К. Н. Леонтьев проделал длительную и сложную идейную эволюцию. Вмолодости он считал себя либералом. Однако уже тогда, в 50-е годы XIX столетия, базис леонтьевского мировоззрения составляли эстетические взгляды, в то

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• I. эдгар по как теоретик жанра американской новеллы эстетические взгляды Эдгара, 147.76kb.
• Нии вычленяются довольно поздно с середины ХVIII cтолетия, то российская словесность, 178.1kb.
• Краткий курс лекций "Основы программирования на языке Паскаль" Введение, 461.66kb.
• М. В. преподаватель физики и информатики, учитель высшей категории Краткий курс лекций, 685.41kb.
• История ковровского нотариата в XIX – XX веках, 96.63kb.
• Введение Глава Инструментарий Вопросы систематизации и терминологии, 189.3kb.
• Маяковский о назначении поэта и поэзии, 20.32kb.
• А. Н. Леонтьев Психофизиологическая проблема и ее решение, 385.35kb.
• Авангард Наши холодные закуски, 106.69kb.
• Курс лекций по дисциплине «Русский язык и культура речи», 1092.65kb.

Хатунцев С. В.


ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ ВЗГЛЯДЫ К.Н. ЛЕОНТЬЕВА В НАЧАЛЕ 60-Х ГОДОВ XIX СТОЛЕТИЯ

К.Н. Леонтьев проделал длительную и сложную идейную эволюцию. В молодости он считал себя либералом. Однако уже тогда, в 50-е годы XIX столетия, базис леонтьевского мировоззрения составляли эстетические взгляды, в то время как либеральные представления лишь наслаивались на них, были явлением надстроечным. Когда оригинальные и органически-самобытные эстетические воззрения Леонтьева созрели в достаточной степени, выявилось коренное несоответствие им наносных, заимствованных либеральных идей, и наступил кризис леонтьевского либерализма. Это означало вторую «переоценку ценностей», второй «умственный перелом». Кризис разрешился путем замены либеральных представлений представлениями консервативного плана, в гораздо большей степени соответствовавшими тому эстетическому базису, на который они наложились и из которого в значительной степени выросли. К. Леонтьев и сам считал, что решающим импульсом перехода его к консерватизму служил эстетический момент¹. В этом уверено и большинство исследователей его творчества, например Н.А. Шестаков².

Юношеский либерализм К. Леонтьева был преодолен и отвергнут после долгих и порою мучительных сомнений. К рассмотрению процесса перехода его на консервативные позиции мы и приступим.

Время перелома можно датировать с осени 1861г. по осень 1863 г.³, пик его пришелся на 1862 г., что отмечал уже А.М. Коноплянцев⁴ и о чем писал сам Леонтьев⁵, однако некоторые признаки поворота к консерватизму и охранению прослеживаются уже в критическом очерке Леонтьева «По поводу рассказов Марка-Вовчка», впервые опубликованном в 3-й книге журнала «Отечественные записки» за 1861 год. В одном из его пассажей Леонтьев обрушивается на «друзей прогресса», пишущих «народные, обличительные и любовные повести»: он считает, что их произведения – «сброд, в котором нет ни реальной, ни эстетической правды»⁶.

Именно в период второго «умственного перелома» у него сложилось серьезное отношение к политике и начали формироваться твердые политические убеждения. Политикой, внутренней и внешней, Леонтьев в это время заинтересовался по-настоящему, поняв, что «нельзя оставаться и лично в каком-то беспристрастном созерцании, ... что надо решиться быть на той или другой стороне»⁷ общественно-политической жизни.

Новая «переоценка ценностей» началась и завершилась в столице, куда Леонтьев приехал из родового поместья Кудиново Калужской губернии в конце декабря 1860 г.⁸ для того, чтобы выступать там с лекциями, речами, романами и публицистическими статьями, в которых хотел развить свои оригинальные и становящиеся все более ясными ему самому представления о прекрасном, «о ценности разнообразия в жизни, о развитии сильной личности»⁹. Он полагал, что правильное понимание ботаники, зоологии, френологии и социологии как науки, основанной на законах естествознания, разовьет в обществе то эстетическое миросозерцание, которым дышал он сам, и заставит большинство людей стать умнее, великодушнее, энергичнее и даже красивее внешне, а для пропаганды этих воззрений задумывал «великие творения», которые должны будут произвести революцию, сперва в России, а потом – во всем человечестве¹⁰.

