Geum.ru

История магии и оккультизма

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   11   12   13   14   15   16   17   18   ...   44

Мистический смысл большого треугольника состоит в том, что Солнце является отцом, а Луна - матерью; они олицетворяют мужское и женское начала. В природе они всегда разделены. Но при помощи алхимического искусства их следует объединить, и от этого брака родится философский камень, муже-женщина, гермафродит. Эмблемой совершенного человека также является гермафродит, ибо для завершения алхимического процесса душа и дух, как мы уже знаем, должны слиться воедино. Внизу гравюры изображены две ноги: одна опирается на сушу (мужской принцип), другая погружена в воду (женский принцип). Это означает, что алхимический процесс должен произойти и с самим человеком, чье идеальное совершенство, по-видимому, отождествляется с андрогинным философским камнем.

На диске, между планетными лучами, помещены семь аллегорических образов, соответствующих этапам алхимического процесса, начиная от гниения (внизу слева) и заканчивая воскресением. О том, как должно совершаться "делание", сказано в семи словах, каждое из которых соотносится с одной из стадий процесса: "Visita interiora terrae rectificando invenies occultum lapidem" ("Исследуй недра земли. Очищая, найдешь потаенный камень").

[Илл. на стр. 106. 40. Алхимическая аллегория: "Фиксация летучего элемента".]


Как же следовало производить "очищение"? На этот вопрос адепту давали весьма туманный ответ: "Зафиксируй летучий элемент - объедини подвижный женский принцип с неподвижным мужским". Такой ответ - всего лишь очередная загадка. Эмблема "фиксации летучего элемента" - два связанные вместе крыла - расположена на гравюре Валентина в центре верхней части. "Летучий элемент" - это испаряющаяся ртуть. "Неподвижный элемент" - это ртуть, остающаяся на дне сосуда. Капли пара, сконденсировавшиеся на крышке сосуда, снова падают на дно, и "вода, возвращаясь, несет с собой благо". Такое попеременное восхождение и нисхождение "летучего элемента" Валентин уподобляет морским приливам и отливам. Сам этот процесс, так называемая сублимация, служит для разделения мужского и женского начал, заключенных в ртути, и для фиксации летучего элемента. Мужской и женский элементы должны очиститься, прежде чем сочетаются браком, - подобно тому, как совершают омовение жених и невеста, прежде чем войти в брачный чертог. На гравюре Валенитна двойственная природа ртути (выражаясь алхимическим языком) представлена в образе увенчанного короной гения, который держит в каждой руке по кадуцею. Противостоящие друг другу мужское и женское начало аллегорически изображены в виде двух воинов. На мече одного из них сидит орленок - символ летучего элемента. Меч второго воина обвивает кольцами змея, увенчанная короной, - символ "фиксированной" ртути. Дополнительные эмблемы двух противоборствующих сторон - солнце и луна. Алхимик должен положить конец беспощадной борьбе между этими родственными друг другу по высшей сути началами (символом противоречия, заключенного в одном и том же металле, у алхимиков был лебедь - птица, согласно Аристотелю, способная сражаться с себе подобными). Примирение непримиримого - это и есть "фиксация летучего элемента", эмблема которой - два соединенных друг с другом крыла - помещена на переднем плане гравюры. Все эти аллегорические образы интерпретируются без труда, однако "прочесть" в них химический рецепт не представляется возможным.

[Илл. на стр. 107 вверху. 41. Философская ртуть.]


Не способен помочь нам и алхимический дракон Назари. Наделенный человеческой головой, он обретает и дар речи, однако нам от этого не легче. Герметическая тайна не становится прозрачнее. В этом чудище нелегко признать потомка старого доброго гностического Уробороса. Само "священное искусство" оставалось неизменным, однако символы его в ходе веков подчас приобретали причудливые и диковинные формы, преображаясь до неузнаваемости. Каким же скромным выглядит змей Клеопатры по сравнению с барочным драконом Назари! Фантазия, которой итальянцы, вероятно, одарены щедрее других народов, породила на свет на удивление изощренную эмблему. Крылатые сандалии Меркурия напоминают нам, что этот монстр символизирует соответствующий данному божеству металл - ртуть. "Лишние" хвосты, украшенные затейливыми знаками, намекают на попытку создать новый алхимический синтез. А сложные узлы, в которых переплетены четыре хвоста дракона, столь же запутанны, как и его сбивчивые речи:


Восставая от смерти, я убиваю смерть - которая убивает меня. Я снова поднимаю тела, которые я сотворил. В смерти живой, я разрушаю себя - о чем вы ликуете. Вам не дано возликовать без меня и без жизни моей.

