Е. Э. Разлоговой и В. П. Нарумова
| Вид материала | Документы |
СодержаниеС. И. Гиндин Комментарий ii |
В отличие от учения о периоде и от теории фигур композиционная схема речи во всех ее вариантах значительно теснее связана с теми конкретными жанрами, для которых она была создана, и не допускает простого переноса на другие виды текстов или тем более на произвольные тексты. Тем не менее эта схема в течение веков не раз служила образцом для разработки композиционных схем других жанров: во II в. н. э. — для басни и хрии (похвального слова, см. Murphy 1974, с. 41), в средние века — проповеди (Caplan 1933; Murphy 1974, с. 73 — 96) и делового письма (см. ниже). Современный теоретик риторики У. Брандт утверждает при-
360
годность слегка видоизмененной цицероновской схемы для описания структуры эссе, речей, научных статей, относимых к обширному классу «рассуждений» (argumentatioas) (Brandt 1970, с. VII, 50 — 51). Однако в плане предыстории общих текстовых идей не так важна сама найденная античными риторами композиционная схема и даже не ее продуктивность для изучения других жанров, как проявившееся в ее создании осознание принципиальной членимости текста на части, правомерности его построения по частям и возможности заранее предусмотреть состав и характер этих частей вне зависимости от конкретной темы и ситуации речи. Ведь названные принципы отнюдь не были изначально заданы человеческой интуиции в качестве очевидных. Свидетельством тому может, как кажется, служить опыт некоторых цивилизаций Древнего Востока.
Как показано в Oliver 1971, и в Индии, и в Китае регламентации публичных речей и дискуссий и обучению им уделялось не меньшее внимание, чем в Греции. Однако канонизации подвергалась, как правило, не блочная функциональная структура речи, а именно ее тематика (ср. Oliver 1971, с. 52 — 54) или даже полный текст. Так, важнейшей задачей классической китайской книги «И — ли»4 было, по словам Р. Оливера, «предписание того, что и как должно быть сказано в различных ситуациях», установление формы и даже точного текста диалога при сватовстве, диалогов между должностными лицами различных рангов на частном обеде, на официальных церемониях и т. д. (Oliver, 1971, с. 149 и след.).
Различие между двумя подходами к регламентации речи отнюдь не было только техническим. При кодификации самого текста множество существенно различающихся между собой текстов мыслится как конечное, заранее исчислимое, а создание нового сообщения предстает как воспроизведение одного из существующих образцов. В античной же доктрине многообразие текстов, хотя бы и укладывающихся в предлагаемую композиционную матрицу, мыслилось как потенциально бесконечное, а соответственно, и каждый индивидуальный текст подлежал изобретению, процессу творческому (ср. разграничение конечного и жесткого механизмов задания совокупности текстов языка в Гиндин 1975).
Подобная трактовка представлений, стоявших за античной схемой речи, подтверждается историей важнейшего из средневековых ответвлений риторики, так называемого ars dictaminis, учения о составлении официальных писем. В развитии этой дисциплины «наблюдались две противоположных, но дополняющих друг друга тенденции. Первая рассматривала dictamen с теоретической точки зрения, давая общие правила для построения любых писем. Вторая, более прагматическая, давала просто ряд типовых образцов писем» (Faulhaber 1972, с. 16). Возникновение первого из названных направлений, уже в самом раннем из известных трактатов (около 1087 г.) существенно связанное с возрождением и применением к письму цицероновской композиционной схемы (Murphy 1974, с. 205 — 206), было, как показал Дж. Мэрфи, реакцией на обнаружившуюся «внутреннюю узость» и недостаточность
4 На русский язык ее заглавие переводилось В. М. Алексеевым сначала как «Обряды благопристойности», а затем как «Долг и установления» (Алексеев 1978, с. 486, 34).
361
для потребностей общества широко распространенных в VII — IX вв. сборников «формул» — стандартизированных утверждений, в основном договорного характера, которые можно было воспроизводить в различных обстоятельствах, лишь проставляя недостающее имя (см. Murphy 1974, с. 202). То, что античную композиционную схему речи удалось применить здесь для преодоления представлений о многообразии допустимых текстов как конечном множестве воспроизводимых образцов, и доказывает, что она изначально опиралась на принципиально иные основания.
