Герберт спенсер
| Вид материала | Документы |
- Герберт спенсер, 1642.09kb.
- Герберт Спенсер. Опыты научные, политические и философские. Том, 5731.49kb.
- Вопросы к экзамену по дисциплине «Социология», 24.17kb.
- Тема: Становление и развитие социологии. Социологические теории, 59.99kb.
- Вопросы к экзамену по социологии для студентов, обучающихся по направлению «Сервис», 14.64kb.
- Герберт Маркузе "Эрос и цивилизация", 683.15kb.
- Эдмунд Спенсер «Я имя милой вздумал написать, 1467.71kb.
- Трудового Красного Знамени гупп детская книга, 2911.61kb.
- Трудового Красного Знамени гупп детская книга, 2911.77kb.
- Kfi/rph zs 2011 – 2012 Téma, 102.91kb.
В Новой Зеландии правительство действует, сообразуясь с общественным мнением, выраженным общими собраниями, и старшины «не могут объявить войну, заключить мир или решить другой какой-либо вопрос, касающийся целого народа, без утверждения большинства клана». О таитянах Эллис говорит нам, что их король имеет немногих из их старейшин в качестве советников, но что ни одно важное национальное дело не может быть решено без поземельных владельцев или второго ранга, а также без созыва общественных собраний. То же и у Малагазиев: «Великий национальный совет в Мадагаскаре – это собрание из обитателей столицы и глав от провинций, городов, деревень и т.д.». Король обыкновенно председательствует лично.
Хотя в этих последних случаях мы видим значительное изменение в относительной важности трех вышеуказанных составляющих элементов, а именно: незначительные по числу, внутренние достигли власти в ущерб многих, составляющих внешний элемент, однако все-таки еще они состоят налицо все три и даже продолжают состоять налицо, когда мы переходим к различным историческим народам. Даже о финикиянах Моверс замечает, что «когда в эпоху Александра война была решена тирянами без согласия отсутствующего короля, их сенат действовал вместе с народным собранием». Родственный этому пример можно найти и в Гомерической Греции, где Агора, под предводительством царя, была «собранием старейшин для совещаний, сообщения и обсуждений в присутствии слушающего и одобряющего народа», сидевшего вокруг, а что роль народа не была всегда пассивной, показывает нам история Ферсита.
В Древнем Риме отношения, в которых стояли друг к другу царь, сенат и свободные граждане, очевидно развились также из отношений, существовавших в первоначальных собраниях, потому что, хотя эти три элемента и не кооперировали одновременно, однако царь в важных случаях сообщал свои предложения собранию граждан, выражавших свое одобрение, или неодобрение, а старейшины кланов, составлявшие сенат, хотя и не дебатировали публично, однако могли при случае отрицать решения царя и граждан. Относительно первобытных Германцев, Тацит, по переводу Фримана, говорит: «О делах меньшей важности рассуждают старейшины, о делах большей – все люди; но так, что дела, которых окончательное решение принадлежит народу, предрешаются сначала старейшинами… Все люди сидят в вооружении и располагаются так, чтобы хорошенько обдумать вопрос; жрецы призывают к молчанию и даже имеют право принудить к этому. Затем король или вожди, в порядке, сообразном с возрастом каждого, происхождением, военной славою, или красноречием, выслушиваются, причем речи действуют скорее силой убеждения, чем властью приказания. Неприятные мнения отвергаются криками; если же мнения одобряются, то слушатели стучат своими пиками».
Подобное же мы видим и между Скандинавами: в Исландии, кроме собиравшегося ежегодно главного всеобщего собрания (General All-thing), не присутствовать на котором было «бесчестием для свободного гражданина», и в котором, «действительно, люди всех классов раскидывали свои палатки», были еще местные собрания, называвшиеся Var-things, «состоявшие из всех свободных людей округа с множеством свиты… и собиравшиеся как для обсуждения общественных дел, так и для отправления правосудия… Внутри круга (образованного для отправления правосудия) садились судьи, народ же стоял вне его». В рассказе мистера Фримана о ежегодных собраниях в Швейцарских кантонах Ури и Аппенцел мы можем еще отметить существование этих примитивных форм государственного устройства, потому что, хотя главным образом указывает на народ вообще, но у него есть еще указания, по поводу Ури, на собрание должностных лиц (body of magistrates) или выборных старшин, как на второй элемент, тогда как главный судья (head magistrate) образует первый. Есть косвенное доказательство и того, что и в древней Англии существовало подобное же устройство; об этом свидетельствует следующее место из сочинения Фримана «Рост Английской Конституции»: «Наши древние летописи не дают нам никакого ясного и точного указания на состав этого учреждения. О нем есть общие и неопределенные упоминания, как о собрании мудрых, благородных и важных людей. Но, рядом с подобными упоминаниями, существуют и другие, указывающие на гораздо более народный состав его. О короле Эдуарде говорится, что он был выбран в короли «всем народом», Граф Годвин «говорил свою речь пред королем и пред всем народом страны». И вывод, который можно сделать на основании слов Мистера Фримана, – таков, что участие народа, при разрешении дел состояло в том, что он криками выражал одобрение или неодобрение.
