Лингвоэстетическая игра морфемного повтора: теоретическая модель анализа феномена частичной итерации в художественном тексте (на материале англоязычной художественной прозы)

Вид материала

Содержание

Потенциальное слово
Ending, as Being-toward-the-end
Аффиксальному повтору
Публикации в ведущих научных рецензируемых журналах, рекомендованных ВАК
Статьи и тезисы докладов
Карпухина Тамара Петровна

Подобный материал:

1 2 3

ЧАСТЬ III. Игровой потенциал семантического аспекта морфемного повтора.

В первой главе – «Взаимодействие морфемного повтора и синонимии» – описываются взаимоотношения между синонимичными словами с общей морфемой. На морфемную, формальную корреляцию накладывается корреляция семантическая, причем и в том, и в другом случае действует однонаправленный лингвистический механизм частичного уподобления. Частичное тождество придает динамичный, внутренне противоречивый характер единству синонимичных слов с общей морфемой, поскольку последние ни семантически абсолютно равнозначны, ни формально полностью гомогенны. Подобие, выстраивающее ось тождества/различия, не только в формальном, но и семантическом плане, создает условия для игрового движения, для флуктуационной оптики, переключающей внимание с тождества на различие и наоборот.

Синонимичные слова с общей морфемой обладают значительным игровым потенциалом, заложенным в разнообразии корреляций, в которые вступают данные слова. К ним относятся корреляции с точки зрения морфемного состава, словообразовательной структуры, частеречной принадлежности, степени синонимичности. В любой корреляции возможно обыгрывание двух сторон оси: тождества и различия, а значит, связанных с ними оппозиций симметрии/асимметрии;статики/динамики; аполлонического единообразия/дионисийского многообразия; «симпатического» притяжения и «антипатического» отталкивания. Акцентироваться может любой из этих аспектов.

Рассмотрим, например, корреляцию по морфемному составу, в частности, по типу морфемы – корневой или аффиксальной. В синонимические отношения вступают и однокорневые, и одноаффиксные корреляты, причем первые, соответствуя языковой тенденции избегать дублирования, явно уступают в количественном отношении последним. Немногочисленные однокорневые синонимы, демонстрирующие высокую степень подобия, играют в игру подражания, «симпатического» притяжения, симметрии, аполлонического единообразия, статичности, фиксирующей длительное внимание на заметном сходстве, формальном и семантическом:

What we need in the world is liberalism, liberality, if we are going anywhere (S. Lewis).

Одноаффиксные синонимы вносят в игру тождества/различия большее разнообразие, демонстрируя, с одной стороны, семантическое сходство, с другой стороны, формальное расхождение, нередко, впрочем, сопровождаемое симметричностью коррелятов:

He has nothing but roughness and coarseness to offer you in exchange for all that is refined and delicate in you (J. London).

Опираясь на ресурсы системы деривации, позволяющие создать синонимичные слова разной словообразовательной структуры, можно объединить в одной корреляции равнопроизводные или разнопроизводные синонимы, например insercurity – uncertainty (Th. Dreiser) или contemptible – disreputable (O. Henry). Первая пара одноаффиксных синонимов, при всем формальном несоответствии, – префикса, корня, – проявляет заметный крен в сторону тождества. Порождаясь на одном шаге деривации, они имеют одну структуру, которая в реляторной и графической записи (Соболева 1972; 1980) выглядит одинаково:

R₃O secure, certain

R₃R₃O insecure, uncertain

R₂R₃R₃O insecurity, uncertainty

Вторая пара демонстрирует вектор, явно направленный в сторону различия: синонимы порождаются на разных деривационных шагах, имеют разную словообразовательную структуру, что ясно видно из их реляторных формул и графической транскрипции: _R₂_O_repute

R₂O contempt _R₃_R₂_{O reputable}

R₃R₂O contemptible R₃R₃R₂O disreputable

Задействуя ресурсы системы деривации, располагающей разнообразием моделей образования производных и многообразием словообразовательных средств, позволяющих создать синонимичные слова одной и разной частеречной принадлежности, можно соотнести в морфемной корреляции синонимы внутричастеречные: non-belief – unbelief (T. Caldwell) и межчастеречные: discomfort – uncomfortable (R. L. Stevenson).

Первые разворачивают ось тождества/различия в сторону уподобления, последние – в направлении расхождения. Первые по-аполлонически симметричны и статичны, последние по-дионисийски асимметричны и динамичны, так как часть речи и вектор порождения у них различен. Межчастеречные синонимы порождаются не однонаправленно-линейно,а с векторным, угловым разворотом, что создает иллюзию движения, наглядно представленную графической транскрипцией:

belief comfort

_comfort_able

_{unbelief, non-belief}_discomfort_{uncomfortable}

В лингвоэстетической игре морфемного повтора, взаимодействующего с синонимами, могут быть использованы ресурсы семантики, а именно, может обыгрываться степень синонимичности, которая разделяет языковые и контекстуальные синонимы. Морфемный повтор, особенно использованный неоднократно, запускает в действие механизм структурного уподобления, способствующий синонимизации слов, что приводит к синонимической конденсации. Контекстуальное расширение синонимического ряда, превышающее его языковые, кодифицированные пределы, свидетельствует о проявлении дионисийского многообразия и преодоления норм. Но дионисийское начало уравновешено аполлоническим единообразием, выраженным многократным морфемным повтором:

<…> and at a very unfashionable, unseasonable, unvisitable hour went to Lady Bellaston (H. Fielding).

И все же, говоря об игре тождества/различия одноморфемных синонимов, мы должны подчеркнуть их подобие, как формальное, так и семантическое, что в целом позволяет утверждать об их взаимном тяготении, описываемом в терминах такой антропоориентированной фигуры мирового сходства, как «симпатия».

Рассуждая о лингвоэстетической игре частичной итерации, стоит напомнить и о членимости, структурированности рассматриваемых синонимов. Глубинная значимость структуры, способной рождать общий смысл, особенно ярко проявляется в контекстуальной синонимизации, развивающейся именно благодаря изоструктурности слов. Последняя усилена их частичной морфемной общностью, что нейтрализует в определенной мере различающиеся компоненты в семантике одноморфемных слов и способствует взаимному перераспределению компонентов значения, что соответствует игровому принципу взаимного дарения по типу потлатча.

В основе лингвоэстетической игры синонимичных слов с общей морфемой лежит глубинная идея о возможности разноименного, но равнозначного означивания одного и того же участка действительности посредством разной его структурации. Так в игре морфемного повтора, вовлекающего синонимичные слова, отдаленно звучит игра мировых форм, где одно есть все, и все есть одно.

Во второй главе – «Взаимодействие морфемного повтора и антонимии» – анализируются взаимоотношения антонимичных слов с идентичной морфемой, образующих динамичное, внутренне-противоречивое единство одновременно согласующихся и противодействующих коррелятов. Игру, разворачивающуюся вокруг оси тождества/различия, обеспечивает разнонаправленный лингвистический механизм, в котором заложены: с одной стороны, формальное подобие слов, с другой стороны, их семантическое противопоставление.

