Недавно в одной книге я обнаружил великолепную фразу: "Когда вы читаете биографию, помните, что правда никогда не годится для опубликования"

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 24

В гимназии для богачей

Шинель или не шинель? Рысаки и керосиновый бидон. Мои соученики – Соня Гаррель, Анатолий Горюнов, Борис Ливанов. «Царь Эдип» и «Красная Шапочка». За музыкантским столиком в богатом доме. История солдатских ботинок. Мои друзья – книги. Коллекция дореволюционного школьника. Бегство от пристава. Упаковщик посылок и расклейщик афиш.

Родители хотели дать мне хорошее образование, а для этого надо было, прежде всего, окончить гимназию. Почему – то считалось, что в казённых гимназиях преподают хуже, чем в частных, и меня определили в реформатскую гимназию при швейцарской церкви. Плата там, как и в большинстве частных учебных заведений, была значительно выше, чем в казённых. Вероятно, поэтому они и считались лучшими. Отдавая меня в реформатскую гимназию, родители руководствовались самыми лучшими намерениями и, конечно, желали мне добра. Им и в голову не приходило, какое множество детских огорчений и неприятных переживаний достались мне пребывание в этой «лучшей» гимназии.

Теперь, вспоминая своё детство, я понимаю, что неприятности имели классовую подоплёку. Это, быть может, звучит несколько громко, но было именно так, хотя тогда этого не понимали ни отец, ни я. Боюсь, что сведения моего отца о классах ограничивались восемью классами школы, где он преподавал, а также, первым, вторым и третьим классами на железной дороге. О всех прочих классах, существовавших в человеческом обществе, отец пребывал в блаженном неведении.

В частных гимназиях форма не была обязательной. Но зачем же тогда становиться гимназистом, если не носить шинели?

К счастью, родители поняли жизненную важность этого вопроса. И наступил, наконец, тот долгожданный день, когда мы с матерью пошли в магазин готового платья.

Увы! Покупка шинели принесла мне лишь разочарование. Шинель и не шинель…

Из практических соображений была куплена не шинель, а похожая на неё зимняя шуба на вате. А соображения эти были крайне просты – мать купила шубу, потому что она стоила на несколько рублей дешевле, так как была сшита из какой – то мягкой тёмно – серой материи, совсем не похожей на серое со стальным оттенком, жёсткое гимназическое сукно. Я попытался, было, что – то лепетать, но спорить с матерью было делом безнадёжным.

Так восторжествовало известное положение о базисе и надстройке. В нашей семье был неважный базис, отсюда неважной получилась и «надстройка» – мышиного цвета, да ещё с какими – то пупырышками. Но шинель была не единственным огорчением.

…Уже была пора идти в школу, но кончился керосин, и я, схватив привычный двадцатифунтовый бидон, обёрнутый старыми газетами, на рысях помчался в ближайшую лавочку.

На этот раз меня ждал страшный удар. Он настиг меня не из – за угла, а посереди дороги. Навстречу мне на чудном рысаке, со здоровущим кучером на облучке, укрытые медвежьей полостью, промчались в школу мои одноклассники – братья Рабенек, сыновья мануфактурного фабриканта. Они жили в собственном особняке в конце переулка.

Свет померк! Всё кончилось! Они меня заметили, и теперь весь класс будет обсуждать злободневную тему: а Кренкель керосин носит. По нравам нашей гимназии это было занятием совершенно неприличным.

С керосиновым бидоном в руках, обливаясь слезами, я рассказал матери о случившемся, но особого сочувствия не встретил и после безрезультатных заявлений, что не пойду в школу, не хочу в школу, всё же в зарёванном виде был туда отправлен.

В нашей гимназии было совместное обучение, что в царское время случалось не часто. Находилась гимназия на Маросейке между Армянским и Девятинским переулками, потом переехала в Трёхсвятский переулок (сегодня – Большой Вузовский).