Под «революцией» Леонтьев, конечно же, понимал переворот не социально-политический, а идейный и, в известном смысле, духовный. Подобно Л.Н. Толстому, думавшему, что достаточно будет большинству людей лишь захотеть стать моральными, как на земле воцарятся мир и любовь, он считал, что стоит большинству приобрести хороший вкус, эстетический взгляд на жизнь и послушать его проповеди, как мир наполнится «новым, неслыханным разнообразием блага и зла, всяких антитез и всякой поэзии, начиная от идиллии «Старосветских помещиков» и кончая трагизмом народных мятежей», и жизнь станет похожа на «благородную драму, на величавую трагедию, на красивую оперу»¹¹.

Такого рода представления – и самого Леонтьева, и Толстого, трудно не назвать утопическими. При этом эстетическая утопия, с которой выступал в свое время К.Н. Леонтьев, в отличие от моралистических утопий Л.Н. Толстого никакого общественного резонанса не вызвала: в 60-е гг. XIX столетия русскому обществу, занятому своими злободневными нуждами – проблемами преобразований и острыми социальными вопросами, возникавшими в связи с их осуществлением, обществу, все более проникавшемуся материализмом и утилитарными ценностями, было не до эстетики.

Сильное влияние на воззрения К. Леонтьева в это время, то есть на рубеже 50-60-х годов XIX в., оказали Александр Герцен и Дж. Ст. Милль. Именно они, как это ни парадоксально на первый взгляд, более, чем какие-либо другие мыслители, способствовали его переходу на консервативные позиции. Из революционно-демократического учения Герцена и либерального учения Милля Леонтьев сделал свои собственные, совершенно оригинальные антидемократические и антилиберальные выводы. В этом в полной мере сказалась специфика его индивидуального мышления.

Что касается Герцена, то в период кризиса либерально-демократических воззрений К.Н. Леонтьева его отношение к нему стало двойственным. Как издателя и автора статей русской революционной газеты «Колокол» Леонтьев его уже с начала 60-х гг. стал ненавидеть, и не только ненавидеть, но даже не уважать, зато герценовские инвективы по поводу «буржуазности и прозы новейшей Европы»¹² он воспринял как аутентичное выражение своих собственных взглядов. По мнению, высказанному им позднее в беседе со своим учеником А.А. Александровым, «со стороны своего отвращения к буржуазному прогрессу Герцен очень полезен – он просто незаменим»¹³.

Действительно, в своих произведениях периода эмиграции, известных Леонтьеву, Герцен, по словам В.В. Зеньковского, с «неподражаемой силой» рисует «острое отвращение к буржуазной («мещанской») психологии»¹⁴. Особенно рельефно разочарование в Западной Европе и глубокая неприязнь к европейской буржуазии, всецело овладевшие Герценом после подавления Июньского восстания 1848 г. в Париже¹⁵, выражены в его «Письмах из Франции и Италии» и в произведении «С того берега». Почему же смыкавшийся, сотрудничавший с либералами-западниками К. Леонтьев воспринял герценовскую критику европейской буржуазной культуры?