Если я несу яд в своей голове, то в моем хвосте, которым я жалю в ярости, заключено противоядие. Всякого, кто вздумает смеяться надо мной, я убью пронзительным взглядом.

Всякий, кто жалит меня, должен сперва ужалить сам себя; иначе если я ужалю, сперва ужалит его смерть в голову; ибо сперва он должен ужалить меня - укус становится лекарством от укуса.

[Илл. на стр. 107 внизу. 42. Алхимическая аллегория: "Философское яйцо".]

[Илл. на стр. 107 вверху. 43. Алхимическая аллегория: "Отнятие от груди".]


Поистине, нужно быть новым Александром, чтобы разрубить этот Гордиев узел, - и именно такой смелый метод порекомендовал адептам Михаэль Майер (1568 - 1622). "Познай это яйцо и разруби его пылающим мечом. Есть в нашем мире птица, что превыше всех прочих птиц. Разыскать ее яйцо будет твоей единственной заботой. Нечистым белком окутан его мягкий желток; разогрей яйцо в согласии с обычаем, а затем мечом своим осторожно разыщи его; после Вулкана Марс ускорит работу; когда же вслед за этим явится птенец, он преодолеет огонь и меч".

Таким образом, для трансмутации необходимы огонь и металл - Вулкан и Марс. Пока что советы Майера довольно внятны, но следующая рекомендация способна шокировать слабонервного читателя. Чтобы сделать "благородное снадобье" совершенным, нужно найти кормящую мать, которая даст свою грудь жабе. "Приложи к груди этой женщины жабу, чтобы она напилась ее молока; и когда жаба наполнится молоком, женщина умрет". По сравнению с сухими формулами и числами современной химии, такой совет производит потрясающее впечатление.

[Илл. на стр. 108 внизу. 44. Алхимическая аллегория: "Золотой дождь".]


Но на этом воображение Майера еще не достигло своих пределов. На двадцать третьей эмблеме из его трактата с головокружительной дерзостью сопоставляются в одном ряду мифологические сцены, не связанные между собой ничем, кроме причастности к следующему эпизоду "великого делания". Адепт (или бог Вулкан?) разрубает голову спящему Юпитеру. В правой руке Юпитер держит знак своей власти - пламя молнии. Левой рукой он опирается на свою священную птицу - орла. Из разрубленной головы встает обнаженная Афина Паллада. На нее струится с неба золотой дождь. На заднем плане подобно солнцу поднимается над горизонтом голова статуи Аполлона. Поодаль сам Аполлон в шатре обнимает Венеру. За ними наблюдает Эрот. Всем этим образам Майер дает следующее объяснение: "Когда Паллада родилась на Родосе, пошел золотой дождь и солнце сочеталось браком с Венерой. Сие есть чудо, и истинность его подтверждена греками. В честь этого события на Родосе был праздник, когда говорили, что из туч проливается золотой дождь. И солнце соединялось с Кипридой, богиней любви. В то мгновение, когда Паллада возникла из мозга Юпитера, из сосуда потекло золото, как дождевая вода".

Мифы Древней Греции сплавлялись в алхимических ретортах с библейскими легендами. Алхимиком был Ясон, отнявший золотое руно у брызжущего ядом дракона. Алхимиком был Веселиил, еврейский ремесленник, избранный Моисеем. Не мог не знать "великую тайну" Иов - ведь его богатство чудесным образом умножилось, когда Господь благословил его. Философским камнем владели Александр Великий и Соломон, а также Пифагор, Демокрит и Гален. В каждом историческом повествовании, где упоминалось слово "золото", алхимики искали тайный мистический смысл. Каждую легенду, где встречалось это слово, они принимали за герметическую аллегорию. Предания и философские учения Востока и Запада снова, как в эпоху гностицизма и неоплатонизма, слились в причудливую синкретическую картину мира. Под знаком Гермеса объединились небеса теологии и небеса греческой философии, чудовища восточных сказок и мифические персонажи древних эллинов.

[Илл. на стр. 110. 45. Герметический космос.]


Характернейший образчик такого синкретизма - герметическая картина мира, изображенная на гравюре Милия. Вверху помещена Святая Троица: агнец, голубь и древнееврейский Иегова. Окруженные ангелами, они испускают лучи божественного света. Внизу расположен материальный мир. Герметическое "делание", которое находится "наполовину вверху, наполовину внизу", окутано звездным небом. В центре его - треугольник, отмеченный символами ртути и золота. Он окружен тремя эмблемами алхимического процесса. Первые две из них - это треугольник, обращенный вершиной вверх (символ воздуха и летучей ртути) и треугольник, обращенный вершиной вниз (символ воды и фиксированной ртути). В структуре третьей эмблемы оба качества ртути объединяются, накладываясь друг на друга и образуя шестиконечную звезду - символ "фиксации летучего элемента". Эти знаки окружены семью концентрическими кругами. Во внутреннем круге содержатся рекомендации по использованию в алхимическом процессе четырех степеней огня. Далее следуют два круга с троицами ртути, серы и соль. Милий проводит разграничение между обычной ртутью и философской - духовной, невещественной. Следующие три круга символизируют время, которое Милий подразделяет на "солнечный год", "звездный год" и "год ветров". Эти понятия определяют влияния солнца, звезд и атмосферных условий на герметическое "делание". Наконец, седьмой, внешний круг напоминает адепту, что эти влияния необходимо учитывать и использовать. Следует дожидаться благоприятных сочетаний небесных тел, - потому-то во внешнем круге и изображены двенадцать знаков Зодиака и пять планет (Солнцу и Луне отведены на этом плане мироздания особые места). Сферой неподвижных звезд окружены пять герметических эмблем: ворон, лебедь, герметический дракон, пеликан, кормящий птенцов собственной кровью, и феникс, воскресающий в огне.

Дольний мир дуалистичен - разделен на свет и тьму, день и ночь. Мужчина и женщина прикованы цепями к миру горнему. Они символизируют два животворных начала, которыми Бог одарил материальный мир. Здесь, "внизу", все разделено на пары по принципу "мужское - женское". Эти два начала объединяются только в Боге, ибо Он - причина всех вещей. С двумя человеческими фигурами, олицетворяющими эти полярные начала, связано множество дополнительных символов. Мужчине соответствуют солнце, золото и качества тепла и сухости. Мужчина - это душа, порождающий принцип. Он ассоциируется с зодиакальным Львом, управляющим самым жарким месяцем года. Он - Юпитер и Аполлон; его стихии - огонь и воздух, ибо они сухи и теплы. Его эмблемы - огненный феникс, а также лев - символ золота. Лев и человек поддерживают солнце, а солнце, равно как и небесная звезда (символ порождения) - это философское золото.

Женщине соответствуют луна, серебро и качества влажности и холода. Женщина - это дух, плодоносящий, зачинающий, рождающий и питающий принцип. В правой руке она держит гроздь винограда, плодородие которого - ее главное достоинство. Она ассоциируется с дождем и влажными испарениями земли, ибо ее стихии - земля и вода. Из груди ее истекает Млечный Путь - семя, которое пронизывает весь телесный мир и которое мудрецы называют также мировым духом или мировой душой. В левой руке женщина держит луну, изображенную сразу в двух ее полярных фазах. "Летучесть" женского начала представлена в образе орла. Серебристая луна - это также символ Актеона из античного мифа. Актеон случайно увидел купающуюся Диану и был за это превращен богиней в оленя. Очистившаяся Диана - символ алхимического испарения, шестой стадии "великого делания", на которой в реторте алхимика появляется серебро. Рога Актеона имеют по шесть ответвлений (вспомним шестиконечную звезду - символ "фиксации летучего элемента"), а его превращение в оленя - не что иное как аллегория трансформации, происходящей в алхимическом сосуде. Серебро, луна, Диана и ночь - все это тесно связанные между собой понятия. Алхимической аллегорией шестой стадии является также Дева Мария - непорочная, как и Диана, - стоящая на полумесяце.

В космической символике Милия явственно подчеркнута двойственность материального мира. Однако в центральной части своего плана мироздания он изображает мистический союз двух противоположных начал. Здесь мы видим слитых воедино львов Лямбшпринка: у них два тела, но лишь одна голова. Мудрец опирается ногами на тела этих львов

- одновременно на мужской и женский принцип, на душу и дух. В его одеянии сочетаются тьма и свет, день и ночь, те же мужское и женское начала. Он подобен Богу. Глаза адепта открыты, он познал добро и зло. Он сорвал плод с древа познания - и райское древо многократно умножилось, образовав целый сад на вершине герметического холма. Залитый светом солнца и луны, а также божественным светом, этот холм - достойное обиталище для мастера, достигшего совершенства. Священная почва этого холма струит одновременно воду и огонь, а деревья, венчающие его, достигают ветвями небесного свода. Эту поистине великолепную картину Милий сопровождает следующим текстом: "Что являют небеса, обретается на земле. Огонь и бегущая вода противостоят друг другу. Счастлив ты, если можешь соединить их. Довольно с тебя этого знания"(.