Учились в ней преимущественно дети состоятельных родителей – коммерсантов, чиновников, адвокатов, представителей разных фирм. Сын школьного врача Густав Тюрк, сын ещё одного учителя и я представляли собой наименее имущую часть класса. Разумеется, отношения с одноклассниками мерялись не только имущественным положением. Далеко не все были детьми миллионеров, не все приезжали в гимназию на рысаках. Среди моих школьных товарищей были славные ребята, а некоторые стали впоследствии людьми известными.

Не так давно, посетив свою бывшую одноклассницу Соню Гаррель, артистку Московского Художественного театра, я вспомнил с ней товарищей нашей юности. Соня - не единственная служительница искусства, вышедшая из стен нашей гимназии. Вот, например, братья Бендель. Младший - наш одноклассник, второй был на класс старше. Именно этот второй и стал впоследствии народным артистом РСФСР А.И.Горюновым, игравшим в Театре имени Вахтангова, а также раскрывшим своё блестящее комедийное дарование в фильмах "Праздник святого Йоргена", "Три товарища", "Вратарь" и других.

К сожалению, я плохо помню Анатолия Горюнова в гимназические годы. И это, вероятно, естественно. Он, как и народный артист СССР, Борис Ливанов, был на класс старше, а старшеклассники для нас, как, впрочем, для школьников всех поколений, выглядели уже совсем другими людьми, чьи тумаки по школьной иерархической лестнице мы аккуратно передавали своим младшим товарищам. Но если с Горюновым после школы встретиться не довелось, то Борис Ливанов несколько раз бывал у меня, доставив огромное наслаждение своими рассказами, на которые этот потрясающе интересный человек великий мастер.

Не помню точно, был ли в нашей гимназии драматический кружок, который позволял моим одаренным товарищам как - то развернуть свои актёрские способности. Но полагаю, что такой кружок был, так как с интересом гимназистов к театру, которого, сознаюсь, я не проявлял, связано ещё одно воспоминание. Дело в том, что отец мой в поисках заработка перерабатывал на школьный лад разные произведения - от " Царя Эдипа" до " Красной Шапочки". Хорошо помню, как время от времени директор приказывал мне:

- Скажи-ка отцу, чтобы он завтра прислал с тобой " Красную Шапочку"!

На следующий день, кроме тяжёлого ранца, я пёр в школу перекинутые через плечо связки этой проклятой " Красной Шапочки". Впрочем, если это способствовало первым шагам к сцене моих товарищей, ставших знаменитыми актёрами, то я больше не жалею об этом.

К началу моей учёбы в гимназии относится и история, которую я сейчас расскажу. Она произошла в 1913 году. Мне было тогда девять лет.

В погожий день, рано утром, моя мать почему - то обратила особое внимание на моё утреннее умывание. Были осмотрены и уши, и шея, и ногти. В дальнейшем всё прояснилось - мы идём встречать царя! Это, конечно, здорово интересно. По такому случаю можно было, и помыться, тем более - кто его знает? - может быть, царь заинтересуется моими ушами и шеей.

И вот мы стоим с матерью на тротуаре на Тверской улице напротив Английского клуба (ныне Музей революции). Царь прибывал на Белорусский вокзал и должен был проследовать по Тверской в Кремль на празднование трёхсотлетия дома Романовых.

Публики было не очень много. Стояли вдоль тротуаров. Важные приставы в парадной форме, в белых перчатках, поглядывая на верхние этажи домов, покрикивали: "Закройте окна". Первый ряд - цепочка дворников в белоснежных фартуках и с надраенными до блеска медными бляхами. Огромные городовые, все усатые (где только их всех набрали?), с огромными револьверами на боку, олицетворяли власть предержащую.

А вот и кортеж. На дутике (так назывались пролётки на дутых колёсах, кстати, это были самые дорогие извозчики) ехал генерал - губернатор. Отличный рысак, лакированная на совесть коляска, на козлах бородатый кучер с иконописным лицом в кучерской шляпе с павлиньими перьями, перевязанный по синему кафтану ярко - красным кушаком.

Двигались медленно. Раздавалось громкое цоканье копыт по булыжнику Тверской улицы. Губернатор ехал стоя, держа руку всё время под козырёк. Левой рукой он держался за кушак кучера, а лицо всё время было обращено к царю.