Причина этого – в близости эстетических интенций К. Леонтьева и А. Герцена. Им обоим, в большей или в меньшей степени, был присущ своего рода эстетический романтизм. Эстетом-романтиком являлся Леонтьев. Герцен также искал в красоте не только эстетического наслаждения, но и ответа на романтические искания своей души¹⁶. И для Герцена, и для Леонтьева глубокое эстетическое чувство было одним из важнейших свойств их натуры. Как и К.Н. Леонтьев, А.И. Герцен остался верен эстетическому подходу к жизни до самой кончины¹⁷. Поэтому неудивительно, что в страстной критике Герценом духовного строя, духовного мира Западной Европы с особенной силой звучал эстетический мотив, а его обличение моральной ограниченности и духовного ничтожества европейского мещанства (буржуазии) определялось не только социально-политическими принципами, которые он исповедовал, но и, как писал В.В. Зеньковский, эстетическим отвращением к данному феномену как таковому¹⁸. Эстетической по преимуществу герценовскую критику Запада Зеньковский, а вместе с ним Г. Флоровский¹⁹ и П.Ф. Преображенский²⁰ считали вслед за Леонтьевым, оценивавшим любые явления, в том числе социально-политические, с позиций своей эстетики. Последнему именно эта, эстетическая сторона нелюбви Герцена к западному мещанству внутренне была близка и понятна: он сам с ранних лет испытывал бессознательную эстетическую неприязнь к некоторым элементам буржуазной культуры (к «буржуазному» европейскому платью). Поэтому было бы неправильно говорить, что Леонтьев заимствовал у Герцена выработанные им взгляды на западное мещанство. Скорее благодаря его влиянию он осознал и сформулировал свою собственную, основанную на оригинальных эстетических установках, точку зрения на данное явление в целом. Показательно, что сочинения Герцена, в том числе, вероятно, и те, в которых он эстетически, по мнению К. Леонтьева, развенчивает европейскую буржуазию, были известны последнему уже в конце 40-х – начале 50-х годов XIX века, однако инвективы в адрес западного мещанства были восприняты им только на стыке 50-60-х, т.е. тогда, когда развитие его собственных эстетических взглядов подготовило для этого необходимую почву.

Дж. С. Милль повлиял на Леонтьева в том же направлении, что и Герцен. Позитивист Милль, буржуазный либерал по социально-политическим взглядам²¹, был самым авторитетным философом в англоязычном мире в течение XIX столетия²² и прославился своей защитой индивидуализма и представительного правления²³. Часть отечественных авторов относит его к теоретикам классического либерализма, часть считает связующим звеном между старым, классическим, и новым, постклассическим, либерализмом²⁴. На общественно-политические взгляды Леонтьева оказал воздействие трактат Дж. С. Милля «О свободе». Эта книга, вышедшая в 1859 г., вызвала в русском обществе значительный резонанс²⁵; в англоязычных странах она считается классической и переиздается до сих пор²⁶. Однако практически никто – ни в России, ни на Западе, не воспринял ее так, как ее воспринял К.Н. Леонтьев. В очерке Милля он увидел, во-первых, талантливое выражение близких ему самому идей о необходимости максимальной силы и разнообразия человеческих характеров²⁷, а также общественных положений²⁸. Однако более существенной для Леонтьева была нарисованная им картина современного состояния Европы и господствующих тенденций ее социально-политического развития. Леонтьев из этой картины вынес следующее. Все люди, все умы в Европе упрощаются, становятся пошлыми и схожими²⁹, сводятся к единому типу³⁰ и постепенно утрачивают всякое понятие о разнообразном развитии характеров, об индивидуальности и ее пользе³¹. Европа «решительно стремится к китайскому идеалу – сделать всех одинаковыми», к «мертвенному однообразию, к смерти всего наивного, энергического, утонченного...»³². Условия, формирующие различные классы общества и различных людей, условия, создающие их характеры, с каждым днем становятся на Западе все однообразнее³³. Там происходит процесс всеобщей ассимиляции³⁴, и эта ассимиляция растет и растет. Ей благоприятствуют новейшие социально-политические перевороты, которые возвышают низшие классы и принижают высшие, а также распространение образованности, улучшение путей сообщения, усиление торговли и промышленности. Но более всего такого рода нивелировке способствует авторитет общественного мнения – «собирательной бездарности»³⁵; Нонконформисты лишены всякой поддержки со стороны общества. Своеобразие личности соединение вышеперечисленных причин убивает³⁶. Со временем, под влиянием всех этих идей, у Леонтьева зародилась мысль, что «однообразие воспитания и положений, к которому стремится Европа, есть гибель»³⁷ для истории и культуры, поскольку именно разнообразие определяет собой их богатство и силу, порождает столь ценимую Леонтьевым «эстетику жизни».

Именно благодаря своеобразно воспринятому влиянию Милля и Герцена Леонтьев, в отличие от массы представителей своего круга, перестал воспринимать современную ему Европу как некий эталон социально-политического устройства, хотя в юности общественная жизнь западных наций казалась ему «оживленнее, утонченнее и выше нашей» и его не отталкивали изображения «типичных страданий или неудобств» социального устройства Европы, встречавшиеся в иностранных книгах³⁸.

