ламприск, любезный, пусть тебя хранят Музы!

Будь добр, возьми ты моего сынка в руки,

Да растяни, да всыпь погорячей розог!

Вконец он разорил меня игрой вечной

В орлянку - бабок, видишь ли, ему мало!

Небось давно забыл он дверь твоей школы,

А вот кабак, где пьянка да игра, - помнит!

Доска его вощеная лежит праздно,

Пока он не посмотрит на нее волком

Да и не соскребет с нее всего воска.

В письме не разберет он ни аза, если

Ему не повторить раз пять подряд буквы.

Попросим мы с отцом его прочесть вслух нам

Стихи, какие в школе наизусть учат, -

Он цедит, как по капле: "А-пол-лон - свет-лый..."

"Послушай, говорю, я не была в школе,

Но уж и я и первый беглый раб этак

Прочесть сумеем!" А ему ничто: весел,

На крышу влезет да сидит, спустя ноги;

Его-то мне не жаль, а только жаль крышу:

Как завернут дожди, так это мне, бедной,

За черепицу каждую платить надо!

Ох, дура я: ослов ему пасти впору, "

А я-то грамоте его учить стала,

На черный день подспорье чтоб иметь в сыне!

Ламприск, прошу я, сделай для меня милость:

Отделай мне сынка, чтобы вовек помнил!

Учитель. Давно готов, не надобно и просьб лишних!

Эй, Эвтий, Финтий, взять его, держать крепче!

Каков малец! Из бабок, говоришь, вырос,

А с голытьбой в притоне биться рад в деньги?

А ну-ка, где мой бич, где бычий хвост едкий,

Которым я лентяев по спине мечу?

Сын. Ой, милый, ой, Ламприск, ой, всех богов ради,

Не надо бычьим: бей меня другим лучше!

Учитель. Нет, дрянь ты, малый! Если попадешь в рабство,

То грош тебе цена там на любом рынке!

Сын. А сколько же ты мне ударов дать хочешь?

Учитель. А ровно столько, сколько мать твоя скажет!

Сын. Ой, сколько, мать? Ой, ой, в живых оставь только!

Мать. А столько, сколько вынесет твоя шкура!

Сын. Ой, я не буду! Ой, Ламприск, не бей больше!

Учитель. Ишь, что за голосок! А ну, молчать, слышишь?

Сын. Молчу, молчу; ой, ой, не убивай насмерть!

Мать. Дери его, Ламприск, не отпускай парня!

Учитель. Довольно: он уже пестрей змеи пестрой;

Ужо еще, как отвечать урок будет,

За каждую ошибку я сполна всыплю.

Вот так-то: хочешь меду - берегись жала!

УРОК СЛОВЕСНОСТИ

Мы не знаем, как была устроена работа в александрийском Мусее. Есть предположение,

что в нем было четыре отдела: по словесности, по математике, по астрономии, по медицине.

Допустим, что это было так. Главным, во всяком случае, был отдел словесности: недаром

гордостью Мусея была библиотека. Главой Мусея непременно был ученый-словесник. А

поначалу старались, чтобы он был к тому же и сам поэт, то есть человек с особенно тонким

вкусом.

Первая забота хранителей библиотеки была в том, чтобы установить надежный текст

классических писателей с Гомером во главе. Это было непросто. Мало было разобраться в

ошибках множества рукописей. Нужно было еще решить, достоин ли получившийся текст

великого Гомера. И тут начинался безнадежный спор о вкусах.

Есть два имени, которые с тех самых пор стали нарицательными для строгих критиков:

Зоил и Аристарх. Зоил - это критик злой и придирчивый, а Аристарх - суровый, но

справедливый. У Пушкина одно стихотворение начинается: "Надеясь на мое презренье, седой

Зоил меня ругал...", другое: "Помилуй, трезвый Аристарх моих бакхических посланий..." Зоил

жил немного раньше, Аристарх немного позже описываемого времени, но отличились они

именно в этом споре о вкусах.

"Илиада" начинается с того, что Агамемнон оскорбил жреца Хриса и Аполлон за это

наслал на греков мор: пришел к греческому войску ("...он шествовал ночи подобный", -

говорит Гомер: ночь всегда была страшна для светолюбивых греков) и стал поражать его

незримыми стрелами:

В самом начале на месков напал он и псов празднобродных,

После постиг и народ...

"Мески" - это значит "мулы" (по-гречески здесь стоит такое же малопонятное слово).

Но если так, то Аполлон ведет себя нехорошо: хочет наказать греков, а начинает с ни в чем не

повинных животных. И поэт его описывает нехорошо: светлый солнечный бог не может быть

"ночи подобный". Вот такие упреки и предъявлял Гомеру Зоил; было их столько, что книга его

называлась "Бич Гомера". А Аристарх заступался за Гомера примерно так. Во-первых, "мески"

в старинном языке, может быть, значило не только "мулы", а и еще что-нибудь, например

"часовые". Во-вторых, для начала эпидемии это очень правдоподобная картина: от солнца

разогревается земля, от земли поднимаются ядовитые пары, от них первыми погибают

четвероногие животные, а от них заражаются люди. А в-третьих, и в-главных, так достигается

постепенность нарастания беды: вот Аполлон приближается, вот как бы в предупреждение

гибнут животные, и вот, наконец, мор поражает людей. Слова же "ночи подобный" не значат

"темный, как ночь", а значат "страшный, как ночь" и поэтому вполне уместны.

Эти споры были очень полезны: они учили греков не только любить Гомера, но и

понимать, почему они его любят. Но, конечно, как во всяких спорах, здесь было очень много и

лишних слов, и лишнего самомнения.

Лишние слова выплескивались в комментарии - примечания к стихам.

Комментированное издание "Илиады" выглядело так: крупными красивыми буквами писался

текст Гомера, а на полях и между строк мелким почерком рябили примечания.

Комментировалось буквально каждое слово: почему "в самом начале", а це просто "вначале"?

кто такие "мески"? можно ли сказать "напал" о выстреле из лука? относится ли слово

"празднобродных" (то есть попросту "бродячих") только к псам или также и к мескам? и так

далее. Что не помещалось между строчек, о том писали отдельные книги. Один словесник о

шестидесяти строчках "Илиады" (это был очень скучный перечень троянских войск) написал

тридцать книг комментариев. Самым же плодовитым александрийским ученым был Дидим,

сын Дидима, по прозвищу Меднобрюхий: за свою жизнь он написал то ли 3500, то ли 4000

книг, причем сам уже не помнил, о чем он писал, о чем нет, и некоторые книги сочинял по два

раза.

Особенное раздолье здесь открывала мифология. Как звали няньку царя Агамемнона,

сколько лет было Елене в начале Троянской войны, точно ли прозвище Аполлона "Сминфий"

означает "мышиный" и почему - обо всем этом спорили до потери сил. Сами цари

забавлялись этими спорами. Птолемей поддразнивал александрийских словесников: "Ахилл -

сын Пелея, а чей сын Пелей?.." - пока один из них ему не ответил: "Вот ты - сын Лага, а чей

сын Лаг?" И Птолемей умолк, потому что в цари он попал из не очень-то знатного рода.

Победами в этой ученой игре словесники хвастались как дети. Одного из них за вечную

похвальбу дразнили "Сам себе бубен". Звали его Апион. Ему мало было вычитывать

интересные редкости из старых книг, он уверял, будто изучил колдовство и нарочно вызвал с

того света тень Гомера, чтобы спросить его, где же он все-таки родился и кто были его

родители. Правда, когда его спрашивали: "Где же? Кто же?" - он отвечал, что Гомер запретил

ему это разглашать. Другой словесник получил прозвище "Есть-или-нет" - это потому, что за

обедом он не мог взять куска в рот, не припомнив, упоминается ли это кушанье у древних

писателей и что о нем говорится. А третий, чтобы казаться начитанным, заучил начальные

строчки множества стихотворений и щеголял ими в разговорах.

АРИФМЕТИКА В СТИХАХ

За уроком словесности следовало бы устроить урок математики. Но о математике в этой

книге мы уже говорили; поэтому ограничимся здесь образцами математического жанра,

редкого в наши дни: арифметическими задачами в стихах. Автора их звали Метродор, он жил

лет через пятьсот после описываемого времени и был учеником Диофанта Александрийского,

который считается отцом алгебры. Все задачи его похожи друг на друга и не так уж трудны, как

вы сейчас увидите.

Первая из них посвящена поэтом своему учителю:

Гробница Диофанта

Здесь погребен Диофант. Дивись великому чуду:

Числа на этой плите скажут усопшего век.

Волей богов шестую часть жизни он прожил ребенком

И половину шестой встретил с пушком на щеках.

Часть седьмая прошла - и с подругою он обручился;

С нею пять лет проведя, сына дождался мудрец.

Бедный сын! Вдвое меньше отца он прожил на свете,

И возложили его на погребальный костер.

Дважды два года еще отец оплакивал сына;

Тут и нашел он конец жизни печальной своей.

(Ответ: Диофант прожил 84 года.)

Хариты н корзины

Шли Хариты, несли корзины, и было у каждой

Поровну яблок. Навстречу им девять Муз. Захотелось

Музам яблок; и дали Хариты им поровну яблок,

Так что поровну стало у каждой Хариты и Музы.

Молви, какую роздали долю из каждой корзины?

(Харит, конечно, было три, а Муз - девять. Ответ не зависит от

того, сколько было яблок: каждая Харита отдала три четверти того,

что у нее было.)

Дележ яблок

С яблони яблок нарвав, раздала их Миртида подругам:

Пятую долю дала Хрисиде, четвертую - Гере,

Л девятнадцатую отделила для милой Псаматы;

С частью десятой ушла Клеопатра, а с частью двадцатой -

Парфенопея; двенадцать плодов получила Евадна.

Только сто двадцать себе и оставила яблок Миртида.

(Сколько было яблок? Ответ: 380.)

Дележ орехов

Рос орешник, и было на нем много-много орехов.

Но подошел к нему человек, и орешник промолвил:

"Пятую часть моих орехов взяла Парфенона,

Четверть взяла Аганиппа, потом Филинна - восьмую

Часть, потом Орифия - седьмую, потом Бвринома

С веток моих обрала шестую долю орехов.

Трое Харит унесли сто шесть орехов, а девять

Муз забрали каждая по девять. Вот и осталось

Только семь орехов на самой дальней из веток!"

(Ответ: на орешнике было 1680 орехов.)

Часовщик

"Лучший часовщик Диодор, скажи и поведай.

Сколько часов протекло с тех пор, как вскатилось на небо

Солнце?" - "Три пятых возьми уже миновавшего срока -

Вчетверо против того остается ему до заката!"

(Прошло 3 и 9/17, остается 8 и 8/17 часов.)

Пора вставать

Эй, просыпайтесь, заря занялась! Уже миновала

Пятая часть трех восьмых неминовавшего дня.

(Прошло 36/43, осталось 11 и 7/43 часа.)

Спорят две статуи

- Дай мне две мины, и стану я вдвое тебя тяжелее!

- Дай мне столько же ты - тяжелей тебя вчетверо стану.

(Первая статуя весит 3 и 5/7, вторая - 4 и 6/7 мины.)

То же самое

Дай мне десять мин - стану втрое тебя тяжелее!

Дай мне столько же ты - тяжелей тебя впятеро стану.

(Первая статуя весит 15 и 5/7, вторая - 18 и 4/7 мины)

УРОК АСТРОНОМИИ

Третьим отделением александрийского Мусея было астрономическое. Что услышим мы

здесь?

Земля - шар, говорят нам александрийские астрономы. Кто решил это первый -

неизвестно; наверное, пифагорейцы, они ведь считали шар совершеннейшим телом. А теперь

это признают уже все. Если спросить доказательств - скажут и о том, что на севере видны не

те созвездия, что на юге, и о том, что при лунном затмении тень Земли на диске Луны всегда

круглая. Это мы знаем. А дальше?

Земля - шар; это значит: центр этого шара - "низ", а со всех сторон от него - "верх".

Все, что есть на свете твердого, падает "вниз" и сбивается здесь в ком, это и есть земной шар.

Все, что есть на земле жидкого, тоже льется вниз, но вода легче земли, и она разливается слоем

поверх этого шара. Все, что есть на земле воздушного, стремится уже не вниз, а вверх

(посмотрите на пузыри в воде); поэтому воздух ложится вокруг центра мира третьим слоем,

поверх земли и воды. Все, что есть огненного, тоже стремится вверх, и еще сильнее

(посмотрите на языки пламени); поэтому огонь ложится поверх земли, воды и воздуха

четвертым слоем - это здесь гремят грозы и сверкают молнии. Так все четыре стихии находят

каждая свое место на земле и над землей. Они не враждуют, как когда-то у Эмпедокла: они

дружно сплотились в устойчивое целое.

