Geum.ru

Проза а. А. Фета в историко-литературном контексте 1850-1880-х годов

Вид материалаАвтореферат диссертации

Содержание


В пятой главе
Шестая глава
Подобный материал:
1   2   3   4
В четвертой главе — «Автобиографическая проза 1870-х годов» — исследуются художественные повествования «Семейство Гольц» (1870), «Первый заяц» (1870) и «Не те» (1874).

В 1870-е годы Фет вновь обратился к написанию произведений на материале армейских воспоминаний. В повести «Семействе Гольц», преемственно связанной с незавершенным фрагментом «<Полковник Бергер>», получила развитие и логическое завершение «крыловская» тема. Одна из творческих задач Фета состояла в создании живого, многомерного образа, в котором сочетались бы самые разные черты характера и который представлял бы собой яркую индивидуальность. Герой его первого рассказа Каленик — чудак, оригинал, обладавший развитой интуицией, загадка природы. Герой повести «Дядюшка и двоюродный братец» Аполлон Шмаков — негодяй, лишенный добродетели. Гольц продолжил линию «героя-оригинала-негодяя», однако его образ сложнее предыдущих. Он показан как человек несчастный, одержимый тяжелым недугом. Писатель прослеживает ступени постепенного падения Гольца, вплоть до полной деградации личности, показывает страдания его семьи.

Замысел повести «Семейство Гольц» вызревал в диалогах Фета с И. С. Тургеневым, С. В. Энгельгардт, Л. Н. Толстым по поводу романа «Дым». В «Семействе Гольц» Фет продолжил спор с Тургеневым и Энгельгардт о «культе страстей» и «проповеди эгоизма», развернувшийся в переписке с этими корреспондентами в 1867 году.

Неприятие Фетом «Дыма» и образа Литвинова было обусловлено его миросозерцанием, убежденностью в том, что жизнеспособен только тот народ, который воспитан в духе национальных традиций и религиозных преданий. Подчинение страсти противоречило традициям религиозно-нравственного воспитания и расценивалось писателем как слабоволие и «проповедь эгоизма». В «Семействе Гольц» автор сближает понятия «страсть» и «эгоизм», показывает их взаимосвязь и губительное действие на невинных людей

Автобиографические реалии легко прочитываются в повести: действие происходит в Новороссийском крае, сначала в городе Кременчуге, затем в городе К… (Крылове), где разворачивается драматическая история семейства Гольц. Прототипы узнаются в образах некоторых героев: полкового командира Карла Федоровича Б… — Бюлера, его адъютанта (Фета), а также начальника округа Федора Федоровича Гертнера (Федор Федорович Вернера) и др.

Несмотря на обилие автобиографических совпадений, «Семейство Гольц» — единственное произведение, важнейшие события которого никак не отразились в книге «Ранние годы моей жизни». Нет в ней ни фамилии «Гольц», ни намека на историю, подобную сюжету повести. Фет писал воспоминания о своей собственной жизни, а к ней семья ветеринара Гольца не имела непосредственного отношения. Вполне возможно и другое объяснение: Фет, как правило, не повторял в воспоминаниях тех историй, которые ранее уже были изложены в рассказах и повестях, за исключением сюжетной основы рассказа «Не те».

В 1860-е — 1870-е годы литературным «кумиром» Фета был великий прозаик Л. Н. Толстой. Поэтому ориентация на толстовскую прозу, явленная в «Семействе Гольц», была объективно обусловленной. Она выражалась в обращении к толстовской проблематике, основанной на использовании категорий «добро», «ложь», «любовь», в особой стилистической манере отдельных фрагментов, напоминавших слог Толстого, во внимании Фета к внутренней жизни и эволюции своих героев. Толстой был первым читателем «кавалерийской повести» Фета и «литературным советником» автора. Сохранившийся в РО ИРЛИ фрагмент автографа «Семейства Гольц» свидетельствует о том, что Фет перерабатывал рукопись, следуя рекомендациям маститого прозаика, стремясь довести свое произведение до «перло».

Рассказ «Первый заяц», посвященный «маленькому приятелю графу С. Л. Толстому», стал знаком семейной дружбы Фета с Толстыми. Это единственное произведение в творчестве Фета, адресованное детям. Его создание было связано с педагогической деятельностью Л. Н. Толстого. Рассказ был написан до 25 октября 1870 года. В первоначальном варианте его объем примерно в два раза превышал размеры окончательного текста. В октябре 1870 года Фет «провел два прекраснейших дня» в гостях у Толстого в Ясной Поляне. Во время этого визита Толстой познакомился с содержанием рассказа и сделал соответствующие рекомендации по его сокращению. Отредактированную рукопись Фет передал через свою жену в Москву, редактору журнала «Беседа» С. А. Юрьеву (после 1 ноября 1870 года). По неустановленным причинам рассказ был напечатан в журнале «Семейные вечера».