Лингвоэстетическая игра обнаруживается в разнообразии корреляций, складывающихся между одноморфемными антонимами, характеризующих их с точки зрения морфемного состава; словообразовательной структуры; частеречной принадлежности; природы логической (семантической) противоположности. Взаимная эндометрическая корреляция антонимов, основу которой составляет ось тождества/различия, высвечивает оппозиции симметрии/асимметрии; статики/динамики; аполлонического единообразия/дионисийского многообразия; «симпатического» притяжения/«антипатического» отталкивания. Сосредоточение на данных аспектах, относящихся к языковой материи текста, означает не что иное, как игру.

Обратимся к рассмотрению морфемного состава, ограничившись типом морфемы – корневой или аффиксальной. Отношениями антонимии могут быть связаны и однокорневые, и одноаффиксные слова:

All the way back, they talked about pictures and film actors and actresses they liked and disliked <…> (J. Priestley);

<…> she stood there <…>, the whiteness of her face and hands no longer visible, and to my sight the blackness of her costume faded into the shadow <…> (R.P. Warren).

Следует отметить, однако, явное количественное преимущество антонимичных слов с повторяющимся корнем. Специфика семантической связи предопределяет морфемный состав коррелятов: в отношения антонимии вступают, в основном, однокорневые слова, в отношения синонимии – одноаффиксные слова.

Нетрудно заметить, что общность корневой морфемы как вещественного стержня слова объединяет однокорневые синонимы и антонимы в плане тяготения их к формальному подобию, аполлоническому единообразию и статичности, обеспеченной длительной фиксацией внимания на значительном формальном сходстве. Вместе с тем, так же очевидна асимметричность однокорневых антонимов: inexact – exact (R. L. Stevenson), а главное, их агональное, «антипатическое» отталкивание в семантическое плане.

Одноаффиксные антонимы, так же отталкиваясь в агональном состязании в семантическом отношении, в то же время в формальном плане демонстрируют аполлоническую симметричность и ритмичность: positive – negative (R. P. Warren); greatness – littleness (E. Waugh), что объединяет их с одноаффиксными синонимами.

Использование ресурсов деривации, создающей слова благодаря многообразию словообразовательных моделей и средств, приводит к различию производных в отношении словообразовательной структуры, что позволяет соотнести в морфемной корреляции антонимы равнопроизводные: merciless – merciful (T. Caldwell) и разнопроизводные: honour – dishonour (J. Braine). В формальном плане первые по-аполлонически симметричны, ритмичны, статичны, последние по-дионисийски непропорциональны, неритмичны, динамичны, что явственно проявляется при изображении их в реляторной записи и в графической транскрипции:

R₂O mercy R₂O honour

R₃R₂O merciful R₂R₂O dishonour

merciless

Но в любом случае в семантическом плане и равно,- и разнопроизводные антонимы «антипатически» отталкиваются в агональном состязании как противопоставленные слова.

Те же ресурсы системы деривации позволяют образовать производные антонимы одной и разной частеречной принадлежности, что дает возможность обыграть в морфемной корреляции как линейную асимметрию внутричастеречных антонимов: visible – invisible (O. Wilde), так и угловую, векторно-поворотную асимметрию межчастеречных антонимов: unprotected – protection (S. Lewis). И в том, и в другом случае асимметрия создает иллюзию движения – меньшую при внутричастеречной антонимии и большую при межчастеречной антонимии. Различие двух типов асимметрии наглядно представляет графическая запись производных, отражающая и разные траектории взгляда, охватывающего одноморфемные антонимы в единство:

visible protect

protected

invisible protection unprotected

Обращение к ресурсам семантики выявляет многообразную природу семантической (логической) корреляции, связывающей антонимичные слова, которая может быть контрадикторной: abnormal – normal (F. S. Fitzgerald); конверсивной: (M. Mitchell); векторной: downward – upward (Th. Dreiser); контрарной: happy – unhappy (J. Austen).

Игровое взаимодействие морфемного повтора и антонимии, отвлекающее читателя на какой-то момент от функций прямой референции и коммуникации и фокусирующее внимание на формально-семантических взаимоотношениях самих языковых знаков, может обогащаться дополнительными игровыми моментами, обеспеченными интегративным взаимодействием разноуровневых единиц и явлений. Так, симметричность семантики конверсивов conquerors – conquered, различающихся лишь ориентацией на субъект/объект действия, усилена в нижеследующем предложении параллелизмом как симметрично организованной синтаксической структурой; ритмичным звучанием двух частей фразы; симметричной локализацией морфемного повтора – эпифорической: conquerors – conquered и анафорической: arrogance – endurance. Столь явная игра сконденсированного уподобления служит, однако, не цели усиления тождества, но, напротив, выдвижения на первый план различия антонимичных морфемных коррелятов, их агонального противостояния в непреодолимой антитезе:

Arrogance and callousness for the conquerors, bitter endurance and hatred for the conquered (M. Mitchell).

Подытоживая рассмотрение игрового взаимодействия одноморфемных антонимов, следует сказать, что их объединяет с синонимичными словами общий лингвистический механизм, обеспечивающий игру тождества/различия. В основе лингвоэстетической игры антонимичных и синонимичных коррелятов, извлекающей ресурсы морфемики, деривации, семантики, лежит формальная членимость, структурированность слов, обусловленная тем, что играющие на площадке морфемного повтора синонимы и антонимы – это формально-членимые, генетически-родственные слова, обладающие общей структурирующей частью.

Игровую специфику антонимичных морфемных коррелятов можно описать в терминах такой антропоориентированной общемировой фигуры упорядочивания, как «антипатия», отталкивание. Схватывающихся в агональном состязании антонимов сближает не столько формальное сходство, сколько семантическое противоречие, нуждающееся в общности места, топоса, чтобы получить разрешение. Так в игре языковых форм видится далекий отсвет субъективно-воспринимаемых, дивинативно-схватываемых взаимосвязей мировых форм, в основе которых лежат, с одной стороны, противоречивость, с другой стороны, единство всего сущего.

В третьей главе – «Разнообразие семантических корреляций на площадке морфемного повтора» – описываются различные виды смысловой соотносительности, складывающиеся между одноморфемными словами. Диапазон смысловой связи между ними достаточно широк. Разнообразие сплетения смыслов, наблюдаемое на игровой площадке морфемного повтора, в определенной мере обусловлено семантическим релятивизмом языкового знака, проявляющимся в подвижности семантических границ слова, позволяющих ему сочетаться с самыми разными словами.

Смысловая общность может не носить парадигматически-связанного характера, свойственного синонимам и антонимам, а иметь внелингвистические, экзистенциально-обусловленные основания, проистекающие из общечеловеческого опыта. Так, в одну цепочку объединены слова, общим денотативным знаменателем которых является жизненный опыт человека, показывающий, что каждый человек, будучи существом социальным, проживает все же свою жизнь по-своему, в одиночестве проходя свой жизненный путь:

<…> he did not know how to get understanding or livingness or oneness or any of those things, could not even imagine what they were (J. Priestley).