Царь ехал в просторной открытой шестиместной карете. Он был в форме полковника и сидя, поворачиваясь, то налево, то направо, козырял. Рядом сидела царица, вся в белом, в огромной белой же шляпе со страусовыми перьями. Все кричали "ура", и я кричал.

Шестёрка белых лошадей, украшенных султанами, вместе с царём исчезла в направлении Кремля. Вечером на Театральной площади была иллюминация. На фронтоне "Метрополя" электрическими лампочками была выведена надпись: "Боже, царя храни".

Как известно, это пожелание не было выполнено.

Много, много лет спустя я посетил купеческий особняк в нынешнем Свердловске - последнее обиталище последнего царя. Самое сильное впечатление произвела на меня узенькая зелёная полоска - хлебная карточка самой плохой категории. В графе "занятие" было написано "Бывший император".

Одна из первых социальных неприятностей, на которые гимназия как - то не скупилась, связана с Робкой Карнацем, сыном владельца карандашной фабрики, носящей ныне имя Сакко и Ванцетти. Однажды на рождество Робка пригласил в гости одноклассников вместе с классной дамой. Ничего хорошего не получилось.

Собрались мы в особняке с островерхой крышей, рядом с фабрикой. До недавнего времени он ещё стоял на Валовой улице. Теперь его снесли.

Уютная столовая. Потолок тонет в темноте, а лампа под огромным абажуром ярко освещает празднично убранный стол. Милые! Чего там только не было! Несколько тортов с невероятными украшениями, вазы с фруктами, варенье, пастила, орехи, кексы, невиданные по красоте конфеты - всё это переливалось всеми цветами радуги.

Но мне не повезло. За круглым столом, на котором возвышалось это великолепие, не хватило мест. Вместе с Густей Тюрком я был посажен за музыкантский столик в углу, в темноте. Мы с Густей были друзьями и, как я уже писал раньше, своего рода незаможниками среди отпрысков всяких дельцов и фабрикантов. Своими кулаками я благородно защищал хилого Густю, в дальнейшем почему - то ставшего толстовцем.

Так вот, с будущим толстовцем мы и сели, как изгои, за этот чёртов музыкантский стол. Тут было всё иначе. Торт дали только одного сорта, да и то по куску без роз. Чая с лимоном не дали, а из кувшина налили остатки какао. Мы мрачно жевали то, что перепадало с большого стола, и удивлялись щебетанию нашей классной дамы, живописавшей родителям Робки, какой он чудесный мальчик. Потом всех развезли на хозяйских лошадях, а мы с Густей поехали на трамвае.

Впрочем, музыкантский стол был для меня сладким воспоминанием по сравнению с другой историей, историей с ботинками, надолго запомнившейся и мне, и моим одноклассникам.

У меня было много дядюшек. Они потихонечку один за другим умирали, а их доспехи поступали в мою пользу. Я был рослым пареньком. Некоторые вещи годились даже без перешивки, и я поневоле донашивал модные в клетку пиджаки и полосатые брюки моих усопших родственников. Но если со штанами и пиджаками ещё можно было, как - то мириться, то обувная проблема достигла для меня воистину шекспировского трагизма. Носил я недоношенные всё теми же дядями ботинки: модные и длинные - предлинные. По ширине они ещё годились, но длина их была непомерно велика, и носки некогда щегольских штиблет загибались на моих ногах, как лыжи. Спотыкаться на лестницах и даже на ровном месте от этих задранных носков для меня было делом обычным. Отсюда мечта, красивая голубая мечта - иметь настоящие, купленные специально для меня ботинки.

Что может быть более желанным и привлекательным для мальчишки двенадцати лет, как не самые настоящие солдатские башмаки! Такие башмаки стоили значительно дешевле обычной обуви, и поэтому против их покупки особых возражений со стороны родителей не возникло. Итак, решено: я покупаю себе солдатские башмаки!

Всю неделю меня инструктировали, как нужно примерять ботинки, где держать деньги, как остерегаться жуликов. Эти наставления были вполне уместны, ибо целью похода был знаменитый Сухаревский рынок, или, как его просто называли, Сухаревка.