И если ранее к либерально-демократическим идеалам и ценностям, присущим, в частности, европейской культуре, Леонтьев относился бездумно-благожелательно, то размышления над очерком «О свободе» Дж. Ст. Милля и работами Герцена, однако, подчеркнем еще раз, не над публиковавшимися в «Колоколе», а над теми, в которых критиковался Запад с его мещанством, привели к тому, что уже к началу 60-х гг. «западное равенство и бездушное однообразие демократического идеала» стали ему претить.

На утверждении в сознании Леонтьева негативного отношения к либерализму и демократии сказалось также долгое, почти двухлетнее общение в Петербурге со столичной либерально-демократической интеллигенцией, с теми, кого он впоследствии назвал «второстепенными редакторами, плохими и озлобленными фельетонистами, незнаменитыми докторами и т.д.». Леонтьев был знаком с представителями различных течений как либерального, так и демократического лагерей, в том числе с радикалами, например, с И.А. Пиотровским, сотрудником «Современника», «учеником и пламенным поклонником Чернышевского и Добролюбова»³⁹.

Контакты с ними помогли ему лучше разобраться в их общественно-политических взглядах. У Леонтьева сложилось стойкое мнение, подтверждавшее выводы, сделанные им из учений Милля и Герцена, что идеал всех этих сторонников по-европейски понимаемого общественного прогресса – «не просто гражданское равенство, а полнейшее однообразие общественного положения, воспитания и характера». Эстетическая сторона перспективы всеобщего однообразия его ужаснула⁴⁰, и это разрушило последние симпатии Леонтьева сначала к демократии, а потом и к либерализму.

Так, он понял, что с его эстетическими позициями несовместимы прежде всего взгляды революционно-демократические, поэтому от учений, проповедуемых журналами «Русское слово» и «Современник» отвернулся с негодованием⁴¹. У него даже сформировалось чувство «ранней ненависти к демократии», которое отчётливо проявилось в его отношении к тому же «Современнику» и к «гуманности» Некрасова, для Леонтьева – лживой⁴².

Шаг за шагом Леонтьев начал приходить к убеждению, что разнообразие «положений и чувств», необходимое для его «поэзии жизни», развивается благодаря социальному неравенству и борьбе, что для «поэзии действительности» нужны все те общие формы и виды человеческого развития, к которым он в течение предыдущего десятилетия был равнодушен и порой недоброжелателен, которыми прежде готов был охотно пожертвовать – отчасти во имя гуманизма, отчасти для «поэзии либерального движения», и что надо противодействовать их «утилитарному разрушению». Леонтьеву стали дороги: монархия, чины, привилегии, знатность, военные и «самый вид войск», пестрота «положительных вероучений». Он начал «и жалеть, и любить дворянство», восхищаться М.Н. Муравьевым-Виленским, статьями неофита консерватизма М.Н. Каткова⁴³. Несколько позднее привязался Леонтьев к Церкви и к Православию. С этого времени он считал, что «благо тому государству, где преобладают ... «жрецы и воины» (епископы, духовные старцы и генералы меча), и горе тому обществу, в котором первенствуют «софист и ритор» (профессор и адвокат) ... Первые придают форму жизни; они способствуют ее охранению; они не допускают до расторжения во все стороны общественный материал; вторые по существу своего призвания наклонны способствовать этой гибели, этому плачевному всерасторжению...»⁴⁴.