На эту форму правления мы указываем здесь, как на форму основную потому, что ее находим в самом начале социальной жизни, и одинаково встречает при различных условиях. Мы встречаем ее не только между народами высшего типа, каковы Арийцы и некоторые Семиты, но и между краснокожими индейцами Северной Америки, Дравидианскими трибами горной Индии и между аборигенами Австралии. Действительно, как уже и предполагалось, невозможен никакой другой путь образования правительственной организации. С одной стороны первоначально не существует никакой сдерживающей силы, кроме воли агрегата, как это обнаруживается в собравшейся толпе. С другой стороны, главные роли при определении этой воли агрегата неизбежно занимаются теми немногими, превосходство которых является общепризнанным. А из этих членов, имеющих преобладающее значение, наверное один обладает им в высшей степени в сравнении с остальными. Вывод, который мы желаем отметить, как имеющий особенное значение, состоит не в том, что свободная форма управления есть и первобытная форма, хотя он и может быть выведен из наших положений. И не тот факт нас главным образом интересует, что уже на самой начальной ступени развития обнаруживается то обособление немногих высших и многих низших, которое является особенно заметным на более поздних ступенях, хотя и этот факт тоже может быть выставлен, как заслуживающий особенного внимания. И не факт раннего появления контролирующего главы, имеющего высшую власть по сравнению со всеми остальными, привлекает преимущественно пред другими наше внимание; хотя в подтверждение его могут быть приведены очевидные данные. Здесь мы желали особенно отметить ту истину, что при самом начале развития могут быть отличаемы смутные абрисы тройственного политического строения.
Без сомнения, нет и двух случаев, в которых бы отношения между силами этих трех составляющих элементов были совершенно тождественны: они, как было видно из приведенных раньше различных примеров, подвержены повсюду большим или меньшим колебаниям, – колебаниям, обусловливаемым в одном месте эмоциональной (обусловленной чувствами, склонностями) природой людей, составляющих группу; в другом месте физическими условиями, то благоприятствующими независимости, то затрудняющими ее, наконец, – деятельностями мирными или воинственными, или же исключительным характером отдельных индивидуумов.
Непривычная сметливость, ловкость или сила, принимаемые примитивными людьми за сверхъестественные качества, дают какому-нибудь члены трибы влияние, которое, перейдя от него и к его наследнику, – к которому, как полагают, переходят в наследство и эти сверхъестественные качества, – может послужить к зарождению верховной власти, подчиняющей себе и остальных правящих людей, и людей массы. Или разделение труда, при котором некоторые из членов трибы являются исключительно воинами, в то время как остальные имеют занятия иного рода, может дать двум высшим составным элементам политических отправлений возможность далеко оставить за собою третий. Или же члены третьей составной части, поддерживая в своей среде свойства, делающие насилие над ними трудным или невозможным, являются способными удержать за собой преобладающее значение над двумя первыми. А затем отношение этих трех главных элементов к целому общины может подвергнуться и действительно претерпевает изменения, путем образования пассивного, исключенного из совещаний класса, состоящего сперва из женщин, а впоследствии также из рабов или других зависимых членов.