Рынок начинался у Спасских казарм. Спиной к стене сидели калеки и слепые и, распевая гнусавыми голосами, пытались разжалобить прохожих. А рядом уже шла торговля с рук. Продавалось всё, что мог поднять и нести человек средней физической силы, - от веера со страусовыми перьями до продавленного пружинного дивана, современника Наполеона, глядя на который трудно было определить, чего там больше - ржавых пружин или клопов.

Родительские наставления были выполнены, и покупка совершилась. На следующее утро я проснулся с радостной мыслью: "У меня новые солдатские ботинки, сегодня я пойду в них в школу".

День выдался чудесный. Апрельское солнце щедро грело, и безоблачное небо не предвещало ничего плохого. Правда, если положить руку на сердце, ботинки были и великоваты и тяжеловаты, но, несмотря на это, я не чуял под собой ног. Мне казалось, что прохожие любуются моими башмаками и одобряют мой вкус.

Всё, что говорилось на первом уроке, прошло мимо моих ушей, так как внимание было полностью направлено под парту, на разглядывание обновки.

Однако дальнейшие события приняли для меня несколько неожиданный оборот. Окна нашего класса хотя и выходили на солнечную сторону, но после зимы ещё не открывались. В классе было жарко и душно. Мои ботинки разогрелись и стали излучать пронзительный и неистребимый запах. По всем законам диффузии он распространялся всё дальше и дальше. Скоро воздух во всём классе наполнился ароматом моих башмаков.

Перемена кончилась, и мы опять уселись за парты. В класс вошла учительница немецкого языка Вера Борисовна. Это была нестареющая блондинка с птичьим лицом и лошадиными зубами. Мы её боялись и поэтому, естественно, недолюбливали. Переступив порог, она поморщилась и, поведя носом, обратилась к нам:

- Чем это пахнет?

Уже сморщенный носик заставил ёкнуть моё сердце, а от вопроса, имеющего прямое отношение ко мне, внутри что - то оборвалось и пригвоздило меня к месту. Для меня померк свет чудесного весеннего дня, я плохо соображал, лицо, и уши у меня горели алым пламенем. Словно сквозь сон я услышал чей - то ответ:

- Это у Кренкеля новые ботинки...

Раздался стук парт, все сели, а я, как поражённый столбняком, продолжал стоять.

- А ну-ка, Кренкель, подойди сюда...

Мне казалось, что прошла целая вечность, прежде чем я сдвинулся с места. Путь на Голгофу, наверное, выглядел увеселительной прогулкой по сравнению с тем, что выпало на мою долю. Когда я шагал от своей последней парты до учительской кафедры, насмешливые взгляды моих сверстников жгли, не зная пощады. Мне хотелось спрятать свои ноги, но куда и как? Кончилось моё счастье, башмаки сразу стали ненавистными.

Как ни долог был скорбный путь, но, в конце концов, я дошёл до лобного места. Учительница долго молча и насмешливо разглядывала мои башмаки.

- Так, значит, новые башмаки?.. Сколько же ты за них заплатил?

Вопрос задел самую больную струну.

Я невнятно пролепетал цену, и всем всё стало ясно.

Цена была вдвое меньше, чем на ботинки моих одноклассников.

Не помню, как я вернулся на своё место, но историю с ботинками запомнил на всю жизнь.

Целительная сила юности сделала своё дело. Жизнь продолжалась.

Каждый день, приходя из гимназии, я снимал "приличное платье", надевал заплатанную куртку и потёртые штаны, превращаясь, по обстоятельствам, то в футболиста, то в страстного читателя, но далеко не всегда в того прилежного мальчика, каким хотели видеть меня мои родители.

В мою жизнь вошла книга. Я поднимался по традиционным ступеням, по которым шли читатели многих поколений. Ко дню рождения мне дарили бессмертные сказки Андерсена, конечно, Гулливера, Робинзона Крузо...