А дальше? Из чего состоит небо? Хочется предположить: из того же огня; и мы видим его

в Солнце и в звездах. Оказывается, нет! Из огня, но не из того. И земля, и вода, и воздух, и

огонь от природы движутся по прямой: одни падают вниз, другие взлетают вверх. А в небе

прямолинейных движений нет - только круговые. (Взгляните, как вращается звездный свод, и

убедитесь сами.) Стало быть, там над нами - особая, пятая стихия, которой на земле нет. Так

рассудил Аристотель и назвал ее старинным словом "эфир", что значит "пылающий". А

по-латыни ее будут называть "пятой сущностью", "квинтэссенцией".

Но не все эфирные светила одинаково чинно ходят по звездному своду. Семь из них

имеют собственные пути: Солнце, Луна и пять планет - Гермес-Сияющий,

Афродита-Светоносная, Арес-Огневой, Зевс-Лучезарный и Кронос-Ясный. У Солнца и Луны

пути тоже круговые, а у пяти планет - досаднейшим образом запутанные: то светило появится

в одном созвездии, то сдвинется к другому, то исчезнет совсем. За это .и дано им название:

"планета" - значит "бродяга".

Так что же, выходит, не все небесные тела движутся по кругам? Не беспокойтесь, все.

Может быть, вы видели китайскую игрушку: костяной шар с прорезями, в нем другой такой же,

в нем третий, и каждый может вращаться в любом направлении. Представьте, что планета

прикреплена к внутреннему, третьему шару. Она движется вокруг его оси. Но сама эта ось

вставлена в другой, средний шар, а он в свою очередь вращается вокруг совсем иной оси, а эта

ось вставлена в наружный шар, который вместе с нею поворачивается в третьем направлении.

Так наша планета участвует сразу в трех круговых движениях, а от этого, если смотреть из

центра, кажется, что путь ее - петлистый. Вот так и в небе: каждую маленькую планету

движут несколько огромных шаров, только шары, конечно, не костяные, а эфирные. Если

рассчитать хорошенько размер и скорость каждого шара, то можно объяснить извилины всех

планетных путей.

Такая "теория концентрических сфер" в эти александрийские дни была последним словом

науки. Она объясняла все, что можно было видеть в небе, - так что жаловаться на нее не

приходилось. Но больно уж она была громоздкой! Все небо оказывалось набито прозрачными

шарами, вращающимися друг в друге в разных направлениях: 55 сфер было нужно Аристотелю,

чтобы лести всег.о лишь семь светил. Поэтому в следующие века на смену была выработана

теория попроще - так сказать, не система шаров, а система колес. Представьте себе большое

колесо на оси. В обод его вбита сбоку другая, маленькая ось, и на нее надето другое, маленькое

колесо. А к ободу маленького колеса прикреплена планета. Оба колеса вращаются, мы смотрим

из центра и видим у планеты тот же петлистый путь. Это - та самая система Птолемея,

которую сменила потом система Коперника. Описал ее астроном Птолемей (тезка египетских

царей) лет через четыреста после нашего визита в Александрию, уже при римлянах.

Но и эта "теория эпициклов" (дополнительный круг - по-гречески "эпицикл"), особенно

с наросшими на ней уточнениями и усовершенствованиями, со временем оказалась слишком

сложной. Недаром через тысячу лет после Птолемея один испанский король, любитель

астрономии, вздохнул: "Если бы Господь Бог спросил моего совета, я бы предложил ему

устроить мир попроще". Вот тут и явился Коперник со своей системой. Не думайте, что она

объясняла небесные движения лучше, чем Птолемеева. Она объясняла их хуже! (Сейчас скажу,

почему.) Но она была проще, а измученные потребители предпочитали результаты пусть менее

точные, зато более легкие. Неточна же была система Коперника потому, что Коперник по

старой аристотелевской привычке считал орбиты Земли и планет кругами, а на самом деле они

- овалы, эллипсы. Это впервые рассчитал Кеплер, и на этом кончается античная астрономия:

Blog

Михаил Гаспаров Занимательная Греция

Содержание