Geum.ru

Как сейчас помню 01. 08. 1972 г

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2
  • во - первых, кто не знает технологию эксплуатации РБМК тот не может дать объективную оценку действиям персонала;
  • во – вторых, могла ли страна, имеющая более десятка РБМК, заявить мировой общественности, что эксплуатация этого реактора небезопасна, в таком случае пришлось бы их остановить, что нанесло бы значительный ущерб экономике.


Конечно, внедрение около сотни технических мероприятий после аварии улучшили безопасность его эксплуатации, но по-моему мнению этот реактор и сегодня не безопасен, а главное, как и говорил В.А.Легасов, колпака на нем как не было так и нет, да и не будет и не дай бог случись беда, даже и не такого масштаба как на ЧАЭС «загадит» он большие расстояния.

А теперь о стажировке наших специалистов ЧАЭС на Ленинградской атомной станции (ЛАЭС). Для многих из нас, кто впервые знакомился с РБМК, не только по описаниям и инструкциям, а с работающими двумя энергоблоками ЛАЭС это была очень полезная школа. Я вместе с другими моими коллегами по работе тоже прошел двухмесячную стажировку на ЛАЭС. Было это где-то в июле-августе 1975 года. Жили мы в станционном общежитии, так случилось, что я жил вместе с Анатолием Васильевичем Крятом, он стажировался на начальника смены реакторного цеха (НС РЦ), я на старшего инженера по управлению реактором (СИУР). Мы были прикреплены к одной из смен и ходили на работу по вахтам, но поскольку график стажировки был напряженным, так как нам было необходимо сдать приличное количество экзаменов, мы часто приходили на работу и в выходные дни. Для примера могу сказать, что экзамен по системе управления защитой (СУЗ) я сдавал в два захода, первый – шесть часов, второй три часа – итого девять часов вопросов и ответов на них. Да было нелегко, трудно, но мы все, кто прошел эту стажировку и получил справку о сдаче экзаменов на должность, а так же те, кто поработал самостоятельно, конечно условно, поскольку негласно, руководство ЛАЭС запрещало нам работать самостоятельно даже под наблюдением наших наставников-операторов. Но, тем не менее, мой наставник СИУР Женя Долганов, когда мы работали в ночную смену, разрешал мне поработать самостоятельно и даже однажды я ему помог после срабатывания аварийной защиты вывести ректор на мощность.

Дело в том, что оператору по управлению реактором необходимо, после срабатывания защиты (когда реактор полностью заглох) выводить его на мощность и при этом контролировать большое количество параметров. Факторов, влияющих на выполнение четкой работы оператора без нарушений регламента и инструкций достаточное количество, но когда есть посторонний глаз, который не обременен ответственностью, он видит больше, потому что практически спокоен.

Здесь уместно привести такой случай. Как-то, работая на первом блоке ЧАЭС, я так же после срабатывания аварийной защиты, выводил реактор на мощность. Было нелегко, на блочный щит лилась вода с деаэраторной этажерки, над пультами подвесили пленку, что бы их не заливало, а тут еще старая совдеповская задача – выполнение плана по энерговыработке. Практически я извлек все стержни СУЗ, оставив в реакторе как и положено ранее было по регламенту не менее 10 стержней, а реактор молчит, чуть пойдет период разгона и завалиться, все начальство в лице директора ЧАЭС и других расстроены, а я считал, что сделал все что мог и тут буквально в этот момент приходит новая смена нас менять (мы работали с 16 00 и до 00 00). Менять меня должен был Валера Беляев, практический стаж у него по управлению реактором начинался еще в Красноярске и был, конечно, больше, чем у меня, но дело даже не в этом. Смену сдавать не разрешили и он, как мне кажется, просто спокойным свежим взглядом увидел и подсказал мне, что на одном из автоматических регуляторов четыре стержня, было где-то порядка 1,5-1,7 метров в зоне. Я начал извлекать стержни регулятора и реактор как говорят «пошел». В общем, сдал я смену, где-то после двух часов ночи, но турбину мы толкнули и включились в сеть. Конечно, я был обязан увидеть по приборам, что на регуляторе еще есть существенный запас реактивности, но, к сожалению не увидел. Оправдываться не стану, но когда у тебя возле пульта управления реактором стоит практически все руководство ЧАЭС и на плечи капает вода, да и смотрят на тебя как на бога, а я еще делаю выдержку две минуты после извлечения стержней и естественно получаю неприятные слова от главного инженера, что ты тянешь резину, правда меня поддержал кто-то из физиков, сейчас уже не помню т. к. регламент требовал такую двухминутную выдержку.

Хочу все-таки, вернуться к стажировке на ЛАЭС. Прежде всего, мне довелось познакомиться с Эриком Николаевичем Поздышевым, тогда он был заместителем начальника реакторного цеха по эксплуатации. Как человек он оставил у меня очень приятные впечатления, позаботился о нас с Толей Крятом, чтобы мы попали на стажировку к опытным специалистам и часто интересовался, как у нас проходит стажировка и поздравил нас с успешным завершением стажировки. Впоследствии, когда он после аварии на ЧАЭС в 1986 году был директором, мне приходилось иногда его видеть на блочном щите, он был молодцевато подтянут, беседовал спокойно и как знающий специалист понимал все доклады с полуслова.

Однажды, я в поселке «Сосновый Бор» на ЛАЭС переходя перекресток, неожиданно услышал сигнал машины. Это была «Волга» моего бывшего командира Андросова, который сидел за рулем и подозвал меня к машине. Да, это был не забываемый момент в моей жизни бывший командир, К-8 на которой я служил до 1966 года, узнал меня и начал расспрашивать, что я здесь делаю и т.п.

Радости общения не было конца, он уже давно был на пенсии и приезжал в «Сосновый Бор» к дочке, которая здесь работала. Встреча была кратковременной, но незабываемой, ведь я нес вахту в трюме центрального поста на К-8 и, конечно, командир меня запомнил. Был такой интересный случай, когда наша К-8 стояла на бочке недалеко от берега по тревоге в Западной Лице и командир приехал на своей «Волге» и поставил ее у береговой стенки, а уже начались заморозки, а в радиаторе у его машины была вода. Он спросил, кто может ему помочь прокрутить двигатель и слить воду из радиатора, а я как раз был в центральном посту и сказал, что я смогу. К слову, я с детства, благодаря моему дяде Коле Крапивному, знал, что такое автомобиль, да и по его просьбе неоднократно водил его «газон». А еще мой командир Андросов, к сожалению, забыл его имя и отчество, как-то задержался на лодке и мылся в санпропускнике, где и я случайно из-за поручений моего старшины команды тоже отстал от своего экипажа, при выходе из зоны и вынужден был тоже мыться в санпропускнике, и думал, как же я из зоны выйду без моего родного экипажа. Когда я увидел командира голым, я офонарел, он весь был в наколках и на груди и на спине, а руки были все в якорях и чайках. Я смутился, а командир сказал: ты не расстраивайся, я тебя из зоны выведу. Прошло девять лет после моего дембеля, а когда я увидел моего командира, все было как вчера, вспомнились все мои мореманы по службе на К-8, где я прошел суровую, но удивительную, по своей сути, школу, которая и сегодня помогает мне жить и работать. К большому сожалению К-8 в 1970 году затонула в Бискайском заливе на глубине более 4 500 метров, погибло 52 члена экипажа, в том числе и командир лодки, бывший мой старпом Бессонов В.Б. и многие ребята, из числа мичманов и офицеров, с которыми я служил в 1963-66 году. Как ни странно, К-8 затонула в начале апреля, и это была первая потеря Советского атомного подводного флота, а потом в апреле, как проклятие, затонула «Комсомолец». Там же в «Сосновом бору» я встретил Пашина В.Н., но к нему не подошел, хотя и сидел за столиком в пяти метрах от него. В момент аварии на К-8 в Бискайском заливе он был командиром БЧ-5, это главный механик корабля, он остался жив, я его за это не виню, но впечатления мои о нем еще в мою бытность на К-8 остались очень негативные. Я вспоминаю как он, будучи дежурным по лодке, бросался с пистолетом на старшину первой статьи Володю Живодерова, который не выполнил его дурацкую команду. Я вспоминаю, как он приказывал мне, когда наш экипаж был задействован как аварийная партия, зимой в штормовой ветер с причала, без спасательного жилета, прыгать на емкость цилиндрической формы, которая была вся во льду (это цистерна для отмыва первого контура лодок) и принять швартовый конец. Емкость отрывало волной от причала, но я ему ответил, погибшим героем быть не хочу и если он такой отважный пусть сам это и сделает. Бочку эту унесло в залив, где были пришвартованы лодки и конечно, когда шторм утих, ее нашли и пришвартовали.