4
Основное эвристическое средство, призванное помочь оратору в том творческом процессе «изобретения» (inventio) речи, на который была ориентирована, как мы только что видели, античная риторика, также было найдено еще в античности: это так называемые топосы (в русском языке употребительны также термины «топы», «локусы», «риторические места»). Топосы представляют собой определенные стандартные соотношения между понятиями и явлениями, позволяющие по некоторому заданному понятию находить другие, с ним связанные и соотносящиеся. Топосы при этом мыслились как средство поиска аргументов для отдельного доказательства или рассуждения в составе речи; объединение топосов в систему не имело иной цели, как проиллюстрировать «относительность и неединственность любого конкретного подхода к доказательству» (Murphy 1974, с. 276). Чтобы систему топосов имело смысл применять не как совокупность взаимозаменимых инструментов, а как единый сложный инструмент, должно было прежде всего измениться представление об объекте изобретения: место изолированных мыслей, доказательств и доводов должна была занять сама речь как некоторое организованное целое.
Идея системного применения сразу многих топосов для охвата организации всей речи в целом возникает, по-видимому, в эпоху так называемой «второй софистики», когда стало практиковаться объединение топов в жесткие перечни, образующие своего рода рекомендуемые планы построения речей определенного жанра (см. об этом Murphy 1974, с. 42). Преодоление атомистичности античного учения об изобретении при таком подходе давалось, однако, ценой изменения духа и целей этого учения: жестко фиксируемая схема фактически превращала топосы из средства изобретения в средство расположения готового материала.
Объединение античного представления о творческой природе изобретения с пониманием задачи изобретения как нахождения материала для всей речи, понимаемой как целостный объект, произошло (насколько можно судить при нынешней степени изученности истории риторики) уже в новое время. Мы продемонстрируем его результаты на примере классического памятника отечественной риторики — так называемой «Краткой риторики» М. В. Ломоносова (1952).
Показательно уже исходное определение, которое Ломоносов дает изобретению: оно «есть собрание разных идей, пристойных к предложенной материи, о которой ритор писать или говорить хочет» (§ 6, с. 25). Единство «предложенной материи» предопределяет и единство задачи изобретения, и целостность всей его процедуры.
362
«Идеи» — это те элементы, из которых складывается текст речи. Различаются идеи «простые», состоящие из одного представления, и «сложенные», состоящие из «двух или многих, между собою соотнесенных» (§ 7, с. 25). Исходная «материя» речи, определяющая «пристойность» изобретаемых идей, сама есть некоторая «идея», притом всегда «сложенная». Ввиду ее определяющей роли Ломоносов присваивает ей выделяющее ее среди других идей наименование «тема» (§ 8, с. 26). Составляющие тему простые идеи называются ее «терминами». Так, в теме Неусыпный труд все препятства преодолевает четыре термина: неусыпность, труд, препятства, преодоление (там же).
Тема служит у Ломоносова отправной точкой всей процедуры изобретения. Процедура изобретения трехэтапна: изобретение простых идей, их «сопряжение» в сложенные идеи (высказывания, предложения) и составление из сложенных идей отрезков текста, выполняющих в составе речи некоторую единую функцию: «распространений» (то есть повествований и описаний) «доказательств», или «доводов» и «витиеватых речей».
Второй этап процедуры изобретения носит синтаксический характер, и его описание заключается преимущественно в задании типов связок и предикатов, которыми можно объединять простые идеи (см. § 40 — 41, с. 36 — 37). Но прежде чем производить подобное «сопряжение» простых идей, нужно отыскать сами эти идеи, определить лексическое наполнение будущего текста. Вот для этого и служат топосы, оказывающиеся основным инструментом первого и решающего этапа всей процедуры изобретения.
Топосов всего 16 (§ 12, с. 27). Их набор достаточно традиционен, принципиальным оказывается характер его применения: используется не какой-либо один из равноценных топосов, а все они (или почти все), исходной же точкой служит всегда «тема» всей речи в целом.
Изобретение лексики текста может включать в себя несколько циклов. В первом цикле топосы применяются непосредственно к терминам «темы», в результате чего получаются так называемые «первые идеи». Если тему надо разработать подробнее, к «первым идеям» в свою очередь применяются топосы и т. д. Применимость топосов к той или иной идее во втором и следующих циклах зависит от того, с помощью каких топосов была изобретена эта «идея» в предшествующих циклах. Если взять приведенную выше тему, то из ее первого члена неусыпность посредством топоса «время» в первом цикле изобретения можно получить идеи утро и ночь. Отправляясь от идеи утро, во втором цикле можно получить идеи денница, заря, звери, убегающие в свои норы, и т. п.
Как видим, топосы предстают у Ломоносова как операторы некоторого исчисления, позволяющего выводить лексическое наполнение текста из его темы. Перед нами, таким образом, ранний образчик порождающей системы, строящей текст по сжатому представлению его смысла (ср. например Мартемьянов 1973, и работы по «порождающей поэтике»).
5
Из нашего исторического обзора при всей его краткости можно, как кажется, сделать следующие выводы. Не уменьшая исторической значимости всех рассмотренных «текстовых предвосхищений», нужно признать, что представления о риторике как «донаучной те-
363
ории текста», ставившей «те же задачи», что и лингвистика текста, — безусловное преувеличение. Объект изучения у риторики был значительно уже, чем у теории текста, так как риторика исследовала лишь некоторые частные разновидности текстов. В то же время предмет ее изучения оказывался шире. Ставя задачу обучать искусству создания текстов определенных жанров, риторика каждое из подобных «искусств» должна была трактовать комплексно и поэтому рассматривала множество проблем, далеко выходящих за пределы компетенции не только теории текста, но и лингвистики вообще. Понятий, сколько-нибудь соответствующих понятиям современной теории текста (текст, межфразовое отношение, связность и т. п.), риторика в явном виде не вводила. Разобранные нами предвосхищения «текстовых» идей являются либо частными реализациями таких идей на материале отдельных жанров (схемы dispositio), либо проявлением интуитивных представлений о природе и устройстве текста (неединственность фразового распределения содержания текста, членимость текста на функциональные части), не получивших еще явной формулировки. Эксплицитные постановки и четкие результаты, допускающие использование и развитие, были получены в основном уже в новое время (Дж. Кэмпбел, М. В. Ломоносов).
Такова история. Каковы же сегодняшние взаимоотношения двух дисциплин? Ответ на этот вопрос будет существенно зависеть от того, как мы определим предмет и задачи риторики. Все те области и проблемы, которыми она занималась за время ее существования, вряд ли могут быть сохранены за ней без нарушения современных представлений о единстве научной дисциплины, да и не стоит втискивать в ее рамки то, что давно из них выделилось, например ту же поэтику, как это, по существу, делают в своей книге члены «группы µ». Вместе с тем было бы неразумно и полностью порывать с традиционными представлениями о том, чем должна заниматься риторика.
Учитывая эти представления и практику риторических исследований последних десятилетий, целесообразно, по-видимому, закрепить за термином «риторика» два смысла, узкий и широкий. С одной стороны, у нас по-прежнему нет другого термина для названия комплексной дисциплины, изучающей ораторское искусство. Оно — предмет «риторики» в узком понимании. С другой стороны, объектом риторики могут быть любые разновидности речевой коммуникации, но рассмотренные под углом зрения осуществления некоторого (для каждого жанра своего) заранее выбираемого воздействия на получателя сообщения. Иначе говоря, риторика есть наука об условиях и формах эффективной коммуникации (ср. определения через понятие «убеждающей коммуникации в Koppersсhmidt 1976, с. 18; Greimas, Cоurtés 1979).
Риторика «в узком смысле» отличается от теории текста прежде всего тем, что рассматривает не произвольные тексты, а лишь одну их жанровую разновидность; риторика «в широком смысле» — тем, что изучает лишь тексты, способные к «эффективному функционированию». И в том и в другом случае специфически текстовые «сверхфразовые» уровни и явления, являющиеся предметом изучения лингвистики текста, составляют лишь часть (хотя, быть может, и самую важную) тех языковых феноменов, которые должна принимать во внимание риторика.
С. И. Гиндин
364
ЛИТЕРАТУРА
Алексеев 1978 — Алексеев В. М. Китайская литература: Избр. труды. М., «Наука», 1978.
Античные 1936 — Античные теории языка и стиля. Под ред. О. М. Фрейденберг. М. — Л., «Соцэкгиз», 1936.
Аристотель 1978 — Аристотель. Риторика. Книга III. — В кн.: «Аристотель и античная литература». М., «Наука», 1978.
Барт 1978 — Барт Р. Лингвистика текста. — В кн.: «Новое в зарубежной лингвистике», вып. 8. М., «Прогресс», 1978.
Брик 1919 — Брик О. М. Звуковые повторы. — В кн.: «Поэтика», I — П. Пг., 1919.
Гиндин 1971 — Гиндин С. И. Онтологическое единство текста и виды внутритекстовой организации. — В кн.: «Машинный перевод и прикладная лингвистика», вып. 14. М., 1971.
Гиндин 1975 — Гиндин С. И. Как язык задает совокупность своих текстов и как единство и отдельность текста распознаются носителями языка. — В кн.: «Материалы 5 Всесоюз. симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации». М., 1975.
Гиндин 1977 — Гиндин С. И. Советская лингвистика текста. Некоторые проблемы и результаты (1948 — 1975). — «Изв. АН СССР. Серия лит. и яз.», 1977, т. 36, вып. 4.
Гиндин 1981 — Гиндин С. И. Что такое текст и лингвистика текста. — В кн.: «Аспекты изучения текста». М., 1981.
Грабарь-Пассек 1962 — Грабарь-Пассек M. E. Марк Тулий Цицерон. — В кн.: Цицерон. Речи;. Т. I. М., изд-во АН СССР, 1962.
Жирмунский 1921 — Жирмунский В. М. Композиция лирических стихотворений. Пб., «ОПОЯЗ», 1921.
Ломоносов 1952 — Ломоносов М. В. Краткое руководство к риторике на пользу любителей красноречия. — Поли. собр. соч., т. 7. М. — Л., изд-во АН СССР, 1952.
Лотман 1970 — Лотман Ю. М. Структура художественного текста. М., «Искусство», 1970 («Семиотические исследования по теории искусства»).
Лотман 1981 — Лотман Ю. М. Риторика. — «Уч. зап. Тарт. ун-та», вып. 515, 1981. Труды по знаковым системам, 12.
Mартемьянов 1973 — Мартемьянов Ю. С. Связный текст — изложение расчлененного смысла. М., 1973.
Севбо 1969 — Севбо И. П. Структура связного текста и автоматизация реферирования. М., «Наука», 1969.
Цицерон 1972 — Цицерон Марк Тулий. Три трактата об ораторском искусстве. М., «Наука», 1972.
Brandt 1970 — Brandt W. J. The rhetoric of argumentation. Indianopolis — N. Y., Bobbs-Merrill, 1970.
Campbell 1849 — Campbell J. The philosophy of rhetoric. A new éd. N. Y., Harper and brothers, 1849.
Сaplan 1933 — Сaplan H. Classical rhetoric and thé mediaeval theory of preaching. — «Classical philology», 1933, v. 28, № 2.
Current trends 1978 — Current trends in textlinguistics. Ed. by W. Dressler. B. — N. Y., Walter de Gruyter, 1978.
Danes 1970 — Danes F. Zur linguistischen Analyse der Textstruktur. — «Folia linguistica», 1970, v. 4, № 1.
Dijk 1972 — Dijk T. A. van. Some aspects of text grammars. The Hague — Paris, Mouton, 1972.
365
Dressler 1972 — Dressler W. Einführung in die Textlinguistik. Tübingen, Max Niemeyer, 1972.
Enkvist 1974 — Enkvist N. E. Thème dynamics and style. — «Studia Anglica Posnaniensia», 1974, v. 5.
Greimas, Courtes 1979 — Greimas A. J., Courtes J. Rhétorique. — In: Greimas A. J., Courtes J. Sémiotique: Dictionnaire raisonné... Paris, 1979.
Kopperschmidt 1976 — KopperschmidtJ. Allgemeine Rhetorick. 2 Aufl. Stuttgart e. a., W. Kohlhammer, 1976.
Murphy 1974 — Murphy J. Rhetoric in thé Middle Ages. Berkeley e. a., University of California Press, 1974.
Oliver 1971 — Oliver R. T. Communication and culture in ancient India and China. Syracuse, Syracuse University Press, 1971.
КОММЕНТАРИЙ II
Книга бельгийских исследователей, предлагаемая в переводе советскому читателю, и проста и сложна одновременно. Проста, поскольку содержит четкое описание используемого формального аппарата и основных понятий. Сложна, потому что задумана как построение теории речевой деятельности (langage), которая представляется и сегодня одной из самых малоизученных областей теоретической лингвистики. Подход к речевой деятельности, реализуемый через риторику, не случаен. Именно риторикой, развиваемой на протяжении долгих веков такими выдающимися мыслителями, как Аристотель, Дионисий Галикарнасский, Квинтилиан, Цицерон. Дю Марсе, был построен полный идеоречевой цикл, описывающий путь от «мысли к слову», от коммуникативного замысла до стилистической обработки текста. Идеоречевой цикл включает: идеологический анализ темы речи (инвенцию), ее композиционное развертывание (диспозицию), этап собственно «вербализации» (элокуцию). Группа µ. опирается на классическую и национальную французскую риторику, но и идет дальше, привлекая огромный методологический и теоретический опыт современной науки. Льежским неориторам, по сравнению с Аристотелем или даже с Дю Марсе, уже известна соссюрианская триада «язык», «речь», «речевая деятельность», причем язык в сегодняшней лингвистике описан в теоретическом отношении хорошо, известна уровневая модель, знакомы идеи порождающей грамматики. Все это использовано в книге. Принципиально новым для лингвистической теории — и это может показаться излишне смелым — является представление о речи как о поле флуктуации «нулевой ступени» (термин, впервые введенный Р. Бартом), которое образуется различными по содержанию и форме фигурами. Фигура, иди метабола, — центральное понятие общей риторики группы µ — появляется всегда, когда манифестируется отклонение от «нулевой ступени», и является результатом речевой деятельности говорящего. В наиболее ярком виде этот процесс может быть продемонстрирован на примере широко понимаемой поэтической речи, в которой проявляется в наибольшей степени деятельность поэта-ритора, сознательно трансформирующего речь. Именно эта деятельность и отражена в книге. Насыщенность примерами из поэтической речи объясняется прежде всего поиском иллюстраций для всех теоретически мыслимых вариантов метабол.
По ходу этого поиска льежские исследователи демонстрируют большую эрудицию, в частности, в области классической и современной французской литературы. Передача средствами другого языка огромного числа литературных примеров, приведенных в книге, подчас оказывается затруднительной, поскольку буквальный подстрочник лишает читателя художественного восприятия текста, а имеющиеся отличные литературные переводы (в основном из французской классики) часто не сохраняют фигуру, используемую в оригинале. В ряде случаев в комментариях делается попытка найти эквивалент конкретной фигуры из русской поэзии. Кроме того, комментарии содержат разъяснения состава понятий «риторика», «неориторика», «фигура», «троп» и некоторых других риторических концептов, ряда французских реалий, персоналий и дру-
367
гие сведения, позволяющие — там, где это возможно, — «открыть» французский текст для отечественного читателя.
* * *
К с. 27
1. Поль Валери был одним из «первооткрывателей» риторики в XX в. В своих Тетрадях (Valéry P. Cahiers. — P. Centre nat. de la recherche scient., 1957 — 1961, vol. 1 — 29), с которыми читатели смогли ознакомиться только в конце 50-х гг., замечательный французский поэт и теоретик литературы дает следующие определения риторики: 1) риторика — речевая модификация усвоенного языка; 2) риторика — наука о языковых отклонениях; 3) риторика — искусство вербальных субституций, призванных оптимизировать речь. Как отмечает Шмидт-Радфельдт (Sсhmidt-Radefeldt J. Valéry et les sciences du langage. — «Poétique». P., 1977, № 31), П. Валери интерпретирует произведение искусства как «диаграмму некоторого цикла трансформаций, осуществляемого между индивидом и аудиторией»; риторика призвана обеспечить речевую технику таких трансформаций.
2. Классическая античная риторика состояла из пяти частей: 1) «изобретения», или инвенции, то есть нахождения и подбора необходимых фактов и доказательств (лат, invenire quid dicas букв, изобрести, что сказать), 2) «плана», или диспозиции, то есть порядка аргументов (лат. inventa disponere букв. расположить изобретенное), 3) «словесного выражения», или элокуции, то есть подбора необходимого словесного материала (лат. ornare verbis