Е. П. Блаватской ~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~ (пер с англ. Л. Крутиковой и А. Крутикова) предисловие автора-составителя эта книга

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 ... 10 11 12 13 14 15 16 17 ... 25

ГЛАВА 25

ЭПИЗОД С МИТРОВИЧЕМ

В мемуары, написанные Синнетом под названием "Эпизоды из жизни

г-жи Блаватской", он хотел включить "Эпизод с

Митровичем", но она непреклонно против этого возражала.

"Я никогда не буду писать ни про "эпизод с

Митровичем", ни про какие-либо другие подобные эпизоды, в

которых замешана политика, или которые являются тайной других, ныне

умерших людей. Это мое окончательное решение. Если вы захотите

сделать свои мемуары интересными каким-нибудь иным способом,

делайте, и я вам помогу. Все, что вы пожелаете из событий после

1875 года. Вся моя жизнь после этого времени была открыта обществу,

за исключением часов моего сна, я никогда не оставалась

одна. Я готова опровергнуть любое обвинение, выдвинутое против

меня". [14, с.148]

Когда она получила письмо, адресованное ей, "госпоже

Митрович", она спокойно отрицала: "Это новое письмо --

вымогательство и хулиганство... Что эта подлая клика думает, я не

знаю, но что думает Куломб, я ясно вижу, ибо это старая-старая

история... А теперь этот адрес: "Госпоже Митрович, иначе

госпоже Блаватской" -- это клевета и хулиганство, шантаж,

вымогательство, чтобы вы ни говорили. Невоздержанные на язык люди

никогда не перестанут твердить, что все мужчины, когда-либо

приближавшиеся ко мне, начиная с Мейендорфа и кончая Олькоттом,

были моими любовниками... Но я считаю, что если адвокат или

адвокаты, опираясь на сплетни г-жи Куломб, пишут такое оскорбление,

которое означает не только проституцию, но и двоемужество, то это

означает их желание опозорить человека. Прошу показать это нашему

юристу, чтобы он поставил их на место и сказал им..., если они

письменно не извинятся, то я подам на них в суд за клевету".

[14, с.188, 189]

[Г-жа Куломб] "никогда не была моей приятельницей. Это только

случайная знакомая. Еще до 1871 года я уехала из Каира и никогда с

ней не переписывалась. Я даже забыла ее имя. В том отвратительном

письме (о котором в 1884 году г-жа Куломб утверждала, что она

получила его от Блаватской в 1882 году) мне, несмотря на это,

присываются слова, что я оставила моего мужа, полюбив и вступив в

связь с каким-то мужчиной (жена которого была моей сердечнейшей

подругой и которая умерла в 1870 г., с мужчиной, который умер через

год после своей жены и, которого я похоронила в Александрии) и, что

у меня от него и других было трое детей!!! и прочее и т.д. Все это

заканчивается просьбой не говорить обо мне никому. И тут же

зачеркнутые фразы о том, что я никогда не знала Учителей, никогда

не была в Тибете, что фактически я лгунья.

Было бы лишь напрасной потерей времени все это опровергать. Те, кто

поверил, что опубликованные письма (нападки Куломбов в 1884 году)

не подложны, кто настолько глуп или прикидывается глупцом, что смог

подумать обо мне, будто я могу написать такое самоубийственное

письмо совершенно чужой мне женщине, с которой я лишь несколько

недель встречалась в Каире, -- пусть те так думают и дальше".

[14, с.99]

"Отдаю себя в Ваши руки, но только прошу Вас помнить, что Ваши

"Мемуары" подобно вулкану выбросят наверх новую грязь и

пламя. Не дразните дремлющих собак.

Доказательства того, что я никогда не была женою Митровича, а также

и Блаватского, уйдет со мною в могилу -- никого это не

касается". [14, с.147]

Рассказ о ее дружбе с супругами Митровичами в "Мемуарах"

Синнета примерно совпадает с истиной. Она писала Синнету: "То,

что вы пишете в "Мемуарах" об инциденте с Митровичем

приблизительно верно, но я считаю, что этого не следовало делать.

"Мемуары" не дадут мне оправдания. Это я знаю так же

хорошо, как знала, что "Таймс" не примет во внимание мой

ответ Ходжсону (об отчете Общества Психических Исследований). Они

не только обманут ваше ожидание, что "приведенного в

"Мемуарах" будет вполне достаточно", но даже если бы

эти "Мемуары" вышли в шести томах и были в десять раз

интереснее, все равно они не оправдали бы меня. Это просто потому,

что Митрович -- это одно из тех многих обвинений, которые враг

бросает против меня.

