Geum.ru

Помню серый асфальт. Помню лужи у ног, а на них пузыри затяжного дождя

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
Скачано с www.dreamsinbooks.narod.ru


Автор-Lorette


Свои отзывы вы можете оставить здесь ссылка скрыта


КОГДА НЕВИННОСТЬ УМИРАЕТ

Пролог


Помню серый асфальт. Помню лужи у ног,
А на них пузыри затяжного дождя.
Помню строчки письма и тревожный звонок.
Одного в этот день я не помню – тебя.

Помню лица людей, равнодушный пейзаж.
Помню птиц, что кружили, о чем-то галдя.
Помню свет из окна. Он внезапно погас.
Одного в этот день я не помню – тебя.

Помню злость на грозу и сломавшийся зонт.
Чью-то фразу о том, что все хорошо.
И свой взгляд в никуда, на пустой горизонт.
Я не помню… не помню, как ты ушел.

Это легкий обман, это счастье взаймы,
Светлый дар помнить то, что спасает губя.
Помнить листьев пожар. Помнить сладкое: МЫ.
Одного в этот день не упомнить - тебя.


Lady Fiona


Тот вечер навсегда врезался в память Юлии расплывчатым мутным пятном, влажным и соленым от беспрестанно льющегося дождя и ее первых взрослых слез. Будто только вчера она повернула голову на звук открывающейся двери, безо всякого желания потянулась, чуть приоткрыв затуманененные воспаленные глаза. Натолкнувшись на безразличный взгляд, мама неодобрительно поджала тонкие губы и исчезла в дверном проеме. Как сквозь толщу воды, до Юлии донеслось недовольное бормотание, мол, начался новый симестр, дел по горло, и нечего валяться на диване, не известно почему делая вид, что мир рухнул. Юлия вновь закрыла глаза и провалилась в окружающие ее ощущения. Сквозняк с улицы кое-как умудрился просочиться сквозь оконные щели и теперь легонько теребил длинные шторы. Неприятная дрожь, что тебе слизкая холодная гусеница, скользнула вверх по позвоночнику и исчезла где-то в застенках неотвязных мыслей. Юлия устало передернула плечами, поглубже закуталась в старую спортивную куртку и повернулась, подпирая рукой голову, которая, казалось, вот-вот лопнет от боли. По стене плясали изогнутые тени, причудливо переплитаясь с выцвевшим рисунком старых, знакомых с детства обоев. Юлия так и не позволила их переклеить - никогда не любила перемен в своем маленьком мирке. Здесь, дома, хотя бы относительно тепло и уютно, а снаружи такое светопредставление… Небеса за окном дико скалились крутыми изгибами бледно-желтых вспышек молний и жалостливо изливали свою скорбь по уплывающей мечте холодными крупными слезами октябрьского дождя. Ничего не хотелось, жалеть себя – и то не было сил. Только на ум снова и снова приходили строчки заежженой до скрипа в ушах и уже давно не модной песни:

Пустой вогон метро, последний поезд…
Как быстро все прошло у нас с тобою…

Память мелочно закряхтела, заерзала в глубинах сознания, словно мифическая химера, по любимому определению профессора N, короткими рывками выталкивая наружу самые болезненные воспоминания, а вовсе не те, которые хотелось…
Чистые, как небо, как слеза, глаза, такие серо-синие, что им нельзя не поверить. Такие коварные в своей невинности, завлекающие чистотой, что от них нельзя отвернутся.
Золотисто-красный лист на ладони, чуть слышный вдох, шальная улыбка.
Поцелуй на выдох и резко брошенное слово, которое обрывает очарование момента.

Мой печальный мальчик!
Я все еще вижу твое лицо, по-детски широко распахнутые серые глаза и растрепаные волосы, я слышу твой ироничный смех и ощущаю легкие прикосновения. Ты соткан из противоречий, как маленькая вселенная с миллиардами ярких сверкающих звезд и зияющими пустотами черных дыр. Не человек, а изваяние из темного острого камня, ветра, песка, холода и слепящего света. В тебе, мой любимый ненавистный мальчишка - и благородный потеряный Артур, и еще Ланселот, который переносил меня на руках через лужи, и Мортред, который не задумываясь совершил подлость, ударив исподтишка – и по самому больному. Предательство… Или необходимость? И обязательно злость на себя. …Я сама виновата!

Как быстро все прошло у нас с тобою…

До этого дня Юлия никогда не плакала. Рожденная под знаком Льва, Юлия считала себя сильной и презирала слезы. А в тот вечер природа плакала вместе со ней. Оплакивала ее, неразумную Юлию, которая раскрыла и поняла свое сердце слишком поздно. Бешеный страх потерять себя, добровольно и без остатка раствориться в другом человеке прочно заковал сердце в ледяной панцырь, который было не под силу растопит даже теплому дыханию зарождающегося чувства. Юлии не простить себя за то, что не хотела любить как все, Юлии не простить его за то, что он так легко с этим согласился. Первая любовь, даже влюбленность, если хотите – все таки самое жестокое чувство на свете. Особенно если сама её разрушаешь. Сама ли? Всегда проще перенести вину за разрушенное в необдуманном порыве на другого человека. Или наоборот, легче молча страдать, украдкой смахивая злые слезы, проклинать себя на чем свет стоит, поминутно обзывать дурой и не искать ответов на трудные вопросы?

Юлия не знала. Слишком мало она еще прожила на свете, слишком егоистично принимала подарки судьбы, слишком щедро дарила ему чувства и мысли, поцелуи и упреки. Всего в ее первой и короткой любовной истории было слишком!
Когда-то в очередной дещевой книженке pocket-формата Юлии бросилась в глаза строчка о том, что молодые сердца от боли не разбиваются, они лишь становятся крепче. Что нас не убивает, то делает сильнее. Как это ни печально, но даже в подобном насквозь фальшивом пафосе можно найти крупицу грустных и горьких простых истин! Конечно, в реальной жизни растоптаное сердце вовсе не орошает гулкую пустоту дребежжащим скрежетом хрустальных осколков, а в груди не зияет кровавая рана от невидимого, всегда нежданного, предательского острия случайной измены, но так ли это важно, если гадюка ненависти и презрения к себе уже прочно сплела гнездо под сердцем. Она шипит, извивается, пускает яд в кровь, заставляя в бессилии кусать губы и впиваться ногтями в ладони. В одном книжки определенно правы: это больно. Юлии еще никогда не было так больно. То есть, конечно было, но то была другая, режущая боль, рвущая на части, кромсающая и хлесткая, как удар бича, а эта – тупая, тугая, сплетеннная из черной нитки сомнительных заблуждений, красной ленты любви-ненависти и синей – одиночества.

Синей, как его глаза.
Красной – как мои губы, зацелованные им до сладкой дрожи, до небытья, до стыда и воскрешения в этом стыде.
Нет и не было черной нити. Она не материальна, она не существует, только отбрасывает тень в моем воображении.
Дорога в ад вымощена благими намереньями. Красками и звуками последних сентябрьских дней протоптана ухабистая тропа в мой персональный ад без дна, без солнца, без конца и края, без него. Что поделаешь, иногда ничто так не отображает реальность, как набор литературных банальностей.
Если долго смотреть в бездну, бездна посмотрит тебе в глаза... а у моей бездны чистые синие глаза. Светлые, как туман, первый поцелуй, робкий солнечный луч на стене и сказка со счастливым концом. Но у нас уже не будет счасливого конца.

