Geum.ru

Небоскреб газеты "Русский Курьер"

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   22   23   24   25   26   27   28   29   ...   41

Заявление было столь неожиданным, что все замолчали и уставились на графа, а

тот только попивал свое шампанское да поглядывал на друзей поверх бокала

волчьим глазом.

В отличие от Лучникова граф Новосильцев был настоящим профессиональным

гонщиком, кроме всех прочих своих гонок, он не менее семи раз участвовал в

"Антика-ралли" и три раза выходил победителем.

Когда Андрей представил Тане графа как своего лучшего друга, она только

усмехнулась. "Лучший друг" смотрел на нее откровенно и уверенно, как будто

не сомневался, что в конце концов они встретятся в постели. Волчишка этот

твой друг, сказала она потом Андрею. Волк, поправил он ее с уважением. Ты бы

последил за ним, сказала она. Я и слежу, усмехнулся он.

-- Не поздновато ли уже, Володечка? -- осторожно спросил полковник

Чернок. -- В сорок шесть, хочешь не хочешь, рефлексы уже не те.

-- Я сделаю их всех, -- холодно сказал граф. -- Можете не сомневаться,

я сделаю всю эту мелюзгу на обычных "Жигулях".

Довольный эффектом, он допил до дна бокал и покивал небрежно друзьям,

не забыв метнуть случайный взгляд и к Таниной верхотуре. Да-да, он сделает

их всех, и своих, и иностранных "пупсиков", на наших (он подчеркнул)

обыкновенных советских "Жигулях" модели "06". Конечно, он специально

подготовил машину, в этом можете не сомневаться. Он поставил на нее мотор

самого последнего "питера" и добавил к нему еще кое-что из секретной

авиаэлектроники (Саша, спасибо), он переделал также шасси и приспособил

жалкого итало-советского "бастарда" к шинам гоночного "хантера". Шины

шириной в фут, милостивые государи, и с особой шиповкой собственного

изобретения.

-- Вот так граф! -- воскликнул лысенький мальчик Тимоша Мешков, самый

богатый из всех присутствующих, нынешний совладелец нефтяного спрута

"Арабат-ойл-Компани". -- Восхищаюсь тобой, Володечка! -- Все тут вспомнили,

что маленький Тимоша, начиная еще с подготовительного класса, восхищался

могучим Володечкой. -- А говорят, что аристократия вырождается!

-- Аристократы никогда не вырождались, -- нравоучительно сказал граф

Новосильцев. -- Аристократия возникла в древности из самых сильных, самых

храбрых и самых хитрых воинов, а древность, господа, это времена совсем

недавние.

-- В чем, однако, смысл твоего вызова? -- спокойно поинтересовался

толстяк-профессор Фофанов, ответственный сотрудник Временного Института

Иностранных Связей, то сеть министерства иностранных дел Острова Крым.

-- Смысл-то огромный, -- задумчиво произнес Лучников.

-- Яки! -- воскликнул граф. -- Наш лидер знает, где собака зарыта. Для

меня-то лично это чисто спортивный шаг, последняя, конечно, эскапада, -- он

снова как бы невзначай бросил взгляд на Танины полати, -- но лидер-то,

Андрюшка-то), знает, где зарыта политическая дохлятина. Неужели вы не

понимаете, что нам необходимо победить на Старой римской дороге, срезать

нашу юную островную нацию, наших красавчиков яки и сделать это надо именно

сейчас, в момент объявления СОСа, за три месяца до выборов в Думу? Вы что,

забыли, братцы, кто становится главным героем Острова после гонки и как наше

уникальное население прислушивается к словам чемпиона? Чемпион может стать

президентом, консулом, королем, во всяком случае, до будущего сезона. Кроме

того -- "Жигули"! Учтите, победит советская машина!

Все замолчали. Кто-то пустил по кругу еще бутылку. Таня прибавила

громкости в телевизоре. Показывали скучнейший футбольный матч на Кубок УЕФА,

какая-то московская команда вяло отбивалась от настырных, налитых пивом

голландцев.

-- Ты уже делал прикидки? -- спросил Лучников графа.