Удачно оконченная война не только порождает установление пассивного класса или класса, не имеющего политического значения, но, ведя за собою, как это обыкновенно бывает, отношения подчинения, производит более или менее решительные изменения в относительном значении трех элементов политической функции. Так как – при равенстве других условий – группы, в которых подчинение мало, или в которых вовсе нет подчинения, покоряются группами, в которых подчинение больше, то оказывается способность к переживанию и большему развитию у тех групп, в которых контролирующая власть правящего меньшинства является относительно большею. Подобным же образом, так как военные успехи в большей мере зависят от той быстроты и согласия в действиях, которые даются единством воли, то здесь – в случае хронически повторяющихся войн – должно возникнуть у членов правящей группы стремление все к большему и большему повиновению своему главе; уничтожение в борьбе за существование триб, равных во всех других отношениях, есть следствие неодинакового повиновения. Следует также отметить и то обстоятельство, что покорения одного общества другим, повторяющиеся снова и снова, как это часто случается, в результате производят затемнение, а часто даже и совершенное сглаживание следов первоначальной политической формы.
Когда мы, однако, признаем тот факт, что в продолжение социального развития эти три первоначальные составные элемента меняют свои пропорции, – причем некоторые из них могут сделаться только рудиментарными или же и вовсе исчезнуть, – то в нашем понимании политических форм произойдет большая перемена, если мы припомним, что все они произошли от этой первичной формы, – что деспотизм, олигархия и демократия могут быть рассматриваемы как такие типы правления, в которых один из основных составных элементов развился в более широкой степени насчет двух остальных, и что различные смешанные типы сложились сообразно с большею или меньшею степенью влияния того или другого из начальных составных элементов.
Но не существует ли основного единства и в политических силах, производящих это основное единство политических форм? Бросив взгляд на общее происхождение политических строений, не узнали ли мы кое-чего и об общем источнике их власти? Так как мы склонны забывать отдаленное, в то время, когда наши мысли заняты ближайшим к нам и непосредственным, то для нас важно остановиться тут на минуту для наблюдений.
Кто во время бури следит за ее ударами, сокрушающими суда или разрывающими плотины, тот остается под впечатлением необъятной силы волн. Однако же, когда будет указано, что при отсутствии ветра не получилось бы ни одного подобного результата, он признает истину того, что море само по себе бессильно и что сила, давшая ему возможность сокрушать корабли и плотины, зависит от стремления воздуха, взволновавшего его поверхность. Но если наш наблюдатель остановится только на этом, он не достигнет до полного понимания силы, производящей столь поразительные перемены. Воздух, в сущности, столь же пассивен, как и вода. Не было бы никакого ветра без солнечных лучей, действующих не одинаковым образом на различные части земной поверхности. И тогда даже не дойдет он до источника этой силы, когда, проследивши ее прошлое, он узнает в ней силу, подкапывающую утесы и долбящую скалы, потому что без постоянной концентрации солнечной массы, происходящей вследствие взаимного притяжения между ее частями, не было бы и солнечного излучения.
Наклонность, представленная в этом примере, свойственная до некоторой степени всем, и особенно большинству, состоит в том, что ассоциируют понятие о силе с тем видимым орудием, которым действует сила, а не с источником, которого не знают. Эта наклонность мысли оказывала, как это видно из вышесказанного, вредное влияние на понимание чего бы то ни было вообще, и на понимание политических отношений в частности.
Хотя рост народных учреждений и ослабил в значительной доле привычку, господствовавшую в прошлые времена, смотреть на власть правителей как на что-то присущее им самим; однако, даже и теперь еще нет ясного понимания того факта, что правительства не сами по себе обладают силою, а суть лишь орудия силы. Сила эта существовала ранее, чем возникли правительства: правительства сами были произведены ею, и она никогда не перестает в той или другой форме действовать чрез них. Но возвратимся к началу.
Гренландцы совершенно не имеют политического контроля (и ничего такого, что бы представляло его) большего, чет то простое уважение, которое они оказывают мнению какого-нибудь пожилого человека, искусного в тюленьей ловле или в предсказании перемен погоды. Но гренландец, обиженный своим земляком, имеет против оскорбителя одно средство, которое называется борьбой пением (singing combat). Он слагает сатирическую поэму и вызывает своего противника на сатирический поединок в присутствии всей трибы. «Победителем выходит тот, за кем остается последнее слово». Грантц прибавляет: «Ничто с большим успехом не удерживает гренландца от порока, как страх публичного позора». Здесь мы видим проявление той первоначальной, не имеющей точных определений, власти, которая принадлежит общественному мнению и которая предшествует другим, более специальным видам власти.