В «Первом зайце» Фет вспоминает о событиях ранней юности, о начале своей охотничьей жизни, о первом охотничьем трофее. Герои произведения — реально существовавшие люди, с их подлинными именами. Рассказ содержит немало сведений о ранних годах жизни писателя. В нем воссоздается атмосфера, царившая в доме Афанасия Неофитовича Шеншина — отца поэта, рисуются образы родителей, любимого дяденьки Петра Неофитовича Шеншина, воспитателей и гувернеров Фета (дядька Сергей Мартынович, немка Елизавета Николаевна), буфетчика Павла Тимофеевича и др. События, составившие основу сюжета, в сокращенном варианте излагаются в позднейших воспоминаниях.

«Первый заяц» вызвал неоднозначную оценку Л. Н. Толстого, что обусловлено его несоответствием главному критерию, предъявляемому к сочинениям для детей, — «понятность и занимательность». Обилие в повествовании статических элементов, замедляющих действие, внимание к подробностям и деталям противоречили требованиям Толстого к детской литературе. Поэтому он сомневался в том, что содержание рассказа окажется доступным восьмилетнему ребенку. В дальнейшем писатель переработал рассказ и под название «Как я первый раз убил зайца. Рассказ барина» опубликовал в «Первой русской книге для чтения» (1875).

Толстой осваивал фетовский текст «реферативно»: девятистраничный рассказ превратился в произведение, размер которого чуть больше одной страницы. Сокращения, в основном, коснулись описаний: атмосфера ожидания гостей, психологический климат в семье, подробности быта, интерьера, одежда персонажей и пр. — все это исчезло. А вместе с тем потускнела «аура» автобиографического повествования. Толстовское произведение оказалось в большей степени центростремительным: все, что не связано напрямую с развитием сюжета, отсекалось. Благодаря сокращениям, рассказ Толстого более динамичен, чем фетовский. Писатель адаптировал его к детскому восприятию. При этом он подчеркнуто дистанцировался от фетовского стиля на разных уровнях текста: сюжетном, композиционном, предметно-изобразительном. В результате получилось другое произведение, соответствующее эстетике «позднего» Толстого.

В ходе творческого диалога, состоявшегося между Фетом и Толстым, каждый из авторов продемонстрировал свое понимание специфики детской литературы. Предметом диалога, в частности, был вопрос: может ли произведение, адресованное детям, иметь еще и сугубо «взрослое» содержание? Этот непростой вопрос до сих пор вызывает дискуссию, как и другой: каково соотношение «взрослого» и «детского» смыслов в тексте.

Рассказ «Не те» представляет собой историческую зарисовку — воспоминание о царском смотре, проходившем в сентябре 1852 года, последнем смотре, где в качестве полкового адъютанта участвовал штаб-ротмистр Фет. «Не те» — история о личной встрече адъютанта Фета с великим самодержцем Николаем I и о сопутствовавших ей обстоятельствах. Читателю преподносилось повествование о Кирасирском Военного Ордена полку, краткая летопись его истории. Отставной офицер в рассказе «Не те» стал своего рода «рапсодом» событий двадцатилетней давности. Подобно древним исполнителям эпических поэм, не импровизировавших, а декламировавших уже закрепленный в устной или письменной традиции текст, Фет ничего не придумывал. Автор поведал исторический эпизод, участником которого был сам, вставив его в общую летопись полка.

Обращение Фета к теме царских смотров двадцать лет спустя после увольнения из кирасиров, могло быть связано со столетним юбилеем присвоения его воинской части наименования «Кирасирского Военного Ордена полка» (1874). Тема царских смотров сопряжена еще с одним обстоятельством. Весной 1873 года в Петербурге проходили учения 13 Драгунского Военного Ордена полка — того самого, в котором раньше служил Фет. Войсковое соединение было вызвано в столицу для участия в общем Высочайшем смотре в присутствии императора германского Вильгельма I, утвержденного первым шефом названного полка по указу от 20 февраля 1871 года. Столь впечатляющие события не могли не подействовать на Фета и не всколыхнуть в памяти высочайшие смотры с его собственным участием. О значении и смысле императорских смотров Фет размышлял в рассказе «Не те», своего рода «последней песне» об Орденском полку, выучка, дисциплина и красота которого в течение многих лет приводили в восторг Николая I.