У меня уже давно есть фамилии тех, кто погиб вместе с К-8. Среди них мой бывший старшина команды трюмных машинистов Женя Петров, который был моим наставником и учителем на корабле и многие мичмана и офицеры, которых я знал лично. Когда я читаю хронологию гибели К-8 не вериться, что ребят уже давно нет, все было, как вчера и на глаза накатываются слезы, царство Вам небесное ребята!

На ЛАЭС во время стажировки мы с Анатолием Крятом познакомились чисто случайно с заместителем главного инженера по эксплуатации Фуксом В.П. А дело было так, был выходной день и мы с Толей сидели на блочном щите, по - моему второго блока, изучали эксплуатационные документы. Блок шел на разогрев, но на РБМК существует одна очень не простая проблема: перед пуском, на многих каналах с топливом и на каналах с дополнительным поглотителем нейтронов (ДП) отказывают расходомеры. И чтобы начинать подъем мощности по регламенту, необходимо иметь устойчивые показания расхода воды на каждом канале, а их на РБМК 1693. Целая бригада персонала путем полного закрытия расхода воды в канал и резкого открытия запорно-регулирующего клапана (ЗРК) подачи воды принуждает работать расходомер и расход по каналу восстанавливается, конечно эта работа выполняется при работающих главных циркуляционных насосах (ГЦН), но при заглушенном реакторе. Зашел на блочный щит Фукс В.П. и говорит нам с Анатолием: «А вы, какого хрена здесь сидите, а ну давайте работать на ЗРК, надо блок пускать, а вы тут прохлаждаетесь». А Анатолий ему так это сдержанно и говорит что, мол, кричать на нас не следует, мы здесь с ЧАЭС на стажировке и если вы попросите то, конечно поможем. Фукс В.П. извинился и попросил нас помочь, но нас с Толей конечно запомнил. Мы честно отработали просьбу, хотя температура в помещении, где были расположены запорно-регулирующие клапана, была ужасная, а мы были в своей одежде и только в халатах, пот лился градом, но задачу мы свою выполнили. Много позже, когда я уже работал в Научно-техническом Центре по Ядерной и Радиационной Безопасности в Украине и часто бывал в командировках на Южно-Украинской АЭС, где Фукс В.П. был директором, он при встрече как-то загадочно улыбнулся и сказал, что помнит меня еще по ЛАЭС.

Где-то ранней весной 1977 года зам главного инженера по науке, решил провести внутренние экзамены по физическому пуску реактора. А суть была в том, что Госкомиссия по приемке экзаменов перед пуском Курской АЭС не аттестовала многих специалистов по причине не сдачи экзаменов, поэтому Георгий Алексеевич Копчинский решил проверить, на что мы способны т.к. где-то в мае-июне нас будет проверять Государственная комиссия по физическому пуску реактора. Учитывая, что я впервые, готовился управлять РБМК, меня «пытали» более двух часов, уже отпустили двух специалистов а меня все «допрашивают» и наконец на какой то формуле по физике реактора «изловили», то ли неправильно изложил то ли не правильно написал, не помню, но экзаменаторы обрадовались «поймали»!. Я в сердцах сказал, что они просто издеваются надо мной, так как пытают уже больше двух часов и честно, как сейчас помню, выругался, т.к. голову они мне так заморочили, что я уже ничего не соображал.

Помню, Миша Лютов, (нач. ОЯБ) меня успокаивал и говорил, что на «тройку» я сдал, а меня несет, не могу успокоиться, так они меня достали, а ведь я прошел хорошую школу на ЛАЭС и экзамены сдал на «хорошо», в общем, ушел я с этого экзамена подавленным и не мог понять за, что меня так костырят. Оказалось Г.А. Копчинский был прав. Когда начали сдавать экзамены настоящей Государственной Комиссии, многие залетели на «неуд», даже те, кто был с большим опытом работы на реакторах, слава богу, меня пронесло, я сдал экзамен с первого захода, это была настоящая победа, хотя мне пришлось пережить не мало напряженных минут.

Еще до экзаменов по физическому пуску на АЭС начали поставлять свежее ядерное топливо, многие из персонала реакторного цеха занимались приемкой свежего топлива, в том числе и я. Технология приемки топлива была несложной и заключалась в разгрузке вагонов (пассажирских) и размещения топлива на складе свежего топлива. А вот подготовка свежего топлива к загрузке в реактор была очень ответственной и достаточно кропотливой работой. Дело в том, что для подготовки топлива к загрузке в реактор необходимо к ТВС (тепло-выделяющая сборка) приварить так называемую подвеску, на которой ТВС собственно устанавливается в реактор. При подготовке ТВС к загрузке в реактор была организована работа трех смен. С 8-00 работал старший мастер по подготовке топлива Володя Скляр, а две остальные смены мы разделили с Анатолием Ситниковым и Толей Васильченко. Как-то в смену с 00 часов где-то после 4-00 при подъеме очередной ТВС случилась беда. ТВС при ее подъеме заклинило на кронштейне на котором она была установлена, он оторвался и полетел вниз, при этом внизу были такелажники, благо большинство из них были бывшие монтажники, люди опытные в таких ситуациях, я только и успел крикнуть «Поберегись» и, видимо, для них этого было достаточно, да и в касках они были, но рядом стоящие ТВС сильно пострадали, так как подпружиненный кронштейн летел слева направо и повредил мягкие циркониевые оболочки соседних ТВС.

На следующий день комиссия по расследованию определила предварительно, что виноват оператор, работавший на таль-балке и, естественно, я. Но моя смена показала, как были приварены кронштейны для установки ТВС. Я даже лично несколько кронштейнов, повернув в обе стороны, руками оторвал. Места приварки были точечными в нескольких местах и не более спичечной головки так, что члены комиссии сами убедились в том, что при монтаже сварщик был халтурщик и варить не умел, вот отсюда вся и беда. Правда Дятлов А.С. мне так по-отцовски сказал: если бы доказали твою вину, то отрабатывал бы ты стоимость ТВС всю жизнь да и детям и внукам хватило бы сполна.

Я уже не помню точной даты, когда мы начали загружать топливо в реактор, но при этой работе спирта было много, так как каждую ТВС при постановке в канал протирали спиртом. При загрузке ТВС в реактор на „пятаке”, так называют верх реактора в центральном зале, работу выполняли несколько операторов под наблюдением начальника смены блока (НСБ). У них рукой стояло три чайника, один с водой, второй со спиртом, третий с ацетоном, которым протирали подвеску ТВС. И вот однажды не помню кто из НСБ, по-моему, Васев Г.М. вместо того что бы выпить воды, перепутал чайники и набрал в рот ацетон, но глотнуть не успел, ему тут же дали прополоскать рот водой и глотнуть немного спирта и все обошлось, но после этого случая на чайниках, сделали надписи, где что. Чего греха таить, все, кто участвовал в загрузке реактора топливом, воровали спирт, ведь зарплата у нас был не большая и приходилось экономить, благо спирт был качественный и естественно, был лучше магазинной водки. Однажды мне дал свою фляжку Толя Ситников, поскольку у меня не было тары, но фляжка оказалась 0,7 литра, а залил я ее под 0,5. Иду на КПП, а там ВОХР стоял, такие женщины с зелеными петлицами на шинелях, а фляжка-то моя булькает, ведь она не долита. Ну, думаю, что делать? И придумал, поравнявшись с ВОХР начал кашлять, что бы забить звук бульканья фляжки. Помогло, прошел нормально, но потом, когда Толе рассказал, смеялись долго.

Запомнился мне выход на 1000 мВт впервые на первом блоке, в мае месяце 1978 года, было это в ночную смену, ответственным руководителем выхода был Георгий Алексеевич Копчинский. В Украине впервые на ЧАЭС нужно было поднять мощность реактора до 1000 мВт. электрических и доложить правительству, что мощность первого блока ЧАЭС освоена. Ночь была нелегкой, во-первых, необходимо было во время подъема мощности соблюдать все критерии регламента и в то же время выполнять график подъема мощности, который был утвержден главным инженером. Я тогда стоял за пультом СИУРА и управлял реактором, честно говоря, был в диком напряжении, ведь впервые мы пошли на номинальную мощность и тут где-то часов в пять утра в одном из каналов с дополнительным поглотителем (ДП) расход по датчику показывает ноль. Согласно регламента даю команду оператору открыть на этом канале расход полностью и тут ко мне подбегает Копчинский Г.А. и говорит, что разобьем канал, так как при таком расходе ДП как болванка начнет вибрировать и может угробить канал. В тоже время специальный оператор послан был мною в помещение, где стоят вторичные датчики замера расхода для того, чтобы замерить расход по осциллографу. Но суть в том, что в регламенте четко прописано: что необходимо открыть полностью запорно-регулирующий клапан (ЗРК), через который подается вода в канал, что и было выполнено другим оператором по моей команде.

Мы тогда с Копчинским Г.А. здорово поругались, я настаивал на положениях регламента, он ссылался на здравый смысл. По сути, он был прав, но когда я предложил ему сделать запись в оперативном журнале, что он отдает команду на прикрытие расхода через канал, потому что он с ДП, он начал думать, а прав ли он. В этот момент меня поддержал начальник смены блока (НСБ) Васев Г.М. и сказал, что он не позволит нарушать регламент по безопасной эксплуатации энергоблока, а тут и расход по каналу восстановил оператор, который обратным напряжением восстановил функцию индукционной катушки датчика расхода. В 7-00 блок был на мощности 1000мВт., на блочный щит пришел главный инженер Акинфиев В.П.; он всех нас поздравил со знаменательным событием выхода на номинальную мощность и поблагодарил за отличную работу. На том все и закончилось, было это как обыкновенные будни, ну достигли, ну вышли, честно думал – ну хоть операторов как-то наградят. Но все «лавры» пожинало наше руководство, ну да бог им судья. И еще скажу, эта ночная смена мне запомнилась на всю жизнь, непростая она была и не только для меня оператора, который выводил впервые Украинский РБМК на 1000 мВт., все участники тех событий понимали и с чувством ответственности и своего долга выполнили поставленную задачу.

Да, Копчинский Г.А. после смены меня отчитал за то, что я вел себя, мягко говоря, не корректно, по отношению к нему, когда случилась эта беда с расходом по каналу с ДП. Я, конечно, извинился, но все-таки считал, что требования регламента по безопасной эксплуатации энергоблока – это закон.

Был еще один неприятный случай, правда, не помню в каком году, я тогда работал начальником смены реакторного цеха (НСРЦ) первой очереди – это энергоблоки № 1 и 2. Меня попросил поменяться сменами мой коллега по работе Заводчиков Г.Ф.. Это был день то ли суббота, то ли воскресенье. На работу я вышел с 8 00. На блоке № 2 по программе производилась перегрузка топлива краном, тогда еще разгрузочно-загрузочная машина (РЗМ) не была готова к работе. При таких работах, согласно инструкции, должен рядом с крановщиком находиться НСРЦ и контролировать его действия. При очередном извлечении отработанного топлива из реактора (ОТВС) и постановки этой сборки в бассейн выдержки (а топливо устанавливается в пенал, который находится в бассейне) произошло ЧП. Пенал был установлен оператором по ошибке не для ОТВС, а для другого изделия и был заужен, где - то в середине своего сечения. При постановке в пенал ОТВС крановщик четко выполнял инструкцию, но в связи с тем, что ОТВС своим хвостовиком зашла в эту зауженную часть, ее заклинило и вторая половина ОТВС под собственным весом и подачей гака вниз в самом узком месте, а это половина кассеты, деформировалась и согнулась пополам. Таким образом, получилось так, что половина ОТВС была в пенале, а вторая половина верхней части ОТВС осталась в центральном зале реактора. В общем, картина не из приятных, крановщику стало плохо, мы вызвали скорую и я о об этом ЧП доложил начальнику смены станции (НСС). Через некоторое время приехало руководство – начальник реакторного цеха Янклович В.М. начальник цеха радиационной безопасности Каплун В., главный инженер Акифиев В.П. и ремонтники из цеха централизованного ремонта (ЦЦР).

Было проведено короткое совещание, на котором было решено изготовить некую «кошку» в виде четырехлапового якоря из импульсной трубки Ду-10 длиной в несколько метров и с кольцом для гака крана вверху. Вопрос оставался открытым, как застропить эту кошку на гак крана в центральном зале реактора, в связи с тем, что от этой заклинившей ОТВС в пенале был значительный радиационный фон в зале. Пришла на работу следующая смена с 16-00 и в это время была изготовлена слесарями ЦЦР эта так называемая кошка. Для того, чтобы замерить мощность дозы радиационного фона при строповке этого приспособления – кошки на гак, было решено послать в зал человека с четырьмя заряженными дозиметрами, который быстро забежит в зал к месту ближней стенки, куда уже подвели гак крана и убежит назад в рабочее помещение операторов центрального зала, и при этом будет замерено время этой операции. Таким образом, можно будет рассчитать дозу, которую получит тот, кто будет одевать приспособление на гак крана.

Поскольку я нес полную ответственность за это ЧП, попросил главного инженера сделать это мне. Когда проверили дозиметры после моей пробежки в зал и обратно, сказали, что все в пределах разумного и можно стропить. Эту работу выполнил начальник реакторного цеха Янклович Владимир Маркович. Конечно, ему было труднее, чем мне. Ведь это не просто в зал пробежать и быстро вернуться обратно, а нужно выполнить работу – одеть на гак крана изготовленную «кошку». Все обошлось нормально и ни я, не он не спрашивали о полученной дозе. Пришедший на смену крановщик, Панченко Николай, работал раньше в монтаже и дело свое знал хорошо, я стоял рядом с ним и молил Бога, что бы все у нас получилось.

К счастью все обошлось, крановщик сработал ювелирно, поднял эту перегнувшуюся ОТВС и опустил в проем бассейна выдержки, который, как и положено, при перегрузке реактора краном был открыт. Все с облегчением вздохнули, начальник смены службы радиационной безопасности Цикало Александр Семенович зашел в зал с датчиком-клюшкой, сделал замеры радиационной обстановки и показал рукой, что все нормально. Главный инженер сказал крановщику, что он очень хорошо сработал, и будет обязательно поощрен премией. Операторы центрального зала (ЦЗ) на всякий случай промыли водой всю облицовку вокруг бассейна и на этом все закончилось.

Смену я сдал в 20-00, вместо 16-00 и когда приехал в поселок, шел, как пьяный, очень устал от нервного напряжения, зашел в магазин и купил бутылку водки, надо было расслабиться, иначе я бы не смог заснуть. Вот так закончилась моя подмена, которую я запомнил на всю жизнь.

В 1982 году на энергоблоке №1 сожгли канал реактора с топливом, запомнилась даже ячейка № 62-44. Мощность реактора была небольшой, порядка 200 мВт тепловых, блок выходил из ремонта, шла регулировка расходов в каналах для выхода блока на следующую ступень мощности. В помощь СИУР, так было всегда, назначали инженера из цеха наладки и он, как правило, занимался регулировкой расходов в каналах, СИУР в это время был занят регулировкой полей энерговыделения и поддержанием мощности на необходимом уровне. Конечно в случае снижения расхода в канале ниже заданного, согласно расчетов, он обязан вести контроль за расходом и принять меры к его восстановлению.

Необходимо сказать, что регламент был, мягко говоря, не совершенен, в нем было много «ЕСЛИ». Практика работы показала, что его необходимо переработать, что было и сделано, но только после аварии 1986 года. Предположительно расход в канале или был снижен до нуля, или снижен до такого минимума, что топливо начало плавиться по причине наступившего кризиса теплообмена, соответственно канал был разрушен. Возможно, мог попасть и инородный предмет в канал и снизить расход, ведь блок выходил из ремонта. Но это все догадки, потому что комиссия по расследованию этой аварии работала в режиме секретности и персонал с выводами комиссии не был ознакомлен, что для бывшего СССР было обычным подходом. НСРЦ в этой смене, когда случилась беда, был Володя Кирилюк. После этого он переводом устроился на ЗАЭС, но и там его производственная карьера не сложилась, жаль парня, видимо такова его судьба…

После этого блок №1 простоял в ремонте полгода. Львиная доля тяжелой и необычной работы, выпала на цех централизованного ремонта (ЦЦР) и, естественно, на эксплуатационников (и в первую очередь сменный персонал реакторного цеха). То, что многие получили дозы, о которых им никто не говорил, это еще не все. Мы порой выходили после смены и не могли отмыться, а надо было идти домой, где была семья, дети и постель, в которую можно было лечь и «грязным».

Я не знаю кто был рационализатором по снятию бетта-загрязнения, но схема была такова: в душе санпропускника мы друг друга намазывали тампонами с марганцовкой, а потом тампоном со щавелевой кислотой снимали эту марганцовку и фактически снимали тонкий слой кожи, который был «грязным». Эффект был поразительным, мы становились чистыми как ангелы!

Дух секретности случившегося был под контролем спецслужбами КГБ, на входе в реакторный зал сидел чекист и пройти можно было только по специальному пропуску. В целом, дурь была несусветная, но так уж был устроен наш бывший СССР. Надо сказать, что все кто привлекался к работам по ликвидации и локализации этой аварии, проявили стойкость и понимание, и я никогда не видел на лицах персонала других цехов – химцеха, электроцеха, турбинного и др., которые привлекались в смене на помощь реакторному цеху, какую-то боязнь и т.д., все выполняли свой долг достойно. А работы было немало, с центрального зала бурили ячейку, где был поврежден канал, а снизу (под реактором) эту всю пакость принимали в некий маленький «саркофаг», который был обложен чугунными чушками (кирпичами из чугуна). Так вот что бы эта вся масса из топлива и остатками канала четко попала в этот маленький «саркофаг», сменный персонал шарошил канал снизу т.е. под реактором.

В мае 1972 года, когда мы с Н.В.Кориковым еще до защиты диплома приехали на ЧАЭС, что бы подобрать некоторые материалы к диплому, на наш вопрос к тогдашнему главному инженеру Алексееву, не помню к сожалению его имя и отчество, а как же в случае дефектов под аппаратом или на канале, он четко и с юмором ответил, что найдем «негров» вроде вас и будем ремонтировать. А вообще он сказал, поскольку при монтаже проводится 100% контроль всех швов основных трубопроводов контура, то проблем будет минимум. Самоуверенность, просчеты ученых и конструкторов РБМК дорого обошлись не только Украине, но и всему миру в 1986 году.

Еще хочу вспомнить одну проблему, когда пришлось исправлять просчеты конструкторов по поводу несовершенства конструкции барабан-сепараторов. А суть была в том, что с паром, уносилось много влаги на турбину, и нужно было в барабан-сепараторах приварить отбойные щитки, которые бы влагу не допускали в главный паропровод, а потом и на турбину. Мне приходилось осуществлять допуск этих сварщиков в барабан – сепаратор. Сначала дозиметрист замерит, затем сам пролезу, чтобы убедиться, что все в норме, а потом подписываю допуск. Барабан должен быть сухим и доз обстановка в пределах разумных т.е. в норме на определенное «дозиком» время. Не знаю, как сложилась их судьба, но про двоих знаю, у Гаврилова – рак, Король – рак, был еще один брат у Короля, дай Бог ему здоровья.

Никогда в Стране Советов не ценился человек, он был придатком «железа». Я молодым парнем прослужившим 4 года на атомной подводной лодке, а потом, окончивши институт, думал, что на «гражданке» все изменится, а попал в такую же клоаку, как и на флоте.

Да что там о грустном вспоминать, были и смешные случае в нашей работе и в быту. Как-то помню, я тогда работал начальником смены реакторного цеха (НСРЦ), который исполнял обязанности на два блока, на первый и второй, так вот второй блок выходил из ремонта и на блочном щите было руководство турбинного цеха, что-то там, в цехе не ладилось, а реактор уже «под парами». В то время директор издал приказ, запрещающий курить на блочном щите управления (БЩУ). Я подошел к двери (БЩУ) и, хотя конечно знал код на открытие двери, нажал кнопку громкой связи с (БЩУ) и сказал: «Брюханов» т.е. директор. Старший инженер управления блоком (СИУБ), который должен был открыть дверь кнопкой со своего пульта, громкую связь не отключил и рявкнул на блочном – «ДИРЕКТОР». Слышно было, как на блочном прошел некий шорох, потому что, там курило начальство турбинного цеха и дверь открылась, захожу. Все кто курил в шоке и сначала начали на меня бурчать, а потом давиться со смеха. Покойный Плохий Т.Г, сказал: ну и дьявол ты, Ломакин.

Был еще один случай, но на первом блоке. За пультом СИУР работал новоиспеченный специалист Саша Кнышевич. Он прошел практическую школу в Томске и показал себя у нас вполне достойным работы СИУР. Была ночная смена, а ночью всегда работать тяжело, особенно под утро и вот, чтобы как-то персонал не расслаблялся, я где-то около 5- 00 с телефона, который был на пульте КГО, это рядом с БЩУ, звоню СИУР и, представившись капитаном КГБ, спрашиваю его о всех параметрах реактора, он четко докладывает, а я в ответ ему говорю – вы почему нарушили инструкцию и докладываете не известно кому, по телефону, зайдете утром ко мне и напишите объяснительную. Сам ложу трубку и появляюсь на БЩУ. Тут переполох, Саша-СИУР в трансе и места себе не находит, а ему говорю, это я пошутил, все ржут от смеха и я тоже. Вот и скрасили тяжелое утро.

Некоторое время довелось мне работать на блочном щите со Штейнбергом Н.А.. Я работал СИУРом, а он был НСБ, и когда в ночную смену было тяжело, мы всегда травили анекдоты. Николай Александрович воспринимал их нормально, единственное требование его было никогда не поворачиваться спиной к пульту управления. Прошло время и назначают Николая Александровича начальником турбинного цеха, мы как раз работали с 16-00 и решили это назначение обмыть. Это сегодня можно купить водки ночью, а тогда что можно было придумать? А мы придумали. Старший дежурный инженер вычислительной техники СДИВТ принес на блочный колбу со спиртом, где то на литр, после смены через проходную прошли успешно, хотя конечно рисковали. Пошли мы все в общагу к Славику Старащуку, у него как раз жена с ребенком была в отъезде, и до утра обмывали назначение Николая. Вообще хочу сказать, что Штейнберг всегда был справедлив с подчиненным персоналом, у него было чему поучиться и главное – в знании своей профессии, умении хорошо и четко работать, его порядочности. Самые лучшие впечатления и, наверное, до конца моих дней, оставили Лаушкин Юра, Саша Батрутдинов, Юра Коростылев, которые меня многому научили в профессиональном смысле, да и в житейской жизни. Юры Лаушкина давно нет в живых, царство ему небесное, но он был первый, который вдохнул в меня уверенность в моей профессии на должности СИУР. Так случилось, я приехал его проведать, когда он был тяжело болен, но не суждено было увидеть его живым. За несколько минут перед моим приездом он умер и был еще теплый. Меня это повергло в шок, я не мог завести машину, на которой приехал, слезы застилали глаза, и ни чем я уже помочь не мог. Благо по соседству с ним жил наш бывший начальник цеха ТАИ Бородавко Е.А., который и помог жене Юры справиться с горем.

Хочу еще рассказать интересную байку, как мы в лесу работали. А дело было так, чтобы заработать бревна на стропила крыши на дачу, нужно было поработать в лесу. Я не помню, кто договорился с лесником, но нас было пять человек и задача состояла в том, что лесник валит деревья, а мы их обсучковуем, т.е. убираем ветки. Уже нет в живых ребят, которые работали со мной это Ваня Долгов, Володя Дегтярев, Толик Паршенков, живы пока еще Витя Иванов и я. Замечательная была работа, зима, снег лежит, тишина, время было к весне. И вот как-то лесник и говорит, что завтра работать не будем, поедем на «ручеек». Привез нас лесник в лес на лошадке с бричкой на резиновом ходу, красота: тишина, солнышко светит и на полянке работает здоровенный самогонный аппарат, причем «первак» не просто капает, а льется ручейком во флягу. Ну, напекли мы на костре картошки, из сала приготовили на костре шашлыки, лук, хлеб, соль и самогон. Часа четыре просидели у костра хорошо расслабились, и наговорились досыта. Как я понял, аппарат был один, на всю деревню его прятали в лесу и в случае необходимости запускали в дело, на свадьбу, какой-нибудь юбилей, похороны и т.д. Вот таким был замечательный «ручеек».

Хотелось бы вспомнить и о рыбалке на реке Припять, это было незабываемое время! Лещ и судак ловились хорошо и зимой и летом. После одесских бычков и ставриды, которых я ловил, будучи студентом, рыбалка на Припяти была сказкой. А сбор грибов, ягод, их, как говорят, море было. Да, в памяти жителей г. Припяти такое обилие даров природы останется на всю жизнь.

В 1985 году, где-то весной, я перешел из реакторного цеха в управление на должность начальника смены блока (НСБ). Если честно, то из цеха мне уходить не хотелось, коллектив цеха был грамотный и дружный и умел добросовестно выполнять поставленные задачи, но в цех пришло новое руководство и его «командиры» начали резко менять стиль работы в цеху, который складывался годами. Я вспоминаю команду первых СИУР – это Юра Лаушкин, Леонид Водолажко, Валера Беляев, Саша Батрудинов, Володя Кирилюк и я в том числе. Мы с Кирилюком впервые начали работать на этой должности по управлению реактором, а остальные ребята всегда и во всем нам помогали освоить эту нелегкую и ответственную профессию. Профессионально толковые и трудолюбивые были и наши старшие инженеры механики (СИМ) – это Николай Серков, Саша Нехаев, Володя Шилов, Саша Новиков и Валера Демченко остальных, к сожалению, не помню. К сожалению С. Новикова и В. Демченко уже нет, они умерли..

Долгое время я работал с операторами Анатолием Демидовым, Константином Самодиным, Юрой Бертовым, которые выполняли ответственную работу по перегрузке реактора на мощности, при этом были неприятные случаи при перегрузке, от нас не зависящие, но операторы разгрузочно–загрузочной машины (РЗМ) всегда принимали правильное решение и я их поддерживал. Опыт работы с этими ребятами многому научил и меня.

Операторы щита водного хозяйства (ЩВХ) – это была дружная команда, которая в работе никогда меня не подводила, хотя и бывали случаи, когда было необходимо быстро решать не простые задачи и принимать неординарное решение. Уже нет в живых Николая Токарева, Саши Зуйко, Петра Беленка, Юры Петрова, Сережи Окунева, царство им небесное. Живы и дай им бог здоровья, Николай Филотенко, Константин Соломин, Анатолий Шубовский, которые в трудные наши рабочие будни могли, несмотря на серьезность обстановки отпустить какую – нибудь шутку и снять напряжение в коллективе. Знающими свое дело были и операторы Щита Газового Контура (ЩГК), к сожалению уже нет в живых Василия Настеки, Михаила Леоненко, Михаила Албазова, работать с ними мне было легко, и пришлось многому у них поучиться, технология эксплуатации ЩГК довольно сложна. Оператор ЩГК Володя Колесников серьезно болен, Леонид Павловский уже давно окончил институт и работает на объекте «Укрытие». Вспоминаю, как Л. Павловский однажды в ночную смену принес на работу калькулятор, а потом при выходе через проходную его с ним задержали, в общем, «воевали» мы со службой охраны почти до обеда, благо начальник первого отдела В.И. Новиков помог нам, и нас пропустили.

И вот с такими орлами мне нужно было расставаться, на душе было печально и грустно, но я уже решил, что надо из цеха уйти. Мне уже давно предлагал зам главного инженера Бронников В.К. перейти на должность НСБ. И вот как-то, после очередной тяжелой ночной смены, руководство цеха, мягко говоря, указало на не качественное выполнение ночного задания в моей смене, как раз на одном из блоков шел ремонт, и я не выдержал, после смены утром пошел к Бронникову В.К. и подал заявление о переводе на должность НСБ. К ноябрю я сдал экзамены на должность, но скажу прямо, это далось мне нелегко, необходимо было пройти подготовку по всем цехам, в которых я раньше не работал и сдавать экзамены в каждом из этих цехов, а мне в то время уже 42 года, было тяжеловато.

Где-то в ноябре 1985 года меня, Сашу Акимова (НСБ 4-го блока в роковую ночь 1986 года) и Славу Старащука посылает руководство ЧАЭС на курсы повышения квалификации в город Обнинск. Интересное было время, во-первых, на курсах были специалисты с АЭС всего СССР, а это обмен опытом работы и масса информации, о которой знал только по слухам (имею ввиду различные виды аварий на АЭС), во-вторых, читали нам лекции ученые отрасли по различным направлениям, в том числе и по психологии. Мы иногда ездили в Москву в наш Главк Атомэнэрго, там нам читали лекции по правовым аспектам, там же мы подбирали материалы для будущей курсовой работы, а темы были у всех разные. Пробыли мы все на этих курсах чуть больше месяца, в конце подготовки, каждый защитил перед комиссией свою работу и получил соответствующий диплом.

В один из визитов в Москву в Главке встретили Н.А. Штейнберга, он приехал сдавать экзамены на замглавного инженера. Он в то время работал на Балаковской АЭС. По старой дружбе, а мы давно не виделись, пошли вчетвером я, Слава и Саша и Николай в ресторан «Минск» поужинать. Выпили по рюмочке, вспомнили былое и тут Штейнберг, рассказал, как случилась авария на Балаковке, когда при пусконаладочных работах погибли люди. Жуткий случай и печальный. Я до этого более шести месяцев не курил, бросил, а тут не выдержал, закурил, потому что все закурили, думал, что завтра курить больше не буду, но так и приехал домой опять заядлым курильщиком, каким был и раньше, с 15 лет.

В конце декабря 1985 года, буквально перед новым годом, руководство ЧАЭС и соответствующие службы, несмотря на воскресенье, были на работе и вели работу по подготовке годового отчета в Главк. В это время я работал НСБ на блоке №1 и вдруг звонок, звонил секретарь парткома Парашин С.К. и попросил зайти к нему в кабинет. Смена была спокойная и я, отпросившись у начальника смены станции (НСС), пошел в партком. Парашина я знал давно, с тех пор, когда он только начинал на ЧАЭС свою трудовую деятельность, приехав к нам из г. Обнинска. Одно время мы даже работали в одной смене, он НСБ, я – НСРЦ.

Сергей Константинович сразу начал разговор о деле, которое было важно для руководства ЧАЭС. А суть заключалась в том, что начальник пуско-резервной котельной (ПРК), не мог навести должный порядок в коллективе, был груб, работа у него не ладилась, а персонал ПРК писал на него жалобы, конечно же, в партком. Сергей мне и говорит, что вот, мол, и руководство станции, и я лично знаю, что ты умеешь работать с персоналом, имеешь достаточный и положительный опыт, и мы в лице директора и секретаря парткома предлагаем тебе должность начальника ПРК. Я, опешил, а он и говорит, что если соглашусь, то в течении месяца примут меня в ряды КПСС. Он знал, что у меня были две попытки поступить в партию, но по не зависящим от меня причинам меня так и не приняли. Я ему сказал, что я, конечно, знаю и технологию и оборудование ПРК, поскольку помогал курировать монтаж и наладку на ПРК, ныне покойному, Гундару В.И., когда он был начальником ПРК в 1973 году. Но я прошел школу по эксплуатации, начиная от инженера-механика, управленца реактором, НСРЦ и вот только месяц как самостоятельно начал работать НСБ на блоке №1 и все это бросить и уйти на ПРК я не могу. С 1972 года мечтал работать в эксплуатации ЧАЭС, но никак не на ПРК. Парашин С.К. слегка улыбнулся и сказал, что директор ему говорил, что Ломакин на эту должность не согласится. И тогда я подумал, что если бы я в то время был коммунистом, партком мог меня просто обязать перейти на ПРК, слава Богу, что все обошлось, вот такая история.

А теперь апрель 1986 года. 25.04.86 г. у моей жены был день рождения, в гостях в то время у меня была моя, ныне покойная, мама, мы всей семьей вечером отпраздновали день рождения и уснули. Где-то, около семи часов утра мне позвонил мой кум Алфимов Борис и сказал мне, что на станции произошло что-то серьезное, вроде как пожар. Я это воспринял как «утку» и спокойно начал собираться в гараж, где мне нужно было подготовиться к техосмотру на 27.04.86 г Я помог одеться дочке, поскольку ее утром нужно было проводить в музыкальную школу, она занималась скрипкой в подготовительном классе. Отвел дочь в «музыкалку» и пошел в гараж, своего гаража у меня не было и мой «Урал» стоял в гараже Володи Бабичева. Я открыл гараж, выкатил свой мотоцикл и тут на велосипеде подъехал Леня Еськов, мы работали в одной смене и он прекрасно владел електро - сваркой. Мне надо было подварить пару коротких швов на люльке. Чувствую, что у меня кисло во рту, у меня были коронки, чувствую как будто бы я нахожусь в помещении 016 под реактором, обычно так бывает при ионизирующем излучении. Я говорю Лене: надо отсюда уходить, что-то здесь не чисто. Закатили мы мотоцикл в гараж и поехали на его велосипеде домой. Проезжаем мимо «свечек», на пересечении ул. Дружбы народов и Курчатова, где жила его теща на 9 этаже и решили подняться и посмотреть на АЭС, был у нас хиленький бинокль, но все равно виден был небольшой дым и то, что есть какие то разрушения.

Я пошел забирать дочь из музыкальной школы и тут увидел, как моечная машина поливает дорогу водой с пеной, понял, что не зря мы ушли из гаража. Возле дворца культуры встретил жену, она собиралась на дачу, но автобусы отменили. Что случилось – не ясно, но ясно одно: если улицы моют раствором, то в городе есть «грязь». Дома закрыл окна, на входе в квартиру, положил мокрую тряпку и попросил жену, что как только сын появится из школы (он был на соревнованиях по стрельбе в школьном тире), помыть детей, переодеть и на улицу не выпускать, а сам пошел в магазин купить чего-нибудь молочного. Возле магазина встретил Андрея Чудинова и он мне рассказал, что должен был работать с утра на блоке № 4, он был старшим оператором центрального зала (ЦЗ), автобус смену привез на второе АБК и он видел своими глазами, что здание реактора в развалинах, а на земле валяются куски графита. Всех операторов ЦЗ и некоторых других отправили домой, он как раз шел с автобуса домой.

В этот день 26.04.86 г. Припять должен был отмечать день города, так было каждый год в апреле. Я состоял в коллективе духового и эстрадного оркестров и наш коллектив должен был в 10-00 в этот день начать играть торжественную музыку возле ДК перед площадью, куда я и направился. Когда я зашел в нашу музыкальную комнату с инструментами, весь коллектив был в сборе, но я объяснил, что выходить на улицу и играть нельзя, так как случилась серьезная авария на АЭС, но руководитель коллектива настоял, что надо играть, и это как-то скрасит жителям день города. Как тут не вспомнить оркестр на «Титанике». Мы вышли с инструментами на улицу, начали настраивать инструменты перед входом в ДК, но тут подбежал директор ДК и сказал: давайте назад, играть мы не будем, на АЭС серьезная авария.

В общем вернулся я домой, во-первых, выругал жену поскольку она разрешила сыну поиграть во дворе, а потом накапал по несколько капель в стаканы с водой обыкновенного йода заставил всех выпить. Думаю, что в таких поселках и городках при АЭС должен быть йод в таблетках в каждой семье и инструкция когда его применять, но до сих пор этого нет и в настоящее время. Раздали таблетки йода лишь на следующий день, разносили по квартирам наши медики. Вообще считаю, что все населения таких поселков должно знать элементарные вещи в случае аварии на АЭС, но мы и до сих пор считаем, что все обойдется, вот и обошлось, многие наши дети из Припяти и ближайших сел имеют серьезные заболевания щитовидной железы. А кто в сельской местности вообще раздавал населению йод, да и вообще, что такое раздавать по квартирам, по хатам йод, кого-то нет дома, кто-то не понимает, а зачем это нужно и т.д..

Наступило 27.04.86 г. Наконец-то по местному радио, которое молчало уже второй день, где-то к обеду объявили, что в 14-00 будет проводиться эвакуация жителей г. Припяти. Буду краток. Заставил жену взять из дома деньги, облигации, кольца серьги и пару маленьких подушек для детей. Было тепло, даже жарко, но я обязал жену детям взять куртки. Вышла вся моя семья во двор и мама моя вместе с ними, а мне на автобус надо, на смену с 16-00 и я должен к 14-45. быть на остановке автобуса «фекалка». Попрощался я со своей семьей и побежал на автобус.

Приехали на АЭС, а ехал автобус по дороге через площадку строителей. Когда ехали в автобусе мимо забора напротив второй очереди, увидели разрушенный четвертый блок, картина ужасная. Переоделись, иду по галерее на блочный, мне навстречу Бронников В.К. и говорит, что есть опасность нехватки химобессоленой воды и надо найти место в машзале, где можно врезать техводу в трубопровод химочищенной воды, посмотри и сделай эскиз. Пришел на блочный щит, меняю Диму Овчаренко и говорю, что мне вот такая поставлена задача, а он мне отвечает, что такая задача поставлена всем сменам. Наступило время обеда, приносят нам из столовой, которая в то время не работала, вроде бы колбасу, но с плесенью. Конечно, никто ее есть не стал, благо у нас было печенье и свой чай.

Вышел я в машзал и как мог, сделал эскиз по поручению Бронникова В.К.. После смены приехали в Припять – на улице ночь, тишина и тепло, иду домой возле дома, у подъезда останавливает меня милиционер, я ему объяснил, что после смены иду домой отдыхать. А потом я ему и говорю, а зачем вы ходите вдоль дома, ведь здесь «грязно» и фонит будь здоров, особенно под соснами. Смотрю у него дозиметр в нагрудном кармане, спрашиваю: «Сколько взял на грудь»? Он дает мне дозиметр, который был со шкалой, я смотрю – на нем почти 6 бэр. Спрашиваю, сколько он здесь дежурит – отвечает – почти 4 часа. Объясняю, что надо стоять в подъезде и только периодически выходить во двор дома, иначе до утра можно сильно облучиться. Он мне поясняет, что так распорядилось начальство, патрулировать во дворе дома. Твое начальство, говорю я ему, не понимает, как беречь здоровье своих сотрудников и это не значит, что подчиненные не должны думать о своем здоровье.

Утром 28.04. я пошел в город, хотелось хоть пива выпить, но все магазины были закрыты, пришел домой, выпил кефира, который купил вчера и лег спать. После 15.00. приехали на смену и тут радость – на каждом блочном стоит ящик пива.

Отработали смену, приехали в город и начальник смены станции (НСС) дал команду, через час уезжаем в село Иловница в пионерлагерь «Сказочный». Взял с собой куртку легкую, костюм и пару сорочек и две пары нижнего белья, а так же транзисторный приемник «ВЭФ». Приехали в «Сказочный» где-то в 04.00. На следующий день количество операторов смены было сокращено до минимума как на БЩУ так и в цехах, кормили нас неплохими консервами и было пиво, правда, после смены в «Сказачном» в комнате где расположился персонал управления теснота несусветная, несколько человек спать ложились даже по двое. 30 апреля старший НСС разработал новый график по 12 часов, вместо 8 –ми часов и я бездельничал. А 1-го мая Слава Гаврилин, мой коллега НСБ второго блока, привез из дома свежую курицу, я свой холодильник отключил еще, когда мы уезжали в «Сказочный», да в нем и ничего скоропортящегося и не было. Так вот сели мы со Славой в лесу, сделали вертел и курицу поджарили, когда зовут нас наши операторы на уху. Затянули они сеть на реке Уж, принесли со столовой большой лагун и такую уху сделали, что наша курица ни в какое сравнение с ухой не шла. Сели мы на травке возле этого лагуна с ухой, откуда-то и водочка появилась и А.Е. Смышляев подошел, в общем, было здорово и потекли откровенные разговоры, причем не только об аварии, а вообще о нашей работе, о детях, да и анекдоты травили, было жарко, тепло и тишина, прекрасный был день.

С 4-го мая старший НСС Володя Бабичев предложил мне 10 дней отдыха, с учетом того, что смены начали работать по 10 дней, а потом отдых, он составил график и у меня получались выходные длиной в 10 дней. Через телефон «Донбассэнерго» я дозвонился в г. Горловку и уже знал, что жена с детьми в Горловке у моего старшего брата и я уехал в Горловку. После 10-го мая, я отправил мою жену и детей из г. Горловки на Запорожскую АЭС, благо, что там был мой старый товарищ по институту и по жизни Жильченко Николай Иванович, у которого было трое сынов, и он шутил, что у него пятеро детей и две жены. Жена временно устроилась на роботу на ЗАЭС, но нашлись «умники» и телеграммой вызвали ее на ЧАЭС для работы в отделе оборудования, где она и работала раньше. Это было где-то в июле-августе, жили мы на разных пароходах, после работы она так уставала, что мы и пообщаться толком не могли. Но что меня возмущало и тогда и сегодня так это то, что почти каждый день ей приходилось бывать на ЧАЭС, где проводились оперативные совещания по ХОЯТ и везли многих, в том числе и ее на ЧАЭС в БТР, ну дурость и сказать больше нечего, как вроде на пароходах не могли такие оперативки проводить. Предлагал мне В.К.Бронников перейти на работу на ЗАЭС, он тогда был директором ЗАЭС, даже где-то в сентябре ключи дал жене от квартиры. Я между вахтами жену и детей навещал и посмотрел на это жилье, но не в квартире дело, я подумал где-то недельку и отказался, моя родная ЧАЭС, на которой я столько лет проработал, притягивала меня как магнитом, я ее предать не мог. Только под ноябрские праздники я забрал семью в Киев, когда уже выпал первый снег.

Приехав в «Сказочный» для заступления на смену после 14.04.86г. получил от Парашина С. К. указание, о том, что я должен принять непосредственное участие в составе группы по организацию похорон в г. Москве наших ребят, умерших в 6-ой клинике. Министр энергетики СССР выделил свой самолет и мы – Валера Лакеев от парткома, Толя Огинец от турбинного цеха, Саша Кнышевич от реакторного цеха и я как бы от профсоюза отправились в нелегкий путь. С нами летели два парня, которые снимали с вертолета разрушенный блок, у нас было немного спирта, выпили мы с ними по рюмочке, разговорились, отважные были мужики, по несколько заходов над реактором выполнили, приглашали к себе в гости и дали нам свои адреса.

Прилетели в г. Москву в Быково, нас встретили, повезли в Главк, переодели. Но самое странное, что нам выдали одинаковые костюмы и когда мы ехали в метро, то создавалось впечатление, что мы с одного и того же лагеря, как пионеры. В общем, цирк, да и только.

Приятно было лететь в самолете министра – уютно, стол приличный и самолет классный – ЯК-40. Но самое страшное было потом, это похороны наших ребят на Митинском кладбище в Москве. В организации похорон участвовали несколько команд, одна от Нововоронежской АЭС, из цеха централизованного ремонта (ЦЦР), занималась тем, что запаивала в морге умерших ребят в гробы из нержавейки, вторая команда – это медсестры с АЭС СССР в помощь медикам из 6 - ой клиники и третья команда это мы, которые должны были участвовать в похоронной процессии и говорить прощальные слова нашим ребятам, ушедшим в мир иной. Тяжело вспоминать это время. В общем, пока стакан водки не выпьешь, говорить не можешь, а ведь тогда был запрет на продажу более одной бутылки водки на руки, нас спасали пропуска ЧАЭС, закатанные в пластик и у нас в гостинице всегда была и водка и пару ящиков вина. Скажу, не дай бог ни кому, хоронить в день двоих ребят, а такое тоже было.

Поминали ребят вместе с родственниками умерших, в гостинице, в которой жили и мы и они, печальное было время. Нам позволили с некоторыми ребятами повидаться в 6-ой клинике, а с другими – только через стеклянную дверь. Приняла нас и зав. отделением доктор Гуськова, она рассказала нам о состоянии здоровья наших ребят и перспективы их жизни в будущем. Единственное, что отложилось в памяти – так это порочная методика доктора Гейла по пересадке костного мозга, после такой пересадки ребята умирали, из 19-ти ребят, которым был пересажен костный мозг от родственников, осталось в живых двое.

В Киеве доктор Кинзельский, к сожалению, не знаю его имя отчества, спас жизни многим людям с острой лучевой болезнью, используя, костный мозг пациента взятый при поступлении больного и вводил его больному, когда наступал кризис, но Москва эту методику не признавала и люди умирали. Я, конечно, не специалист в медицине, но в Киеве смертельных случаев не было.

Мы уже должны были улетать, когда приехала со станции другая команда нас заменить. Но нам сообщили, что умер Анатолий Ситников, мы все вместе поехали на похороны Анатолия Андреевича. Передать словами это не возможно, я знал Толю и его близких больше десяти лет, в общем, прилетели на работу в Киев совсем убитые.

Отработал я на блоке № 1 где-то до конца июня, выгоняют насильно в отпуск, дают путевку в Крым и две путевки я должен был передать одну Любе Акимовой и вторую Тае Водолажко, благо нам тогда платили приличную зарплату, и я не считал ее, садился в самолет, такси и делал свое дело. Вспоминаю, как мне нужно было по пути к семье на ЗАЭС завезти путевку в небольшой городок где-то под Днепропетровском семье Лени Водолажко, а у меня в Днепропетровске одноклассник, к которому я и заехал. Роба моя хоть с виду и чистая – новая, но я то знал, что выбросить ее надо да помыться, как следует. В общем, товарищ мой, Юра Дереза, был преподавателем в военном училище и понимал, что к чему, стиральным порошком я у него голову отдраил, помылся и дал он мне полувоенную - полу – гражданскую, новую одежду в которой и в отпуск можно было ехать.

После отпуска была не легкая работа по подготовке блока № 1 к пуску. О причинах аварии 26.04.86 говорить не хочу, единственное хотелось бы сказать, что полностью поддерживаю версию аварии, которую высказал в своей книге «Как это было» Анатолий Степанович Дятлов. Тем, кто не читал, очень советую прочесть. Писак, пытающихся очернить действия персонала в ту роковую ночь, развелось много и многие из них – физики, доктора наук, но никто из них не знает в принципе, что такое эксплуатация РБМК, не знает эксплуатационной документации и конечно никто из них на АЭС не работал. А ведь существуют официальные государственные документы по расследованию причин аварии, как бывшего СССР, так и независимой Украины, это документы комиссий, в которых работали специалисты высокой квалификации и ученые атомной отрасли. Так нет надо же им, «умным» одиночкам свои грязные домыслы публиковать в газетах, в журналах и будоражить общественность. Было бы полезнее время, потраченное такими писаками на статьи об аварии, использовать на своей непосредственной работе, на благо отечества.

Очень жалею, что не смог с Дятловым А.С. почаще видеться в последние дни его жизни. Он очень страдал головными болями и когда я его последний раз навещал в «Пуще-Водице» он предложил мне с ним выпить по рюмочке коньяка, но я был за рулем и отказался, и жалею по сей день, через несколько дней Анатолия Степановича не стало, он умер.

Сейчас не помню когда: мы Толя Крят, Слава Орлов и я навещали Дятлова А. С. в лагере под Полтавой, где он отбывал срок, а когда его освободили, Слава Орлов на своей машине привез его из лагеря домой, конечно, мы все были рады этому событию, но здоровье Дятлова А.С. было очень плохое.

После посещения Дятлова А.С. в лагере я отчитался в Совете Ветеранов ЛПА, так как в Совете Ветеранов было подписано письмо на имя начальника лагеря с просьбой о посещении (свидании) и, конечно, члены правления Совета ждали результат. Присутствовали Хоронжук Л.А., Куплешников Е.М. и др. После этого спрашиваю у них, а вы Брюханова В.П. навещали, молчат, я говорю это же он вас со Славянской ГРЭС пригласил на ЧАЭС, да вы ведь как-то и отношения с ним поддерживали, когда он был директором. В общем, как-то неловко получилось, но я не жалею о том, что сказал.

Ну а теперь о «пришельцах» на ЧАЭС, их было немало. Косвенно, а иногда и прямо они считали нас аварийщиками. Раньше я бывал и на Курской АЭС, и на Ленинградской АЭС, все видел своими глазами, мы все занимающиеся эксплуатацией похожи друг на друга. Ну, бывают разгильдяи, так это редкость на атомных станциях, я говорю об оперативных работниках. Но, когда те специалисты, которые приехали наводить у нас на ЧАЭС порядок и помочь улучшить культуру эксплуатации, а также подменить уставший персонал, обеспечить отпуска персоналу, прошедшему, как мы говорили «войну», сами пытались кое в чем, да и нарушить регламент или инструкцию – было конечно обидно.

Приведу вам пример. А дело было так, пускали блок № 1 из ремонта, ночь, время где-то около 4-х часов, я работал НСБ на блоке № 1 – мощность реактора порядка 150 мВт.. Подходит ко мне заместитель главного инженера Сорокин Н.М., бывший работник Ленинградской АЭС, и говорит, давай «толкнем» турбину и замерим вибрацию на холостом ходу. Но к этому времени ремонтники, которые собирали четыре быстродействующие редукционные установки турбины (БРУ- К), собрали только одну, т. е. фактически это устройство не было работоспособно, в полном объеме, а регламент требует работоспособности всех 4-х БРУ-К. Я отказываюсь принимать решение «толкать» турбину. Меня поддерживает старший инженер управления блоком (СИУБ) Виктор Иванов. Так вот смену и сдали утром в 8-00, не выполнив просьбу Сорокина. Приказать он не мог, не имел права, а ремонтники продолжали собирать БРУ-К.

Сказанное выше – по поводу того, как нас аварийщиков пытались учить, как нужно безопасно работать. Это только один пример из многих. Мне пришлось в смене работать с операторами из других АЭС. И когда я столкнулся с проблемами их ошибок, то перед тем, когда нужно было сделать некоторые переключения и т.п., я был вынужден сам лично проверять правильность выполнения поставленных задач, и только лишь когда убеждался, что все в норме, тогда принимал решение производить те или иные операции. Вообще в эксплуатации существует притча, что самый опасный оператор – это тот, который самый умный и со значительным опытом, он самоуверен в своих действиях и иногда может вопреки требованиям инструкции все выполнить по-своему.

Конечно, я не хочу сказать, что было много разгильдяев из пришлых, но они выбивали нас «старых» сотрудников ЧАЭС из нормального ритма работы. Но, конечно же, из нового персонала было гораздо больше добросовестных, нормальных операторов и инженеров, с некоторыми из них мне пришлось работать вместе в смене, грамотные и дело знающие были мужики.

А теперь о компании по агитации заселения г. Славутича. Тогдашний директор ЧАЭС Уманец М.П. и партком запустили машину агитации о прекрасных условия для работников ЧАЭС в г. Славутиче на полную катушку. Были проведены собрания в цехах, были организованы автобусы из Киева для жен работников ЧАЭС, чтобы они своими глазами увидели все блага нового города

Уманец М.П. проводил встречи с работниками блочных щитов всех смен. Он спрашивал каждого блочника о согласии жить в г. Славутиче. Когда он пригласил нашу смену и очередь дошла до меня, я у него спросил: «Допустим, уберут грязный песок на площадке города и завезут чистый, как-то решат, что делать с деревьями, от которых фонит (потом на деревьях снимут верхний слой коры), но как быть, если дети попросят меня пойти в лес, который рядом, или сами туда пойдут, когда папа и мама на работе?». Уманец М.П. вполне серьезно ответил, что, мол, ничего страшного нет, постелишь на лужайке пленочку или клеенку и нет проблем. У многих из нас была карта площадки города, еще до начала строительства с замерами уровней гамма фона (аэрогамма-сьемка), которая была выполнена с вертолета. Картина не приглядная и я решил, что этот город не для моих детей (6 и 12 лет) и, естественно, отказался переезжать жить в г. Славутич из Киева. Если бы дети мои были старше и учились бы в вузах Киева, я бы лично, конечно, поехал жить в Славутич.

Надо сказать, что были и другие варианты по выбору площадок для строительства поселка-города, но площадка под Славутич была экономически выгодна. Ну кто тогда думал о людях, об их здоровье, о здоровье наших детей! А главные агитаторы за Славутич давно там не живут – «патриоты» ЧАЭС!..

В конце августа 1989 г. я уволился со станции, очень устал, по ночам работа снилась после смены, да и езда на автобусах на вахту с вахты, в Киев из Киева замордровала. Устроился на работу в научно-технический центр (НТЦ) Госатомнадзора СССР, в филиал, который был в Киеве. В 1992 г. в апреле перевелся на работу в НТЦ Госатомнадзора Украины, где и работаю в настоящее время.

Хочу еще затронуть тему инвалидности. Да, очень много людей пострадало и они, вправе были оформить себе инвалидность, но чтобы ее оформить, нужно было пройти преграды бюрократической машины, которые по сути своей пострадавших приводили еще к большему ухудшению здоровья. К примеру, человеку необходимо было на протяжении года иметь, не помню сколько, по моему чуть ли не пять больничных листов, и только тогда он мог обратиться к медикам, чтобы связать свое заболевание с аварией. И только после этой связи подать документы на оформление инвалидности. Я себе инвалидность не оформлял – это со слов моих товарищей и это не все. Знаю точно, что и деньги нужны были для ускорения процесса оформления и порой не малые для ублажения врачей.

Возмущает то, что оформили инвалидность многие, не имеющие ни малейшего отношения к ликвидации аварии. Ну, посудите сами, Потебенько, бывший генеральный прокурор Украины, инвалид второй группы, а это от 60 до 80% потери трудоспособности. В какой стране есть инвалиды, которые занимают такие посты? То же самое Плющ, бывший председатель Верховного Совета Украины. А сколько чиновников рангом поменьше оформили себе инвалидность?

У меня есть товарищ, с которым я долгое время работал вместе. Это Саша Нехаев, бывший старший инженер-механик первой очереди ЧАЭС (СИМ). Так вот он в ту роковую ночь по распоряжению начальника реакторного цеха первой очереди был направлен вместе с персоналом 1 и 2 второй блока на 4 блок, что бы помочь открыть задвижки питательной воды и подать воду в реактор. Тогда никто еще не знал, что реактор уже не существует. Он, как и многие другие, боролся за жизнь этого монстра РБМК, который нам подарили конструктора и разработчики, а 27-го апреля был доставлен в 6-ю клинику г. Москва. Саша получил дозу в 600-650 рентген, сильные бетта-ожоги всего тела и особенно ниже грудной клетки до окончания ступней ног. В этой клинике ему ампутировали одну ногу до коленного сустава. В клинике Саша лечился почти два года и там же ему установили вторую группу инвалидности и на сегодня ее не изменили. Он каждый год проходит курс лечения в Чернобыльском медицинском центре, что же врачи не понимают, что он же не Потебенько? А ведь раны от бетта-ожогов периодически открываются, слава Богу, что он дает ему силы справляться с недугом. Саша потерял жену, она умерла, рак, ему очень не легко, но он сильный человек и я им горжусь, здоровья тебе, Санек.

Помню, когда в первые годы нужно было ежегодно подтверждать группу. Придумали же дураки медики, вроде здоровье через год у больных людей должно улучшиться, да и «подоить» можно народ, не все же инвалиды были настоящими. Саша мне с юмором рассказывал, что, наверное, думают, что нога у меня отрастет новая. Вспоминаю, что кто-то из наших операторов прочел где-то, что в США работник, получивший дозу свыше допустимой нормы, за каждый последующий бэр получает компенсацию за ущерб причиненный здоровью в 1000 долларов. Получил дозу в 100 бэр выше нормы – получай сто тысяч долларов и больше никаких льгот. Если бы у нас в стране был такой закон, не было бы у нас чиновников-инвалидов, которые сегодня уже по новому закону получают пенсию в 3,5 раза больше, чем в прошлые годы, а дозы если и получили, то символические.

Знаю случаи, когда больным ликвидаторам вообще отказывали в установлении инвалидности. Вот так мы с вами, дорогие мои коллеги и товарищи, и живем в независимой Украине. А годы летят, как птицы и уходят ребята в мир иной, царство им небесное, а всем живым желаю здоровья и не сдаваться. Всего доброго ВАМ мои дорогие Припятчане, хотя и двадцать лет прошло, но МЫ многое помним и помним всегда ВАС, ребята, положивших свои жизни в 1986 году и всех, ушедших за эти двадцать лет. Пусть меня простят те мои коллеги по работе, кого не упомянул, а то и просто не помню. Многих, замечательных людей мне довелось встретить на ЧАЭС, ностальгия о прошлом меня не покидает и часто снятся сны о работе на станции, о Припяти. Незабываемое было время, счастливое…

Валерий ЛОМАКИН,

бывший СИУР, НСРЦ и НСБ ЧАЭС