История магии и оккультизма

Вид материала

Документы

Содержание Средние века

Подобный материал:

• Учебник белой магии, 902.38kb.
• Животные в магии, 1046.57kb.
•      Вконце XIX века Артур Уэйт писал, что все, что касается происхождения "Магии Арбателя",, 423.89kb.
• Петров андрей Валентинович Теургия: социо-культурные аспекты возникновения философски, 1822.87kb.
• Искусство магии элементов. Холод Вторая по сложности система элементарной магии магия, 21.24kb.
• Института Магии Атлантида. 2008 Предисловие. Эта книга, 3221.07kb.
• Д. М. Крэг: Современная сексуальная магия, 2684.78kb.
• Л. И. Василенко о магии и оккультизме в наследии отца Павла Флоренского, 284.74kb.
• Эдред Торссон Северная магия: мистеpии геpманских наpодов, 1358.97kb.
• Т. О. Г, 495.44kb.

Чтобы избавиться от столь грозного соперника, Мюлленфельс внушил Сендивогию, что герцог намеревается бросить его в темницу, дабы выведать секрет превращения металлов. Памятуя о печальной судьбе своего учителя, Сендивогий не стал искушать судьбу и бежал из замка под покровом ночи. Но его перехватили слуги Мюлленфельса. Они ограбили злосчастного алхимика, отняли у него все ценности и, разумеется, философский камень. Супруга Сендивогия подала жалобу императору, и Рудольф II послал в Штутгарт курьера с требованием доставить Мюлленфельса к императорскому двору. Сообразив, что дело может зайти чересчур далеко, герцог велел от греха подальше повесить Мюлленфельса. Того привели на казнь в одежде, расшитой золотыми блестками, и вздернули на позолоченной виселице. Однако философский камень был утерян безвозвратно, и Сендивогий окончил свои дни в нищете.

Следующая знаменитая трансмутация, о которой пойдет речь, не подтверждена показаниями очевидцев, однако ее стоит упомянуть по двум причинам. Во-первых, рассказ самого адепта о ней внушает доверие, а во-вторых, подлинность трансмутации косвенно подтверждается тем, что алхимик, сообщающий о ней, неожиданно разбогател. Герой этой истории - прославленный Никола Фламель (1330 - 1418), которого едва ли не боготворили многие поколения герметистов и высоко чтили соотечественники-французы. Во многих отношениях Фламель был исключением среди адептов:


Если во все эпохи и у всех народов большинство алхимиков получали в награду за свою преданность искусству лишь разочарования, разорение и отчаяние, то Никола Фламель был баловнем судьбы, и жизнь его текла счастливо и безмятежно. Он не только не издержался на опыты magnum opus, напротив - его скромное состояние почти мгновенно умножилось и превратилось в настоящее богатство. Это богатство он вкладывал в милосердные и богоугодные дела, которые надолго пережили его самого и освятили его память(.


Фламель был переписчиком. Среди книг, проходивших через его руки, несомненно попадалось и множество алхимических трактатов, но ни один не привлек внимания Фламеля в такой степени, как некий фолиант, приобретенный им всего за два флорина, - "с позолотой, очень старинный и объемистый. Он был сделан не из бумаги или пергамента, а из восхитительных пластинок коры, снятой с молодых деревьев". С помощью этой книги и благодаря советам некоего еврейского доктора, с которым он познакомился во время паломничества в Испанию, Фламелю удалось, по его собственному признанию, открыть секрет трансмутации. Проводить эксперимент ему помогала жена; присутствовала она и при появлении золота в сосуде. Фламель так описывает это памятное событие:


Случилось это в понедельник, семнадцатого января, около полудня, в моем доме, в присутствии одной лишь Пернелл [супруги Фламеля], в год возрождения человечества тысяча триста восемьдесят второй.

Затем, неукоснительно следуя словам книги, я произвел проекцию этого красного камня на такое же количество ртути (снова в присутствии одной лишь Пернелл, в том же доме, около пяти часов вечера) - и получил из нее почти столько же чистого золота, которое, будучи более мягким, бесспорно лучше золота обычного.

Скажу откровенно: я проделал это трижды с помощью Пернелл, которая понимала все это не хуже меня, так как помогала мне в моих операциях; и, несомненно, попытайся она совершить это самостоятельно, она достигла бы успеха так же, как и я.

Преуспев однажды, я уже свершил достаточно, но мне доставляло большое удовольствие наблюдать и созерцать восхитительную работу природы в сосудах...

Долгое время я опасался, что Пернелл не сможет скрыть избытка радости, степень которой я мог оценить по тому, что испытывал сам, и боялся, как бы она не проронила своим родичам словечко о великих сокровищах, которыми мы теперь обладали; ибо от избытка радости человек теряет рассудок так же, как и от великой тяжести на сердце; но Всевышний милостью своей не только исполнил мою душу таким счастьем, но и даровал мне супругу сдержанную и мудрую, - ибо она сверх того была способна не только рассуждать, но и делать все в согласии с рассудком, и была осмотрительнее, чем обычно бывают женщины; и превыше всего достойно похвалы то, что она была чрезвычайно набожной, а потому, лишившись надежды выносить детей и будучи уже в возрасте немолодом, обратила, как и я, свои помыслы к Богу и предалась делам милосердным(.

[Илл. на стр. 125. 50. Фрески Никола Фламеля с кладбища Невинноубиенных младенцев.]


Никола и Пернелл основали и обеспечили постоянным доходом четырнадцать больниц, три часовни и семь церквей в Париже. "В Булони мы совершили почти столько же, сколько в Париже, не говоря уже о помощи, которую мы оба оказывали нуждающимся, в особенности вдовам и сиротам. Но если я назову здесь их имена, прикрываясь маской добродетели, то обрету награду только в мире сем, да и особы, о которых идет речь, будут этим недовольны". Слова Фламеля внушают доверие своей прямотой и скромностью; назвать их исповедью шарлатана не поворачивается язык. Арка, которую построили на средства Фламеля на парижском кладбище Невинноубиенных младенцев, украшена фресками, аллегорически представляющими великую тайну алхимии. Эти фрески превратились в объект паломничества для герметистов XVII - XVIII веков. Заявленный успех Фламеля стимулировал дальнейшее развитие алхимии и обеспечил этому искусству популярность на долгое время.


Познакомившись со всеми этими удивительными сообщениями, невольно склоняешься к тому, чтобы уверовать в трансмутацию. Что можно им противопоставить? Возможно, хотя и маловероятно, что короли и герцоги воздавали должное хитрости удачливых адептов, а вовсе не их истинным алхимическим способностям. Разве в более поздние времена монархи не вознаграждали за ловкость рук самых обычных фокусников, появлявшихся у них при дворе? Этот обычай сохранялся и в начале XX века. Вопрос в том, верили ли на самом деле в чудотворную силу своего искусства Фердинанд, Рудольф, Фредерик и прочие августейшие алхимики. Если да, то зачем им понадобилось награждать тех, кто пытался обмануть их? И зачем им понадобилось защищать алхимию и доказывать ее могущество? Чтобы прочие европейские монархи поверили в их несметные богатства и способность воевать сколь угодно долго? А как насчет сухих и трезвых свидетельств, которые приводят серьезные ученые - Мартини, Цвингер, Динхайм, Гельвеций и другие? Неужели их тоже было легко обмануть? А ведь кое-кто из них проводил операции собственноручно. Иногда заявляют, будто на самом деле алхимики-шарлатаны украдкой добавляли в тигель какое-то золотосодержащее вещество. Какой проницательный вывод! Можно подумать, что опытный ученый купился бы на такое грубое трюкачество.

Мало того, хотелось бы знать, как авторы этой "гипотезы" ответят на вопрос: какое золотосодержащее вещество смогло бы превращать в золото столь значительные количества неблагородного металла? И куда девался при этом сам исходный металл? Такое чудесное вещество ни в чем не уступало бы пресловутому философскому камню. Может быть, все эти серьезные ученые просто хотели разыграть своих коллег? А если нет, то разве стали бы они вставлять вымышленные истории в научные трактаты? Возможно, у них были какие-то свои мотивы защищать алхимию - ту самую алхимию, которую прежде они так ревностно опровергали. Но такие мотивы должны были быть поистине очень вескими. Ибо едва ли кто-то из этих прилежных естествоиспытателей пожелал бы рискнуть карьерой и добрым именем во имя пустяка. С какой бы стороны мы ни подошли к этой проблеме, тайна остается тайной. До сих пор еще ни одному доводу разума удалось сорвать с нее покровы чуда.

Наследие пр(клятых.

"Змеи, моей прабабки, следуй изреченью,

Подобье Божие утратив в заключенье" (И.В.Гете, "Фауст", пер. Б.Пастернака).

В прошлом многие ученые занимались алхимией наряду с другими науками - геометрией, математикой и т.д. Но были и адепты, чьим единственным занятием оставалась добыча философского камня. Что толку тратить время на другие области знания, - полагали они, - если камень наградит своего владельца всеми моральными и интеллектуальными достоинствами? Они изучали герметизм не как частную область науки, а как всеобъемлющее искусство, которое заключает в себе все сущее и, в том числе, питает разум и наставляет душу на путь истинный. Такие "специалисты" были мистиками, хотя и не следовали ортодоксальному католицизму; были учеными, хотя и не обладали научным знанием, доступным в ту эпоху; были ремесленниками, не способными, однако, передать другим секреты своего ремесла. Они были сектантами - "трудными детьми" своего времени.

Психоаналитики обнаружили невротический характер алхимических аллегорий и опытов, указав на пристрастие адептов к процессам гниения, на склонность экспериментировать с ядовитыми субстанциями, на нездоровое эротическое любопытство, граничащее с вуайеризмом, на возвеличение образа гермафродита, и так далее. Если они правы, то психика алхимика удивительно напоминает психику художника в том виде, в каком она представляется Фрейду. В обоих случаях из аномального рождается нечто ценное и полезное. Выражаясь языком алхимии, можно сказать, что непосредственно за стадией гниения следует возгонка-сублимация.

Моральные и интеллектуальные постулаты алхимической доктрины не были для адепта теорией, оторванной от жизни. Убежденный алхимик искренне желал блюсти "чистоту сердца", быть милосердным и благочестивым: он твердо знал, что камень может быть дарован только достойному. Однако представления алхимика о том, что есть благо, отличались от воззрений, принятых в обществе. Представители духовной и светской власти неизменно терзались сомнениями, когда им приходилось решать, как относиться к герметисту: воздать ли ему почести как возвышенному и чистому душой мудрецу - или стереть его с лица земли как шарлатана и святотатца. По сравнению с этой глобальной проблемой вопрос о том, возможно ли превращать свинец в золото, казался сущим пустяком. С середины XIV до конца XVI века эффективность алхимии, в целом, не вызывала сомнений: в юридических документах факты трансмутации довольно часто предстают как бесспорные. В 1668 году канцелярия города Бреслау выдала алхимику Кирхофу диплом, удостоверяющий его право на алхимическую практику(.

Средневековые папы, как правило, не проявляли к алхимии открытого интереса. Лишь немногие из них разделяли примечательный скептицизм Иоанна XXII, чья булла против этого искусства (1317 г.) начиналась так: "Несчастные алхимики обещают то, чего дать не могут. Они именуют себя мудрецами, но сами падают в ямы, которые роют для других. Они заявляют смехотворные претензии на то, что овладели искусством алхимии. Но невежество их становится явным, как только они начинают цитировать старых авторов; они не нашли того, что найти невозможно, но до сих пор надеются обрести это в будущем"(*. Всего за несколько лет до обнародования этой буллы Арнальдо де Виланова совершил на глазах Его Святейшества две успешные трансмутации. Известен также остроумный ответ, который папа Лев X якобы дал на алхимическую поэму, посвященную ему алхимиком Аврелием Авгурелли. Авгурелли рассчитывал получить щедрую награду, но Лев X, не будучи особым поклонником золота, вручил алхимику красивейший - но совершенно пустой - кошелек: тому, кто умеет делать золото, нужно для него достойное хранилище.

Средневековые короли не отличались таким равнодушием. В 1380 году король Франции Карл V запретил всякие алхимические опыты. Некий злосчастный адепт, осмелившийся пойти против воли монарха, был схвачен и едва избежал петли. После смерти короля этот закон предали забвению. Генрих IV Английский в 1404 году издал указ следующего содержания: "Отныне и впредь никто не смеет под страхом судебного преследования умножать золото и серебро, а также прибегать к мошенничеству с целью преуспеть в своих замыслах". В этом поставлении проводилась определенная грань между истинной и шарлатанской трансмутацией, но на него не обращали внимания ни фокусники, ни убежденные герметисты. В 1418 году запрет на занятия алхимией был введен в Венецианской республике, но эффективность этой меры оказалась ничуть не выше, чем в Англии. С развитием капитализма отношение монархов к алхимии изменилось. Стоило королям и князьям учуять запах золота (читай - власти), они становились сама любезность. Стоило им разочароваться, они подвергали виновного наказаниям, с жестокостью которых не сравнились бы и самые суровые из средневековых законов, направленных против герметизма. Жажда золота и научный интерес побудили нескольких монархов самолично заняться проблемой трансмутации. Среди них особое место занимают уже знакомые нам императоры Рудольф II (1552 - 1612) и Фердинанд III (1608 - 1657), опекавшие алхимиков и оказывавшие им финансовую поддержку.

Многие теологи чувствовали, что герметическая философия не согласуется с христианскими догмами (хотя против алхимической практики как таковой они выступали редко). Их не вводили в заблуждение частые цитаты из Библии в трудах алхимиков. За видимой скромностью герметистов таилась преступная гордыня. Они указывали путь к спасению, явно отличавшийся от проповедуемого церковью.

В предыдущих главах уже шла речь о том, что искусство алхимии (как и все иные попытки постичь тайны природы) воспринималось как бесплодное и пр(клятое знание. С ним ассоциировалось два ужасных преступления: бракосочетание земных женщин с падшими ангелами и первородный грех Адама, вкусившего плод с древа познания. Далее мы обнаружили, что герметизм был тесно связано с гностицизмом: герметисты заимствовали у гностиков символ змея.

Фундаментальное расхождение между гностицизмом и католицизмом заключается в различии концепций вины. Ортодоксальная церковь смиренно признавала первородный грех и заявляла, что единственный путь к спасению лежит через примирение с оскорбленным Богом-Отцом. Это примирение свершилось, когда Сын добровольно принес себя в жертву, смыв Своей кровью Адамов грех. Но многие гностические секты не признавали первородного греха: они оправдывали поступок Адама несправедливостью Бога. Как уже говорилось, они утверждали, что творец материального мира - не более чем несовершенный создатель несовершенной вселенной. Он-то и есть ветхозаветный Бог, ревнивый и завистливый тиран, побудивший евреев распять Христа. Сын погиб в результате коварных происков отца. Таким образом, гностики вывернули обвинение наизнанку и спроецировали свое чувство вины на обвинителя - оскорбленного отца.

Ранние алхимики почти наверняка разделяли эту концепцию. Их эмблемы - древо и змей - по-видимому, и для них являлись символами событий, свершившихся в саду Эдема. Понимали ли эту символику более поздние адепты и было ли им известно истинное происхождение алхимической доктрины, - неясно. Но в любом случае алхимия сохранила еретические представления о том, что дорога к божеству лежит через обретение знания (sophia): душа и дух должны слиться воедино, т.е. вера должна быть тождественна научному знанию. Разум, с точки зрения адепта, имеет божественную природу наравне с душой; герметисты нередко вообще не различали эти два понятия.

Несмотря на все богатство алхимической символики, мы не найдем в ней образа распятого Спасителя - несмотря на то, что льющаяся кровь является символом четвертой стадии трансмутации. Вместо Христа алхимики изображают избиение невинных младенцев царем Иродом, преступным отцом народа. Шестую стадию алхимического процесса Фламель представляет символом распятого змея, словно намекая на гностическую идею спасения через мудрость. В герметических аллегориях Лямбшпринка отец и сын вступают в открытый конфликт, а в примирении их разум участвует наравне с духом. Но примирение обязательно предваряется разделением. Дух говорит:


Ступай за мной, я проведу тебя повсюду,

К вершинам высочайших гор,

Дабы увидел ты, сколь велики земля и море,

И испытал бы истинное счастье(.

На древнем чертеже Клеопатры фигурирует гностическая троица: отец, мать и сын. Концентрические круги в левом верхнем углу рисунка помечены символами золото, серебра и ртути, которые следует понимать как эмблемы членов этого небесного семейства. Намекает на присутствие женского начала в троице и Гермес Трисмегист, говоря: "Солнце ее отец. Луна ее мать". Алхимики сохранили представление о гностической троице в образе макрокосмического треугольника, углы которого символизируют солнце, луну и философский камень.

[Илл. на стр. 128. 51. Герметическая аллегория: "Природа поучает природу".]

[Илл. на стр. 129. 52. "Алхимик следует за природой".]


Примечательно также особое место, которое отводили герметисты женщине. На гравюре Майера роль подстрекательницы играет именно женщина, уподобляясь в этом своей праматери Еве. В образе женщины алхимики также представляли Природу. Алхимик следует по ее стопам, и этот путь ведет его к совершенству. Уместно вспомнить, сколь важную и активную роль играют Магдалина и София в событиях, изложенных автором гностического текста "Пистис София". Учтем и то, что центральное место в учении Симона Волхва занимала фигура земного воплощения небесной Матери. Фламель произвел свою знаменитую трансмутацию в присутствии жены. А трактат "Liber Mutus" рекомендует перед началом операции алхимику и его супруге преклонить колени и помолиться перед печью. Союз души и духа, мужской и женской сущностей имеет свой небесный прототип: союз солнца-отца и луны-матери или бракосочетание Софии с ее божественным женихом.

Столь важная роль, отводившаяся женщине в алхимической теории, связана с учением офитов, которые поклонялись Софии, указавшей людям путь к познанию. Не удивительно, что отцы церкви с самого начала формирования христианства яростно боролись против подобного возвеличения женщины. Павел в 1-м Послании к коринфянам без обиняков заявляет: "Жены ваши в церквах да молчат, ибо не позволено им говорить, а быть в подчинении, как и закон говорит. Если же они хотят чему научиться, пусть спрашивают о том дома у мужей своих; ибо неприлично жене говорить в церкви" (14:34-35). А для полноты картины Павел утверждает: мужчина "есть образ и слава Божия, а жена есть слава мужа" (1 Кор. 11:7).


СРЕДНИЕ ВЕКА


Магия в "доарабскую" эпоху.

Простившись с искусством Гермеса и его удивительными адептами, вернемся к эпохе раннего Средневековья. Миновало уже семь столетий с той поры, как на магию обрушились жестокие гонения. Она почти истреблена. Церковь же выстроила свой дворец на прочном фундаменте и не чувствует больше никакой угрозы своему благополучию. Из этого-то чувства безопасности и родилась относительная терпимость, пришедшая на смену былой жестокости. Специалисты в области народных верований и обычаев прошлого наглядно продемонстрировали этот факт. Ранние законы против магии подчас оказываются необычайно мягкими и снисходительными. В "Салической правде" - сборнике обычного права салических франков - говорится, что "ведьма, евшая человеческую плоть и уличенная в этом преступлении, да заплатит восемь тысяч денариев, то есть двести золотых пенни"(. Штраф велик, но и преступление чудовищно для эпохи, когда склонность к некрофагии не могла объясняться психическими расстройствами и воспринималась исключительно как гнусное извращение, заслуживающее тяжкой кары.

"Салическую правду" утвердил король Хлодвиг I (466 - 511). Она предписывает штраф в семьдесят два пенни и половину золотой монеты за насылание чар при помощи колдовских узлов. Как ни странно, большинство штрафов за преступления, совершенные при помощи магии, оказываются не столь крупными, как за оговор - несправедливое обвинение человека в занятиях колдовством. Согласно другому кодексу той эпохи, "Рипуарианской правде", всякое зло, причиненное колдуном - будь то членовредительство или ущерб, нанесенный имуществу, - каралось исключительно денежной компенсацией. В сомнительных случаях обвиняемый мог даже отвести от себя подозрения, поклявшись в невиновности. По законам Карла Великого, чародея или колдуна сажали в тюрьму, и в течение трех месяцев он должен был каяться. Закон Уитреда, короля Кента, изданный в 690 году, повелевает: "Если раб принес жертвы бесам, да заплатит он шесть шиллингов, или будет подвергнут порке!"(.

Примечательно, что для знатных людей наказание за подобные проступки было более суровым, чем для простолюдинов. В древнейшем из дошедших до нас сборников дисциплинарных мер, применявшихся церковью, - "Liber Poenitentialis" святого Леонарда (VII век) - за столь гнусное преступление, как принесение жертвы бесам, назначается "один год покаяния, если это деревенщина из низкого сословия; если же это более знатный человек, то десять лет"(. Иное дело, если речь шла о жизни короля или любого члена королевской семьи. Попытка убить правителя при помощи колдовства каралась очень жестоко. Иногда обвинение в колдовстве служило лишь предлогом для избавления от какого-нибудь неудобного придворного. Однако законодательство той эпохи вовсе не требовало столь суровых мер, как те, что применялись в ходе подобных процессов.

Если были законы против колдовства, значит было и колдовство. Магию не удалось искоренить окончательно, что можно понять уже из вышеизложенной истории алхимического искусства. Правда, герметизм развивался, главным образом, на Востоке, а ранние схоласты Франции, Испании и Англии почти не упоминают о нем. Но зато из западноевропейских трактатов мы узнаем, что в среде простого народа сохранилось множество языческих обычаев: наведение чар, магические узлы, ношение масок и костюмов фантастических животных, ночные сборища колдунов, использование в магических целях талисманов, трав, камней и ядов, заклинания и заговоры, поклонение демонам, - все эти и многие другие приемы практической магии оставались в ходу в эту обманчиво спокойную эпоху. В магию верили все - в том числе ученые, правители и священники.

Четкого разграничения между магией и колдовством авторы того времени не проводят. Большинство из них осуждает подобные занятия, и лишь немногие считают чародейство предметом, достойным исследования. С астрологией дело обстояло сложнее. Знакомство с философией внушало ученым более высокое уважение к звездочетам и математикам, чем к простым колдунам. Так, Боэций (480? - 524?), автор знаменитого "Утешения философией", верил в то, что звезды оказывают влияние на людей и земные события.