Последнее «крыловское» произведение в большей степени относится к «документальной литературе», нежели остальные прозаические сочинения Фета. Не случайно фетовский рассказ-воспоминание вошел целиком в книгу А. И. Григоровича «История 13 Драгунского Военного Ордена <…> полка». Документальная фактографическая основа стала причиной, по которой сам Фет позднее включил весь рассказ с незначительными стилистическими изменениями в книгу мемуаров «Ранние годы моей жизни», чего не было ни с одним его произведением.

В пятой главе — «Проза А. А. Фета 1880-х годов» — исследуются рассказы «Кактус» 1881), «Вне моды» (1889), а также философский этюд «Послесловие А. Фета к его переводу А. Шопенгауэра» (<1885>). 

Художественная проза Фета 1880-х годов продолжала развиваться преимущественно в автобиографическом русле. Документальная основа, неразвитость фабульной линии, мозаичность повествовательной структуры, доминирование статических компонентов текста над динамическими — качества, свойственные фетовской прозе вообще, — отчетливо проявились и в рассказах 1880-х годов. Неизменность способа повествования и устойчивость его основных принципов отчасти можно было бы объяснить своеобразием прозаического дарования Фета и ограниченностью его писательского потенциала, которую он сам признавал. Возможно, «консерватизм» фетовской прозы был обусловлен авторским пониманием повествовательного искусства, особым видением тенденций его развития. Тесно общаясь с такими маститыми прозаиками, как И. С. Тургенев и Л. Н. Толстой, оценивая их новаторство и вклад в развитие литературы, Фет тем не менее оставался верен себе.

«Кактус», подобно «Дядюшке и двоюродному братцу», представляет собой «рассказ в рассказе». В нем два взаимосвязанных сюжета. Главное событие первого, обрамляющего сюжета, — расцвет кактуса, в центре второго — личность Ап. Григорьева и пение цыганки Стеши. Автобиографический характер имеют оба сюжетных слоя. Прототипом «молодой гостьи» Софьи Петровны стала Ольга Ивановна Щукина, племянница Марьи Петровны Фет. Прототипом Иванова — управляющий фетовским имением Воробьевка обрусевший швейцарец Александр Иванович Иост. Достоверность выдвинутых предположений подтверждается письмами к Фету А. Л. Бржеской. Если «обрамляющий» сюжет отражает воробьевские реалии, относящиеся к 1880 году, то «внутренний» сюжет представляет события почти двадцатипятилетней давности.

В центре повествования — личность Ап. Григорьева середины пятидесятых годов, музыкальные вкусы и образ жизни друга студенческой молодости автора. Музыкальная стихия буквально пронизывает рассказ. Впервые в художественной прозе Фета предметом изображения автора стало впечатление, производимое высоким искусством на человека. Тема воздействии цыганской музыки на душу слушателя объединила «внутренний» и «внешний» сюжеты произведения.

В фетовском «Кактусе» ощутимы переклички с очерком Ап. Григорьева «Великий трагик» (1859). Помимо увлечения цыганским пением, свойственного главным героям и авторам обоих повествований, рассказы сближает автобиографический характер, а также общая тема — психологическое воздействие на человека произведения искусства. В центре внимания писателей — попытка постигнуть и объяснить природу исполнительского мастерства: Томазо Сальвини — в «Великом трагике» Ап. Григорьева и цыганки Стеши — в «Кактусе». Оба литератора считают музыку высшим видом искусства, с нею сравнивают мастерство актера (Григорьев) и искусство певца (Фет). Содержание рассказа «Кактус» выходит далеко за пределы автобиографического повествования, обнаруживая, подобно «Каленику», мировоззренческие основы творчества Фета.

Принято считать, что философский этюд «Послесловие А. Фета к его переводу А. Шопенгауэра» предназначался для переведенной Фетом книги немецкого философа «Мир как воля и представление» (Н. Н. Гусев, А. Е. Тархов), в соответствии с первым изданием которой он датировался 1881 годом. Исследование текста «Послесловия», анализ фактов, содержащихся в переписке Фета с Н. Н. Страховым, С. В. Энгельградт и др. корреспондентами, позволили уточнить датировку и название философского труда, к которому Фет написал «Послесловие». «Послесловие» предназначалось для переводов «двух произведений Шопенгауэра», публиковавшихся под одной обложкой, следовательно, для книги, издававшейся в типографии А. И. Мамонтова (цензурное разрешение 10 декабря 1885 г.) и называвшейся «1) О четверном корне закона достаточного основания. Философское рассуждение Артура Шопенгауэра. 2) О воле в природе. Исследование подтверждений со стороны эмпирических наук, полученных философиею автора со времени своего появления. Артура Шопенгауэра. Перевод А. Фета».

В преддверии празднования столетнего юбилея немецкого философа А. Шопенгауэра (1888) Фет выпустил новую книгу его переводов, состоявшую из двух частей и посвященную Н. Н. Страхову. Ее первое издание было осуществлено в 1886 году, второе — в 1891 году. Фет намеревался снабдить публикуемый перевод и послесловием. Можно предположить, что написано оно было в 1885 году. Однако ни в том, ни в другом издании послесловие не появилось: оно имеет косвенное отношение к трудам Шопенгауэра и содержит скрытую полемику с вероучением Л. Н. Толстого.

Предпринятая Толстым попытка объяснения Евангелия, пересмотра всего христианского вероучения не вызывала сочувствия Фета. В учении Толстого лирик видел преломление этической теории знаменитого «франкфуртского отшельника», особенно тех ее пунктов, в которых выражаются идеи о ничтожестве и горестях жизни, о недостижимости на земле индивидуального блага, об отрицании воли к жизни как единственном пути спасения человека. Полемизируя с Толстым, Фет доказывал невозможность разумного объяснения веры и отстаивал непреходящие ценности христианства. Он спорил с некоторыми конкретными положениями учения Л. Н. Толстого: «о непротивлении злу», о телесной чистоте, об отрицании государственного устройства, судов и законов. Протест вызывали попытки Толстого отвергать существующее устройство жизни с позиций христианства.

Решение Фета отказаться от публичного спора с Толстым вызвано комплексом причин: бессмысленностью критики веры человека с позиций разума, влиянием близкого к Толстому Н. Н. Страхова, собственной привязанностью к старому приятелю. Новая вера писателя была предметом многочисленных приватных бесед двух великих художников, обсуждалась в их переписке. Открытая полемика на фоне многолетней взаимной симпатии литераторов выглядела явно неуместной. Поэт не хотел участвовать во всенародном «распятии» своего друга, умножая и без того огромное число бранивших и порицавших толстовское учение. Осознание величия места Толстого среди современников и боль от созерцания трагизма его положения в российском обществе обусловили неоднозначность фетовской оценки личности и деятельности писателя в 1880-е годы.

Рассказ «Вне моды», работа над которым шла параллельно с мемуарами, стал квинтэссенцией фетовских воспоминаний: в нем описывается «внутренняя» биография, обосновываются жизненная позиция и философское кредо, раскрывается мироощущение шестидесятивосьмилетнего автора. За внешне-бытовыми эпизодами и деталями обнаруживается присутствие непрерывного интимно-лирического потока. Рассказ об инспекторской поездке в соседнюю губернию превратился в рассуждение автора о жизни и о себе, стал его «внутренним» портретом.

Рассказ был написан к концу февраля — началу марта 1888 года, о чем свидетельствует переписка Фета с Н. Н. Страховым и В. П. Клюшниковым. В 1888 году Фет испытывал потребность в обращении к творчеству Гоголя, в перечитывании и новом осмыслении его сочинений. Очевидно, с перечитыванием Гоголя связано появление сюжета рассказа «Вне моды», герои которого получили имена гоголевских «Старосветских помещиков». Прототипами Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны стали сам Фет и его жена. Реминисценцией из Гоголя является их именование «старосветскими помещиками». Характерен для творчества Гоголя и «дорожный» сюжет, лежащий в основе фетовского рассказа.

Имена гоголевских персонажей для Фета — не пустая формальность, а отсылка к традиции, к конкретному типу людей и человеческих отношений. «Старосветские помещики» — символ вполне определенного семейного уклада, для которого характерны, с одной стороны, замкнутость, отгороженность от всего мира с его проблемами, нескончаемой суетой, «злобой дня», враждебностью, а с другой — полное погружение в заботы семейной жизни.

«Старосветскость» становится одним из ведущих мотивов повествования, напрямую связанным с его основной идеей, которая явлена в названии — «Вне моды». В заглавии выражается комплекс мыслей: жизнь «против течения» и вопреки времени, противостояние общепринятому, сиюминутному, отстаивание вечных ценностей и идеалов. «Мода» и «старосветскость» становятся центральной оппозицией в рассказе, которая проявляется на разных уровнях текста. Модная идея об эмансипации женщины отвергается в ходе рассуждений Афанасия Ивановича как противоречащая вечным законам природы. Ей противопоставляется традиционный семейный уклад жизни «старосветских помещиков». Пристрастие героя к «кабинетной бухгалтерии» находится в противоречии с принятым в большинстве хозяйств «пренебрежением» к этой стороне деятельности и т.д.

Ориентация на повесть «Старосветские помещики не была всеобъемлющей и всепоглощающей. Фет использовал свой излюбленный прием перенесения литературных героев в иную жизненную реальность (в данном случае — в иную эстетическую реальность), демонстрируя тем самым переосмысление факта литературы на уровне житейских и общественных отношений. Так он поступал с грибоедовскими героями (Фамусов и Молчалин), с тургеневским Хорем, с толстовским Левиным, тургеневским Базаровым и др. Перенесением Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны в другую эпоху и новую социальную обстановку отчасти объясняются различия между героями Фета и Гоголя.

Гоголевские старосветские помещики ведут замкнутый образ жизни, никуда не выезжают. Фетовские герои изображены в движении. Гоголевские персонажи не тяготятся своим существованием, героя фетовского повествования «тяготит окружающая жизнь»; гоголевский Афанасий Иванович не ищет новизны, фетовский только тогда оживает, когда попадает в эту дорогую для него сферу. Фетовский Афанасий Иванович — «опытный хозяин», обладает рациональным складом характера, его ум находится в непрестанной работе, постоянно анализирует факты, жизненные явления. Тот самый Афанасий Иванович, которого Белинский называл «пародией на человечество», под пером Фета превращается в философа, размышляющего о тяготах жизни. Использование уже известной литературной модели (Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна) свидетельствовало, с одной стороны, об определенном «консерватизме», с другой, — о новаторском переосмыслении популярных образов, получивших в современной критике определенную оценку.

Шестая глава — «Мемуары А. А. Фета (1889—1893): творческая история» — посвящена исследованию различных аспектов, раскрывающих процесс работы поэта над трехтомной книгой воспоминаний.

Воспоминания Фета представляют собой фактически не изученную часть его творческого наследия. На сегодняшний день не существует их научного издания. Между тем они служат не только документальной базой для характеристики эпохи, но и бесценным источником (наряду с эпистолярием) для еще не написанной биографии их автора.

Первоначальный план фетовских воспоминаний относится к 1879—1880 годам. Армейские воспоминания, в атмосфере которых жил Фет в указанное время по причине возобновившейся переписки с однополчанами (К. Ф. Ревелиоти, С. Аргамаковым, А. А. Кази) и встречи с ними в Крыму, подвигли поэта задуматься о написании мемуаров, начав их с периода кирасирской службы в Орденском полку. План этих мемуаров Фет набросал на обороте черновика письма к другу детства И. П. Новосильцову, хранящегося в ОР РГБ.

Текстологическое изучение чернового наброска плана фетовских воспоминаний и сопоставление его с окончательным текстом показало первоначальные намерения мемуариста. Состоящий из 16 пунктов пронумерованный список напоминает оглавление мемуаров, но не совпадает с их окончательным вариантом, опубликованным в книгах «Мои воспоминания» и «Ранние годы моей жизни». Содержание предварительного плана охватывает и соединяет два армейских периода в биографии Фета: кирасирскую службу в Малороссии и уланскую службу под Петербургом, примерно с 1848 по 1854 годы. Позднее Фет отошел от предварительно составленного плана и начал свои воспоминания с событий 1853 года: перевода в лейб-гвардии уланский полк и знакомства с Тургеневым.

Намерение Фета написать мемуары, появившееся в конце 1870-х годов, было осуществлено не сразу, а спустя почти десятилетие. Многочисленные документальные свидетельства (в частности, сведения из переписки Фета с С. В. Энгельгардт, К. Р., Н. Н. Страховым, Я. П. Полонским, из вступления к первой журнальной публикации мемуаров (1888), не вошедшей в окончательный текст) дают основание предполагать, что к созданию первой книги Фет приступил в 1887 году.

Исходный замысел фетовских воспоминаний складывался из следующих целеполагающих установок: 1) заинтересовать публику именами славных писателей-современников: Тургенева, Толстого, Некрасова, Гончарова, Дружинина, Боткина и др., поведя повествование с «гвардейского» периода, со времени знакомства с петербургским кругом литераторов; 2) нарисовать объективную картину литературной жизни и представить собственное лирическое творчество опосредованно, через отражение в зеркале восприятия друзей-современников, включив в текст воспоминаний их письма. В таком виде замысел сформировался на начальном этапе работы над мемуарами, о чем свидетельствует переписка со Страховым, а обоснован был в процессе обсуждения первой журнальной публикации мемуаров с Полонским и К. Р. (в августе 1888 г.).

Отличительной особенностью фетовских мемуаров стала беспрецедентная по своим масштабам публикация писем современников, прежде всего Л. Н. Толстого, И. С. Тургенева и В. П. Боткина. Она придала личным воспоминаниям поэта исторический интерес и ценность документа эпохи. Осмысление собственной жизни вписывалось в историко-литературный контекст 1850-х — 1880-х годов, осуществлялось на широком общественно-культурном фоне.

Публикация писем позволяла изображать «внутренние» портреты современников, не внося в них собственного творческого начала, при котором неизбежен субъективизм со всеми вытекающими из него последствиями. Кроме того, эпистолярное наследие характеризовало умонастроение, нравственное самочувствие целого поколения русских литераторов. В письмах присутствовало описание быта, домашнего окружения соотечественников, их хозяйственных забот и творческих планов, анализировались новые литературные явления, обсуждались политические, философские вопросы. В них представлена живая летопись литературной и культурной жизни страны 1850—1880-х годов XIX века

Публикация писем стала причиной короткой переписки, состоявшейся между Фетом и И. А. Гончаровым в ноябре 1888 года, предметом непростого диалога, в ходе которого обнажились два разных подхода к мемуаристике в целом и к обнародованию чужих писем, в частности. Обращение Фета к Гончарову за разрешением включить в воспоминания одно из его писем состоялось, когда Фет работал над первым томом книги «Мои воспоминания», события которой, если принять фетовскую хронологию, указанную в заголовке произведения, начинаются в 1848 году и заканчиваются в январе 1864 года.

Гончаров отнесся отрицательно к просьбе Фета опубликовать его письмо в воспоминаниях. Писатель болезненно воспринимал нарушение авторских прав вообще и обнародование чужих писем, в частности. Диалог в письмах, состоявшийся между Фетом и Гончаровым в ноябре 1888 года, был глубоко содержателен и во многих отношениях важен для Фета. И хотя переписка с Гончаровым по поводу мемуарной прозы ничего принципиально не изменила ни в намерениях Фета, ни в его целевых установках, ни в самом повествовании (за исключением ненаписанных страниц воспоминаний о Гончарове), она послужила серьезным уроком для Фета-мемуариста, лишний раз обратив внимание на важность деликатного обращения с честью и достоинством живых и памятью умерших современников.

Фет создал «Мои воспоминания» за два с половиной года (в 1887—1889 годы), если предположить, что работа над ними началась летом 1887 года. Переписка поэта с К. Р., Я. П. Полонским, Н. Н. Страховым, Д. Н. Цертелевым, В. П. Клюшниковым дает материал для восстановления отдельных этапов написания и публикации мемуаров.

Расхождения итогового текста мемуаров, представленного в книге «Мои воспоминания», с журнальными публикациями в «Русском вестнике» довольно многочисленны. Изменения затронули композицию воспоминаний (разбивку по главам) и распределение материала внутри каждой главы. Журнальные публикации нередко контаминировали сразу несколько глав, как, например, в июньском, июльском и ноябрьском номерах за 1889 год. Различаются названия многих главок в кратком перечне содержания.

Исключение отдельных главок из окончательного текста воспоминаний, а также стилистическая правка некоторых названий в кратком перечне содержания в редакции 1890 года произведены скорее всего по воле автора или им самим. Фактических доказательств вмешательства редактора в фетовский текст воспоминаний найдено пока недостаточно. Отсутствие автографов значительно осложняет текстологические исследования.

Книга «Ранние годы моей жизни», увидевшая свет в 1893 году, стала продолжением мемуаров Фета, хотя хронологически события, изображенные в ней, предшествуют периоду повествования в двухтомнике «Мои воспоминания». В «Ранних годах...» автор представил собственное жизнеописание от рождения и первых проблесков памяти до зачисления в конную гвардию, то есть от 1820 до 1853 года.

Поэт приступил к написанию своей последней мемуарной книги, вероятно, сразу после окончания работы над «Моими воспоминаниями». Предположительное время создания ее — начало 1890 года — лето 1892 года. О хронологии написания последнего прозаического произведения Фета известно немного. Письма Фета к Д. Н. Цертелеву, С. В. Энгельгардт, Я. П. Полонскому, Я. Г. Гуревичу, а также корреспонденции фетовского секретаря Е. В. Федоровой (Кудрявцевой) к А. В. Жиркевичу позволяют уточнить отдельные этапы работы над мемуарами.

Главы мемуаров, отразившие период биографии поэта от рождения до поступления в университет, были закончены примерно к лету 1890 года, а в сентябре Фет подумывал об издании брошюрой «ребяческих и отроческих воспоминаний». Однако он предпочел не публиковать «отдельной книжкой» «школьные» главы воспоминаний, а воспользоваться советом Полонского и разместить их в петербургском педагогическом журнале «Русская школа». Полонский, напечатавший ранее в этом журнале собственные воспоминания «Школьные годы (Начало грамотности и гимназия)» (1890), направил по своим стопам Фета, выступив в качестве посредника между Фетом и Я. Г. Гуревичем, редактором журнала.

Замысел книги «Ранние годы моей жизни» был тесно связан с именем Л. Н. Толстого, что неоднократно подчеркнуто в письмах Фета к разным корреспондентам и отражено в предисловии к самим мемуарам. Каковы бы ни были причины, побудившие Фета сослаться на участие в его творчестве Толстого, сам факт обращения к широко известному имени, признание за ним первенства в рождении замысла последнего мемуарного повествования подтверждали авторитет и непреходящее значение писателя в жизни поэта.

Включение в состав книги «Ранние годы моей жизни» фрагментов из опубликованных произведений, а также набросков и текстов, оставшихся незавершенными, подтверждали документальность и достоверность прозы Фета. Особенно содержательным и востребованным оказался «крыловский» цикл писателя, все сюжеты которого с разной степенью полноты были продублированы в «Ранних годах...». Очерковая манера позволяла Фету компоновать в воспоминаниях разнородный материал, охватывать не только наиболее значимые события, но и, казалось бы, незначительные эпизоды, фиксировать всякие «мелочи» жизни, изображать «третьестепенных» персонажей. В конечном итоге из литературной «мозаики» вырисовывалась целостное полотно эпохи, в хитросплетениях которой и пытался разобраться Фет-мемуарист.

Несмотря на стремление к сохранению объективного тона повествования, книга «Ранние годы моей жизни» субъективнее, личностнее, нежели двухтомник «Мои воспоминания». Последнее произведение мемуарной прозы — рассказ о себе самом, о главнейших вехах и этапах свого развития, воспитания и образования, о процессе становления личности, о доме и домашнем окружении, об учителях и наставниках. Лирическая струя здесь мощнее, чем в «Моих воспоминаниях».

Письма Я. Г. Гуревича к Фету (из архива РГБ) открывают причину разночтений, возникающих при сравнении журнальных публикаций глав из книги «Ранние годы моей жизни» с окончательным вариантом текста, указывают на редакторскую инициативу правки в журнальном тексте воспоминаний. Фет был осведомлен о предстоящей редактуре и, очевидно, согласился на нее, как и на заголовок публикации, предложенный Гуревичем. Вместе с тем журнальный вариант нельзя считать полным выражением авторской воли. Достигнутый компромисс интересов мемуариста и издателя в виде условной, временной правки преследовал вполне определенную цель: убрать те «подробности и эпизоды», которые не представлялись «важными для специально-педагогического издания, какова “Русская школа”». Редактор заранее позаботился об удобстве восстановления текста при издании мемуаров целой книгой и предоставил Фету вместе с рукописью журнальные оттиски напечатанных глав.

Выход в свет воспоминаний Фета привлек внимание современников. Разноречивые, хотя и немногочисленные отклики последовали уже на журнальные публикации отдельных глав мемуаров в «Русском вестнике», «Русском обозрении» и «Русской школе». Критическое рассмотрение мемуаров Фета еще при жизни автора обнажило в них такие проблемы, которые не потеряли актуальности и в наше время: достоверность изложенных фактов личной биографии, точность цитирования писем, мотивировка выбора писем и фрагментов из них, соотношение «биографического» и «документального» слоев воспоминаний, композиция текста и др.

Рецензенты отмечали, во-первых, наличие в фетовских мемуарах двух пластов: «биографического», раскрывающего основные вехи жизни писателя, характеризующего его окружение, и «документального» (многочисленных писем современников), придающего весомость и историческую объективность повествованию. Во-вторых, оригинальный способ подачи фактического материала (прежде всего писем) — без сопровождения соответствующими комментариями, без личной интерпретации сообщаемых фактов, нередко даже без видимой связи между ними. Историко-литературную ценность воспоминаний Фета критики усматривали исключительно в публикации писем его корреспондентов. События личной биографии поэта остались вне поля зрения рецензентов по разным причинам: во-первых, потому, что в них не отразилась общественная борьбы середины XIX века, во-вторых, потому, что в тексте минимален авторский комментарий изложенных фактов, в-третьих, потому, что надеялись прочитать воспоминания именно поэта А. А. Фета, увидеть его творческую биографию, узнать тайны рождения его произведений. Отсутствие ожидаемого в книге воспоминаний Фета во многом обусловило недоуменные и негативные высказывания в отзывах на их публикацию.

Кроме названных обстоятельств могла быть еще одна причина недоброжелательного отношения критики к мемуарной прозе поэта. В конце 1880-х — начале 1890-х годов еще сохранялась привычка радикальных литературных кругов характеризовать Фета так же, как и в шестидесятые годы: талантливый, но бессодержательный поэт, плохой прозаик, получивший известность скандальными публицистическими статьями в «Русском вестнике», помещик и реакционер, человек крайних консервативных убеждений, сомнительных нравственных качеств и пр.

На фоне указанных откликов современников резко выделялась рецензия А. Н. Пыпина «Люди сороковых голов», опубликованная в апрельском номере «Вестника Европы» за 1891 год с подзаголовком: «Мои воспоминания. 1848—1889. А. Фета. Две части». Она отличалась широтой взгляда на творчество Фета в целом и на его мемуары в частности, систематизацией материала, аргументацией суждений и выводов. Фетовские мемуары стали поводом для размышлений А. Н. Пыпина, с одной стороны, об эволюции целого поколения русских литераторов, с другой стороны, о месте Фета среди этого поколения и о его роли в общественно-литературной жизни страны.

Критик пытался понять намерения автора и в своих суждениях исходить из них. Он отметил, что, во-первых, воспоминания имеют камерный характер, так как Фет не ставил себе «широкой задачи», не стремился изобразить эпоху. Во-вторых, подобно другим рецензентам фетовских воспоминаний, Пыпин указал на их «расслоение». Он выделил «исторический» пласт, рисующий выдающихся современников поэта, и «неисторический» пласт, изображающий его домашнее окружение, а также другие, «вовсе не замечательные» лица, с которыми литератору приходилось сталкиваться на жизненном пути. Два названных пласта соседствуют и переплетаются между собой, сосуществуют на равных — «зауряд», определяя специфику фетовских мемуаров. Взаимодействие возвышенного и обыденного, по мнению Пыпина, не снижает исторической значимости воспоминаний. Наибольший интерес у него вызвала та часть мемуаров, которая рассказывает о выдающихся писателях-современниках Фета и потому имеет несомненную историко-литературную ценность.

В-третьих, Пыпин точно охарактеризовал жанровую специфику фетовской мемуарной прозы — «чисто личная летопись, рассказ о собственной жизни и встречах автора». Видимо, критик разделял концепцию В. Г. Белинского, сопоставлявшего мемуарную прозу с летописями. Пыпинское определение мемуаров Фета является в какой-то степени метафорическим: в нем дана образная характеристика, основанная на сходстве между воспоминаниями поэта и летописями. Историческая основа повествования, хронологический охват изображенного в нем периода, установка на достоверность мемуаров, фактографическая манера изложения, «мозаичная» композиция, обилие документального материала — включенных в текст воспоминаний писем современников, — все это роднит фетовские мемуары с летописным рассказом.

Автор выступает как простой рассказчик, стремящийся лишь к правдивому воспроизведению событий прошлого, не претендующий на их обобщение или творческое переосмысление, довольствующийся эмпирической констатацией единичных фактов. Подобно летописному рассказу, воспоминания Фета строятся хронологически. Немаловажную роль в выстраивании хронологической канвы воспоминаний играли письма фетовских корреспондентов, особенно с точной авторской датировкой. Они не только оживляли в памяти прошлое, но служили временными ориентирами, упорядочивали поток воспоминаний, прикрепляя те или иные факты к определенной дате.

Желание Фета писать не столько о самом себе, сколько о других, предопределило воспоминания, в которых нет «внутренней биографии» автора, не показан процесс становления его мировоззрения. Такая особенность фетовских мемуаров позволяет их отнести к мемуарам фактологического типа: они в большей степени ориентированы на документальную точность повествования, чем на воспроизведение «истории души», процесса формирования собственной личности.

Компонуя эпизоды мемуарного повествования, смело соединяя разнородные и разновременные части, Фет, казалось, не заботился о «заделке швов» между ними. Авторский текст, написанный в конце 1880-х годов, состыковывался с корреспонденциями фетовских современников, с отрывками из ранее созданных произведений и с неоконченными сочинениями (такими, например, как «Записки судьи»). Единая мысль, сквозные сюжетные линии, пронизывающие воспоминания, скрепляли мозаичную композицию. Из внешне разрозненных фрагментов постепенно складывалась целостная картина, подобно импрессионистическому полотну, рождающемуся из отдельных мазков. Эта картина, представленная в книге «Мои воспоминания», будучи «личной летописью» А. А. Фета, стала в то же время частью литературной летописи России 1850-х—1880-х годов XIX века.