Страх общественного порицания иногда подкрепляется опасением изгнания. Между другими примерами могут быть названы незнающие подчинения австралийцы, «которые наказывают тех из своей среды, которые провинились чем-нибудь вроде кражи, изгнанием из стана». Об одной из Колумбийских триб мы читаем: «О Салишах (Salish) смело может быть сказано, что они не имеют никакой правильной формы правления», а затем далее читаем, что «преступники наказываются иногда изгнанием из своей трибы». Некоторые из аборигенов гор Индии, очень не похожие на этих Колумбийцев по типу и по своему образу жизни, представляют подобное же отношение между неразвитой политической сдерживающей силой и сдерживающей силой общественного неодобрения (aggregate feeling). Между Бодо и Дималами, – деревенские старшины которых суть только пользующиеся уважением старцы, не имеющие никакой принудительной власти, – члены, провинившиеся против обычаев, «наказываются выговором, штрафом или изгнанием из общины, смотря по степени проступка». Но контролирующее влияние общественного чувства в группах, имеющих слабую политическую организацию, или не имеющих ее вовсе, с особенной ясностью сказывается в той силе, с какой оно действует на тех, кто обязан мстить за убийства. Об аборигенах Австралии сэр Джордж Грей пишет: «Самый священный долг из всех, которые туземец обязан выполнить, есть мщение за смерть его ближайшего родственника, которое лежит исключительно только на нем; до тех пор, пока он не выполнит этого долга, его постоянно преследуют укорами старые женщины; а если он женат, то его жены скоро оставляют его; если же он не женат, то ни одна молодая женщина не станет говорить с ним; его мать постоянно будет жаловаться и плакать о том, что родила такого недостойного сына; его отец будет относиться к нему с презрением; укоризны будут постоянно раздаваться в его ушах».
Затем мы отметим, что еще долгое время спустя после появления политического контроля, он остается подчиненным контролю общинного чувства, – как потому, что при слабой степени развития политической организации глава общины не владеет еще большими средствами для принудительного выполнения своей воли, так и потому что не надлежащее употребление и тех небольших средств, которыми он владеет, влечет за собой дезертирство членов общины. Примеры могут быть взяты их всех частей света. В Америке, между Змеиными Индейцами «каждый индивидуум является своим собственным господином, – и единственный контроль, которому подчинено его поведение, состоит в мнении старшины, поддерживаемого его влиянием на мнения остальных членов трибы»ю о начальнике Чинуков нам сообщают, что «его уменье оказывать услуги своим ближним и популярность, которую он имеет, – вот первая основа и мера его авторитета». Если Дакот задумает совершить злое дело, то старшина может повлиять на него лишь каким-нибудь подарком или платою ему за его отказ от своего дурного намерения. Старшина не имеет никакого полномочия действовать от имени трибы и не смеет этого делать». И между Криксами, хотя они и выше по своей политической организации, власть выборных старейшин «остается при них лишь до тех пор, пока они хорошо пользуются ею. Неодобрение народа является помехою при пользовании ими своей деятельностью». Обращаясь к Азии, мы читаем, что бэи (bais) или начальники Киргизов, «имеют над ними очень небольшую власть, как в хорошую, так и в дурную сторону. Из уважения к их летам и происхождению оказывают некоторое внимание к их мнениям и ничего больше». Остяки «платят дань почтения в полном смысле этого слова – своему старшине, если он мудр и храбр, но это почтение совершенно добровольное и основанное на личном уважении к нему». О старшинах Нага Бутлер говорит: «Их приказания исполняются лишь до тех пор, пока они сходятся с желаниями и выгодами общины». То же самое и в Африке, как показывают нам, например, Коранна Готтентоты. Управление в каждом клане или краале принадлежит начальнику или старшине, – обыкновенно лицу, владеющему большою собственность; но его власть чрезвычайно ограничена и встречает себе повиновение лишь до тех пор, пока встречает общее одобрение». И даже между лучше организованными в политическом отношении Кафрами мы находим подобное же общественное влияние. «Король издает законы и приводит их в действие единственно согласно с своею волею. Однако у народа есть власть, уравновешивающая его собственную: он царствует лишь до тех пор, пока ему желают повиноваться». Если он царствует дурно, ему отказывают в повиновении.