Я не задерживаюсь на том периоде, когда, ужасаясь, приходилось переживать злоключения Красной Шапочки, братца Иванушки и сестрицы Алёнушки. И они, эти славные персонажи, сделали своё доброе дело, оставшись в памяти на всю жизнь.

Следующим этапом было известное чтиво. Именно чтиво, другого названия, пожалуй, и не подберёшь. По давности лет не стыдно сознаться в этом увлечении. Да кто из моего поколения не знал Ната Пинкертона, его верного друга Боба Моррисона, Шерлока Холмса (не конандойлевского, а семикопеечного); Ника Картера и знаменитого русского сыщика Путилина!

Одни обложки чего стоили! Раскрытые гробы, скелеты в кандалах, пышногрудые красавицы с двумя револьверами (одного мало!) в руках. Несмотря на "технические" трудности (где прятать эти перлы и как читать?), чтиво поглощалось солидными дозами. Запретный плод, как всегда, сладок.

Шло время, и вкус менялся. На смену пришли авторы, имена которых нельзя даже произносить на одном вздохе с вышеупомянутой "литературой": Джек Лондон, Майн Рид, Фенимор Купер, Жюль Верн...

Сильные личности, выведенные в произведениях этих писателей и действовавшие, как правило, в сложных обстоятельствах, были мне по душе. Впрочем, это естественно. Мальчишкам всегда хочется быть сильными, и общество сильных они предпочитают обществу умных. Я им завидовал: ну до чего же у них была интересная жизнь!

Спасибо Борису Варсанофьевичу Игнатьеву, нашему преподавателю географии. Его уроки были для меня оазисом среди прочих гимназических премудростей. Не думал я тогда, елозя не совсем уверенно указкой по карте, под строгим взглядом любимого учителя, что я полюблю Арктику и отдам ей лучшие годы жизни.

Вспоминаю обо всём этом с гордостью. С гордостью думаю: вот какие мы молодцы, мальчишки! Если бы, научившись читать и писать, мы не превращались в исследователей, идущих в мир по самым разным тропинкам, человечество никогда бы не накопило того огромного богатства, которое составляет сегодня арсенал его знаний.

Однако с точки зрения обогащения человечества наши первые гимназические исследования носили не очень продуктивный характер, хотя в них легко обнаружить и черты времени, и, наоборот, классическую вечность, как, например, собирание почтовых марок. Не буду задерживаться на марках, интерес к которым у мальчишеского племени не меркнет, а вот о своих других интересах постараюсь рассказать. Таких коллекционеров, к числу которых я принадлежал, будучи гимназистом, сегодня, пожалуй, не сыщешь, даже если очень захочешь.

Одно из моих (да и не только моих) увлечений - сбор номеров автомобилей. От моего дома до гимназии меня отделяли примерно четыре трамвайных остановки. По дороге мне попадалось примерно от двух до семи автомобилей, не более. Я записывал их номера - занятие, которое при сегодняшнешем потоке машин было бы просто бессмысленным. Но тогда автомобили встречались в Москве не чаще сиамских котов. Записать номер было безусловной удачей. На большой перемене мы вытаскивали свои записные книжки и очень гордились, когда нам попадался какой - нибудь необычный, ни у кого другого не записанный номер. Обсуждение особенностей машин, номера которых попадали в наши блокноты, было бесспорной пользой такого коллекционирования.

Когда началась первая мировая война, автомобильные номера уступили место другому увлечению. Мы воспылали страстью к собиранию плакатов, призывавших подписываться на военный заём. Это были большие, очень красочные листы с изображением Кузьмы Крючкова, богатырей, разных батальных сцен и т.д.

Плакаты расклеивались на заборах и стенах по всей Москве. Зимой их очень легко было оторвать. Клей замерзал, достаточно было подковырнуть один уголочек и потом аккуратненько тянуть плакат, чтобы клейстер с треском и грохотом лопнул. Лист отрывался и попадал тебе в руки.