Если бы даже в этом "инциденте" я оправдала себя, то

какой-нибудь Соловьев или другой негодяй выдумал бы "инцидент

Мейендорфа" и моих троих детей. Если бы я опубликовала письма

Мейендорфа (они находятся у Олькотта), адресованные его

"дорогой Наталии", в которых он говорит о ее волосах,

черные как вороново крыло [у Блаватской были светло-каштановые

волосы] и "длинных как прекрасная королевская мантия..."

(как Мюссе отзывался о своей маркизе Д'Амеди), то этим я просто

дала бы пощечину этому умершему мученику и вызвала бы какую-либо

иную тень из галереи выдуманных любовников". [14, с.143]

В этой "длинной галерее любовников" Е.П.Блаватскую

по-видимому частично путают с другими Блаватскими, например, с

Элоизой Блаватской, ныне умершей, которая во время венгерской

революции присоединилась к черным гусарам. Н.А.Фадеева отмечает,

что та Блаватская родилась только в 1849 году и продолжает: "Ее

(Елены Петровны) друзья были сильно поражены, читая фрагменты из ее

мнимой биографии, в которых говорилось о том, что ее хорошо знали в

венских, берлинских, варшавских и парижских высших и низших кругах,

что ее имя замешано во многих приключениях и анекдотах того

времени, когда по неопровержимым данным, имеющимся у ее друзей, она

была далеко от Европы. Во всех этих анекдотах говорилось о ней,

когда в действительности в них участвовали Юлия, Наталия и другие

женщины с той же фамилией -- Блаватская". [20, с.55, 56]

Когда в Америке после публикации "Разоблаченной Изиды" был

поднят вопрос о том, насколько правдивы описанные в ней события,

д-р А.Л.Роусон из Нью-Йорка писал: "Мои личные чувства

заставляют меня выразить свое сочувствие г-же Блаватской в ее

неприятном положении в огне критики, подвергающей сомнению даже

личное ее присутствие в разных странах. Критики доходят даже до

утверждения, что в описываемых ею случаях находилась не она, а

кто-то другой.

На прошлой неделе я читал письмо, написанное в Адене, в Аравии, в

котором ставятся вопросы: "Действительно ли г-жа Блаватская

является той настоящей Блаватской, которая несколько лет тому назад

была так хорошо известна в Каире, Адене и других местах? Ибо если

это она, то она восстала из мертвых, так как настоящая Блаватская

умерла в доме своего друга в 1868 году в шести-семи милях от этого

города. Настоящая г-жа Блаватская была богатой русской дамой из

хорошей семьи, человеком с признанным литературным дарованием. У

нее было много рукописей неопубликованных сочинений, которые после

ее смерти исчезли вместе с ее секретаршей, постоянной ее спутницей.

Нельзя ли предположить, что эта секретарша присвоила себе имя

покойной, ее общественное положение и репутацию?"

К счастью, это все разъясняет г-жа Лидия Пашкова, русская княгиня,

член Французского Географического Общества, проведшая много лет в

путешествиях. Она знала в Адене умершую Наталию Блаватскую и многие

годы была знакома с Еленой Блаватской, которую встречала в Сирии,

Египте и других восточных странах.

Многие другие мои знакомые встречали г-жу Блаватскую на Востоке,

например, известный хирург Давид Ч. Дадлей, д-р медицины из Манилы

на Филиппинах, недавно вернувшийся оттуда на родину; Франк А.Хилл

из Бостона, бывший в то время в Индии. Оба этих ученых удостоверяют

многие из ее рассказов". [8, т. VII, с.30а]

"Начиная с 17 и до 40 лет я старалась стереть все следы моих

путешествий. Когда я была в Италии, где училась у местной колдуньи,

я свои письма посылала в Париж, чтобы оттуда пересылали их моим

родным. Единственное письмо из Индии они получили от меня, когда я

оттуда уже уехала. Когда я была в Южной Америке, мои письма

посылались из Лондона. Я никогда не давала людям знать, где я

нахожусь и чем я занимаюсь. Им бы больше нравилось, если бы я была

обыкновенным человеком, а не исследователем оккультизма. Только

тогда, когда я вернулась домой, я рассказывала тете о том, что

письмо, которое она получила от К.Х., не было письмом от какого-то

духа, как все об этом подумали. У тети были доказательства,

что это живые люди, но она их считала продавшимися сатане. Теперь

вы видели ее, -- это деликатнейший, прекраснейший человек. Она

готова свою жизнь, деньги, всё, что ей принадлежит, отдать другим.

Но что касается ее религии, -- тут она превращается в фурию. Я

никогда не говорила с нею об Учителях". [14, с.154]

В другом месте Елена Петровна писала: "Все расскажу, как

следует, все что ни делала, двадцать лет и более, смеясь над тем,

"что скажут люди", заметая следы того, чем действительно

занималась, т.е. изучением оккультизма, ради родных и

семейства, которые тогда прокляли бы меня. Расскажу, как я с

восемнадцати лет старалась заставить людей говорить о себе, что у

меня и тот любовником состоит и другой и сотни их..." [4,

с.214]

Продолжим ее рассказ о Митровиче: "Расскажу вам правду о нем.

Какова она? Я познакомилась с ним в 1850 году, когда споткнулась о

него, лежащего как труп, и чуть не упала. Это было в

Константинополе. Я возвращалась ночью из Бугакдира в гостиницу

Миссира. Он получил три основательные раны ножом в спину от одного

или нескольких мальтийских разбойников и одного корсиканца, которые

были подкуплены иезуитами. Я стояла возле него, еле дышавшего,

более 4 часов оберегая от грабителей, пока мой провожатый нашел

людей, которые помогли его унести. За это время к нам подошел лишь

один турецкий полицейский, который попросил дать ему

"бакшиш" и он тогда стащит этот мнимый труп в близлежащий

пруд. При этом было видно, что больше всего его привлекали мои

кольца. Он скрылся только тогда, когда увидел направленный на него

мой револьвер. Помните, что это было в 1850 году и в Турции.

Я отвезла его в ближайшую греческую гостиницу, где его узнали и

позаботились о нем.

На следующий день он попросил меня написать его жене и Софье

Крувелли (его сердечной подруге, теперешней виконтессе Витью) в

Ниццу и Париж. Я написала его жене, но Крувели не написала. Жена

приехала из Смирны, где она тогда была, и мы с ней подружились.

Затем на многие годы я потеряла их из виду и вновь встретила его

с женой во Флоренции, где они жили в Перголе. Он был

карбонарием, пламенным революционером. Венгр по национальности, он

родился в городе Митровиче и название этого города он выбрал в

качестве партийного прозвища. Как мне кажется, он был внебрачным

сыном герцога Луцея, который его воспитал. Он ненавидел

священников, принимал участие во всех восстаниях и не был повешен

австрийцами лишь потому, ...но этого я не должна говорить. Затем я

его вновь встретила в Тифлисе в 1861 году, снова с женой, которая

умерла после того, как я из Тифлиса уехала<$FГде-то в другом месте

она писала: "...умерла в 1870 году". Это должно быть правильнее,

ибо она также писала: "Когда его жена умерла, он переехал в Одессу

в 1870 г.">.

В то время мои родственники хорошо его знали, и он был дружен с

моим двоюродным братом Витте.

Когда я бедного ребенка (о ребенке см. главу 27. -- Прим. ред.)

отвезла в Болонью, надеясь его спасти, я вновь встретила Митровича

в Италии и он сделал для меня все, что мог бы сделать мой брат.

Затем умер ребенок, и так как у него не было никаких документов, а

мне не хотелось давать своего имени во избежание сплетен, то за все

это взялся Митрович, и в 1867 году в маленьком южнорусском городке

похоронил внебрачного ребенка Барона под своим именем, говоря, что

"это ему безразлично".

После того, не известив родных, что я временно вернулась в Россию,

чтобы отвести обратно с няней несчастного ребенка, которого мне

не удалось спасти, чего так хотел Барон, я просто написала отцу

ребенка, извещая его, и уехала обратно в Италию с тем же

паспортом...

И теперь, что бы я в ложной надежде оправдания, стала пробуждать

все эти тени -- матери ребенка, Митровича, его жены, самого бедного

ребенка и всех других? Никогда! Это было бы низким, словно бы

поруганием всего святого, и в то же время совершенно напрасным.

Пусть мертвые спят спокойно! Вокруг нас много отвратительных теней.

Не трогайте их, ибо им пришлось бы получить те же пощечины, те же

оскорбления, которые получила я, и Вам бы никак не удалось защитить

меня. Я не хочу лгать и не могу сказать правды. Что же нам делать?

Что можем мы сделать?

Вся моя жизнь, за исключением тех недель и месяцев, которые я

провела с Учителями в Египте и Тибете, так полна событий, в которых

тайны и реальность, мертвые и живые, так переплетаются, что с целью

оправдаться, мне пришлось бы раскрыть грехи живых и попрать тела

мертвых. Я никогда не сделаю этого.

Во-первых, это не принесет мне никакой пользы, а только свяжет меня

со всем тем, в чем меня обвиняют, (ко всем эпитетам, которыми меня

наградили, присоединят еще) и вновь вызовет обвинения в шантаже или

денежном вымогательстве.

Во-вторых, я -- оккультистка, как я уже Вам говорила. Вы говорите о

моей чрезмерной "чувствительности" в отношении моих родных,

но я говорю Вам, что это не чувствительность, а оккультизм. Я знаю,

как это подействовало бы на умерших и желаю забыть о живых. Это мое

последнее и окончательное решение. Я не могу их трогать.

Теперь рассмотрим это в другом аспекте. Мне не раз повторяли, что я

не выполнила долг женщины, т.е. не разделяла ложе с мужем, не

рожала детей, не утирала им носы, не заботилась о кухне и не искала

украдкой, за спиной мужа, утешения на стороне. Я, напротив, выбрала

дорогу, которая приведет меня к известности и славе. И поэтому

можно было ожидать всего того, что со мною произошло. Но в то же

время я говорю миру: "Дамы и господа, я в ваших руках и подлежу

суду. Я основала Т.О., но над всем тем, что было со мною до

этого, опущено покрывало, и вам нет до этого никакого дела. Я

оказалась общественной деятельницей, но то была моя частная жизнь,

о которой не должны судить эти гиены, готовые ночью вырыть любой

гроб, чтобы достать труп и сожрать его, -- мне не надо давать им

объяснений. Обстоятельства запрещают мне их уничтожить, мне надо

терпеть, но никто не может ожидать от меня, что я стану на

Трафальгарской площади и буду поверять свои тайны всем проходящим

мимо городским бездельникам или извозчикам. Хотя к ним я имею

больше уважения и доверия, чем к вашей литературной публике, вашим

"светским" и парламентским дамам и господам. Я скорее

доверюсь полупьяному извозчику, чем им.

Я мало жила на своей родине в так называемом "обществе", но

я его знаю -- особенно в последние десять лет -- может быть лучше,

чем вы, хотя вы в этом культурном и утонченном обществе провели

более 25 лет. Ну, хорошо, униженная, оболганная, оклеветанная и

забросанная грязью, я говорю, что ниже моего достоинства было бы

отдать себя их жалости и суду. Если бы я даже была такой, какой они

рисуют меня, если бы у меня были толпы любовников и детей, то кто

во всем этом обществе достаточно чист, чтобы открыто, публично

бросить первым в меня камень?..

И чтобы я такое их общество просила судить обо мне, чтобы я

доверчиво обратилась к ним в "Мемуарах", раскрыв перед ними

сокровенные стороны моей жизни?..

Агарди Митрович был моим самым преданным и верным другом после 1850

года. С помощью княгини Киселевой я его спасла от виселицы в

Австрии. Он был приверженцем Д. Мадзини, оскорбил папу, в 1869 году

был выслан из Рима, после чего приехал с женой в Тифлис. Мои родные

его хорошо знали, и когда его жена, тоже мой хороший друг, умерла,

он в 1870 г. переехал в Одессу. Там моя тетя, несказанно

опечаленная, как он мне рассказывал, не зная, что со мною

случилось, попросила его съездить в Каир, так как в Александрии у

него были дела, и попытаться привезти меня домой. Он так и сделал.

Но там какие-то мальтийцы по заданию римско-католической церкви

готовились поймать его в ловушку и убить. Меня об этом предупредил

Илларион, который тогда в физическом теле был в Египте. Я

предложила Митровичу переехать ко мне и 10 дней не выходить из

дому. Он был бесстрашным, отважным человеком и не мог перенести

этого, поэтому он все же поехал в Александрию вопреки всему, и я со

своими обезьянками поехала за ним, поступая в этом так, как указал

мне Илларион. Он сказал, что видит смерть Митровича, что он умрет

17 апреля.

Вся эта таинственность и осторожность навострила глаза и уши г-жи

К[уломб] и она стала надоедать мне, чтобы я рассказала, правда ли

то, что люди говорят, что я тайно повенчалась с Митровичем. У меня

не хватило смелости сказать ей, что люди думают и нечто похуже. Я

ее выставила, говоря, что люди могут говорить и верить во что они

хотят, но что мне это безразлично.

Был ли этот бедный человек отравлен, как я всегда думала, или умер

от брюшного тифа, я не могу сказать, но знаю лишь одно: когда я

приехала в Александрию, чтобы заставить его вернуться на пароход,

на котором он приехал, было уже поздно. Он пошел пешком в Рамлех,

по дороге зашел в какую-то мальтийскую гостиницу, чтобы выпить там

стакан лимонада. (Его там видели, разговаривающим с какими-то двумя

монахами). Придя в Рамлех, он упал без сознания. Г-жа Пашкова

узнала об этом и прислала мне телеграмму.

Я поехала в Рамлех и нашла его в маленькой гостинице, больным

брюшным тифом, как сказал мне врач. Возле него был какой-то монах,

которого я выставила, зная отношение Митровича к монахам. Произошла

ссора. Мне пришлось послать за полицией, чтобы они убрали этого

грязного монаха, который показал мне кукиш. В течение десяти дней я

ухаживала за Митровичем. Это была непрерывная ужасная агония, в

которой он видел свою жену и громко призывал ее. Я его не оставляла

ни на минуту, так как знала, что он умрет, как сказал Илларион. Так

и случилось.

Церковь не хотела его хоронить, говоря, что он

"карбонарий". Я обратилась к некоторым "вольным

каменщикам", но они побоялись. Тогда я взяла абиссинца --

ученика Иллариона, и мы, вместе со слугой из гостиницы, выкопали

ему могилу на берегу моря под каким-то деревом. Я наняла феллахов,

они вынесли его вечером, и мы там похоронили его бренные останки. В

то время я была еще русской подданой и посорилась с русским

консулом в Александрии (консул в Каире был моим другом). Это все.

Александрийский консул мне сказал, что я не имею права дружить с

революционерами и мадзинистами, и что люди говорят, что я была его

любовницей. Я ответила, что так как Митрович приехал из России с

действительным паспортом, был другом моих родных и не допустил

никакой низости в отношении меня, то у меня было право быть в

дружбе с ним, а также и с каждым, с кем я найду это нужным. А что

касается грязных толков обо мне, то я к этому привыкла и

единственно могу сожалеть, что моя репутация не соответствует

фактам. "Avoir la reputation sans avoir les plaisirs"

("иметь репутацию, которая не приносит радостей") -- такой

всегда была моя судьба.

Это то, с чем теперь выступила Куломб, в прошлом году Олькотт

написал моей тете, спрашивая об этом бедном человеке, и она

ответила ему, что они все знали Митровича и его жену, которую он

обожал, и что она у них умерла, что она, тетя, просила Митровича

поехать в Египет и т.д., но это все чепуха. Единственное, что я

хочу знать, это имеет ли право юрист обвинить меня в письме и имею

ли я право или нет, хотя бы пригрозить призвать его к ответу?

Прошу поинтересоваться об том, прошу как друга, иначе мне самой

придется искать какого-нибудь адвоката и затеять дело. Это я могу

сделать и не выезжая в Англию. Как вы знаете, у меня нет никакого

желания самой начать судебное дело, но я хочу, чтобы те юристы

знали, что я имею на это право, может быть эти глупцы действительно

верят, что я тайно обвенчалась с бедным Митровичем и что это

"семейная тайна"?" [14, с. 189-191]

Можно только радоваться, что несмотря на возражение г-жи Блаватской

против публикации ее писем Синнету, мы в конце концов узнали правду

о той роли, которую она сыграла в жизни А. Митровича. Особенно это

важно теперь, когда появился совершенно невероятный рассказ об этом

в "Мемуарах" ее двоюродного брата, графа С. Витте.

О своей же настоящей, единственной любви она пишет под заголовком

"Моя исповедь": "Любила я одного человека, крепко, --

но еще более любила оккультные науки, верю в колдовство, чары и

т.п. Странствовала я с ним там и сям в Азии, в Америке, и по

Европе. [4, с. 214] Это ее признание совершенно исключает А.

Митровича, ибо даже по рассказу Витте она с ним не была, за

исключением Египта перед его смертью.

Blog

Е. П. Блаватской ~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~ (пер с англ. Л. Крутиковой и А. Крутикова) предисловие автора-составителя эта книга

Содержание