Глаза закрываются, искусно пряча за завесой густых ресниц то, чего уже не выразить словами. Народная мудрость гласит, що слова – это серебро, а молчание – золото; день за днем мы щедро проливаем друг на друга потоки удущающей тишины, наполненной непонятными импульсами, тревожными двусмысленностями, покорно подставляем головы под этот огненно-кровавый дождь золотых стрел с отравленными наконечниками, купаемся в нем и мучаем друг друга неизвестностью, скупясь лишний раз одарить душу дорогого человека серебристым звоном искреннего признания. Мы заостряем внимание на глупостях и пустяках, не щадя пируем и злобствуем над мелкими недостатками близких, любимых, возможно, единственных, намеренно пропуская мимо ушей самые важные вопросы. Надеясь, что именно эта связь случайна, временна, а та самая, решающая встреча все еще впереди, мы тратим драгоценное время попусту, так и не решаясь дать своему теперешнему избраннику честный, идущий от сердца, а не от разума ответ и произнести вслух три самых простых, самых главных слова, способных изменить нашу жизнь. Подчас мы так и не находим в себе смелости рискнуть, броситься с головой в незнакомый омут и, пока не поздно, швырнуть насмешку в лицо этому несправедливому, циничному миру, сделав шаг навстречу своей судьбе, не оглядываясь назад, на прошлые победы, ошибки, промахи и неудачи, не сравнивая и не ища подвоха. Вот так и теряется последний шанс вычеркнуть из сердца и памяти, выдернуть с корнем, завязать мертвым узлом и до тла выжечь черную нитку сомнений, пока она не поглатила весь хрупкий узор отношений.

Холод в доме, холод на душе. Молчание в трубке, молчание в сердце.

Только дождь за окном не молчит. Он знает: когда-нибудь Судьба соеденит и снова разведет нас двоих, что расстались так внезапно под бурную симфонию природы, меня и тебя, на случайном перекрестке, бросит в волны житейского моря, завертит, закрутит, обнулит юношеские страсти и принесет новые, а потом, на очередном пике вынесет к одному островку –нашему островку воспоминаний с печальным названием. К памятнику тому, чего не было, но могло бы быть, где-то и как-то поведи мы себя иначе. И тогда останется лишь строить догадки о том, какого это – вновь заглянуть в единственно любимое лицо, прочесть на нем немую мольбу, наконец откликнуться на нее, улыбнуться одними глазами и повернуть жизнь вспять, вернув туманной вечности впустую прожитые дни без своей избранной свыше половинки. Но будет уже слишком поздно. Время – не только лучший лекарь, но и неумолимый страж, оно заставляет своих пленников вновь и вновь передвигаться по замкнутому кругу угрызений совести, пока они не признают свои ошибки, и прежде всего – перед собой. Но даже тогда, когда кажется, что путь к счастью отрезан неверными нелепыми решениями, а любимый человек навсегда потерян, нужно жить, любить и надеятся. Надежда не умирает! Она парит высоко в небе, там, где перекрещиваются миллионы путей во Вселенной, где рождаются звезды. Где рождается будущее! А еще – надежда всегда в сердце. У надежды необъятные крылья и большие прозрачные глаза. Сине-серые глаза…

В конце концов, выпрыгивая в окно, уже не стоит закрывать его за собой, потому что всегда есть кто-то, кто в последний момент схватит тебя за руку.


Глава 1 На острие Судьбы чужой

Делись со мною тем, что знаешь,
И благодарен буду я.
Но ты мне душу предлагаешь;
На кой мне чёрт душа твоя!..

М.Ю. Лермонтов

Невинность умирает ежеминутно, ежесекундно, с каждым новым вздохом, необдуманным словом или поступком, с каждой новой насмешкой, которая достигла цели. Нежеланный поцелуй, случайный взгляд, летящий шорох шагов, переплетение рук – это разрозненные осколки нашего жизненного пути, лестница в небо, а может быть в ад. Невинность и чистота души, этот бесценный дар уходящего детства, гибнет от соприкосновения с другими душами, пропитывается чернью порока, завистью, лицемерием – и безнадежностью. Когда невинность умирает, в сердце не остается надежды, только пустота, полое вместилище для сильных страстей, которые так похожи на ветры в пустыне – жаркие, зыбкие, неистовые, далекие от созидания и жадные до разрушения. Когда-то я слепо наслаждалась призрачным счастьем первой любви, в глубине души верила в счастливую сказку о Спящей красавице, хоть и убеждала себя в обратном. Но чем выше и дольше мы парим в розовых небесах мечты, тем больнее падать камнем в холодные воды реальности. В семнадцать лет, когда еще не знаешь горя настоящей потери, все кажется трагедией, кажется, что от этой боли уже никогда не избавиться…никогда… Ведь она – как проклятье. Но я была настолько слепа и жестока в своей боли, что наградила этим проклятьем еще одного человека, убив невинность и свет его чистой, прекрасной души.
Иногда душными безлунными киевскими ночами мне все еще снится то шалое лето, когда волны небрежной лаской обволакивали крутые изломы скал, а глубокая южная ночь так и сочилась искушающей тьмой, влагой, хороводами звезд в вышине и вязким запахом поздней акации. На губах – соленый привкус моря и взрослой любви. Для меня это ново, непривычно, приятно и немного страшно. Я прислушиваюсь к себе, лениво отгоняя грустные мысли. Стас нежно обнимает меня, сухие губы касаются моей макушки, а сердца бъются в унисон. Пологий, обманчиво песчаный берег тих и безлюден, только его и мое затрудненное дыхание разрезает молчаливые краски полуночи. Я слепо вглядываюсь во тьму, словно надеюсь открыть некие невидимые глазу горизонты, которые можно ощутить лишь дав волю инстинктам, тем мыслям и желанием, которым нет места при свете дня. Легкий ветер доносит с гор ароматы сухих терпких трав, опутывает таким желанным дурманом вседозволенности, свободной от годами взлелеянных принципов и глупых предрассудков. Нет больше ни правил, ни строгости воспитания, нет ни завтра, ни вчера, только ночь и песок, маленький уголок посреди большого мира, где чувства свободно дарят и свободно принимают. Где-то там, на западе, упругой дугой въются древние холмы, волной перетекающие в горную кряду, где в изъеденных временем скалах искрятся мерцающие осколки гранита и розового кварца. А совсем рядом, стоит лишь протянуть руку, плещется тихое море – ледяное и теплое, бескрайнее и бездонное, отливающее глубокой манящей синевой, тревожной зеленью и серебром. Синевой и серебром…
Внезапно накатывает острое чувство неправильности происходящего, кровь молотом отдается в висках. То самое пресловутое “вчера” все-таки находит лазейку в моем одурманенном сознании, отравленной стрелой проникает в мозг, сразу и больно разрушая нечаянный обман сердца. Куда-то проваливается, пропадает вся внешняя красота мира, теперь я ощущаю только узловатую шероховатость вязаного покрывала и удушающую тяжесть чужих объятий. Чуть приподняв голову, я смотрю на парня рядом со мной, на его легкие светлые волосы, которые сливаются с ночной чернотой и не чувствую ничего, кроме усталого удовлетворения. Нет больше ни нежности, ни умиротворения, только злость на себя и острое желание вернутся в пансионат. Я резко поднимаюсь, рывками собираю свою одежду. Стас встрепенулся, неуверенно протянул:
- Солнышко, чего же ты?
Я отворачиваюсь, спиной чувствуя его потерянный взгляд, полный наивной укоризны. Зачем?.. У каждого из нас свое чистилище и мы ступаем по нему, кто-то – бережно и осторожно, кто-то - рывком, бегом, стремглавь, оставляя в собственном сердце и чужой судьбе ожег затаенной боли. Как объяснить этому доброму, нежному, ранимому мальчику-мужчине, что будь его темно-синие, цвета грозового неба глаза чуть светлее, полные такой для меня родной, такой ненавистной серебристой серости и весенней синевы одновременно, я бы обернулась и раскрыла ему объятия?.. И губы в губы, рука в руке мы бы снова упали в этот влажный песок, оставляя на нем глубокие борозды взаимных восторгов, когда соль на коже не смешивается с солью непролитых слез. Но не сейчас, не теперь, не с ним. Не с моим случайным возлюбленным, который, сам того не зная, занял чужое место. Не важно… Все неважно! Пока не важно...
Стас быстрым движением поднялся на ноги и, нежно, но твердо сжав мои плечи, развернул к себе.
-Не бойся, любимая моя, моя девочка! Я люблю тебя… и всегда буду любить…
Бывают моменты, когда сияющий розовыми парусами корабль любви кажется Титаником, гордо плывущим в ледяное сердце Арктики на встречу своей гибели. Я едва справилась с желанием вырваться из кольца его рук. Слушать ласковый шепот было невыносимо. Стас, воплощенная искренность, с легкими светлыми волосами и наивными голубыми глазами, стал оказывать мне знаки внимания, как только узнал, что я “свободна”. Давние знакомцы по университету, да еще и студенты одного потока, мы достаточно тесно общались, я чувствовала к нему определенную симпатию, поэтому и не возражала против его ухаживаний. После внезапного и болезненного разрыва с Вадимом, когда стало ясно, что он не вернется, всякого рода амуры были мне глубоко противны, но Стас выглядел таким милым, таким безобидным и понимающим. Он никогда не навязывался, но всегда был как бы при мне, и это льстило. А потом наш профсоюз расщедрился и выдал дюжине активистов путевки в какой-то лагерь на ЮБК. Я не хотела ехать, но мама настояла, мол, ты, доченька, так перенервничала, устала за этот год, тебе надо отвлечься. Эх, мама, мамочка, знала бы ты, как я развлекалась… Эти невеселые мысли вызвали у меня мрачную ухмылку, но спасительный звездный свет разгладил, распрямил, смягчил острые углы, и Стасу эта горькая гримаса показалась робкой улыбкой, вызванной его неуклюжими попытками успокоить. Стас облегченно вздохнул и привлек меня к себе. Я больше не сопротивлялась. Что ж, люди склонны выдавать желаемое за действительное, каждый видит только то, что хочет видеть, словно в глаза и сердце проникает осколок зачарованного зеркала, как в сказке о Снежной Королеве. Вот только сказочное зеркало искривляло и уродовало, а зеркало души Стаса облагораживало настолько, что хотелось заметаться, завыть, закричать: “Присмотрись! Я не такая!!!”. Стас ведь думал, что соблазнил меня, а я позволили ему это по неопытности. Он относился к любви во всех ее проявлениях так серьезно и по-джентельменски, он, чудной, чувствовал свою ответственность за эти несколько часов. Но этот светлый парнишка ошибался. Я вполне осознавала, что делаю, без лишних красивостей и глупых заверений в вечной любви. Поэтому, когда Стас вдруг начал нести романтический бред, на мой взгляд, совершенно излишний и несуразный, я едва удержалась, чтобы не послать к черту и его самого, и его наверняка фальшивые откровения. Однажды я уже слышала все это, поверила не глядя и обожглась. Мне просто расхотелось любить снова. В конце концов, не всем дано слушать музыку любви, кто-то умело заменяет ее инстинктивной симфонией желания. Вот и я решила примкнуть к этой симфонии, успешно поставив последнюю “галочку” в своем “взрослом образовании”. Стас был мне приятен, но не более. Если не ОН, то какая разница, кто… А я так устала мучиться! Я прикрыла глаза и прижалась щекой к влажной щеке Стаса. Нам с Судьбой не надо спорить, нам ее не переспорить… Не замедлить! Не ускорить?!