-- Я эту трассу пройду с закрытыми глазами, Андрей, -- сказал граф. --

Но если ты полагаешь...

Он вдруг замолчал, и все молчали, стараясь не смотреть на Андрея.

-- Я тоже пойду в гонке, -- вдруг сказал он. Таня мгновенно выключила

телевизор. Тогда все посмотрели на Лучникова.

-- Только уж не на "Жигулях", конечно, -- улыбнулся Лучников. -- Пойду

на своем "питере". Тряхну стариной.

-- А это еще зачем, Андрюша? -- тихо спросил граф Новосильцев.

-- Чтобы быть вторым, Володечка, -- ответил Лучников. -- Или первым,

если... если ты гробанешься...

Возникла томительная пауза, потом кто-то брякнул: "Вот мученики идеи! "

-- и начался хохот и бесконечные шутки на тему о том, кого куда упекут

большевики, когда идея их жизни осуществится и жалкий тритон, их никчемная

прекрасная родина, сольется с великим уродливым левиафаном, их прародиной.

Далее последовало обсуждение деталей проекта. Пойти на крайний риск и

выставить на гонку машины с лозунгами СОС на бортах? Вот и будет формальная

заявка нового Союза. Конечно, весь Остров уже знает о СОСе, газеты пишут, на

"разговорных шоу" по телевидению фигурирует тема СОСа: считать ли его новой

партией или дискуссионным клубом? -- однако формально он не заявлен.

-- Учитывая наши дальнейшие планы, -- сказал Лучников, -- это будет

гениальная заявка. Володечка оказался не только мучеником, но и провидцем.

Браво, граф!

"Какие дальнейшие планы? -- подумала Таня. -- Какие у этой вшивой

компании дальнейшие планы? " Она задала себе этот вопрос и тут же поймала

себя на том, что это вопрос -- шпионский.

-- Интересно, что думает по этому поводу мадам Татьяна? -- Граф

Новосильцев поднял вверх свои желтые волчьи глаза.

-- Я думаю, что вы все самоубийцы, -- холодно высказалась Татьяна.

Она ждала услышать смех, но в ответ последовало молчание такого

странного характера, что она не выдержала, подкатилась к краю своих полатей

и глянула вниз. Они все, семь или восемь мужчин, стояли и молча смотрели

вверх на нее, и она впервые подумала, что они удивительно красивы со

всеми их плешками и сединами, молоды, как декабристы.

-- Таня, вы далеко не первая, кому это в голову приходит, -- наконец

прервал молчание граф. Андрей натянуто рассмеялся:

-- Сейчас она скажет: вы ублюдки, с жиру беситесь...

-- Вы ублюдки, -- сказала Таня. -- Я ваших заумностей не понимаю, а с

жиру вы точно беситесь.

Она прибавила звука футбольному комментатору, ушла в глубину своей

"пещеры", взяла кипу французских журналов с модами, не первый уже раз она

гасила в себе вспыхивающее вдруг раздражение против Лучникова, но вот сейчас

впервые осознала четко -- он ее раздражает. Проходит любовь. Неужели

проходит любовь? Уныние стало овладевать ею, заливать серятиной глянцевые

страницы журналов и экран телевизора, где наши как раз получили дурацкий гол

и сейчас брели к центру, чтобы начать снова всю эту волынку-игру против

заведомо более сильного противника.

Андрей приходил к ней каждую ночь, и она всегда принимала его, и они

синхронно достигали оргазма, как и прежде, и после этого наступало несколько

минут нежности, а потом он уходил куда-то в глубины своего огромного

вигвама, где-то там бродил, говорил по видеотелефону с сотрудниками, звонил

в разные страны, что-то писал, пил скоч, плескался в ванной, и ей начинало

казаться, что это не любимый ее только что побывал у нее, а просто какой-то

мужичок с ней поработал, славно так побарахтался, на вполне приличном

уровне, ублаготворил и себя и ее, а сейчас ей до него, да и ему до нес,

никакого нет дела. Она понимала, что нужно все рассказать Андрею: и о

Сергееве, почему она приняла предложение, и о своей злости, о Бакстере, о

Востокове, -- только эта искренность поможет против отчуждения, но не могла

она говорить о своих муках с этим "чужим мужичком", и возникал порочный

круг: отчуждение увеличивалось.

Лучникову и в самом деле не очень-то было до Тани. После возвращения из

Союза он нашел газету свою не вполне благополучной. По-прежнему она

процветала и по-прежнему тираж раскупался, но, увы, она потеряла тот нерв,

который только он один и мог ей дать. Идея Общей Судьбы и без Лучникова

волоклась со страницы на страницу, но именно волоклась, тянулась, а не

пульсировала живой артериальной кровью. Советские сообщения и советские темы

становились скучными и формальными, как бы отписочными, и для того, чтобы

взглянуть на Советский Союз взглядом свободного крымчанина, лучше было бы

взять в руки "Солнце России" или даже реакционного "Русского Артиллериста".

Вернувшись в газету, Андрей Лучников прежде всего сам взялся за перо.

На страницах "Курьера" стали появляться его очерки о путешествии в "страну

чудес", об убожестве современной советской жизни, о бегстве интеллигенции, о

задавленности оставшихся и о рождении новой "незадавленности", о массовой

лжи средств массовой информации, о косности руководства. Он ежедневно звонил

в Москву Беклемишеву и требовал все больше и больше критических материалов.

Негласный пока центр еще не объявленного, но уже существующего СОСа считал,

что накануне исторического выбора они не имеют права скрывать ни грана

правды об этой стране, об их стране, о той великой державе, в которую они

зовут влиться островной народ, тот народ, который они до сих пор полагают

русским народом, тот народ. который должен был отдать себе полностью

отчет в том, чью судьбу он собирается разделить.

Когда он спит, удивлялась Таня, но никогда его не спрашивала -- когда

ты спишь? Здесь, на крыше гигантского алюминиево-стеклянного карандаша, он

был полным хозяином, она впервые видела его в этом качестве, ей казалось,

что он и ее хозяин тоже, вроде бы она ему не друг, не возлюбленная, а просто

такое домашнее удобное приспособление для сексуальной гимнастики.

Опять он не спит, подумала она, когда гости разошлись, и выглянула из

своей "пещеры". Она не сразу нашла Андрея. Вигвам вроде бы был пуст, но вот

она увидела его высоко над собой, на северном склоне башни, в одной из его

деловых "пещер". Он сидел там за пишущей машинкой, уютно освещенный

маленькой лампой, и писал очередной "хит" для "Курьера".

Ничтожество

(К столетию И. В. Сталина)

В ссылке над ним смеялись: Коба опять не снял носки; Коба спит в

носках: товарищи, у Кобы ноги пахнут, как сыр "бри"... Конечно, все, кто

тогда, в Туруханске, смеялся, впоследствии были уничтожены, но в то время

рябой маленький Иосиф молчал и терялся в догадках, что делать:

снять носки, постирать -- значит признать поражение; не снимать носки,

вонять -- значит превращаться все более в козла отпущения. Решил не снимать

и вонял с мрачностью и упорством ничтожества.

Нам кажется, не до конца еще освещен один биопсихологический аспект

Великой Русской Революции -- постепенное, а впоследствии могучее,

победоносное движение бездарностей и ничтожеств.

Революция накопилась в генетическом коде русского народа как ярость

ординарности (имя которой всегда и везде -- большинство) против развязного,

бездумного и в конечном счете наглого поведения элиты, назовем ее

дворянством, интеллигенцией, новобогачеством, творческим началом, западным

влиянием, как угодно.

Переводя всю эту огромную проблему в этот план, мы вовсе не стараемся

перечеркнуть социальное, политическое, экономическое возмущение, мы хотим

лишь прибавить к этим аспектам упомянутый биопсихологический аспект и, имея

в виду дальнейшее развитие событий, осмеливаемся назвать его решающим. О нем

и будем вести речь в преддверии торжественного юбилея, к которому сейчас

готовится наша страна. Заранее предполагаем, что в дни юбилея в официальной

советской печати появится среднего размера статья, в которой будут соблюдены

все параметры, будут отмечены и "ошибки" этого, в общем, выдающегося

коммуниста, связанные с превышением личной власти.

Между тем мы имели возможность наблюдать, что страна и народ собираются

неофициально отметить столетие этой исключительной посредственности, как

великого человека. На лобовых стеклах проносящихся мимо нас грузовиков и не

в южных, не в грузинских, а в центральных русских областях, едва ли не на

каждом втором красовался портрет генералиссимуса в его варварской форме.

Цель этой статьи -- показать, что этот коммунист был не выдающимся, а

самым обычным представителем биопсихологического сдвига, выброшенным на

поверхность ничтожеством. Среди лидеров большевистской революции были

одаренные люди, такие, как Ленин, Троцкий, Бухарин, Миронов, Тухачевский.

Ведя возмущенные массы, они руководствовались своими марксистскими теориями,

но они не знали, что все они обречены, что главная сила революции -- это

биопсихологический сдвиг и что этот сдвиг неизбежно рано или поздно

уничтожит личность и возвысит безличность, и из их среды восстанет, чтобы

возглавить, самый ничтожный и самый бездарный.

Есть ходячее выражение: "Революция пожирает своих детей". Осмелимся его

оспорить: она пожирает детей чужих. Троцкий, Бухарин, Блюхер, Тухачевский --

это чужие дети, отчаянные гребцы, на мгновение возникающие в потоке. Дети

революции -- это молотовы, калинины, ворошиловы, ждановы, поднимающийся со

дна осадок биопсихологической бури.

Мы часто со смехом отмахиваемся от художественных кинофильмов,

сделанных на вершине сталинского владычества такими мастерами советского

кино, как Ромм, Козинцев, Трауберг (впоследствии, в период оттепели,

обернувшимися к классике и ставшими "большими художниками" и даже

"либералами"), от всех этих "Юностей Максима" и "Человеков с ружьем". И

напрасно отмахиваемся. Проституирующая интеллигенция исполняла так

называемый "социальный заказ", точнее же сказать, она чутко улавливала

настроения и пожелания полностью сформировавшегося тогда правления серятины

и бездарностей. Наглая тупая человеческая особь, кривоногая и придурковатая,

становилась в советском искусстве центральной фигурой, и это было отражением

жизненной правды, ибо и в жизни она стала главной -- безликая фигура,

выражение огромной коллективной наглости бездарностей. Любая отличающаяся от

массы ничтожеств фигура, не говоря уже об интеллигенте, но и любая яркая

народная фигура, матрос или анархист, единоличный ли крепкий хозяин, так

называемый "кулак", становилась в этом искусстве объектом издевательства,

насмешки и призывалась к растворению в бездарной массе или же обрекалась на

уничтожение.

Так шло и в жизни, холуйское искусство точно отражало

биопсихологическую тенденцию жизни. Шло яростное уничтожение поднимающихся

над многомиллионной отарой голов. Уничтожались и революционные народные

вожди, наделенные талантом, такие, как Сорокин, Миронов, Махно, по сути

дела, спасший большевистскую Москву, нанесший непоправимый удар по тылам

Добровольческой Армии. Биопсихологический процесс выталкивал на поверхность

бездарностей типа Ворошилова, Тимошенко, Калинина и, наконец, ничтожнейшего

из ничтожных, бездарнейшего из бездарных, Иосифа Сталина. Меч, или скорее

пила, биопсихологической революции делал свое дело: слетали высовывающиеся

головы Троцкого, Бухарина, Тухачевского, -- меч шел по городам и весям, по

губерниям и уездам, единственной виной жертв были блестки талантливости,

хоть малая, но бросающаяся в глаза одаренность. И вот установилась власть

мизерабля, низшего из мизераблей, самого дебильного дебила нашего времени.

Нет ни одного деяния Сталина, не отмеченного исключительной, поражающей

ум бездарностью. Он уничтожил спасительный ленинский план новой

экономической политики и вверг страну в новое убожество и голод. С целью

организовать сельское хозяйство он уничтожил миллионы дееспособных крестьян

и организовал высшую форму сельскохозяйственной бездарности --

"раскулачивание" и колхозы. Непосредственным следствием этого были

многомиллионные жертвы голода на Украине, в Поволжье, по всей стране, гибель

тысяч и тысяч насильственно переселенных с одних земель на другие.

Чувствуя нарастающее недовольство в партии, боясь поднимающейся над

отарой фигуры крепыша Кирова, не представляя себе иного, более гибкого,

более умного пути для управления страной, Сталин снова идет по самому

простейшему -- убийство Кирова, примитивнейшие провокации процессов и

массовый террор в партии -- быть может, высшее проявление его бездарности. К

несчастью для страны, все это происходило на подъеме биопсихологического

сдвига, то есть было неизбежным.

Перед назревающей мировой войной Сталин лихорадочно ищет родственную

душу, вернее, близкую биоструктуру, и находит ее, естественно, в Гитлере.

Орды оболваненных немцев и орды оболваненных русских делят меж собой

Восточную Европу. Нельзя было более бездарно подготовиться к войне, чем это

сделал Сталин. Уничтожив талантливых маршалов, полностью презрев

геополитический (сложный для анализа) аспект надвигающихся событий и

положившись на биопсихологическую общность со вторым по рангу ничтожеством

современности, Гитлером, он после предательства последнего практически

устремляется в паническое бегство, отдавая на сожжение наши города, а

миллионы жизней на уничтожение и закабаление. Могучая бездарность Гитлера

помешала Германии одержать сокрушительную и легкую победу. В самом деле,

сколько блатного ничтожества нужно иметь, чтобы встать против всего мира,

даже не вообразив себе (отсутствие воображения очень роднит обоих

"паханов"), что нормальные люди могут иногда защищаться.

Между тем пока два слабоумных душили друг друга (вернее, Адольф душил

Иосифа), у англосаксов появилась возможность сманеврировать, выбрать,

решить, какая гадина в этот момент опаснее. Вот вам и слабые, вот вам и

хилые западные демократии! Перепуганный до смерти Сталин, смотавшийся уже из

Москвы, естественно, принял неожиданную помощь. Ну, для этого не нужно ни

ума, ни таланта.

Величие нашей страны проявилось в том, что перед лицом национальной

катастрофы она, даже после десятилетий уничтожения всякой неординарности,

смогла выдвинуть в ходе борьбы талантливых маршалов и военных конструкторов,

отважных летчиков и танкистов.

Ничтожество нашей биопсихологической верхушки проявилось в том, что

Россия, страна-победитель, потеряла в три раза больше миллионов жизней, чем

даже спаленная до последних угольков союзной авиацией Германия.

Период послевоенной реконструкции, быть может, -- венец бездарности и

ничтожности генералиссимуса Сталина. Никакие новые проекты, никакие реформы

ему и в голову не приходили. Вместо них он создал двадцатимиллионную армию

рабов. Древний фараонский сифиляга бушевал в тупой башке. Дренажная система

ГУЛАГа быстро откачала избыток таланта и творчества, явленный к жизни

войной. Ничтожества снова торжествовали, пировали, ибо шел еще их пир, еще

не начался их упадок, еще далеко было до выздоровления. Пик их власти

естественно совпадает с биологической смертью их кумира. Дальше начался

спад, кривая пошла вниз, таинственный человеческий процесс, так бездарно не

угаданный Марксом, вступил в новую фазу.

Конечно, Сталин не умер в 1953 году. Он жив и сейчас в немыслимой по

своей тотальности "наглядной агитации", в сталинских сессиях т. н.

Верховного Совета и в проведении т. н. выборов, в ригидности и неспособности

к реформам современного советского руководства (во всяком случае, тех из

них, кто наследует Калинина и Жданова), в нарастающем развале человеческой

экономики (еда, одежда, обслуживание, все области человеческой жизни

поражены сталинским слабоумием) и в разрастании нечеловеческой

экономики (танки и ракеты в безумном числе как фантом сифилитического

бреда), в неприятии любого инакомыслия и в навязывании всему народу

идеологических штампов преустрашающего характера, в экспансии всего того,

что именуется сейчас "зрелым социализмом", то бишь духовного и социального

прозябания...

И все-таки пик биопсихологического сдвига миновал, Сталин как главное

ничтожество современности подыхает. Выздоровление началось.