Итак, политическая власть в ее примитивной форме есть чувство общественности (feeling of the community), действующее через неоформившуюся, – или же принявшую определенную форму, – агентуру. Несомненно, что вначале власть старшины есть в известном отношении власть личная: его большая сила, мужество или знания дают возможность поддерживать свою индивидуальную волю. Но очевидность убеждает нас, что его индивидуальная воля является лишь маловажным фактором, и что власть, которою он владеет, пропорциональна тому, в какой степени находят в ней свое выражение желания остального народа».
Хотя это общественное чувство (public feeling), которое первоначально действует само по себе, и потом отчасти через агента, есть до некоторой степени самопроизвольное чувство тех, у которых оно является, однако в более широком смысле оно есть мнение, заложенное в них, или предписанное им. Во-первых, эмоциональная природа, обусловливающая общий образ поведения, наследуется от предков, являясь продуктом всех предшествовавших деятельностей; во-вторых, частные мотивы, прямо или косвенно определяющие предпринимаемый способ действия, внушаются на ранних ступенях развития старшими при посредстве требований, верований и обычаев, унаследованных трибою. Говоря кратко, правящее чувство (governing centiment) является накопленным и организованным чувством прошлого.
Достаточно вспомнить о тех увечьях, которым в предписанном возрасте подвергается каждый член трибы – выбиванию зубов, ранам тела, татуированию, пытке; достаточно вспомнить о том, что от этих предписаний обычая не убегает никто, чтобы увидеть, что направляющая сила, существующая раньше возникновения политической и делающая впоследствии политическую агентуру своим органом, есть постепенно сложившееся мнение бесчисленных предшествовавших поколений, или, скорее, не мнение, которое строго говоря есть интеллектуальный продукт совершенно бессильный, – чувство, ассоциировавшееся с мнением. Это мы находим повсюду при начале развития главной контролирующей силы.
Чтобы дать понятие о той силе, с которой действует это передающееся мнение, можно указать на туписов, которые думают, что «если бы они отступили от обычаев своих праотцев, их постигло бы истребление». В одной из наиболее диких триб на горах Индии, у жуангов (Juangs), которые почти не знают даже и той одежды, какую знали Адам и Ева (насколько нам известно об одежде этих последних), женщины долго не расставались со своими лиственными повязками, в уверенности, что перемена в них могла повредить.
О Коранна Готтентотах мы читаем, что «когда нет подходящего случая в древних обычаях, всякий человек действует так, как ему на его собственный взгляд кажется». Хотя старшины дамаров «имеют неограниченную верховную власть, однако они почитают традиции и обычаи своих предков». Смит (Smith) говорит: «Едва ли возможно сказать, что арауканианцы имеют законы, хотя у них есть многие древние обычаи, которые они свято почитают и строго наблюдают». Согласно Бруку (Brooke) у даяков «простой обычай сделался законом, и нарушение обычая влечет наказание пеней». По разумению некоторых малагазийских кланов, нововведение и несправедливость неразлучны; идея совершенствования вовсе не понята им».
Это контролирующее влияние наследственных обычаев в группах людей политически неорганизованных или имеющих слабую политическую организацию, не только столь же сильно, как и у триб и народов, стоящих на более высокой ступени развития, но еще гораздо сильнее. Сэр Джон Лебокк замечает: «Ни один дикий не может быть назван свободным. Окружающий его мирок ежедневно регулирует его жизнь сложной и, по-видимому, чрезвычайно стеснительною цепью обычаев (столь же обязательных, как и закон), странных предписаний и привилегий».
Хотя некоторые из этих диких обществ кажутся лишенными структуры, однако их понятия и обычаи образуют нечто вроде ее невидимой основы, служа суровым средством обуздания известных классов в их деятельности. Эта невидимая основа медленно и бессознательно складывалась в течение ежедневной работы, возбуждаемой преобладающими чувствами и направляемой преобладающими мыслями в продолжении поколений, уходящих глубоко в даль прошедшего.
Итак, говоря кратко, раньше развития какого-нибудь определенного органа социального контроля существует контроль, возникающий отчасти из общественного мнения живых, а в более широкой степени обусловливаемый общественных мнением мертвых.
Но теперь дозвольте нам определенно установить истину, которая уже заключалась в примерах, данных нами ранее, а именно, что когда уже развилась политическая агентура, ее власть, в широкой степени зависит от современного общественного мнения, а с другой стороны, находится почти в полной зависимости от общественного мнения прошлого времени. Правитель, являющийся отчасти органом окружающих его воль, еще в большей степени есть орган