Дни шли за днями, водными кругами гарцуя по стремительно меняющемуся рисунку поверхности жизненного потока. Как ни странно, с каждым новым днем мои терзания теряли голос, а вместе с ним – и власть. Их смыло, затопило, с невиданной, недюжинной силой потянуло на дно души огромной, как Медведь-гора, горячей, как головешка, волной нежности, который окружил меня Стас. Я не возражала, я словно провалилась в блаженное бесчувствие. Хотя, нет, пожалуй, бесчувствием мое состояние назвать нельзя. Кровь начинала кипеть от удовольствия, когда, прогуливаясь со Стасом по пляжу рука об руку, или сидя обнявшись в столовой, или в шумной компании однокурсников, я ловила завистливые взгляды девченок. Еще бы, мне было чем гордится, Стас не только и не столько отличник и любимец преподавателей, он - очень видный парень, и многие хотели бы оказаться на моем месте! Особенно – Анька Семихватова, которая полностью оправдывала свою фамилию по части наук, отчаянно отставая только в одной – в исскувстве общения с противоположным полом. Это девченка меня ужасно раздражала, и про себя я даже дала ей кличку – Мышара. Приземистая, тощая, одетая добротно, но невпопад, с бесцветными волосами, завязанными в неизменный хиленький хвостик, и мутными светло-синими глазами, Анька и впрямь напоминала мышь. Ее наградили путевкой за победу в очередной олимпиаде, и нахалка не упускала возможности показаться Стасу на глаза, даже когда стало очевидно, что мы стали парой. Но ей определенно ничего не светило, потому что тогда Стас был мой – и только мой. Мне доставляло огромное удовольствие дразнить Аньку, теснее прижиматься к Стасу и влюбленно заглядывать в его глаза, когда я была уверена, что она на нас смотрит. Стас как будто ничего не замечал, все его внимание и время поглащалось мной, пахло мной, было мной. Он подарил мне тихую надежную любовь и покой, в которых я так нуждалась, а когда не лучшая часть моей натуры просыпалась от летаргического сна и мне становилась скучно в этом сахарном раю, я находила средства себя развлечь – и Мышара, само собой, была не последней в списке.
Через неделю мы со Стасом вернулись в Киев и обнародовали свои отношения. Его друзья вполне искренне улыбались и желали нам счастья, мои подруги вопросительно переглядывались и в легком недоумении пожимали плечами. Только Карина, моя ближайшая подруга, набралась смелости открыто заявить: “Что за глупость ты делаешь, это же совершенно не твой тип! Тем более после Вадима…” Теперь была моя очередь неопределенно пожимать плечами. И почему я вечно должна кому-то что-то объяснять? Это моя жизнь, что хочу, то и делаю! И родители впервые за долго время не нудят, довольны, что я встречаюсь не с каким-то, как они выразились, рисковым баламутом, а с “приличным” парнем. Эти и не только аргументы, помноженные на вполне непрозрачный намек не совать свой нос куда не следует я и выдала Карине. Она закусила губу и промолчала. А потом наша дружба как-то сама собой сошла на “нет”, ограничиваясь сухими приветствиями при встрече и редкими телефонными звонками…
Сентябрь засеребрился первыми осенними дождями, покрыв мерцающей влагой ржавые крыши домов, затертый гранит бульваров и мраморные ступеньки Университета. Веселая мозаичная чехарда студенческих будней поглотила меня без остатка, вытравив грустные мысли. Среди друзей и едва знакомых, среди кучи неважных дел и веселых тусовок я чувствовала себя прекрасно, я заряжалась чужой енергией и дарила свою. Все было какбы внове: медвежьи тиски дружеских объятий Андрюхи Гнатова и пошлые шуточки Димки Тарасова, от которых веяло легким флером сигарет его высоченной крашеной блондинки Татьяны, обаятельная улыбка Насти Германовой, скрывающая планы покорения очередного доверчивого сердца, сдержанное здравомыслие Карины, а среди всей этой кутерьмы – синие-синие, полные нежности глаза Стаса… Даже нудных профессоров и приторно-назойливых одногрупниц, которые обычно не вызывали во мне ничего, кроме раздражения, было приятно увидеть, услышать, так как ни одна картина не может быть технически правильно выполненной без тени и черных мазков. Я даже готова была броситься на шею Аньке – Мышаре, увидев ее в соседней аудитории, но вовремя осадила себя, представив, как это может выглядеть со стороны. Приятно все-таки, когда все возвращается на круги своя. Я вновь почувствовала себя нужной, невозможно активной и трудоспособной до безобразия. Я стала собой!
…Время легко струилось сквозь пальцы, постепенно унося с собой эйфорию от повторного узнавания моей собственной жизни. Словно бы сговорившись с унылой серостью за окном, учеба потянулась муторной чередой, правда, щедро разбавляемой пропущенными парами и коллективными отработками тварей - “хвостатых”. Мы учились, прогуливали, устраивали вечеринки и страдали от приступов похмелья. В таком давно заведенном порядке и проходила моя студенческая жизнь. Конечно, полностью забыться мне удавалось не всегда, ведь универ – большая деревня, где самые нежелательные встречи происходят как по заказу, а слухи рождаются и передаются с поразительной скоростью. Время от времени до меня доходили новости о новых увлечениях Вадима, но это были маленькие уколы, которым я не позволяла просочиться сквозь защитный кокон вечной занятости. А еще у меня был стальной щит, и этим щитом был Стас. Я оборачивалась им, как одеялом, как ласковым шелковым морем. Мы стали не просто хорошими друзьями, казалось, нет на свете людей ближе. Мы ходили в кино на пошлые комедии и модные ужастики, громко смеясь в самых страшных местах и удивляя друг друга напускной серьезностью в самых пикантных. Мы вместе писали контрольные и давали преподавателям опасные своей искрометной дерзостью клички, ловко подмечая малейшее отклонение от образа “ученого монстра” (ну или “монстрика”, зависело от индивидуальных качеств объекта). Мы объедались дешевым фаст-фудом в ближайших пищевых источниках, пугали нахохлившихся голубей на Контрактовой площади и с поразительной настойчивостью лазили по недостроенным этажам высоток, намеренно игнорируя кричащие указатели “Посторонним вход воспрещен”. В туманную погоду мы бороздили седой от вековой изморози Днепр на маленьком частном катерке и любовались золотой короной куполов на Правом берегу. И все это было замечательно, интересно, уютно, но… не волнующе. Хотя весь универ, нет, больше, вся моя семья и сам Стас были уверенны, что мы встречаемся, но только мне была известна печальная правда. Мы встречались в буквальном смысле этого слова, но были скорее друзьями, чем безумно влюбленными, не было искр от простых прикосновений пальцев, страстной пылкости во взглядах и еще чего-то. Не хватало авантюры! Ибо под высокопарным местоимением “мы” обреченно угадывалось всегдашнее доминирующее “я”. Идеи всех наших развлечений, проделок и похождений принадлежали мне, и только мне. Это я, изумляя прохожих, с диким воплем “Марс атакует” пугала голубей и вечерами тащила Стаса любоваться закатами со строек, это я не стыдясь дрожала сердцем от прельстительных, завораживающих красот родного города и осмеливалась колко нарекать преподавателей! Стас был вторым в нашем дуэте, пассивным началом, он просто соглашался со мной, не спорил и не перечил, лишь монотонно предостерегал, если мне в голову приходило что-нибудь совсем уж дикое. Сейчас я думаю, что нуждалась в ком-то, чья воля была бы сильнее моей, чия страстность могла бы поджечь мир, чей азарт – заставить мою гордость танцевать на углях этого безимянного пожарища. Стас же оказался спокойным, благожелательным и невероятно, просто до безумия предсказуемым! Ему были чужды такие качества, как склонность к интриге и нарушению правил, опасный огонь в глазах и безуминка в поступках. И еще – с той ночи мы больше не были близки. Стас не настаивал, проявив свою знаменитую джентельменскую выдержку, а я… Я просто ждала. Если бы хоть раз, вместо того чтобы просто идти рядом, робко держа меня за руку, Стас забыл обо всем, схватил меня посреди улицы, закружил в приступе отчаянного веселья и зацеловал до одури, до боли в губах, возможно, что-то бы изменилось в моем отношении к нему, и ветхое, пустословное, хотя и вполне дружеское “мы” приобрело бы другую, более трепетную окраску. Но в наш прогрессивный век Стас был либо недостаточно решителен, либо слишком старомодно воспитан для столь открытого проявления чувств. В ту далекую летнюю ночь доносившееся с моря лихой ветер и татарские народные песни, подхваченные местными жителями, бисеринки винных капель на губах и мои отчаянно зовующие глаза что-то освободили в нем, и мне на миг показалось, что, отняв оригинал, Судьба позаботилась отдать мне зеркальное отражение желанного до невозможности образа. Тогда я действительно верила, что смогу войти в одну реку дважды. Но, увы, парнишка с мечтательными глазами влюбленного поета, светочем надежды в сердце и немного разбойничей манерой, так похожий на мою светлоглазую мечту, принадлежал душистому крымскому берегу, да там и остался, растаял в пахнущей акацией и кипарисами сочной южной ночи. В Киев вернулся другой человек, такой привычный всем Стас, приветливый, дружелюбный и надежный, как скала, но закованный, как в железный панцырь, в правила приличия. А может, потому и надежный, что закованный, как знать… Ибо на собственном горьком опыте я знаю, что нет крепче цепей крепче, чем те, которые мы выковываем себе сами!

…Новый Год прошел как-то смазанно, компания мне совсем не понравилась – общажные заученные тосты, непонятные ужимки и хмельные улыбки гостей вызывали стойкое отвращение и желанье убраться подальше. Стас со мной не было, он уехал в свой родной город к матери и обещал вернуться только к екзаменам. Это меня чертовски разозлило, ибо самый яркий праздник в году он должен был провести со мной, своей любимой девушкой! Стас, конечно, тысячу раз извинялся и предлагал мне ехать с ним, но эта была скорее дань приличиям, чем искреннее предложение, и я гордо отказалась, сославшись на то, что по отношению к его маме “это неудобно”. Согласись я, такая поездка могла бы быть расценена как официальный намек на что-то серьезное, поэтому в коем веке я решила не рисковать. Скучно мне не было – сессия с мрачной неизбежностью ближущегося конца света затемнила мой горизонт. Но я, как ни странно, была этому даже рада – подготовка освобождала меня от обязанности здесь и сейчас распутывать тугой клубок, в который как-то незаметно превратилась моя жизнь. Окружив себя книгами и стараясь не думать ни о чем постороннем, я чувствовала себя вполне защищенной от тонких сложностей наших отношений – этих подводных камней, которых становилось все больше. Тесты здорово подпортили мне нервы, и, хотя бой за зачетку я выдерживала с честью, пообыкновению срывала зло на близких людях. Любой пустяк мог вывести меня из себя, я все время злилась и раздражалась, разве что не рычала на окружающих, но в основном, конечно, от приступов моего дурного настроения доставалось Стасу. Он терпел, выжидал, принимал на себя жалящие удары всей язвительности, на которую я только была способна. О близости физической не могло быть и речи, ибо я хорошо постаралась, намереваясь разрушить нашу и без того хрупкую духовную гармонию. Зная, что мне все сойдет с рук, я совсем разошлась, вела себя, как избалованный ребенок, капризничала и пакостила напропалую. В дождь я посылала Стаса за белым шоколадом, и еще ныла, если мне не нравилась упаковка (где Стас умудрялся покупать белый шоколад с зарисовками советских времен, я так и не узнала). Я куда-то засовывала его учебники, пачкала конспекты и грубила его бабушке, когда Стас не подходил к домашнему телефону. В три часа ночи я слала ему глупые, лишенные смысла СМС-ки, прекрасная зная, что в отличии от меня, урожденной “совы”, он был “жаворонком” и наверняка спал. Стас храбро сносил все мои издевательства. Он не забирал у меня свои книги, не кричал и не топал ногами, и даже отвечал на мои ночные послания, причем вполне трезво и обстоятельно. Но от этого я злилась еще больше! Стас оказался таким замечательным, добрым и чутким, а я – злой, испорченной девченкой, и я чувствовала какую-то странную, дикую потребность хоть раз вывести его из себя, свести к нулю его знаменитое терпение и показать свою истинную природу, тем самым уровняв нас в слепой злобе и бессилии по отношению друг к другу. Мне даже в голову не приходило, что Стас не претворялся : его истинное лицо все время было передо мной, а то, что я пыталась вызвать в нем – только отражение моего собственного безрассудства… К тому же, если раньше Стас занимался исключительно мной, моими желаниями и потребностями, то теперь его сильно отвлекал какой-то проект по специализации, да еще и с клушей Семихватовой в роли ассистентки! Это взбесило меня окончательно! Я понимала, что в этом не было его вины, только “легкая рука” преподавателя, но я так сильно искала, к чему бы придраться, что не разбирала правых и виноватых. Я бесновалась, Стас молчал…
Так и получилось, что мы стали отдаляться друг от друга. Я, которая большую часть своего времени в универе проводила в паре со Стасом, теперь вообще постаралась поменять круг общения. Я – не тот человек, который может долго находиться в одиночестве, а день за днем проводить в компании, где все знают или догадываются о наших разногласиях... Короче говоря, так уж вышло, что особенно я сдружилась с Милой Солнцевой, старостой соседней группы и активисткой нашего парламента, которую я знала уже не первый год. Милка, с ее миниатюрностью, шальной зеленью глаз в цветастой раме огромных очков, огненно-рыжими вихрями кудряшек и неизменными веснушками на остреньком носике и впрямь напоминала маленькое проказливое солнышко, а ее уникальная способность отвечать анекдотом на любую жизненную ситуацию очень удачно развеивала мою хандру. Мила обожала быть в центре внимания, жизнь вокруг нее цвела и кипела, а это очень импонировала моему собственному характеру. У нас с Милой была куча общих знакомых и воспоминаний, что как-то само собой вылилось в приятную девичью дружбу. Мы стали много свободного времени проводить вместе, точнее говоря, втроем – я, Мила и Маша. Среди Милиных знакомых было много ярких интересных личностей, поэтому меня всегда удивляло, почему именно Машу Шелестову она считала своей лучшей подругой. Маша - невысокая изящная шатенка с пустыми голубыми глазами и немного инфантильным выражением лица, явно не одна из тех, в след кому с треском поварачиваются мужские головы, но достаточно миловидная. Но, как известно, не во внешности дело. Не было в Маши особенной остроты ума или ангельской доброжелательности - никакой изюминки, того, за что Милкин близорукий, но очень проницательный глаз выделил бы ее из толпы. Спрашивать мне было неудобно, поэтому, иной раз потягивая молочный коктейль в буфете и разговаривая с девченками о вечном, т.е. о парнях, я продолжала теряться в догадках. Так получилось, что ни у Миллы, ни у Маши не было постоянного кавалера. Милка, как она весело отшучивалась, была “слишком шумная для одного и слишком маленькая для многих или наоборот”, а Маша, как и многие мои ровесницы, находилось в поиске. Иногда в жизни моих приятельниц мелькали ухажеры, что являлось непременным предметом обсуждения, но все это было несерьезно. Меня, учитывая срок отношений со Стасом, считали почти что “мужниной женой” и шутя намекали, что мне, наверное, не интересно, у кого, что и как, но ничто женское было мне не чуждо и я с удовольствием поддерживала эти разговоры.
Как-то само собой получилось, что каждую пятницу после пар мы проводили несколько часов в маленьком ресторанчике через два квартала от универа, и беспечно болтали о том о сем, или, точнее говоря, о тех, о сех. Иногда к нашей компании присоединялась Лера – тощая, как жердь, с мелко обгрызанными ногтями, а главное - первая сплетница. Эту личность я терпеть не могла, ибо всем было известно, что с подобной грымзой лучше не связываться, если, конечно, не желаешь на следующий день узнать о себе свежую новость, причем из третьих рук и отнюдь не приятную. Я ни в коей мере не боялась ее злобного языка, но Мила как-то шепнула мне, что держит ее возле себя для того, чтобы знать все новости. Не желая портить Милке удовольствие, я мужественно терпела ее бестолковые замечания и грубые шуточки, которыми она на удивление быстро “заразила” и Миллу, и Машу. Однажды Лера даже заикнулась было, как у нас со Стасом в сфере интимной жизни, но я так посмотрела на нее, что нахалка быстро замолчала. Как-то незаметно постоянные разговоры о диете, моде, парнях, парнях и парнях начали навивать на меня скуку. Если быть абсолютно честной, все чаще ко мне возвращались воспоминания о шумной пестрой компании, где каждый был яркой личностью сам по себе, а вместе мы составляли и того более потрясающее в буквальном смысле зрелище. Ребята не понимали моего поведения и объявили молчаливый бойкот. Но самым мучительным оказалось не это! Душу странно будоражили мысли о наших со Стасом походах в точки общепита, о том, как я уплетала пиццу за обе щеки, не подсчитывая калории, а он молча улыбался и просто держал меня за руку, пуская по венам живительное тепло. Стас никогда не портил мне аппетит глупой трескотней, это я знала абсолютно точно. И это была только верхушка айсберга… Часто рука сама тянулась набрать его номер и назначить свидание, но моя гордость злобно шипела, что Стасу его научные изыски дороже меня и нужно подождать, пока объявится сам; мобильник так и оставался на дне сумки.

В конце января случилось непредвиденное – я свалилась с тяжелейшим гриппом и на три недели выпала из жизни. Первое время девченки, конечно, звонили, участливо вздыхали в трубку, но быстро сбивались с нужной тональности и начинали путано излагать все университетские новости, захлебываясь от восторга или притворного ужаса. Потом эти звонки стали редкими, через какое-то время и вовсе прекратились. Я с горечью приняла цену так называемой женской дружбы на всю жизнь – такой же поверхностной и ненатуральной, как бюст голливудской красотки. Этим веселым пташкам, моим новоявленным подружкам, было невдомек, что когда горло горит адским пламенем, а температура опасно близко приближается к сорока, мне совершенно не интересно, что у Маши наконец завелся постоянные ухажер, а Даша из 3 группы сделала неудачное мелирование – это их проблемы или радости, но явно не мои!
Зато моя “старая” компания, прознав о моей болезни, решила ввиду “временного помутнения рассудка” простить мне все прегрешения и снова принять в свои ряды. Димка слал веселые СМСки с подробными описаниями того, что он со мной сделает, если я немедленно не поправлюсь, а в наказаниях хм… особого рода наш доморощенный Дон Жуан и маркиз де Сад в одном лице разбирался ох как неплохо! Андрей время от времени позванивал, Танька и Настя слали приветы. Затем объявилась Карина, и я была одновременно удивлена и обрадована вновь услышать ее голос. Я уже давно пожалела о нашей ссоре, но та же проклятая гордость не давала мне набрать ее номер. Карина, как всегда, оказалась намного мудрее и терпимей меня, не смотря на мою несомненную вину, именно она первой попыталась навести мосты. Я с благодарностью приняла эту дружественную руку: конфликт был исчерпан. Но на этом сюрпризы не закончились. Однажды мне позвонил Игорь, едва ли не единственный Настин “постоянный” парень, и я разговаривала с ним со смешанным чувством удивления и грусти. Игорь – это что-то из прошлого, мы общались, поскольку он встречается с моей одногрупницей, он же когда-то, целую жизнь назад, познакомил меня с Вадимом…
Стас звонил регулярно, а когда мне стало чуть полегче, сразу примчалась ко мне домой с роскошным букетом и собственноручно сваренным рыбным филе, чем привел в дикий восторг моего кота. Я была очень, просто несказанно рада его видеть! Что теплое и мягкое свернулось у меня под сердцем, и я с открытой душой подставила ему губы для поцелуя. Стас не боялся заразиться – рядом со мной он вообще не боялся ничего. Наверное, на меня было страшно смотреть: спутанные волосы, лихорадочно блестящие глаза, впалые щеки. Но Стас только смеялся и говорил, что для него я всегда красавица. Мягкий комочек под сердцем разросся и расцвел. Я забрасывала Стаса вопросами о наших общих знакомых, обо всем-всем-всем, даже не переменула поинтересоваться нашим всегдашним камнем преткновения - его проектом. Стас замялся и предложил поесть рыбки, пока Атаман до нее не добрался. Я решила подколоть Стаса, мол, он не хочет углубляться в подробности, потому что никакого проекта нет, и это прикрытие для бурного романа с Анькой Семихватовой, с которой он нагло обманывает бедную больную меня. Стас нахмурился и попросил так не шутить серьезными вещами. Я покорно склонила голову и снова скользнула по его губам легким поцелуем, слабо отдающим горьковатым привкусом лекарств. За долгое время болезни что-то переломилась во мне, я много думала и решила, что пора заканчивать с глупостями. Как только я полностью поправлюсь, я устрою романтическое свидание, попрошу у Стаса прощения за все свои выходки и признаюсь ему в любви. Возможно, эту самую искорку любви я выжгла из простой благодарности, но надо же с чего-то начинать! Я была весела и уверенна в завтрашнем дне. Откуда мне было знать, что Судьба продолжает гримасничать, жестко меняя маски прямо у меня под носом…

Изнуренная после болезни и по-своему счастливая, я наконец вышла в универ. Правда, встреча с “вторым домом” вышла не совсем такой, какой ожидалась. Стас не смог сопроваждать меня на пары, потому что как раз в этот день ему пришлось ехать к черту на кулички по поводу своего проекта, Настя по обыкновению проспала, а Димка с Андрюхой, как это часто с ними случалось, просто решили прогулять пары. Но я не отчаивалась. Я жутко сокучилась по ним, особенно по Стасу, но готова была немного подождать. Большинство знакомых приветствовало меня с радостью, которую я все-таки предпочла считать искренней. Мои так называемые подруги с шумной восторгом обняли меня, расцеловав воздух возле моих щек. Маша и Мила ничуть не изменились, но после болезни я как бы стала смотреть на них под другим углом. Мила уже не была для меня центром Вселенной, а эта ее привычка отшучиваться по поводу и без стала казаться немного наигранной. А у Маши, с ее пустыми голубыми глазищами, сочно напомаженными губами и дурацкой манерой стоять неподвижно вообще вид соляного столпа в мини-юбке! Я, кстати, раньше никогда не видела Машу в таких ярких тонах да еще в мини. Ах да, Мила мне говорила, что вчера был месяц, как Шелестова встречалась с “абсолютно потрясающем парнем”, а Маша еще обиделась, что я не выказала должного интереса к ее “лапочке”. Об этом ангеле во плоти девченки шушукались весь день, а до меня с задней парты долетали только обрывки разговоров. Романтичный, страстный, веселый, нежный, преданный… Боже, наивная Маша во все это верит или она действительно нашла одного на миллион? Неужели мне когда-то казались интересными эти подробности? Я начала раздражаться, я уже была сыта по горло Машиным котенком, пупсиком и просто мистером Идеал современной девушки. Это вызывало неприятные ассоциации с прошлым, к которому мне не хотелось возвращаться. И я улыбалась до скрежета усталой челюсти. Наконец мое терпение лопнуло, и я уже была почти готова устроить бурную ссору.
- Ну и как же зовут это совершенство? - с едва прикрытой издевкой спросила я Машу, когда после бесконечных пар мы вышли из универа.
- Ну ты даешь, подруга, я ж тебе наверное, пока ты дома валялась, сто раз об этом говорила, и сегодня тоже!- встряла Милка.
- Да ладно, Мил, она ж болела! - сказала Маша таким тоном, как будто грипп мог как-то сказаться на моих умственных способностях. -Вадиком зовут мое сероглазое чудо…
У меня было такое чувство, что мир, внезапно обретя ледяной покров, стремительно поплыл в неизвестном направлении и вот-вот рухнет, погребая меня под острыми обломками. Это совпадение, твердила себе я, пытаясь вновь обрести способность дышать. У меня развилась навязчивая идея. Мало ли скольких сероглазых парней носят то же имя. Это просто совпадение! Это не может не быть совпадением!!!
-Ты… ты ни разу не называла его по имени, всякие там "лапочки" и "котики", не больше, а еще го…говорила, что вы познакомились на каких-то университетских спортивных соревнованиях - едва выдавила я. Голос еще плохо слушался.
- На соревнованиях по аэробике – уточнила Милла. -Ну да, там они и познакомились. А потом Вадик предложил провести ее домой и закрутилось… -Она мечтательно подняла близорукие глаза к потолку. А Маша вдруг обняла меня, схватила за безвольные руки и закружила по аудитории.
- Я так счастлива, так счастлива, он такой красавчик, так меня любит, он такой... такой… Сегодня расскажу все в подробностях!
- Сегодня? – я озадаченно нахмурилась.
- Ау, Земля вызывает Юлю! – прогудела Мила у меня над ухом. – Сегодня пятница, день и час нашего еженедельного сборища, и ты просто обязана пойти, чтобы не нарушать традицию да и вообще, у нас такой праздник!
-Я, я не могу… плохо себя чувствую – я не врала, после болезни я чувствовала себя очень ослабленной, а этот короткий разговор вообще высосал последние силы.
- Ну, Юлечка, ну пойдем пожалуйста, у меня сегодня та-а-кая дата! – Машины глаза умоляюще блестели.
Господи, еще расплачься, актриса чертова – вяло подумала я, но пойти все же согласилась. Тугой ком в горле, мешал думать, мешал дышать! Но нет ничего страшнее, чем неведенье, а этот поход даст мне возможность узнать, не задавая вопрос напрямую, насколько верны ли мои подозрения. К моему сожалению, в этот раз мы пошли не в наш обычный ресторанчик, а в другое, “совершенно отпадное” по словам Маши место, где она собралась нас угощать. Кафешка была помпезная, и не чувствовалось в ней никакого уюта. А, может, это мне было не уютно в компании девченок-сплетниц, одна из которых, возможно, теперешняя пассия моего бывшего.
Разговор, разумеется, вертелся вокруг одной темы – Машиного парня. Даже подошедшая Лера не старалась внести свою лепту, только слушала.
- Он у меня совсем не ревнивый. Говорит, что я – его идеал девушки, легкая на подьем, бесшабашная и чуть-чуть безразличная. Так он сам сказал, слово в слово! Его вообще раздражают шумные девченки, который лезут впереди танка и вечно спорят. Он мне все время говорит, какая я красивая, тоненькая, как цветочек, и как его бесят толстые девченки кругом, особенно если они носят слишком яркое. А если крутят волосы – вообще мрак. Ой, прости, Юлечка.
Выпад, насколько бы случайным он не был, оказался точный. В душе я всегда немного стеснялась, что была пухленькой, но черта с два я позволю этой крашенной курице вывести меня из себя.
- Что ты, Машенька. Я совсем не обижаюсь, большинству нравятся мои непрямые волосы.
- Так, девченки, не отклоняемся от темы – поторопила Мила. –Рассказывай, как у вас прошло юбилейное свидание. Месяц, как никак!
Маша радостно оскалилась, явно готовясь посмаковать подробности
- Ну, мы были в гостях у Игоря и Насти, это близкие друзья Вадика. Игорь – его лучший друг еще со школы, ну, Настя, понятное дело –девушка Игоря. Столько выпили, и закусывали все это конфетами и огурцами, представляете? Я вам сейчас похвастаюсь- протянула Маша таинственным шепотом. –Игорь знает Вадика как никто другой, и говорит, что я практически побила рекорд – провстречалась с ним месяц, а то у Вадима вообще девушки не задерживаются, для него отношения что-то вроде спорта, когда надо пройти как можно больше дистанций или что-то в этом роде, ну, вы понимаете. Дольше, чем мне, удалось продержаться только его бывшей. Короче говоря, ребята нас так классно поздравляли, все бы хорошо, так начали вспоминать эту бывшую девушку Вадика и испортили мне настроение. Было мерзкое чувство, что меня с ней сравнивают и сравнение, ну, вы понимаете…
Тут Маша скривила свой пухленький от переизбытка помады ротик, который мне так отчаянно хотелось чем-нибудь заткнуть. Но сначала…
- Ну-ну… – я чуть приподняла брови, изображая скучающий интерес и начисто игнорируя проницательный Лерин взгляд. –Что же об этой героине говорил твой красавЭц?
- Ой, вот как раз он - ничего хорошего – Маша заметно просияла, а мне сильно захотелось ее ударить. –Игорь сказал, что ему ту девченку жалко, а Вадим еще посмеялся и сказал, что она просто дурочка и недотрога, которая боялась взрослых отношений и того, что скажут мамочка и папочка, если она опоздает домой больше чем на десять минут. И ему непонятно, зачем он с ней так долго панькался, там кроме темных глаз и посмотреть то не на что, разве что когда он ее подпаивал и девченку начинало вести, было весело. Он, конечно зараза, мой Вадик, но так классно целуется, да и вообще…
Маша еще щебетала, расхваливая своего “лапочку”, а я чувствовала себя так, будто решила посмотреть, какого это – всунуть голову в петлю, да случайно вышибла из-под себя стул. Вадим, из-за которого я не спала ночами и страдала не один месяц, оказался не просто негодяем, он – подлец, который выставил наши отношения на посмешище, превратил меня в героиню пошлой шутки, которой можно смеха ради рассказать друзьям и развлечь очередную пассию.
Первым моим побуждением было высказать этой самоуверенной дряни все, что я думаю о ней и ее Вадике, а потом рвануть вон из кафе, вызывающе и гордо хлопнув дверью.
Но я мученически заставила себя дослушать до конца. Совсем невмоготу стало, когда тощая Лерка спросила:
- Юля, а разве вы с Вадиком не знакомы? Я, кажется, как-то видела тебя с Игорем, там еще была какая-то твоя одногрупница. Высокая, с короткими темными волосами… Наверное, это и есть Настя?
Черт бы побрал эту Лерку и ее потрясающую память на лица! Как это наша профессиональная сплетница еще не свела концы с концами! Если сейчас она вспомнит еще что-то, то… То что? Внезапно мне стало все равно. Адреналин вспенился в крови и колючими пузырьками заерзал по венам, заглушая слабые стоны здравомыслия. Лучшая защита – это нападение, поэтому я мило улыбнулась и выдала залп из всех орудий:
-Конечно, мы знакомы. Бывшая девушка Вадима – это я.
Не знаю, зачем я это сделала – наверное, сказались вязкий туман перед глазами и навязчивая боль в висках. Но, живи Гоголь в наши дни и доведись ему случайно заглянуть “на огонек” в эту тесную компанию, то знаменитая немая сцена “к нам едет ревизор” была бы выполнена в другом колорите. Глядя, как ухоженные, цветущие от тройной дозы макияжа лица моих очаровательных собеседниц стали постными, пепельно-серыми и вытянувшимися до неузнаваемости, невозможно было не рассмеяться! Клокочущая ярость и дымовой вихрь презрения к себе, смешанного с отчаяньем, всколыхнули со дна души застарелую боль и вылились в такой крепкий коктейль, который по мощи был схож с атомной бомбой. Я смеялась, и не могла остановиться, смеялась так, что на меня начали оборачиваться. Смеялась до слез, которых не было, потому что они растворились в этом коктейле, став солью на дне разбитого бокала.


Нужно ехать к Стасу! Я уцепилась за эту спасительную мысль, как за мигающий огонек маяка в бушующем шторме емоций, который грозился поглотит меня целиком. Не помню, как вышла из кафе и брела, брела по заснеженному бульвару, оставляя в свежих сугробах отметины своих тяжелых шагов. Наскоро скинув СМС, мол, еду – жди, я села в ближайшую попутку и, назвав водителю адрес, закрыла глаза. Мыслей не было.
Стас жил с бабушкой в квартире сталинских времен, старой, но достаточно просторной, чтобы помещать там все его книги и даже часть моих. Мне было так плохо, что я даже не услышала, не почувствовала, с какой силой надавила на железную мордочку звонка. Как назло, дверь открыла Илона Дмитриевна. Бабка Стаса меня не любила, поскольку считала, что я капризная столичная стерва и порчу жизнь ее дорогому мальчику, и даже не старалась скрыть свое ко мне отношение. Но, увидев, в каком я состоянии, в этот раз не стала мешкать и сразу позвала Стаса. Он появился из кухни в одном тапке и в смешном свитере с плюшевым медведем на груди, с взлахмаченной шевелюрой и какими-то заметками в руках. Голубые глаза отражали беспокойство. Я упала в его объятья. Удивительно, но он всегда пах перечной мятой и медовым печеньем с корицей. Такое домашнее и сладкое сочетание! Никогда, ни разу даже случайно его одежда не была пропитана дорогими сигаретами и запахом близкой грозы, и в тот момент я благодарила за это всех богов!
-Ну-ну, что случилось с моей храброй девочкой – Стас осторожно обнял меня и укачивал как ребенка, пока я пыталась прийти в себя. – Тебе же нельзя нервничать, ты только после болезни. Поплачь, я знаю, ты никогда не плачешь, но меня ты можешь не стесняться.
Бедный Стас!
Бедная я!
Я не могу плакать, не могу любить его, я вообще не могу чувствовать ничего светлого из-за подонка, который раньше казался мне самым лучшим на свете. Но он еще пожалеет, что сделал из меня бесчувственную куклу!
Что-то отразилось на моем лице, что-то настолько злое и кровожадное, что Стас изумленно замолчал.
- Хочешь поговорить?- Стас был само участие, а мне так хотелось исповедаться хоть кому-нибудь. Нет, нельзя!
- Нет, нельзя! – зачем-то повторила я вслух фрагмент собственной мысли.
Стас нахмурился, но промолчал. Промолчал – как всегда. А потом мы пили чай на кухне и мой лучший друг рассказывал мне всякие милые байки. Я не вслушивалась. Я думала о неизбежности утраты, когда добровольно нацепляешь розовые очки, хотя заранее знаешь, что они не подходят тебе по размеру, а еще о том, сколько всего во мне умерло. И прежде всего – доверие к людям. А ведь у негодяя было имя и конкретный адрес…
Я посидела еще час-полтора и засобиралась домой. Стас, наскоро нахлобучив пуховик, вызвался меня проводить, даже довел до самого подьезда. И жгуче поцеловал на прощанье. О, какой это был поцелуй, поцелуй с большой буквы! Представляю, какой я тогда предстала перед его глазами. Потерянная, хрупкая, уязвимая девушка с ломкими заснеженными ресницами на фоне ранней черноты небес, без имени, без прошлого, девушка этого томного вечера и этого зимнего дождя. Его идеал! Я так долго ждала от Стаса вспышки настоящей страсти, пусть и слегка запоздалой, но он выбрал единственный вечер, когда я не смогла оценить ее по достоинству. Я содрогнулась всем телом, как будто Стас не целовал меня, а бил наотмашь. Когда одно потрясение сменяет другое, перестаешь чувствовать, просто застываешь, леденеешь сердцем. Я не воспринимала стремление защитить и нежность Стаса, да и его самого тоже не воспринимала как часть окружающей действительности, внутри меня была стылая, зимняя пустота, где воют суровые ветры и каркают вороны – вестники смерти. И в их скрипучем злобном окрике чудится совсем другое имя…

Новый ключ на удивление легко скользнул в замочную скважину. Плотно закрыв дверь, я тихонько прокралась в прихожую, чтобы никого не разбудить. Только задушевного разговора с мамой мне сейчас не хватало! Внезапно что-то мягкое и явно недовольное ударилось об мою ногу, грозно шипя. Я нагнулась и взяла пушистое нечто на руки. Атаман, мой роскошный серо-белый сибиряк, для виду поцарапался, а потом довольно уткнулся мордой в мою дубленку. Я со всей силы прижала к себе родное существо, чувствуя, как мысли убегают вдаль, сменяясь нестройным рядом надрывных всхлипываний. Едва появившись в нашем доме, маленький светло-бурый котенок тут же начал выказывать несвойственную таким крохам ретивость, и именно Вадим шутя предложил назвать его Атаманом, и, так как любое желание кота было законом для всех членов семьи. Так с легкой руки Вадима кот обрел достойное его повадок имя. Правда, со временем любви между ними заметно поубавилось, на руки Вадиму Атаман не давался, кусался и гортанно урчал в его присутствии. Вадим, в свою очередь, бурчал, что обязательно что-нибудь сделает с этим вредным котярой, а я счастливо улыбалась и тешила себя тем, что двое моих самых любимых мужчин, парень и кот, просто ревнуют меня друг к другу. Видать, у кошек действительно особое чутье на людей недостойных.
- Видишь, Атаман, как оно получилось…
Я нежно погладила кота по шерсти. Он выгнулся, любезно принимаю ласку, и вдруг дерзко выскользнул их моих уже нетвердых объятий.
-Атаман, стой, не бросай меня! Неужели и ты туда же… – так я и осталась стоять с протянутыми руками, как языческая дева-просительница, но кота уже поглотил прохладный сумрак спящей квартиры. Я со вздохом сняла дубленку и потянулась за вешалкой. Случайно зацепившись за мамины туфли, я застыла в нелепой позе прямо напротив зеркала. Из глубокой туманной глади на меня тоскливо взирала неулыбчивая незнакомка, немного плотноватая для своих лет, со слегка запорошенным снежинками темным сукном волос, и измятыми недавними поцелуями губами. Большие, в пол-лица, карие глаза влажно блестели. В них клубилась неизбывная тоска – тоска по безвременно ушедшим дням, по несбывшимся надеждам, которые разбились об острые камни ужасной реальности, по той, старой Юлии, которая легко находила ответы на все вопросы. Юлии, которая всё имела и всё потеряла. Казалось, все сочные краски покинули мое лицо и тело, оставив вместо живого, яркого рисунка черно-белый набросок, воссозданный искусным художником - Судьбой - впопыхах, по памяти, да так и брошенный посреди зимнего вечера за ненадобностью, потому что реальность не оправдала творческой задумки. Я всматривалась в свое скупое отражение и не узнавала, не находила себя в этой измученной, неулыбчивой девушке с потухшим взглядом...

Зеркала! Прежде всего они виноваты в том, что я не смогла удержать ЕГО. А может, и не только они, если верить той же Маше, но как больно вспоминать жестокие слова, сказанные при скомканном, жалящем расставании.
Твой характер… ты же живешь не в ХІХ веке… Кое-что в твоей внешности …меня просто бесит… не могу с собой справиться, прости...
Прости… И тут неожиданная мысль пронзила меня, словно железная игла – бабочку, внезапно, остро и фатально. Если именно зеркала разрушили мою сладкую мечту об отношениях, не будет ли уместным вспомнить цитату из старой советской комедии : “Тот, кто нам мешает, тот нам и поможет”. Устами младенца глаголит истина, а более добрых и по-детски мудрых лент, чем те, которые в благословенные годы детства наших родителей создавал советский кинематограф, наверное, и нет на свете. Я посмотрела на себя внимательно, как будто видела впервые. И тут случилось невероятное – мое отражение ожило, призывно заискрилось, засверкало новыми гранями, словно и не было вовсе страшного, искаженного в самых неожиданных местах и треснутого посередине зеркального образа, этого унылого средоточия потерянной души. Я как будто посмотрела на себя с другой стороны. Лицо у меня, конечно, не из тех, которые можно назвать красивыми или смазливыми, но довольно интересное. Скулы высокие, четко проступают сквозь врожденную белизну кожи. Губы не пухлые, но достаточно мягкие, “бантиком”. Подбородок округлый, но не лишен изящной твердости. Нос немного широковат, но общего впечатления не портит. Глаза… Мрачно, жадно, яростно сверкают из-под широких густых дуг бровей. Темно-карие, почти черные, такие темные по контрасту с белоснежной кожей, которая досталась мне от предков- северян. Во мне вообще намешано много кровей, отсюда и необычный разрез глаз – по-европейски округлый, но вместе с тем и немного раскосый, напоминающий о полудиких воинствующих народах, варварах, обитающих на сказочном Востоке в глубокой древности. Отсюда и убийственная сила моего взгляда, так по крайней мере мне говорили – прожигает насквозь. Наверно, именно от этих пращуров я и унаследовала свою воинственность и желание, нет, потребность мстить за нанесенное оскорбление. Эта мысль вернула к действительности. Я внимательно оглядела свою фигуру. Длинные волнистые волосы, стремительно меняющие цвет от красновато-каштановых до золотисто-шоколадных, русалачьей гривой обволакивали чуть покатые плечи и закрывали спину до самой талии. Мне часто говорили, что волосы у меня просто загляденье. Очертания фигуры, правда, немного расплывчаты, общий вес определенно не помешало бы сбросить. Я уже давно собиралась, да все никак не доходили руки, к тому же отказаться от сладкого было для меня поистине инквизиторской пыткой. Я объедалась пиццой, еклерами и белым шоколодам, утешаясь тем, что Стасу я нравлюсь и пухленькой. Но ведь не Стас нанес мне незаживающую рану, это сделал тот, другой...
Другой… Такое простое слово и есть ключ, в котором я так нуждалась!
Теперь я сама стану ледяным зеркалом, идеальным воплощением того, чего Вадим так жаждет, к чему стремится, приворожу его собственным отражением, как хрустальная вода – Нарцисса, затяну в манящие глубины и - рраз - гладкое зеркало поддернется рябью, рассыпется на тысячу осколков, будто и не было меня вовсе. Но прежде самый острый осколок я обязательно воткну в его лживое вероломное сердце, в которое нет ходу ни ангелам, ни людям. Я стану его личным демоном, которого тщетно призывают в надежде на милость, я буду холодным пламенем, а не бабочкой - пусть это и будет моей местью. Я знаю - я смогу! Ибо для тех, кто знает, чего хочет, не существует слишком больших жертв!