Необходимо отметить, что отказ Леонтьева от либерализма происходил на фоне стремительной радикализации некоторых слоев русской интеллигенции и практически синхронно с временным отходом значительной части русского общества от либеральной идеи, пришедшимся на 1862-1863 годы⁴⁵. По мнению А.В. Гоголевского, серьезные потрясения либерализм испытал еще в 1861 году⁴⁶, т.е. именно тогда, К. Леонтьев и начал пересматривать свое отношение к нему. Либералы жаждали от правительства более широких преобразований, ограниченные масштабы реформ вызывали у них разочарование. Подавление властями студенческих беспорядков усилило это чувство⁴⁷. Масла в огонь политических страстей подлило польское восстание 1863 г., которое угрожало территориальной целостности Империи. Правительственный либерализм переживал кризис, а в либеральном общественном движении стал обозначаться раскол. По словам того же А.В. Гоголевского, с ростом противоречий между умеренными и крайними течениями либерализма «исчезала и притягательность либеральной идеи»⁴⁸ как таковой. В этих условиях часть либералов, опасавшихся дальнейшей дестабилизации положения и анархии, рассталась со своими убеждениями и перешла на консервативные позиции. К их числу принадлежали К.П. Победоносцев и М.Н. Катков, ставшие столпами русского охранительства, а также теоретик либерального консерватизма Б.Н. Чичерин⁴⁹. К этой же группе, безусловно, относился и К. Леонтьев, хотя при переходе в консервативный лагерь он руководствовался не столько политическими, сколько эстетическими соображениями, в отличие от остальных ее представителей.

Однако гораздо большее количество тех, кто отступил от либеральной идеи, пополнило ряды не консерваторов, а революционных демократов. Из либерализма выделилось, по терминологии А.В. Гоголевского, «социальное» направление, которое прижилось в среде разночинной интеллигенции. Идеал социализма в интерпретации А.И. Герцена и В.Г. Белинского стал в 60-е годы ХIХ столетия вдохновлять ее представителей, находившихся в оппозиции правительственному курсу⁵⁰.

После всех ударов и потрясений, обрушившихся на либерализм в это время, он уже никогда не достигал в императорской России ХIХ – начала ХХ веков тех политических позиций и того исключительного влияния на умы, которыми обладал в первые шесть – шесть с половиной лет царствования Александра II.

Таким образом, то, что К. Леонтьев покинул стан либералов и то, что он испытал заметное влияние воззрений А.И. Герцена было в его идейно-политической эволюции начала 60-х типичным и характерным для всего образованного русского общества в целом. Гораздо менее типичным являлся его переход в правый, консервативный, а не в левый, радикально-демократический, лагерь. И совершенно особая, связанная с этим переходом черта интеллектуальной трансформации К. Леонтьева – отторжение им политических, революционных, и восприятие эстетических, антибуржуазных, сторон учения Герцена. Эта черта предопределялась свойственным ему самому оригинальным эстетическим миросозерцанием.

В начале второй «переоценки ценностей» наиболее привлекательной для Леонтьева была позиция, занятая почвенническим журналом «Время», издававшимся братьями Достоевскими. Этот журнал устраивал его больше, чем такие издания, как «Современник», «Отечественные записки» и «Русский вестник», тоже переходивший с платформы либеральной на платформу консервативную. Под влиянием отвращения, которое вызывал в Леонтьеве «Современник», он стал больше внимания обращать на окружавшую его русскую жизнь, в его душе начали просыпаться «зародыши славянофильских наклонностей». Однако славянофилы очень сухо относились к различным проявлениям «русского европеизма», в частности, к литературе и к литературным героям, с которыми протекала юность Леонтьева – Рудину, Онегину и другим подобным им персонажам, во «Времени» же он встретил именно то, что ему хотелось – сердечное сочувствие к этому «русскому европеизму», «печальным, но прекрасным идеалам 40-х годов».

Другая черта, которая влекла Леонтьева к этому журналу сильнее, чем к московскому славянофильству – то, что «Время» менее строго смотрело на психическую сторону так называемого «женского вопроса», которая его интересовала больше, чем «гражданская» сторона данной проблемы⁵¹.

В целом мнение редакции «Времени» Леонтьев понимал так: «В будущем мы желаем для России жизни полной и широкой, но своеобразной донельзя; перед этим своеобразием пусть побледнеет и покажется ничтожным наше полуевропейское недавнее прошедшее. Однако и к этому недавнему прошедшему мы не можем относиться без теплоты. И в нем мы видим элементы, без которых не может обойтись богатая национальная культура и жизнь; мы бы желали только, чтобы эти общие элементы приняли бы более русские формы»⁵². Фактически это была точка зрения не столько издателей и авторов «Времени», сколько самого К. Леонтьева. Так выглядел его социокультурный идеал в рассматриваемый, «переходный», период, и он его сформулировал, правда с опозданием – только в 1869 г.