Как - то поздно, часов в восемь вечера, когда было уже совсем темно, я возвращался из гимназии. Такого рода возвращения стали для нас привычными, так как в нашей гимназии был, развёрнут госпиталь, и мы занимались в задании наших соседей, пускавших нас в свои классы только во вторую смену. Так вот, в темноте я подходил к своему дому. Перед нашим подъездом стоял довольно длинный и, я бы сказал, солидно - фундаментальный забор. На заборе подряд было наклеено большое количество займовых плакатов самого последнего выпуска с абсолютно новым рисунком. Разумеется, такой плакат нужно было обязательно "заиметь", чтобы на следующий день похвастаться в гимназии. Я отколупнул уголок, привычно снял этот огромный лист и даже не стал его складывать, потому что до подъезда оставались какие - то считанные шаги.

С плакатом в руках я завернул за угол строительного забора, где, освещаемые газовым фонарём, были ворота нашего дома. И каков же был мой ужас: около ворот стоял пристав нашего участка и нажимал звонок к дворнику.

- Молодой человек! Это зачем же вы плакаты срываете?

Я пролепетал что - то невнятное.

Подождите, подождите! - Пристав продолжал нажимать к дворнику.

Пока дворник не откликнулся на начальственный зов, я сообразил, что всё решает быстрота. Дворник меня отлично знал, и, если бы он меня увидел, провал был бы полнейший. Отдав себе, ясный отчёт в происходящем, я ринулся бежать по тёмному переулку. Пристав закричал что - то вроде "стой, стой!", даже засвистел в свисток, но я "бежал быстрее лани, быстрей, чем заяц от орла". Благополучно выскочив на Садовую, я обежал квартал и потом, тихонько озираясь, чтобы снова не напороться на пристава, вернулся домой. Весь день я волновался, ожидая продолжения этой истории. Но всё обошлось. Пристав так и не разыскал меня, а судьба посмеялась надо мной, и из срывщика плакатов я вскоре стал расклейщиком афиш.

В годы войны я никуда не ездил на летние каникулы, а оставался в Москве и работал во Всероссийском земском союзе. Это были мои первые заработки. Сначала носил "посылки для военнопленных", а потом повысил свою квалификацию и стал упаковщиком этих посылок. Затем вечерами после уроков занимался у частного хозяйчика расклейкой всяких объявлений, плакатов и афиш. Работа была тяжёлая. Имелось три цены: первая - за наклейки просто так, с земли, насколько рук хватает. Вторая - за наклеивание с табуретки. Чтобы заплатили третью цену, надо было ходить со стремянкой и со своей картофельной мукой для клейстера. Я научился хорошо разводить клейстер, заваривая его в ближайших чайных и трактирах.

Маршруты составлял мне хозяин, по каким - то одному ему известным закономерностям. География этой коммерции так и осталась для меня тайной. Впрочем, я не пытался в неё вникнуть. Моя задача была клеить, и не более. Некоторые из этих маршрутов были просто зверскими. Например, Садовое кольцо. Начав поход рано утром, я почти никогда не успевал закончить его до наступления темноты.

Хозяин проверял нашу работу. Он ходил по городу маршрутами, которые задавал нам, проверяя примерное количество наклеенных плакатов. Поэтому выбросить хотя бы половину, что я бы сделал с полным удовольствием, было невозможно. Груз при этой работе приходилось тащить изрядный: громадные рулоны афиш, стремянка, кисть, ведро с клейстером. Особенно плохо работать было на ветру. Смертельными врагами были дворники.

Этому афишному бизнесу пришёл конец в начале 1917 года. Как – то хозяин дал мне ворох маленьких афишек и велел лепить их несколько необычным путём:

- Иди по Бульварному кольцу и расклеивай афишки на каждом трамвайном столбе так, чтобы их можно было читать из окон трамвая.

Афиши были отпечатаны по заказу, какого – то частного врача и рекламировали венерологический кабинет весьма сомнительного свойства. Я уже и раньше подумывал о том, что пора закруглять эту деятельность. Объявление венеролога стало последней каплей. Я отмыл руки от клейстера, и афишное дело ушло для меня в невозвратимое прошлое.

Blog

Недавно в одной книге я обнаружил великолепную фразу: "Когда вы читаете биографию, помните, что правда никогда не годится для опубликования"

Содержание