Алкагест.

[Илл. на стр. 111. 46. Алхимик за работой.]


Итак, алхимики заявляли, что prima materia, первоматерия находится повсюду. Она считалась сущностью всех веществ, "субстратом", который "всегда остается одним и тем же"(. Это была мировая душа, мировой дух, квинтэссенция, из которой произошли все элементы.

Эту-то вездесущую и все же неуловимую силу алхимики и пытались поймать и заключить в философском камне. Чтобы выделить первоматерию - которая была не только летучей, но и чрезвычайно хрупкой, - они растворяли самые разнообразные вещества. Эти операции требовали величайшей осторожности - осторожности, какую и не думают соблюдать обычные химики, когда растворяют различные тела в кислотах. "Химики разрушают, - говорили герметисты, - а мы строим; они убивают, а мы воскрешаем; они жгут огнем, а мы жжем водой".

Эта "жгучая вода" и представляла собой мифический универсальный растворитель - алкагест, впервые упомянутый Парацельсом. В трактате "О членах человеческого тела" он утверждает: "Есть также дух алкагест, очень хорошо влияющий на печень: он поддерживает, укрепляет и оберегает от болезней своим действием находящееся в его досягании. ... Те, кто желает воспользоваться таким лекарством, должны знать, как приготовить алкагест". А в книге "О природе вещей" Парацельс говорит об эликсире, который способствует созреванию металлов и делает их совершенными. Тождествен ли этот эликсир вышеупомянутому алкагесту, не сообщается.

Но все эти случайные замечания едва ли принесли бы алкагесту славу, если бы не знаменитый бельгийский врач Ян Баптист ван Гельмонт (1577 - 1644), рассказавший об этой таинственной субстанции новые чудеса. Именно он заявил об алкагесте - который именовал "новым чудесным снадобьем", "огненной водой", "адской водой", - как об универсальном растворителе. Ван Гельмонт писал: "Это соль, благословеннейшая и наисовершеннейшая изо всех солей; тайна ее изготовления превосходит человеческое разумение, и один лишь Бог может открыть ее избранному". Одним из таких избранных, разумеется, был сам ван Гельмонт, клятвенно заверяющий читателя, что ему удалось получить алкагест. Алкагест растворяет все, с чем соприкасается, "как теплая вода растворяет лед".

На протяжении всего XVII и первой половины XVIII века алкагест искали многие адепты, и один из них даже собрал целую библиотеку сочинений, посвященных универсальному растворителю. Алхимик Глаубер, первооткрыватель сульфата натрия (до сих пор известного под названием "глауберова соль"), считал, что открытое им вещество и есть этот чудесный эликсир. Адепты, как правило, считали слово "алкагест" анаграммой, шифром, скрывающим в себе тайну изготовления эликсира. Поэтому Глаубер и использовал щелочь (по-арабски - al-qili) - ощелочил селитру.

Исследования в этой области неустанно продолжались вплоть до середины XVIII века - до тех пор, пока алхимик Кункель не объявил: "Если алкагест растворяет все тела, то он растворит и сосуд, в котором содержится; если он растворяет кремень, то он обратит в жидкость и стеклянную реторту, ибо стекло делают из кремня. Об этом великом природном растворителе писали многие. Одни говорят, что его название означает "alkali est" - "это щелочь"; другие утверждают, что оно происходит от немецкого "All-Geist" - "универсальный дух", или от "all ist" - "это всё". Но я полагаю, что такого растворителя не существует, и называю его единственно истинным для него именем - "Alles L(gen ist", "все это ложь"". Кункель нанес алкагесту смертельный удар: после его декларации упоминания об универсальном растворителе уже не встречаются в алхимических текстах. Адептам, все еще мечтавшим добраться до первоматерии, пришлось направить свои поиски в другие области.

Первые выступления против алхимии.

"Искусство, которое добрые люди ненавидят и многие хулят" (Агриппа).

Во второй части "Романа о Розе" Жан де Мён (ок. 1240 - 1305) заставляет Природу жаловаться на глупость и бестолковость тех алхимиков, которые ограничиваются в своей работе лишь механическими процедурами. Мён не сомневается в том, что изготовить золото возможно, но упрекает адептов за пренебрежение к духовной стороне "великого делания". Наука, лишенная морали, лишена для него и мудрости, и сама природа стыдится таких "ученых". Вместо того, чтобы следовать природе, они доверяются "многозначительным словам и парафразам".

Джеффри Чосер (1340? - 1400), который перевел "Роман о Розе" на английский язык, настроен более скептично. В "Прологе слуги каноника" мы читаем:


Когда бы пожелал, он всю дорогу

До Кентербери вашего, ей-богу,

Устлать бы мог чистейшим серебром

Иль золотом...

У нас самих кружится голова:

Их обманув, себя надеждой тешим,

Свои ошибки повторяем те же.

Опять, как прежде, ускользает цель.

Похмелье тяжкое сменяет хмель.

А завтра простаков мы снова маним,

Пока и сами нищими не станем(.

Уже в эпоху Возрождения некоторые авторы осуждали алхимию, объявляя это "великое искусство" иллюзией и химерой. Самые яростные нападки раздавались с протестантского Севера. Здесь шли процессы обмирщения, церковь теряла власть, имущество ее конфисковали, монастыри закрывали. Для тех, кто стремился к уединению и созерцательной жизни, это было нелегкое время. Набиравшая силу буржуазия превыше всего ценила здравый смысл. То, что церковь прежде называла грехом, буржуа теперь стали именовать глупостью. Католики объединились с протестантами в борьбе против человеческой глупости - и находили ее проявления повсюду. Язвительные сатирики не щадили ни магов, ни, тем более, алхимиков. Благодаря изобретению книгопечатания алхимические трактаты стали доступны более широкой публике, и многие из тех, кто прежде слепо восхищался герметическим искусством, теперь, прочитав работы мастеров, сочли их глупыми и претенциозными.

Эразм Роттердамский (1467 - 1536), остроумием и легкостью пера превосходивший большинство своих современников, показывает в диалоге "Алхимия", что "нет смертного, который был бы разумен во всякий час или не имел своих слабостей. Алхимик ставит опыты на деньги некоего Бальбина - "ученейшего" старика, который "до крайности скуп на слова", - находя все новые и новые способы выманивать деньги у своего молчаливого друга. Чем больше Бальбин вкладывает в эту авантюру, тем теснее он привязывается к мошеннику, цепляясь за него, как азартный игрок за свои кости. Сперва алхимик просит деньги на покупку глиняной и стеклянной посуды, угля и прочего оборудования. Затем расходы возрастают. Потерпев неудачу, алхимик советует своему набожному приятелю послать в дар Богородице несколько золотых, ибо, утверждает он, "алхимия - священное искусство, и для успеха необходима благосклонность небес". Алхимик берется собственноручно доставить приношение в храм, но, разумеется, оставляет его в кабаке. Вернувшись, он снова берется за опыты - и опять неудачно. Оплакивая свое невезение, он сообщает Бальбину: "При дворе пронюхали, что мы с тобою делаем; не иначе как быть мне в тюрьме, и очень скоро... Упрячут меня в башню и до конца дней заставят трудиться на тех, ради кого и пальцем шевельнуть неохота". Ученый Бальбин начинает ломать голову, как защитить друга и отвести от него опасность.

Алхимик предлагает подкупить придворных, ибо они "жадны до денег". Так Бальбин теряет еще тридцать золотых. Наконец, алхимик ввязывается в неприятную историю: его застукали с женой соседа. Этот случай дает ему новую возможность облегчить кошелек Бальбина. Наконец, мошенника разоблачают, но теперь Бальбину ничего не остается, как дать тому денег на дорогу, чтобы поскорее отделаться от него. Эразму отлично удается портрет мудрого дурака, легковерного и наивного. Молчаливый и глубокомысленный Бальмин воплощает в себе особый тип глупца, ускользнувший от вниманиее менее наблюдательных современников великого сатирика. И впрямь, ученость и благоразумие могут отлично уживаться с глупостью(.

Себастиан Брандт (1457 - 1521) в своем "Корабле дураков" посвятил несколько нелицеприятных строк алхимикам-шарлатанам, прятавшим золото в мешалке, которой перемешивали расплавленный металл; не удивительно, что изумленные очевидцы находили золото в котле!


Да, не забыть: сверну тут речь я

На архидурье плутовство -

Алхимией зовут его.

Вот этой, мол, наукой ложной

И золото в ретортах можно

Искусственным путем добыть, -

Лишь надо терпеливым быть.

О, сколь неумные лгуны -

Их трюки сразу же видны! -

Кто честно и безбедно жили,

Все достояние вложили

В дурацкие реторты, в тигли,