По фундаментальным общественно-политическим вопросам «Время», на взгляд Леонтьева, интересных и своеобразных позиций не выработало, и кроме «простой демократии, которая с большей силой и ясностью проповедовалась в «Современнике», ничего не давало...»⁵³, поэтому остановиться на «Времени» он не мог. Его всё сильнее привлекает московское славянофильство⁵⁴. Идеями, более или менее близкими к идеям А.С. Хомякова и И.С. Аксакова Леонтьев проникается настолько, что начинает жить ими⁵⁵.

Это вполне закономерно. К.Н. Леонтьев быстро превращался в антиевропеиста, враждебность по отношению к социально-политическим институтам Запада испытывали славянофилы⁵⁶. Сближал его со славянофилами и страстный русский патриотизм. Патриотом Леонтьев был на протяжении всей своей жизни, поэтому разочарование в Европе компенсировалось у него, видимо, не без влияния Герцена, верой в Россию. Самого Герцена, тоже горячо любившего свою Родину, вера в Россию в конце 40-х гг. ХIХ в. «спасла ... на краю нравственной гибели»⁵⁷. Герцен начал возлагать социальные упования на русскую общину⁵⁸ – вслед за ним «полюбил» ее и К.Н. Леонтьев. Он проникся культурософскими симпатиями к русскому простонародью, стал рассчитывать на преобразование отечественного общества и культуры национальными, самобытно-русским началами, не сомневаясь в их силе. Вера в русский народ, в Россию и в то, что она откроет новую, неевропейскую эпоху всемирной истории, высокая оценка крестьянской общины были другими пунктами, общими для Леонтьева со славянофилами. Свои наклонности в период дрейфа к славянофильству и в несколько более позднее время он называл «почти в славянофильском смысле народническими»⁵⁹.

Однако ни влияния Герцена, Милля и славянофилов, ни переход в консервативный лагерь не изменили еще отношения Леонтьева в начале 60-х к реформам Александра II. Напротив, вслед за людьми «славянофильского оттенка» он полагал, что эмансипационные процессы в России это «совсем не то», что западные, что они приведут к иным результатам, и даже русский либерализм на русской же почве непременно принесет особые, хорошие, национальные по форме и содержанию плоды⁶⁰.

Он непоколебимо верил, что в результате эмансипации правящая верхушка России, её интеллигенция станут гораздо более русскими, чем они были при Николае I. В его правление, полагал Леонтьев, Россия была «недостаточно своеобразна в высших сферах своих, ... была слишком похожа на Европу», и он с радостью увидел некоторое принижение этих высших сфер и значительное возвышение низших. Леонтьев надеялся, что образованные классы России погрузятся в «народное море» и само это море ещё больше сгустят, и сами окрасятся яркими неевропейскими красками, что русские мужики и мещане, обретшие больше свобод, научат образованные слои «жить хорошо по-русски», укажут им, «какими господами» им следует быть, предоставят «живые образцы русских идей, русских вкусов, русских мод..., русского хорошего хозяйства, наконец». Более всего Леонтьев верил в экономические успехи русских простолюдинов, а также в «особливый» здравый смысл и могучую религиозность народа, в благоразумное и едва ли не дружеское отношение его к землевладельцам и т. д⁶¹.

Таким образом, Леонтьев в начале 60-х гг. XIX века исповедовал целый комплекс вполне славянофильских идей и взглядов, испытывал заметное влияние со стороны славянофилов, хотя воспринимал его весьма своеобразно, через призму собственного оригинального мировидения.

В тот же период он практически полностью забросил занятия естественными науками⁶². Это вполне объяснимо. Разочарование в Западе было для него разочарованием и в европейской образованности, учености и науке. Поэтому, обогатив свой ум огромными запасами естественнонаучных знаний, теорий, концепций, наложивших неизгладимый отпечаток на весь строй его мышления, Леонтьев посчитал свою подготовку в этой сфере более чем достаточной. Необходимую роль она в его жизни уже сыграла, и дальнейшее накопление естественнонаучного багажа стало излишним.

ПРИМЕЧАНИЯ: