Geum.ru

Карташев А. В

Вид материалаРеферат

Содержание


Митрополит Михаил Рогоза (1589-1596 гг.)
Подобный материал:
1   ...   79   80   81   82   83   84   85   86   ...   90

Митрополит Михаил Рогоза (1589-1596 гг.)


Сговорившись с православными мирянами и братчиками, патриарх решил канонически "почистить" упадочный состав иерархии и духовенства. Так как сам митр. Онисифор был вдовец по второй жене, то справедливость требовала применить строгость канонов, прежде всего, к нему, хотя он был человек недурной; он покорно ушел в монастырь. Львовское братство впоследствии (в 1600 г.) писало об Онисифоре, что он "намножил" попов-двоеженцев несколько тысяч. Иеремия издал указ ко всем епископам: "Мы слышали от многих благоверных князей, панов и всего христианства и сами своими глазами видели, что у вас двоеженцы и троеженцы литургисают..." "Повелеваем низложить всех таких священников". Епископу Пинском Леонтию патриарх угрожает низвержением из сана за сокрытие священников двоеженцев. Для низложения митр. Онисифора Иеремия издал отдельный акт и под ним потребовал подписи и всех русских епископов.

Надо полагать, что преемник Онисифору выдвинут был как человек, угодный королю и правительству. Это был архим. Минского Вознесенского монастыря, "шляхетне урожонный", Михаил Васильевич Рогоза. Это был характер мягкий, безвольный, ставший, однако, первым митрополитом унии. Не по своей инициативе, а следуя за более решительными характерами.

Были ли известны кому-нибудь мысли Рогозы об унии? Позднее Виленские иезуиты писали ему, что он был проведен в митрополиты волей короля, и они "тем пламеннее желают его расположения, чем большую усматривают в нем склонность к латинской церкви". Велика будет их радость, "когда они увидят счастливое завершение так давно желаемой унии в правление и премудрой деятельности такого великого пастыря". Далее авторы письма льстят Рогозе, как он в случае унии "в качестве примаса Восточной церкви, находящейся в польских владениях, будет заседать в сенате рядом с примасом королевства". Характерен истинно латинский совет Рогозе: "что касается мирян, особенно простого народа, то, как вы до сих пор благоразумно поступали, так и впредь вам нужно, насколько возможно, остерегаться, чтобы не подать им и малейшего повода догадаться о ваших намерениях и целях". Не состоялось ли такое соглашение у Рогозы с иезуитскими кругами, когда он еще был светским "дворным писарем" у воеводы Волынской земли? Тогда понятен и выбор короля на пост митрополита, но тайна осталась не нарушенной до самого конца 1594г., когда уже делалась уния.

1-го августа 1589 г. Михаил Рогоза был посвящен в чин митрополита в Виленском Пречистенском соборе самим патриархом Иеремией II. Какая ирония судьбы! Там, в Москве, Иеремия с большой неохотой едва-едва согласился поставить митр. Иова в чин патриарха, а здесь возглавил русскую церковь с легкостью ставленником иезуитов и отступником от православия. Пример человеческого неведения. Однако, по настоянию мирян-братчиков патриарх не оказал своему официальному ставленнику в митрополиты полного доверия. Он поставил Михаила Рогозу под некоторый явный контроль двух других епископов, опять-таки не проникая в тайны их сердца, где таились тоже соблазны унии. Будущего активного творца унии, Луцкого епископа Кирилла Терлецкого, патриарх облек почетным званием своего экзарха. А Владимирского епископа Мелетия Хребтовича назвал своим прототронием. Несомненно тут сыграли роль и дополнительные денежные дары патриарху, за которыми он и приехал к русским варварам. Митр. Михаил не мог не чувствовать в этих титуляциях обидного к нему недоверия.

Но главное, что раздражало русских епископов — это систематическая поддержка против них мирян в лице братств. Так, например, Львовский епископ Гедеон Болобан, старейший по хиротонии среди других, получил свою кафедру по наследству от отца и считал ее, как церковный шляхтич, просто своей магнатской собственностью. С этим сознанием землевладельца помещика он и боролся с Львовским братством за обладание монастырями Онуфриевским и Уневским. А патриарх все-таки утвердил над ними право патроната за братством. И уже пред самым отъездом из Западной Руси, 13-го ноября 1589 г. даровал новую грамоту Львовскому братству, в которой все данные последнему привилегии ограждались анафемой, явно метившей в епископа Гедеона. Пробовал Гедеон перед патриархом интриговать против почтенного титулом экзарха Кирилла Терлецкого, но не имел в том успеха. Все это лично взбесило Гедеона до истерии, и он, даже неожиданно для себя самого, психологически кинулся в сторону унии. Он нанес визит Львовскому римо-католическому епископу Яну Димитрию Соликовскому, с которым был в конфликте. Падал ему в ноги и просил избавить от зависимости от КПльского патриарха. За это его униатские историки называют "принципалом отступления от патриархата". Это был для Гедеона порыв безумия, но он характерен для самочувствия русских архиереев под польской короной.

Несмотря на все недосмотры в действиях патриарха Иеремии, его интервенция в дела церковные пробудила местный епископат. Заставила его подтянуться перед ободренными патриархом мирянами. Нужно было восстановить правильный контакт епископов между собой, разрядить мирянскую оппозицию путем правильного ее участия в делах церковных. Все это логически вело к воскрешению и оживлению практики соборности, заброшенной от начала XVI в. со времени митр. Иосифа II Солтана. Михаил Рогоза начал созывать ежегодные соборы в Бресте в июне, после Троицы. Собранный в 1590 г. 20-го июня собор в Бресте, по примеру всех прежних русских соборов, не ограничивался в своем составе епископами, но включал в себя и архимандритов, игуменов, протопопов и крылошан. И даже постановил, чтобы на будущих соборах присутствовали "все архимандриты, игумены, протопопы и иные пресвитеры, сведущие в Священном Писании". За неприбытие грозило даже лишение сана. На соборе 1590 г. присутствовали даже "многие знатные светские чины" и во главе их "пан Адам Потей, каштелян Брестский". Следовательно, по древнерусскому обычаю на соборе присутствовали, насколько это нужно для хода и разъяснения дел, и миряне. В постановлениях этого собора признано, что гонение на православие и всякого рода отягощение и бесправие в значительной мере зависят от беспорядков, укоренившихся в быте русской православной церкви. Нужно их осознать и исправиться.

"В духовенстве великие нестроения и между некоторыми нашими христианами разврат, несогласия, непослушание, бесчинства — от него во многих местах уменьшение хвалы Божией". Чтобы исправить все это, надо позаботиться "о школах, о науках, о госпиталях и иных добрых справах". Постановлено для приведения дел в порядок:
  1. Ежегодно съезжаться на собор в Бресте 24-го июня.
  2. Не явившийся на собор епископ обязан уплатить 50 коп грошей литовских в кружку на общецерковные надобности.
  3. Если епископ станет оправдываться болезнью, то обязан на ближайшем соборе подтвердить действительность своей болезни присягой прежде, чем занять свое место в соборе.
  4. Если и на другой год не приедет на собор и не подтвердит присягой особых причин своего отсутствия, то без всякого милосердия он будет лишен своей кафедры.
  5. Каждый владыка должен иметь с собой на соборе всех своих архимандритов, игуменов, протопопов и священников в Письме Божием наученных. Кто из них не явится на собор, немедленно лишается своего сана.

Официально епископы ревновали о благе православия. А за кулисами собора шел сговор разочарованных патриархом епископов, в глубокой тайне от народа — об унии. Невольно закрадывается подозрение, что столь добродетельная программа ежегодных соборов была подсказана митр. Михаилу епископами-интриганами, чтобы под прикрытием соборов незаметно и незазорно вести взаимные сговоры по проведению унии в жизнь. Присутствие Адама Потея на соборе 1590 г. сыграло агитационную роль. Оказалось, что Гедеон Болобан имел уже совещание с некоторыми епископами еще раньше собора в Бельзе. Теперь четверо из епископов здесь в Бресте в первые же дни съезда 24-го июня подписали первый акт о готовности принять унию. Текст его таков:

"Во имя Божие да будет. Мы, ниже поименные епископы, объявляем, что будучи обязаны заботиться не о своем только спасении, но и о христианских людях... желаем, по милости Божией, признавать нашим пастырем единого верховного пастыря и истинного наместника св. Петра на Римской кафедре, святейшего папу и иметь его нашим главой и ему подлежать и повиноваться. От него ожидаем великого умножения хвалы Божией в святой церкви. И не желаем более переносить того на нашей совести. Но, соглашаясь отдать нашу волю и мысль в послушание святейшему отцу и подчинить церкви Божии верховной власти святейшего папы римского, мы выговариваем себе только то, чтобы святейший папа римский оставил нам до скончания века неотмененными и ненарушимыми все церемонии и обряды, т.е. службу Божию и весь церковный порядок, какие издавна содержит наша св. восточная церковь. А его королевская милость, пан наш милостивый, обеспечил бы нам его указами наши привилегии и утвердил бы артикулы, которые нами будут представлены. При таком обеспечении и утверждении актами со стороны святейшего папы и его королевской милости, мы соглашаемся и настоящим документом нашим обещаемся и обязуемся подойти под верховную власть и благословение святейшего отца папы Римского. Для сего, исповедуя Единому в Троице Богу нашу мысль и желание сердца нашего мы и выдаем настоящий документ за подписанием собственных рук наших и приложением наших печатей старшему брату нашему, его милости Кириллу Терлецкому, экзарху и епископу Луцкому и Острожскому".

В первый же день собора, 24-го июня, поставили свои подписи под этим актом: Луцкий Кирилл Терлецкий, Львовский Гедеон Болобан, Пинский Леонтий Пельчицкий и Холмский Дионисий Збируйский. Ни Полоцкого, ни Владимирского, ни Перемышльского епископов не было на соборе, но нет подписи и митр. Михаила, председательствующего на соборе. Значит, инициаторы сочли нужным в этот момент и его не посвящать в свою тайну. Поразительно в этом документе полное умолчание о вероучении и догматах. Сердца епископские этим не заняты. Их интересует лишь вопрос о гарантиях безопасности и удобств. Гедеон Львовский был движим озлоблением. Другие с подмоченной канонической репутацией могли опасаться, что под контролем братств патриарх рано или поздно лишит их кафедр. Епископы Леонтий Пинский и Дионисий Холмский были женаты. Львовское братство несколько позднее в 1592 г. писало о них Иеремии II, что они "живут с женами". И добавляли, что Перемышльский Михаил Копыстенский "с женою на епископство возведен" и что видя это, двоеженцы смело литургисают. О многом другом мы написали Александрийскому патриарху (Мелетию) в ответ на его писания. Церковь сильно смущается. Люди сановные, впавшие в разные ереси (подразумевается, главным образом, протестантство) и хотевшие возвратиться к своему правоверию, теперь отказываются от этого, порицая церковное бесчиние. А все люди единогласно говорят: если не исправится в церкви беззаконие, то в конец разойдемся, отступим под римское послушание и будем жить в безмятежном покое".

В другом письме к патриарху КПльскому в том же 1592 г. братчики пишут: "Прежде всего да ведает твоя святыня, что у нас так называемые святители, а поистине осквернители, обещавшись иночествовать, живут невозбранно с женами. Некоторые многобрачные святительствуют, другие прижили детей с блудницами. Если таковы святители, то каким же быть священникам? Когда митрополит обличал их на соборе перед всеми и требовал, чтобы они перестали священствовать, они отвечали: пусть прежде святители перестанут святительствовать, послушают закона, тогда и мы послушаем. Горе миру от соблазна! Епископы похитили себе архимандритства и игуменства, ввели в монастыри своих родственников и мирян управляющих. Истощили все церковные имения и упразднили иночество, так что в монастырях не обретается иноков и священно-иноков. Но по временам совершают службы мирские священники. Церковь наша православная оказывается исполненной всякого зловерия. И люди смущаются недоумением: не предстоит ли время погибели?"

Вот контраст грешного епископата и требовательного православного народа. Мы на опыте наших дней знаем, что криминальные клирики часто ищут спасения своего сана через переходы в другие церкви. Таков один из мотивов измены 4-х епископов заговорщиков. Итак, Кирилл Терлецкий — патриарший экзарх оказывается уполномоченным для измены православию...

Изменники торопились сделать угодное королю. В 1590 г. Петр Скарга выпустил второе издание своей книги "О Едносци" с посвящением его королю и с призывом короля — присоединить к католической церкви еретиков и схизматиков. Он цитирует блаженного Августина: "один указ государя может принести Христовой церкви больше пользы, чем множество проповедей священнослужителей". Скарга от себя добавляет: "это долг короля христианского, чтобы, заботясь о единстве Речи Посполитой, он помогал и единству церкви, без которого не только никто не может спастись, но не может долго существовать и единство Речи Посполитой". Обращение схизматиков, — рассуждает Скарга, — трудно, но не невозможно. Они ссылаются на своих отцов и предков и на древность своей церкви. Но все же есть и доныне некоторые греки униаты. Следуя их примеру, некоторые из русских обращаются в унию. Превратить эти начатки в унию всеобщую есть долг, во-первых, римо-католической иерархии, во-вторых, — короля и панства и, в-третьих, — панов русского закона и, главным образом, — митрополита и русских владык, которые с дозволения короля могли бы составить свой сеймик и пригласить на него ученых латинских богословов.

Итак, 1590-й год стал годом критическим, переломным. Епископы русские в порядке заговора тайно подписались под обещанием стать униатами. В том же году П. Скарга, публикуя вторым изданием свою книгу "О Едносци", открыто в ней призывает короля сделать повелительный жест и толчок к унии с высоты трона. Но Сигизмунд III почти два года официально не откликался на эти приятные для него обращения. Главной причиной сдержанности Сигизмунда было колебание его собственного королевского престижа. Латинская шляхта была недовольна политикой короля и его предполагавшимся браком с австрийской принцессой. Протестанты были недовольны ограничениями религиозной свободы. Начались противоправительственные съезды. Сигизмунду невыгодно было сверх этого раздражать еще и православное дворянство, и потому он медлил с ответом до 18 мая 1592 г. Но и этот благоприятный отклик короля епископы-интриганы до времени скрыли у себя.

Примечательно, что в то самое время, когда заговорщики-епископы скрывали от своей церкви свою измену, правящие сферы, опираясь на известную им уже униатскую волю епископата, сами начали делать опыт проведения унии не генеральной, а частичной по местам, где патронатская воля отдельных русских панов или даже отдельных групп мирян уже соблазнялась приобрести вечный мир путем принятия как бы ничего не меняющей в практике церковной жизни, формально неотмененной Флорентийской унии. Вот что приоткрывает нам письмо Львовского братства к патриарху от 1592 г.: "Многие у нас согласились предаться римскому едино начальному архиерейству, совершая в церкви все свое по закону греческой веры. А папа Римский прислал своего иерея и распорядился совершать во всех здешних костелах службу на квасном хлебе и таким общением соединяться с нашими церквами". Итак, первым шагом завлечения в унию элементов обывательских, народных, был привоз из Гротта-Ферратского центра священников униатов-греков для демонстрирования полноты православного культа унии. Об эффекте этой демонстрации братчики сообщают патриарху: "Народ наш рассуждает, что вера Христова может правоверно исповедываться и под римской властью, как было изначала. В многоначалии нашем оказывается безначалие. Отечественные законы попраны и ложь лицемерных православных учителей покрыла церковь. Молим твое святейшество, не прими всего этого за клевету от нас, но внимай рассудительно и осведомь весь честный собор. А мы, переносящие во Львове столько затруднений от нынешнего епископа Болобана, как раньше имели их от отца его, тоже епископа Львовского, печемся теперь не о себе, а о своей церкви. У нас есть спокойное жилище и здесь и в окрестных городах. Попы епископу уже дважды изменяли, отдавая папской администрации ключи от церквей. Если они и в третий раз учинят такую же измену, то, конечно, мы не защитим своей церкви, ибо прежде в вашем городе не было иезуитов, которые завладели многими русскими церквами. Ныне они живут в нашем городе и, не имея своей церкви, выжидают случая, как бы захватить ее у нас". Таким образом, не только верхи иерархии, но и некоторые обывательские слои из православных были неустойчивы. Они подверглись эксперименту демонстрируемой наглядно Флорентийской унии.

Сигизмунд III, ради укрепления своего трона, не мог рисковать слишком раздражать общественное мнение православных и, в полном противоречии со своими сердечными вожделениями, должен был по-прежнему утверждать, ради популярности среди православных, различные православные братские учреждения. Так, по ходатайству Киевского воеводы К.К. Острожского и Новогрудского воеводы Федора Скумина-Тышкевича, король 15.X.1592 г. издал два акта в пользу Львовского братства:
  1. утвердил все привилегии, данные раньше духовными авторитетами (патриархами) на школьное и типографское дело;
  2. утвердил за Львовским братством владение Онуфриевским монастырем.

В том же году были утверждены королем и уставы братств: Минского, Кричевского, Оршанского. И еще пред тем, в 1591 г. — братства Брестского с его школой и больницей. Виленское Троицкое братство король в 1592 г. освободил от повинности военного постоя и других городских повинностей, а также разрешил братству постройку каменной церкви.

Кн. К.К. Острожский, от которого удалось сохранить в тайне заговор четырех епископов, в этом же 1592 г. имел разговор с королем об унии в ее идеалистическом широком плане, унии всевосточной. И король по-иезуитски спешил привлечь сердце князя милостями по адресу православных, чтобы использовать это для унии в иезуитском понимании. Острожский в 1593 г., по смерти епископа Мелетия Хрептовича, сам просил за Адама Потея, и тот стал епископом Владимирским. Зная об униатских настроениях Потея и отожествляя их со своей ревностью о достоинстве православной церкви, кн. Острожский написал Потею интересное интимное письмо, не предвидя, конечно, что тот впоследствии опубликует его в подрыв авторитета князя. Вот это письмо, написанное за несколько дней пред Брестским собором в 1593 г.:

"С древнего времени, видя крайний упадок и оскудение матери нашей, св. Восточной церкви, всех церквей начальнейшей, я размышлял и заботился о том, каким бы способом возвратить ее в прежнее благоустроенное состояние. Сетуя об ее падении и поругании, какому она подвергается от еретиков и от самих оторвавшихся от нее римлян, бывших некогда нашими братьями, я осмелился через своих старших духовных советоваться с папским легатом Антонием Поссевином, когда он был здесь, но ничего не вышло. Ныне все занятый той же мыслью и заботой о церкви Божией и отправляясь, для поправления моего здоровья, в края, соседние с местопребыванием папы, я мог бы кое-что сделать, если бы на то была воля Божия и дозволение наших архипастырей. Если бы вы все одинаково на предстоящем вашем духовном соборе порадели и порассудили, как бы положить начало к примирению церквей, тогда и я, находясь в тех краях, употребил бы, с Божией помощью и при инициативе и благословении Вашем, все мои усилия, чтобы повести дело к вожделенному соединению.

Да, хорошо было бы, мне кажется, если бы ты, милостивый отче сам, своей особой, переговорив с митрополитом и епископами, поехал к московскому великому князю. Порассказал бы там, какое гонение, поругание и уничижение терпит здешний народ русский в церковных порядках и церемониях и попросил бы великого князя и тамошних духовных, чтобы они вместе с нами позаботились, как бы прекратить такое разделение церквей и уничижение русского народа. Усердно прошу тебя, как многомилостивого господина и приятеля, а в особенности, как горячего ревнителя веры Христовой — принять в этом искреннее участие и со всей силой и властью постараться на предстоящем соборе, вместе с прочими владыками, чтобы положить начало, если не соединению церквей (что было бы всего желательнее), то по крайней мере к улучшению положения православных. Все вы знаете, что люди нашей религии сделались до того равнодушными, ленивыми, невнимательными, что не только не заступаются за церковь Божию и за веру свою старожитную, но многие сами насмехаются над ней и убегают в разные секты. А все это умножилось, главным образом, от того, что у нас не стало учителей, не стало проповеди слова Божия, не стало науки. Дошло у нас, наконец, до того, что нечем нам утешиться в нашем законе. Надлежит нам сказать словами пророка: кто даст главе нашей воду и очам нашим источник слез, чтобы мы могли оплакивать день и ночь упадок и обнищание нашей веры и закона? Все ниспроверглось и упало, со всех сторон скорбь, сетование и беда. И если еще не будем заботиться, Бог весть, что с нами будет. Я, с своей стороны в другой и третий раз прошу: Бога ради, и по вашей пастырской обязанности и из страха наказания Божия, постарайтесь постановить что-либо доброе и положить какой-нибудь добрый начаток".

К данному письму своему князь приложил и собственной рукой написанную записку об условиях мыслимой им нормальной унии. Вот его дезидераты:
  1. чтобы прежде всего нам — православным всецело оставаться при всех своих обрядах, какие содержит восточная церковь;
  2. чтобы паны-римляне наших церквей и их имений на свои костелы не отбирали;
  3. чтобы при заключении унии они не принимали тех из наших, которые захотели бы перейти в латинство, а, особенно, не принуждали к тому при заключении браков, как обыкновенно делают;
  4. чтобы духовные наши были в таком же почете, как и ихние, а особенно, чтобы наш митрополит и владыки имели место в раде и на сеймах, хотя бы и не все;
  5. нужно обослаться с патриархами, чтобы и они склонились к унии и мы единым сердцем и едиными устами хвалили бы Господа Бога;
  6. нужно послать к московскому и к волохам, чтобы и они вместе с нами согласились на унию. Всего лучше, по его мнению, в Москву послать о. епископа Владимирского, а к Волохам Львовского;
  7. нужны также исправления некоторых вещей в церквах наших, особенно касающихся людских вымыслов;
  8. очень нужно позаботиться о школах и свободных науках, особенно для образования духовенства, чтобы мы могли иметь ученых пресвитеров и хороших проповедников, ибо от того, что нет наук, в нашем духовенстве великая грубость умножилась.

Таким образом, идеалист-патриот князь мыслил унию в подлинном ее виде и как возрождение духовных сил своей церкви, а не как сумму выгод для епископского сословия. Ипатий Потей, как житейский скептик, признавал этот проект чистой утопией и никому на соборе его не показал. А посланцу князя, очевидно, человеку очень доверенному, устно сказал: "Дал бы Бог, чтобы когда-нибудь исполнилось то, чего желает его княжеская милость. Но на нашем веку того не случится. И если князь не написал об этом митрополиту, то я не смею и слова молвить о таких вещах, ибо митрополит не расположен к римлянам". Слова эти — типичное дипломатическое лганье. Что касается предложения Ипатию лично приехать в Москву, то он и мысли не допускал об этом и решительно отказывался. Он говорил, что Москва не только арестовала бы и задержала его, но и подвергла бы истязаниям в своих застенках.

На соборе поэтому об унии не было ни слова. У епископов была в головах уния, только "казенная", чуждая идеализма, признаться в чем им было стыдно и опасно пред православным народом.

Замечательна после 1590 г. серия фактов, по наружности резко противоречивших обязательству четырех епископов принять унию. А именно. На них чья-то невидимая рука направляет поток огорчений и испытаний, как будто подгонявших их перестать таиться и, наконец, открыто изменить православию. Обычное дело — разные придирки к православным русским со стороны латинских властей. Теперь они возрастают до издевательств, до унижений русского имени и клонятся к тому, чтобы запугать этих архиереев открытием их грехов и грешков и загнать этим террором в тупик, из которого не было бы отступления.

Особенно досталось Луцкому епископу Кириллу Терлецкому. Луцкий войский затеял против него дело с очными ставками и свидетелями, жалуясь на Кирилла Киевскому воеводе кн. К.К. Острожскому: "уловил его (Кирилла) диавол сребролюбием, невоздержанием, чужеложством, убийством и иными сим подобными поступками, о которых его выступках мало не весь свет ведал... Сведки (сведения) стали и признали о двоеженстве его, о забитью Филиппа маляра, о мешканью (пребыванию) в чужеложстве с братовою женою, о кованью фальшивых червонных злотых" и проч. Враги Кирилла множились. Луцкий староста Александр Семашко, русский православный, недавно принявший латинство, приставил к воротам архиерейского замка гайдуков, которые должны были собирать по грошу и по два от каждого входящего. Когда 11 апреля 1591 г. въезжал в свой замок епископ Кирилл, его одного лишь туда пропустили, как бы в камеру его ареста и не пропустили туда никого из сопровождавших его слуг. Наступила страстная суббота и Пасха, 20-21 апреля. Никто решительно в замок не пропускался. В нем не могло состояться никаких богослужений. Сам епископ не имел не только розговенья, но и простой еды. Он оголодал и озяб. Семашко, командовавший над высокопоставленным арестантом, подчеркивал свою власть над ним особыми издевательствами. В притворе церкви военная стража учинила праздник с танцами и музыкой. Веселящиеся солдаты потешались стрельбой в крест и купол храма, отбили цепь у креста и повредили стенной образ евангелиста Иоанна. Кирилл томился под арестом. Попытка подвезти строительные материалы для починки причиненных разрушений не была допущена. В начале июня Кирилл был вызван на суд Семашкой и покаран штрафом за незаконный ввоз в замок оружия. Но обвинительное следствие продолжалось. По жалобе священника Соколовского, лишенного Кириллом права на служение за порочную жизнь, епископ вновь вызван на суд. Напрасно адвокат Кирилла доказывал, что дело это, как чисто церковное и каноническое, не подлежит гражданскому суду. Семашко заявил, что Соколовскому точно известно порочное поведение самого епископа. Когда адвокат Кирилла стал протестовать против незаконной постановки такого обвинения, Семашко просто обругал его "презренным псом-русином" и приказал своим гайдукам избить его. Таково было фактическое кривосудие.

Тот же А. Семашко напал на владения Львовского епископа Гедеона Болобана. А именно, на доходный Жидиченский монастырь. Луцкий подстароста просто занял полицейскими силами монастырь во время ярмарки и все торговые пошлины, обычно поступавшие в монастырь, отобрал в пользу гражданской казны.

Литовский маршалок кн. Альбрехт Радзивилл напал и разграбил имение Радзивилловичей, принадлежавшее кафедре Пинского епископа Леонтия. Никакого правосудия епископ не добился.

Люди, подосланные Луцким старостой А. Семашкой, ограбили православную церковь села Крупного, принадлежавшего даже к имениям кн. Острожского, осквернили при этом св. Тайны, топтали ногами Тело Христово.

Школьники Львовской иезуитской школы хватали учеников православной братской школы, отнимали от них сборную милостыню, арестовывали их у себя, садили в оковы и избивали. Власти от суда уклонялись. Гедеону Львовскому горько было это унижение. Оно отягчалось еще для Гедеона его борьбой с Львовским братством. Тут даже сам митрополит Михаил Рогоза вынужден был встать против Гедеона. В виду явных беззаконий Гедеона, дело его выдвинулось на арену суда ежегодных Брестских соборов. В 1593 г. митрополит даже вынужден был запретить Гедеона в его епископском служении. Но Гедеон не покорился этому строгому суду. И на соборе 1594 г. в том же Бресте митрополит вынужден был ради престижа власти снова отлучить Гедеона за непослушание с торжественным объявлением сего с церковного амвона: "Отлучается от всех справ святительских до того часу, аж ся церкви Божий справит". На этом соборе среди прочих были представители братств: виленского, львовского, брестского и других, до сих пор неизвестных: красноставского, гольшанского, городецкого, галицкого, бельского и (так сказано) "многих" других. Следовательно, братства стали широким бытовым явлением. Кстати, к вопросу о положении иерархических лиц в братствах. Сохранился список лиц, вписавшихся на текущий 1594 г. в виленское братство. На первом месте стоит митр. Михаил Рогоза. Всего членов 368 лиц. Так как епископ Гедеон продолжал не слушаться митрополичьего запрещения, то митрополит на соборе у себя в Новогрудке в сентябре того же года низложил Гедеона "со стану епископского и от всего сану святительского".