Общечеловеческий опыт может лежать в сближении слов не только в плане денотации, но и коннотации. Отрицательная модальность следующих слов объясняется нарушением обозначаемыми ими явлением этической и этологической (поведенческой) норм:

His former expression, a mingling of cupidity and hostility, returned, remained ten seconds, and vanished (O. Henry).

Примером положительной модальности является цепочка слов, несущих общий, жизнеутверждающий смысл: She was, he says, «of a warm nature, <…> agile, resourceful and cheerful <…>» (R. P. Warren).

В одну цепочку могут быть сведены парадигматически непредсказуемые, семантически не соотносимые слова, образующие своим сочетанием бессмысленный, абсурдный набор слов. Формально близки, но семантически неконгруэнтны одноаффиксные корреляты, звучащие в речи безграмотных клерков, очарованных книжными, мудреными словами, которым контекстуально придается некое интегральное, интенсифицирующее, негативирущее значение:

The old town notified us <…> that they was going to give us the biggest blow-out, complimentary, alimentary, and elementary <…> (O. Henry).

Таким образом, формальная общность, иррадиируя эффект единства, окказионально рождает смысловую совместимость, предстающую в некоем смутно-нерасчлененном виде.

Демонстрируя самые разные смысловые связи, морфемные корреляты как формально-членимые, генетически-родственные слова, обладающие общей структурирующей частью, сохраняют игровой потенциал частичного подобия, конструируемого осью тождества/различия. Вместе с тем, одноморфемные слова, в том числе и семантически неконгруэнтные, преднамеренно отобраны автором на том основании, что они способны играть – не только вследствие морфемной общности, но и в силу заложенного в них потенциала семантического релятивизма, смысловой относительности, дающих им большую свободу в синтагматической комбинаторике. Кажущаяся случайность, непредсказуемость, легкость подобных сочленений, скрывающие напряженно-селективную работу автора, есть не что иное, как проявление творчески свободного начала в лингвоэстетической игре.

В четвертой главе – «Игра слов», реализующая эстетическую категорию комического на площадке морфемного повтора», – рассматривается участие частичной итерации в «игре слов», соотнесенной с категорией комического, основу которого составляет логическое противоречие, порождающее двусмысленность. Двойственность толкования смысла, рефлексивно осваиваемая воспринимающим сознанием в попеременном, чередующемся ментально-визуальном движении, свидетельствует о соответствии данного явления важнейшему игровому принципу, характеризующему временной способ бытия игры.

Двусмысленность, в основе которой лежит формально-логическое, мнимое противоречие, нарушающее закон самотождественности языкового знака, преодолевающее семантические границы слова, приводит к состязанию смыслов на игровой площадке морфемного повтора, не получающему преференциального разрешения. Это характеризует такие инстанции комического, как каламбур, парадокс, оксюморон, шуточная (ложная) реэтимологизация.

В игру слов, провоцируемую морфемным повтором, основанную на формальной членимости, структурированности языкового знака, всегда вовлечены два слова. Примером каламбурного сталкивания разных значений полисемантичного слова appearance, допускающего неоднозначную членимость, может служить следующее предложение из романа Ч. Диккенса «Оливер Твист»:

And then followed a full description of Oliver’s dress, person, appearance and disappearance: with the name and address of Mr. Brownlow at full length.

В предложении говорится о посланном в газету объявлении о розыске пропавшего мальчика, где описывается внешность Оливера и сообщается о его внезапном исчезновении. Вместе с тем, соположение слов appearance и disappearance позволяет прочесть предложение и иначе, увидеть другой смысл, заключающийся в том, что мальчик вначале появился в доме мистера Браунлоу, а затем бесследно исчез. Таким образом, происходит одновременная реализация разных значений слова appearance (внешность/появление), заданных эпидигматическими, деривационно-мотивационными отношениями, допускающими одновременное сосуществование противонаправленных процессов: регрессивных и прогрессивных (Голев 1998). В значении «внешность» слово appearance претерпевает регрессивные процессы морфологического опрощения и деэтимологизации, десинхронизирующие первичную мотивированность и связь с производящим глаголом appear. В значении «появление» слово appearance, сохраняя связь с производящим глаголом, не теряет первичной мотивированности, что свидетельствует о протекании прогрессивного процесса в деривационно-мотивационных отношениях.

Сказанное означает, что морфемный повтор инициировал игровое состязание разных смыслов одного и того же неоднозначно-членимого слова, которое, попеременно чередуясь, предстает разным языковым знаком: то аниконическим, формально-неразложимым, то индикаторным, формально-членимым.

Иллюстрацией парадокса может служить следующее утверждение, основанное на мнимом контрасте, совмещающем разные семантические планы слова extraordinary, способного обозначать как высшую степень необычности, так и предельную заурядность:

But he is so ordinary that he’s extraordinary (J. Fowles).

Игра слов, возникающая на площадке морфемного повтора, зачастую приводит к оксюморонному сочетанию противоположных по значению слов, в основе которого также лежит мнимое формально-логическое противоречие, нарушающее закон тождества. Согласно этому закону утверждение и отрицание могут быть членами реального противоречия только в том случае, когда в них рассматривается один и тот же объект, в одно и то же время, в одном и том же отношении (Свинцов 1998). В качестве примера оксюморонного сочетания формально-членимых слов с общей корневой морфемой можно привести следующие межчастеречные антонимы, один из которых (artfully) может пониматься двояко: как искусно, а, значит, естественно, и искусственно, а, значит, притворно, неестественно:

<…>she refrained from mentioning the fact at the supper table in the artfully artless manner Swellen had (M. Mitchell).

Игра слов может возникать в результате шуточной, ложной реэтимологизации, когда словам придаются несуществующие отношения формально-семантической выводимости. Такую псевдоэтимологию, приписывание слову несвойственной ему внутренней формы, наблюдаем в слове disconsolate (безутешный), соотносимом с глагольной основой console (утешать), которое искусственно увязывается с формально-сходным паронимичным словом Consulate (консульство), что придает ему ложное значение «лишенный или не принимаемый консульством»:

<…> so he drove out that morning to the Consulate. There was the usual cluster of disconsolate Indians round the door (E. Waugh).

Вышеуказанные разновидности «игры слов» объединяет не только двусмысленность, актуализация которой приводит к игровому состязанию, когда попеременно чередуются, сталкиваются разные смыслы. Важно то, что ведущую роль в этом осуществляет членимость, структурированность слова, выявляемая в ходе ментальной операции сегментации слова, провоцируемой морфемным повтором. В результате анализа/синтеза неоднозначно-членимого слова на выходе получается то один, то другой смысл, напоминая этим самым игровую подмену, чередующуюся подстановку игрока. При этом ни одному из играющих смыслов не отдается предпочтения, и они охватываются воспринимающим сознанием прогрессивно-регрессивным игровым движением в единое эстетически-рефлексивное кольцо.

ЧАСТЬ IV. Игровой потенциал лексического аспекта морфемного повтора.

В первой главе – «Взаимодействие морфемного повтора и окказионального словообразования» – описываются авторские неологизмы, представленные на площадке морфемного повтора, их особенности и способы создания. Игра, олицетворяющая свободу и творчество, диалектична: в ней сплавляются противоборствующие стороны: аполлоническое и дионисийское начало: необходимость следования правилам и свобода в их осуществлении; общепринятый канон и непредсказуемые отступления от него; ограничения и их творческое преодоление. Эта диалектика находит свое проявление при создании новых слов, потенциальных и окказиональных, которые используются на площадке морфемного повтора в качестве объекта лингвоэстетической игры.

Потенциальное слово, отсутствующее в языковой системе, но не нарушающее нормативные ограничения, реализует аполлоническое стремление соответствовать правилу и сложившемуся традиционному канону, что демонстрируют, например, образованные по регулярным словообразовательным моделям слова accentless, giraffish, ovenful в следующих цепочках: accentless – emotionless (D. Francis); giraffe – giraffish (J. Fowles); oven – ovenful (D. H. Lawrence).

Истинный окказионализм, преступающий самые разные запреты, в том числе и общекатегориальные (частеречные), нарушающий формальные, семантические, стилистические закономерности сочетаемости непосредственно составляющих компонентов, преодолевающий межъязыковые барьеры и границы протяженности слова, воплощает дионисийское стремление к чрезмерности и самопревышению.

Так, в стремлении расширить круг производящих основ за счет мотивирующих слов иной частеречной принадлежности, преодолевая самые жесткие заслоны общекатегориального характера, автор создает слово thinkless, комбинируя адъективный суффикс -less не с именной, а глагольной основой, что противоречит системной закономерности:

They think they think and such thinkless creatures are the arbiters of the lives of the few who really think (J. London).

В окказиональном oblongness преступается формальная, эвфоническая норма, диктуемая правилами морфонологии, запрещающими скопление на морфемном шве сонантов:

They were made up a little now, a faintly Slavonic oblongness about them accentuated; and they had a directness he liked (J. Fowles).

Зачастую нарушается ограничение на использование формально-сложной основы, препятствующей ее языковой валентности:

I could see daylight through a keyhole. <…> One keyholeful of light in seven days (J. Fowles; ср. узуальные lungful, spoonful и т.д.).

В этом ограничении просматривается запрет на увеличение границ слова, его протяженности. Особенно ярко преодоление этого предела обнаруживается в голофрастических конструкциях (Сыроваткин 1976). Голофрастическое образование, представляющее собой «обломок» фразы как синтаксического целого, окказионально притязает на «словность», подражая слову в своем уподоблении. Эта игра, размывающая границы между фразой и словом, основана на важнейшей онтологической и гносеологической категории части/целого:

Ending, as Being-toward-the-end, must be clarified ontologically in terms of Dasein’s kind of Being (I. Murdoch).

В следующем случае игра идет по другим правилам, когда сочетаются семантически несочетаемые идея сверхкачества, передаваемая префиксом super, - и понятие болезни, в котором заложена идея не возрастания, а убывания качества, а именно, жизненных сил:

«Or maybe it is a kind of supersickness you’ve got yourself». «There’s a hell of a lot of sick people», he said glumly <…> (R. P. Warren).

Яркий окказионализм характеризует мораль общества, где неизлечимой сверх-болезнью считается профессионализм и самоотверженность врача, дарящего людям здоровье, а не извлекающего из этого выгоду.

В следующем предложении существительное culture, ассоциируемое с высокими интеллектуальными достижениями, стилистически не согласуется со сниженным, грубовато-фамильярным глаголом grab в окказионально-созданном слове culture-grabbing:

«You have the chance to get all sorts of culture and everything and I just stay home <…> Will you help me?» «Sure. Anything I can do to help you in the culture-grabbing line – yours to oblige, G.F. Babbitt» (S. Lewis).

Окказиональное слово способно преодолеть и межъязыковые барьеры, что обнаруживается в так называемых «фантазийных» словах (Розен 1991), представляющих собой псевдо-макаронические, гибридные образования, комбинирующие иноязычные и исконные элементы, играющие в игру имитации, подражания:

«How’s the much famoso majordomoso ?» (S. Lewis).

На игровой площадке морфемного повтора, содержащей окказиональное слово, задействованы самые разные способы словообразования (словообразовательные процессы): аффиксация, а именно, суффиксация: princess – princessity (S. Lewis) (обращение) и префиксация: American – sur-American (S. Lewis); конверсия: son-in-law – to father-in-law (H. Fielding) (с меной опорного компонента); словосложение: аддитивные композиты: hatred – headache – hatred-headache (T. Caldwell); сложнопроизводные слова: week-end – week-endy (J. Priestley); контаминация: money – moneyholic (D. Francis); редеривация: expect – unexpected – to unexpect (S. Lewis).

Вместе с тем, при всем разнообразии словообразовательных процессов, свидетельствующих об «избытке сил» языкового организма, между конституентами цепочки складываются, в основном, словообразовательные отношения словосложения и аффиксации, что позволяет утверждать о введении дионисийского многообразия в упорядочивающее, унифицирующее, аполлоническое русло.

Как правило, на игровой площадке морфемного повтора, помимо окказионализма, находится узуальное слово, первообразное или производное, которое представляет собой опору для авторского неологизма, как для его понимания, так и для его создания. При корневом повторе между ними обычно складываются отношения формально-семантической производности, то есть выводимости вновь созданного слова из его узуального коррелята: think – thinkless (J. London). При аффиксальном повторе между ними выявляются отношения, свойственные словообразовательной модели, служащей образцом создания слов: coldness – woodenness (V. Woolf).

Важнейшим игровым ресурсом является членимость, структурированность вновь созданного слова. Частичная итерация, направляющая языковое сознание на анализ/синтез окказионального слова, позволяет увидеть механизм его создания: как оно было образовано, как его части сформировали целое, как из старых, известных компонентов сформировалась новая, неизвестная целокупность. Так эстетически осмысляется соотношение части/целого, «поэтическая морфология» формально-членимого неологизма, его индикаторная образность, чему в немалой степени содействует наличие в тексте морфемного повтора, соотносящего в одной цепочке узуальное и окказиональное слова.

Во второй главе – «Метаморфозы словообразовательного замещения на площадке морфемного повтора» – рассматривается такое явление, как окказиональная словообразовательная замена, суть которой помогает прояснить привлеченная из античной мифологии идея метаморфозы, базирующейся, в свою очередь, на принципах превращения и тождества, мнимости, маскировки, обмана, подмены, присутствия и отсутствия, которые вовлечены в игру означаемого и разных означающих.

Подобную метаморфозу, которая происходит под «давлением большинства» в суффиксальной цепочке, претерпевает узуальное слово depression, вытесненное своим окказиональным «трансформом» depressingness:

Ugh! Too much feminine slush and slot. <…> Too much messiness and brightness and depressingness and sympathy (J. Priestley).

Метаморфозная подмена, достигаемая трансформацией канонического языкового знака путем замены в нем одной из составляющих морфологических частей, обусловлена «избытком сил» языкового организма, наличием синонимичных единиц (префиксов, суффиксов, корней), обеспечивающих варьирование средств языкового выражения. В основе явления лежит членимость, структурированность слова, части которого поддаются замене. Так происходит подмена узуального слова eго окказиональным синонимом, что достигается замещением аффиксальной морфемы, а именно: префикса: unsubstantiality – uncertainty (Ch. Bronte); ср. узуальное insubstantiality) или суффикса: amusing-amusingness (S. Lewis); ср. узуальное amusement); замещением корня: complexities – uncomplex (T. Caldwell); ср. узуальное simple); заменой словообразовательной модели: unwasteful – unadventurous (S. Lewis); ср. узуальное wasteless).

Метаморфоза, происходящая с узуальным словом, приводит к игре подмены, обмана, подстановки, присутствия∕отсутствия, порождающей эффект своеобразного оборотничества, двойственности, когда попеременно проявляется то присутствующее окказиональное, то отсутствующее узуальное слово, вызванное в памяти его синонимичным неологизмом.

В подобной игре языковых форм, выплескивающей на поверхность идеи части и целого, структурации и интеграции, трансформации и устойчивости, скрывается глубинная идея, связывающая метаморфозы словообразования с метаморфозами мироздания. Чудо устойчивости природы, при всех своих изменениях остающейся самотождественной (Гейзенберг 1989), воспринимается как игра природных сил, и эта игра, интериоризированная человеческим сознанием, отдаленно отсвечивает в языковой игре метаморфозного, самотождественного преобразования.

ЧАСТЬ V. Игровой потенциал синтаксического аспекта морфемного повтора.

В первой главе – «Взаимодействие морфемного повтора и инверсии» – рассматриваются различные аспекты использования одноморфемных слов в предложениях с инверсионным словопорядком, характеризующие их с точки зрения морфемного состава, фразового/сверхфразового уровня функционирования, позиционного расположения.

Инверсионный словопорядок сочетается с частичной итерацией, задействующей ресурсы деривации и морфемики, вовлекающей в игровую корреляцию слова с общей корневой и аффиксальной, свободной и связанной морфемой, в чем проявляется творческое стремление по-дионисийски разнообразить игру, избегая чрезмерного крена в сторону аполлонической упорядоченности, рискующей превратиться в обычную стандартизацию и шаблон. При этом отмечается тенденция использовать морфемные корреляты в разных частях структурно-сложного предложения, а также в соседствующих предложениях в рамках сверхфразового единства:

Had he married a more amiable woman, he might have been made still more respectable than he was (J. Austen);

He began to feel these subtleties which he could find words to express. With every expression came increased conception…(Th. Dreiser).

Но в любом случае игровая площадка морфемного повтора строится на основе достаточно близко расположенных слов, объединенных частичной итерацией, что вводит их в апперцепционный обзор, с чего начинается их рефлексивное, прогрессивно-регрессивное, эстетически-игровое освоение, сосредоточенное на собственно языковом выражении, заданном осью тождества/различия.

Обращение к такому аспекту взаимодействия итерации и инверсии, как их пространственная локализация, рассмотренная в терминах билатеральной асимметрии левой/правой сторон, обнаруживает единую тенденцию, свойственную как морфемному повтору, так и стилистической инверсии, соответствовать объективному порядку мироздания и пространственной ориентации человека, эксплицированных в оппозициях: левое/правое; простое/сложное; исходное/последующее; начальное/финальное.

Для инверсии характерно ее сдвижение в правостороннюю, последующую, сукцедентную позицию, в сравнении с левосторонней, антецедентной позицией части предложения или предложения с прямым словопорядком, что способствует смягчению эмфатического эффекта инверсии как высокоэкспрессивной стилистической фигуры. Что касается морфемной итерации, то и здесь обычно в правой, последующей, инвертированной части располагается формально более сложное слово:

As these therefore reflect no honour <…>, so neither is he at all dishonoured <…> (H. Fielding);

Сказанное не означает непременного диктата аполлонической закономерности следовать от простого к сложному. Дионисийское преодоление этого правила можно увидеть в том, что инверсия встречается все же в антецедентной, инициальной позиции, а также в том, что предшествовать способно формально более сложнее слово:

Miserable as he was on the steamer, a new misery came upon him (J. London);

What if the spot awakened thoughts of death? Die who would; it would still remain the same (Ch. Dickens).

Для инвертированных предложений характерна та же локализация морфемных коррелятов, о которой говорилось ранее, а именно, цепочечная при корневом и параллельная при аффиксальном повторе, что свидетельствует о подчинении инверсии общим конструктивным закономерностям, заложенным в итерации как текстосвязующей категории:

<…> he should not have been too proud to be dishonest – for dishonesty I must call it (J. Austen);

So acutely did Mrs. Dashwood feel this ungracious behaviour, and so earnestly did she despise her daughter-in-law for it, that <…>, she would have quitted the house forever <…> (J. Austen).

Итак, взаимодействие частичной итерации и стилистической инверсии явственно обнаруживает игру противоположных начал: тенденцию к аполлонической упорядоченности и дионисийскому отступлению от нее. Инверсия как высокоэкспрессивная, изначально синтаксически «деструктивная» макрофигура, нацеленная на нарушение правил канонического словопорядка, в значительной степени уравновешивается, умеряется повтором, в котором, прежде всего, заложено конструктивное, организующее, текстосвязующее начало. С другой стороны, явное стремление языковой формы выдвинуться, привлечь к себе внимание конвергенцией приемов – инверсии и итерации, – отодвинув на какой-то момент содержательный аспект, указывает на ее эстетическую, а не практически-рациональную целесообразность, что свидетельствует о реализации лингвоэстетической игры, обеспеченной взаимодействием морфемного повтора и стилистической инверсии. Определяющее значение при этом имеет членимость, структурированность слова, поскольку в игровое взаимодействие итерации и инверсии вступают формально-членимые слова с общей морфемой.

Во второй главе – «Роль и место морфемного повтора в актуальном членении предложений с инверсионным порядком слов» – анализируются такие аспекты слов с итеративной частью, как их коммуникативная характеристика с точки зрения константности/переменности темы/ремы; тип повторяющейся морфемы, корневой/аффиксальной, и тип осуществляемой ими связи, цепной/параллельной.

Для корневого повтора характерно изменение коммуникативной роли итеративного элемента в актуальном членении предложения, причем, как правило, наблюдается рема-тематическая миграция повторяющегося корня на фоне цепочечной связи. Разноструктурность однокорневых слов способствует акцентированию их различия, включая, таким образом, их в игровое состязание на оси тождества/различия:

She was confined for some days to the house; but never had any confinement been less irksome (J. Austen).

Аффиксальному повтору более свойственна константная коммуникативная нагрузка итеративного компонента, причем повторяющийся аффикс обычно принадлежит словам, несущим рематическую информацию. Это происходит при реализации, главным образом, параллельной связи, симметричность которой усилена, в большинстве случаев, симметричностью равнопроизводных морфемных коррелятов:

“Very willingly could I leave Hawaii, <…> “Very lightly could I leave my house <…>. Very bravely could I go to Moloka <…> (R. L. Stevenson).

Изучение роли и места морфемного повтора в связи с актуальным членением предложения выявило наличие игровой составляющей во взаимодействии данных аспектов. При этом корневой и аффиксальный повторы используют разные правила игры. Первому свойственна асимметрия во взаимоотношениях коррелятов, дионисийский динамизм, метаморфозная подмена, при которой один и тот же конституент слова, а именно, корневая морфема, является то в облике информативно нового, неизвестного, то старого, знакомого. Второму присуща аполлоническая статика, высокая степень упорядоченности, проявляющиеся в сохранении частью слова – аффиксальной морфемой – коммуникативно-информативной нагруженности и в параллелизме синтаксических структур, сопровождающих аффиксальную итерацию.

ЧАСТЬ VI. Морфемный повтор как ключ к смысловому содержанию художественного произведения.

В первой главе – «Понимание художественного произведения как герменевтическая проблема» – характеризуется сложная проблема герменевтического освоения литературного произведения как многосмысленного эстетического знака, в котором означающее отнюдь не однозначно равно означаемому. Скрытый в произведении смысл обусловливает необходимость его раскрытия и освоения, что предполагает осуществление читателем герменевтической деятельности, в сферу которой входят процессы понимания и истолкования.

Разнообразны пути герменевтического освоения смыслового содержания произведения, к которым относятся: диалог, основанный на диалектике вопроса и ответа; рефлексия как размышление над становлением процесса понимания; размыкание, раскрывающее возможности смысла посредством набросков, вариантов понимания; структурация текста на значимые фрагменты с последующим синтезированием общего смысла; извлечение из текста ключевых знаков, раскрывающих смысл всего текста; процесс перевода смысла в другую форму выражения.

Заложенная в тексте объективная смысловая основа сохраняет его самотождественность при всех вариациях толкования, не позволяя ему рассыпаться на множество индивидуальных смыслов. К стабилизаторам смысла можно отнести и ключевые слова, формирующие опорный каркас текста, организующие его в единое целое. Важнейшими, критериальными признаками ключевых слов являются: повторяемость и частотность употребления; дейктичность, указывающая на более широкое семантическое содержание; сгущенность смысла, передающая в сконденсированном виде свернутую информацию; ретроспективность осознания его как ключевого; градуальность, позволяющая выявить набор доминантных ключевых знаков, представляющих собой смысловой экстракт текста как целого; образность и символичность; обеспечение ими связности и цельности текста. Наличие этих признаков наделяет ключевые знаки способностью выступать в качестве герменевтического ключа к смысловому содержанию текста.

Во второй главе – «Морфемный повтор как ключ к герменевтическому коду романа У. Голдинга «Повелитель мух» – на практическом материале показывается важная роль в дешифровке закодированного смыслового содержания произведения, которую способны осуществить слова, связанные морфемной итерацией, при условии соответствия их критериальным признакам ключевых знаков.

Практическое приложение идеи о морфемном повторе как ключе к герменевтическому коду произведения опиралось на поэтапную, аналитико-синтетическую процедуру. По прочтении текста, на первом этапе была проведена компрессия, редукция текста, спрессовавшая текст в сжатый смысловой экстракт, содержащий ключевые слова, связанные морфемным повтором. На втором этапе было осуществлено декодирование редуцированного минитекста, посредством его расширенного, конкретизирующего толкования.

Вначале мы уплотняем, интенсифицируем, сжимаем пространство до одних только морфемных стежков-нитей, свернутых в клубок. Затем мы развертываем клубок, и пространство текста расширяется, возвращаясь в экстенсивное, протяженное целое. Но это не прежнее, а новое, синтетически воссозданное целое, которое больше своих развернутых частей, а это значит, что круг модифицируется в герменевтическую спираль.

Представим сюжетную канву романа, сплетенную стежками морфемных коррелятов, отвечающих критериальным признакам ключевых знаков. После авиакатастрофы волею случая дети оказываются на необитаемом острове, который встречает их идиллической картиной: песчаным пляжем (sand – sandy), щебетанием птиц (birds – bird-clamour).

Но вот в дальней дымке пляжа появляется что-то темное (dark – darkness), и это оказывается группа марширующих детей, одетых в черную униформу, беспрекословно подчиняющихся Джеку Мeридью. С их появлением на острове устанавливается «порядок»: в результате «демократического» голосования (vote – voting) выбирается вождь (chief – chieftan), право говорить получает только тот, кому доверяется раковина. Последняя, еще секунду назад не имевшая названия (thing – trumpet-thing), приобретает огромную силу, становясь символом власти.

Дети еще надеются на спасение (rescued – rescue), поддерживая огонь сигнального костра (fire – bon-fire), охота на диких подсвинков помогает добыть еду и выжить (hunt – hunter; piglet – pig – pig’s).

Постепенно дети привыкают к такой жизни, и читателя настораживает, с какой легкостью и весельем они выбирают в своей среде изгоя и меняют кличку умного очкарика (Fatty – Piggy), включив его тем самым в ассоциативный ряд жертв – подсвинков как объект охоты. Резко увеличивается число цепочек с корневыми морфемами pig и hunt ( pig-run – pig’s; hunter – hunting_n– hunt_n и др.).

Дети теряют человеческий облик, перестают следить за собой (dirty – dirt), не боятся больше леса, в котором созрели съедобные плоды (ripe– ripeness) и, наконец, гасят сигнальный костер (smoke – smokeless). Время созревания плодов символически совпадает с моментом, когда дети созревают для одичания (savage – savagery; wild – wildness). Симптоматично, что с этих страниц, описывающих одичание и полное подчинение детей Джеку Меридью, в текстовых цепочках появляются слова кровь и смерть (pig – pig-dying; blood – blooded_adj др.). С этого момента в последовательностях слов, объединенных общностью лексической и флективной морфем, исподволь вводится подтекстовая информация: в них впервые оказываются имена будущих жертв – Хрюши и Саймона, – убитых одичавшими детьми много позднее (Piggy – pig; Piggy’s – stag’s; Simon’s– pig’s; meat – pig-meat – Piggy – pig – meat-eating).

Окончательное одичание наступает, когда скрытая под раскрашенными масками толпа (war-paint – painting_n– painted_adi) исполняет под раскаты грома (explosion – explode) и проливной дождь (waterfall – water) первобытный тотемный танец, становясь то человеком, то зверем. В экстатическом исступлении толпа, ведомая примитивным, архаическим мышлением, отождествляющим предмет и его изображение, убивает Саймона и Хрюшу.

Появившийся в конце романа военно-морской офицер видит лишь перепачканных мальчишек, заигравшихся в войну, не подозревая, что дети нуждаются не в том, чтобы их помыли и вытерли им носы (nose-wipe – unwiped nose), но в том, чтобы очистилась их душа.

В ключевых словах с повторяющейся морфемой заложена самая разнообразная информация: содержательно-фактуальная, концептуальная, подтекстовая. Так, в самом начале, в эпизоде, в котором Джек Меридью впервые выходит на охоту, ключевыми становятся слова hunter – dog – ape – furtive – thing, которые характеризуют трансформацию героя, проходящего эти этапы – от охотника до неуловимой вещи – на наших глазах. Неслучайно доминирующие слова выделены повтором: dog-like – ape-like; furtive – primitive – oppressive. Глубокий подтекст заложен в ключевом слове furtive, вырастающем до символа, означающего неуловимость вещи, ее стремление слиться с другими, то есть отказаться от самой себя, от своего места в пространстве, что переводит ее из разряда бытующей сущности в небытие, пустоту. Изменение человеком своей сути есть величайшее зло, говорит нам роман языком символа.

Многообразие функций ключевых слов, содержащих общую морфему, их способность свертывать и нести разного рода информацию – фактуальную, концептуальную, подтекстовую, способность нести обобщенный, символический смысл придает ключевым словам, связанным морфемным повтором, исключительную важность в плане использования их в качестве герменевтического ключа, позволяющего вскрыть заложенный в рассматриваемом романе скрытый смысл.

Благодаря членимости, структурированности слов создается единство ключевых знаков, существующих не изолированно, а в расщепленно-сочлененном словесном комплексе, что свидетельствует о способности частичной итерации приводить в действие текстосвязующий механизм, объединяющий организующую силу повторения и ключевых знаков.

В заключении подводятся основные итоги исследования. Изначально допуская разные подходы к явлению морфемного повтора, полагаем, что концептуальные основания, выдвигаемые в данной работе, позволяют высветить те аспекты частичной итерации, которые при другом подходе остались бы незамеченными. Обоснование игровой концепции, заложенной в теоретическую модель (гносеологический конструкт) игры, позволило осуществить многоаспектное изучение феномена морфемного повтора с точки зрения проявления в нем сущностных, дистинктивных характеристик игры, приведшее, в итоге, к экспликации игры языковых форм, имплицированных данным феноменом в художественно-прозаическом тексте.

В морфемной итерации потенциально заложена способность взаимодействовать с самыми разными языковыми единицами и явлениями, извлекая из совместного функционирования многообразные игровые ресурсы. Играя каждый раз по новым правилам игры, определяемым спецификой взаимодействия с тем или иным лингвистическим явлением, морфемный повтор всегда сохраняет присущие ему свойства, характеризующие его как лингвоэстетическую игру, заданную осью тождества/различия, обладающую присущим ей способом бытия в пространстве и времени и особым игровым восприятием, важное место в котором занимает антропоморфическая составляющая. Лингвоэстетическая игра морфемного повтора не противоречит серьезности, что доказывается участием слов с общей структурной частью в передаче важнейшей содержательной информации, вложенной в художественное произведение, что позволяет использовать их в качестве герменевтического ключа, раскрывающего скрытый смысл произведения.

Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях автора:

Монография:

1. Карпухина, Т. П. Морфемный повтор в художественном тексте в свете общеэстетической теории игры: монография [Текст] / Т. П. Карпухина. – Хабаровск: ДВГГУ, 2006. – 392 с. (22,78 п. л.).

Публикации в ведущих научных рецензируемых журналах,

Статьи и тезисы докладов

8. Карпухина, Т. П. Игра слов и морфемный повтор: комическое «состязание» смыслов в словах с общей морфемой ( на материале английской художественной прозы) [Текст] / Т. П. Карпухина // Вестник Воронежского государственного университета. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. – № 1. – 2007. – Воронеж: ВГУ, 2007. – С.81– 89 (1 п. л.).

9. Карпухина, Т. П. Комбинаторика компонентов окказионального слова, входящего в одноморфемную текстовую цепочку (на материале английской художественной прозы) [Текст] / Т. П. Карпухина // Вестник Поморского университета. – Вып. 3. – 2007. Серия: Гуманитарные и социальные науки. – Архангельск: Изд-во Поморского гос. ун-та, 2007. – С. 63–70 (0,7 п. л.).

10.Карпухина, Т. П. Функционирование словообразовательного гнезда в художественном тексте (на материале английского языка) [Текст] / Т. П. Карпухина // Деп. в ИНИОН РАН № 48588 от 19.10.1993 г. – Библиографический указатель ИНИОН РАН «Новая литература по социальным и гуманитарным наукам. Языкознание» . – № 3-4. – 1994. – С.1−15 (0,6 п. л.).

11. Карпухина, Т. П. Корневой повтор и словообразовательные связи в художественном тексте [Текст] / Т. П. Карпухина // Материалы 41-й итоговой научной конференции: в 3 ч. – Ч. 3. – Хабаровск: ХГПУ, 1995.– С. 65–66 (0,1 п. л.).

12. Карпухина, Т. П. Виды корневого повтора в английской художественной прозе [Текст] / Т. П. Карпухина // Материалы 42-й научной конференции: в 3 ч. – Ч. 2. – Хабаровск: ХГПУ, 1996.– С. 63 (0,1 п. л.).

13. Карпухина, Т. П. Корневой повтор в художественном тексте (на материале английской прозы) [Текст] / Т. П. Карпухина // Язык в эпоху знаковой культуры: тезисы докладов и сообщений международной научной конференции (Иркутск, 17–20 сентября 1996). – Иркутск: ИГПИИЯ, 1996. – С. 58–59 (0,1 п. л.).

14. Карпухина, Т. П. Корневой повтор в английской художественной прозе [Текст] / Т. П. Карпухина // Деп. в ИНИОН РАН № 52192 от 27.12.96 г. – Библиографический указатель ИНИОН РАН «Новая литература по социальным и гуманитарным наукам. Языкознание» . – 1997. – С.1−31 (2 п. л.).

15. Карпухина, Т. П. Аффиксальный повтор и корневая аллитерация в английском художественном тексте [Текст] / Т. П. Карпухина // Материалы 43-й научной конференции. – Вып. 7. – Хабаровск: ХГПУ, 1997.– С. 28–32 (0,3 п. л.).

16. Карпухина, Т. П. Одноаффиксные текстовые цепочки и звуковой повтор в английской художественной прозе [Текст] / Т. П. Карпухина // Актуальные проблемы лингвистики и лингводидактики: сб. докладов научно-практической конференции / Тюменский гос. ун-т. – Тюмень: ТГУ, 1997. – С. 33–37 (0,4 п. л.).

17. Карпухина, Т. П. Когнитивные аспекты использования окказиональных и иноязычных слов в однокорневых и одноаффиксных текстовых цепочках [Текст] / Т. П. Карпухина // Лингвистика текста: тезисы докладов Всероссийской научно-практической конференции / Орский госпединститут. – Орск: ОГПИ, 1998. – С.20. – 22 (0,1 п. л.).

18. Карпухина, Т. П. Когнитивно-релевантные аспекты функционирования словообразовательных гнезд и словообразовательных рядов в тексте [Текст] / Т.П. Карпухина // Когнитивная лингвистика: современное состояние и перспективы развития: материалы Первой Международной школы-семинара по когнитивной лингвистике: в 2 ч. / Тамбовский госпедуниверситет им. Г. Р. Державина. – Тамбов: ТГПУ, 1998. – Ч. 2. – С. 138–141 (0,25 п. л.).

19. Карпухина, Т. П. Виды корневого повтора в художественном тексте и их взаимодействие (на материале английского языка) [Текст] / Т. П. Карпухина // Методы лингвистических исследований: межвузовский сб. научных трудов: в 2 ч. – Ч. I. – Хабаровск: ХГПУ, 1998. – С. 33–51 (1,2 п. л.).

20. Карпухина, Т. П. Морфемный повтор в художественной прозе [Текст] / Т.П. Карпухина // Динамика педагогического образования: от института к университету: тезисы докладов Международной научно-практической конференции (29–30 сентября 1998 г.) – Тула: Тульский госпедуниверситет им. Л. Н. Толстого, 1998. – С. 299 – 300 (0,1 п. л.).

21. Карпухина, Т. П. Аллитерация и аффиксальный повтор в тексте художественной прозы [Текст] / Т. П. Карпухина // Культурно-языковые контакты: Материалы зональной межвузовской конференции, посвященной 40-летию факультета филологии ДВГУ (28 марта 1997 г.). – Вып. 1. – Владивосток: ДВГУ, 1999.– С. 30–44 (0,8 п. л.).

22. Карпухина, Т. П. Функционирование комплексных единиц системы деривации в художественной прозе (когнитивный подход) [Текст] / Т. П. Карпухина // Материалы II регионального научного семинара по проблемам систематики языка и речевой деятельности (13–15 сентября 1999 г.). – Иркутск: ИГЛУ, 1999. – С.54–60 (0,4 п. л.).

23. Карпухина, Т. П. Словообразовательное гнездо и его функционирование в тексте художественной прозы [Текст] / Т. П. Карпухина // Культурно-языковые контакты: сб. научных трудов. – Вып. 2. – Владивосток: ДВГУ, 1999. –С. 30–41 (0,6 п. л.).

24. Карпухина, Т. П. Актуализация синхронического словообразовательного гнезда и характер связи между его конституентами в тексте художественной прозы [Текст] / Т. П. Карпухина // Лингвистическая реальность и межкультурная коммуникация: материалы Международной научной конференции (19–21 апреля 2000 г.). – Иркутск: ИГЛУ, 2000. – С. 64–67 (0,3 п. л.).

25. Карпухина, Т. П. Одноморфемные текстовые последовательности со связанными корнями в английской художественной прозе [Текст] / Т. П. Карпухина // Материалы III регионального научного семинара по проблемам систематики языка и речевой деятельности (13–15 сентября 2000 г.). – Иркутск: ИГЛУ, 2000. – С. 141–146 (0,3 п. л.).

26. Карпухина, Т. П. Взаимодействие аллитерации и аффиксального повтора в английской художественной прозе [Текст] / Т. П. Карпухина // Методы лингвистических исследований: межвузовский сб. научных трудов: в 2 ч. – Ч. 2. – Хабаровск: ХГПУ, 2000.– С. 26–41 (1 п. л.).

27. Карпухина, Т. П. Слова со связанными корнями в цепочках слов с общей морфемой (на материале английского художественного текста) [Текст] /Т. П. Карпухина // Язык как структура и социальная практика. – Вып. 2. – Хабаровск: ХГПУ, 2001. – С.55–62 (0,5 п. л.).

28. Карпухина Т. П. Одноморфемные текстовые цепочки в предложениях с инвертированном порядком слов (на материале английской художественной прозы) [Текст] / Т. П. Карпухина // Язык как структура и социальная практика. – Вып. 3. – Хабаровск: ХГПУ, 2002. – С. 53–56 (0,25 п. л.).

29. Карпухина, Т. П. Окказиональное слово в одноморфемных текстовых цепочках: асимметрия словообразовательных процессов и словообразовательных отношений [Текст] / Т. П. Карпухина // Язык как структура и социальная практика. – Вып. 4. – Хабаровск: ХГПУ, 2003. – С. 49–57 (0,5 п. л.).

30. Karpukhina, T. Morphemic repetition and inversion in English artistic prose [Теxt] / Т. Karpukhina // Лингвистика и межкультурная коммуникация: история, современность, перспективы: материалы Международной научной конференции. – Хабаровск: ХГПУ, 2004. – С. 64–70 (0,5 п. л.).

31. Карпухина, Т. П. Словообразовательная замена (окказиональное vs узуальное) в одноморфемных текстовых цепочках в английской художественной прозе [Текст] / Т. П. Карпухина // Социальные и гуманитарные науки на Дальнем Востоке. – № 4. – 2004 . – Хабаровск: ГОУ ВПО ДВГУПС, 2004. – С. 139–146 (1 п. л.).

32. Карпухина, Т. П. Замещение деривационной морфемы и образование окказионального слова в английском художественном тексте [Текст] / Т. П. Карпухина // Язык как структура и социальная практика. – Вып. 5. – Хабаровск: ХГПУ, 2004. –С. 80–87 (0,5 п. л.).

33. Karpukhina, T. Morphemic repetition in English artistic prose [Теxt] / Т. Karpukhina // Языковая политика и языковое образование в условиях межкультурного общения: сб. научных статей по материалам Международной научной конференции 26 – 29 сентября 2006 г. – Хабаровск: ДВГГУ, 2007. – С. 119−128 (0,5 п. л.).

Карпухина Тамара Петровна

ЛИНГВОЭСТЕТИЧЕСКАЯ ИГРА МОРФЕМНОГО ПОВТОРА:

ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ МОДЕЛЬ АНАЛИЗА ФЕНОМЕНА ЧАСТИЧНОЙ ИТЕРАЦИИ

В ХУДОЖЕСТВЕННОМ ТЕКСТЕ

(на материале англоязычной художественной прозы)

Автореферат

Подписано в печать 26.12.2007.

Бумага для множительных аппаратов.

Гарнитура Times New Roman. Печать RISO. Усл.-печ.2,56

Тираж 200 экз.

Заказ

Отдел оперативной печати Дальневосточного государственного гуманитарного университета

680000, г. Хабаровск, ул. Лермонтова, 50

Blog

Содержание

Публикации в ведущих научных рецензируемых журналах,

рекомендованных ВАК:

Статьи и тезисы докладов

Карпухина Тамара Петровна