Geum.ru

Небоскреб газеты "Русский Курьер"

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   41

серпантину Сюрю-Кая и приближаясь к "Каховке".

Как всегда мысль о "кругах" наполнила его темным гневом. Паяцы и

мастодонты, торгаши и дебилы всерьез рассуждают, видите ли, о Возрождении!

Богатые и безнравственные смеют считать себя хранителями русской культуры. С

детства они талдычат нам о зверствах большевиков, но разве и вы не были

зверьми? Красные расстреливали тысячами, вы вешали сотнями. Нет, не белое

знамя вы несли с Юга и Востока к Кремлю, но черное с кровью. Жажда мщения

двигала вашими батальонами. Либералы вроде моего юнкера-отца или самого

генерала Деникина не решались произнести при вас слово "республика", не

решались заикнуться о разделе земли. Как красные презирали разогнанную

"учредилку", так и вы ненавидели Учредительное выборное собрание российского

народа. Даже и после поражения вы охотились за Милюковым, убили

Набокова-старшего, а какой была бы охота после вашей победы? Вот и сейчас

шесть десятилетий вы на своей Базе Временной Эвакуации наслаждаетесь

комфортом, свободой и спокойствием, в то время когда наш народ кровью

истекал под сталинскими ублюдками, отражал с неслыханными жертвами нашествие

наглых иностранных орд, прозябает в бесправии, темноте духовной, скудости и

лжи и снова жертвует лучшими своими детьми, в то время когда такие

сложнейшие и драматические процессы происходят в России, вы все еще

талдычите вставными челюстями о Весеннем Походе...

Звук сирены сверху отвлек Лучникова от этих мыслей. Он притормозил и

увидел прямо над собой за зарослями кизиловых кустов длинную фигуру отца в

выцветшей голубой рубашке. Отец махал ему рукой и что-то кричал. За спиной у

него светилась странная при ярком солнце фара маленького желтого бульдозера.

Очевидно, именно из бульдозера он и просигналил сиреной.

-- Андрей, не разгоняйся! -- кричал отец. Лучников медленно проехал

вираж. Молодой походкой, размахивая руками со свойственной ему внешней

беззаботностью, отец шел навстречу.

-- Вчера здесь случился камнепад, -- объяснил он. -- Я сейчас тут

расчищаю бульдозером. Олл райт, закончу после обеда.

Арсений сел в машину к Андрею, и они медленно перевалили через опасный

участок.

-- Ну, а теперь можно, как обычно, -- улыбнулся отец, -- не потерял еще

класс?

Лучников до тридцати лет занимался автогонками почти профессионально,

но никогда на шоссе или в городе этого не показывал, лишь на горных дорогах

охватывал его иногда мальчишеский раж. Он подумал, что, может быть, отцу

будет приятно увидеть в этом рыжем с сединой морщинистом дядьке прежнего

своего любимого мальчишку, и стал подхлестывать свой "питер" толчками по

педали. Турбина рявкала. Они выскакивали на виражи, казалось, для того,

чтобы лететь дальше в небо и в пропасть, но резко перекладывался руль,

выдергивалась кулиса, и со скрежетом на двух колесах -- два других в воздухе

-- "питер" вписывался в поворот.

-- Браво! -- сказал отец, когда они влетели во двор "Каховки" и

остановились мгновенно и точно в квадрате пар-книга.

Резиденция Лучникова-старшего называлась "Каховкой" неспроста. Как раз

лет десять назад Андрей привез из очередной поездки в Москву несколько

грампластинок. Отец снисходительно слушал советские песни, как вдруг

вскочил, пораженный одной из них.


Каховка, Каховка -- родная винтовка...

Горячая пуля, лети!

.......................................................

Гремела атака, и пули звенели,

И ровно строчил пулемет...

И девушка наша проходит в шинели,


Горящей Каховкой идет...

Ты помнишь, товарищ, как вместе сражались.

Как нас обнимала гроза?

Тогда нам обоим сквозь дым улыбались

Ее голубые глаза...

...............................................................

Отец прослушал песню несколько раз, потом некоторое время сидел молча и

только тогда уже высказался:

-- Стихи, сказать по чести, не вполне грамотные, но, как ни странно,

эта комсомольская романтика напоминает мне собственную юность и наш

юнкерский батальон. Ведь я дрался в этой самой Каховке... И девушка наша

Верочка, княжна Волконская, шла в шинели... по горящей Каховке...

Прелюбопытным образом советская "Каховка" стала любимой песней старого

врэвакуанта. Лучников-младший, конечно же, с удовольствием подарил отцу

пластинку: еще один шаг к Идее Общей Судьбы, которую он проповедовал.

Арсений Николаевич сделал магнитную запись и послал в Париж, тамошним

батальонцам: "Ты помнишь, товарищ, как вместе сражались... " Из Парижа тоже

пришли восторженные отзывы. Тогда и назвал старый Лучников свой новый дом на

Сюрю-Кая "Каховкой".

-- Еще не потерял класс, Андрюша.

Отец и сын постояли минуту на солнцепеке, с удовольствием глядя друг на

друга. Разновысокие стены строений окружали двор: галереи, винтовые

лестницы, окна на разных уровнях, деревья в кадках и скульптуры.

-- Я вижу, у тебя новинка, -- сказал Андрей. -- Эрнст Неизвестный...

-- Я купил эту вещь по каталогу, через моего агента в Нью-Йорке, --

сказал Арсений и добавил осторожно: -- Неизвестный, кажется, сейчас в

Нью-Йорке живет?

-- Увы, -- проговорил Андрей, приблизился к "Прометею" и положил на

него руку. Сколько раз он видел эту скульптуру и трогал ее в мастерской

Эрика, сначала на Трубной, потом на улице Гиляровского.

Они прошли в дом и через темный коридор с африканскими масками по

стенам вышли на юго-восточную, уступчатую, многоэтажную часть строения,

висящую над долиной. Появился древний Хуа, толкая перед собой тележку с

напитками и фруктами.

-- Ю узлкам Андрюса синочек эз юзуаль канисна, -- прошипел он сквозь

остатки зубов, похожие на камни в устье Янцзы.

-- Ты видишь, не прошло и сорока лет, а Хуа уже научился по-русски, --

сказал отец.

Китаец мелко-мелко затрясся в счастливом смехе, Андрей поцеловал его в

коричневую щеку и взял здоровенный бокал "Водкятини".

-- Сделай нам кофе, Хуа.

Арсений Николаевич подошел к перилам веранды и позвал сына -- глянь,

мол, вниз, там нечто интересное, Андрей Арсениевич глянул и чуть не выронил

"Водкатини": там внизу на краю бассейна стоял его собственный сын Антон

Андреевич. Длинная и тонкая дедовская фигура Антошки, белокурые патлы

перехвачены по лбу тонким кожаным ремешком, ярчайшие американские купальные

трусы почти до колен. В расхлябанной, наглой позе на лесенке бассейна стояло

отродье Андрея Арсениевича, его единственный сын, о котором он нот уже

больше года ничего не слышал. В воде между тем плавали две гибкие девушки,

обе совершенно голые.

-- Явились вчера вечером пешком, с тощими мешками, грязные, -- быстро,

как бы извиняясь. заговорил Лучников-старший.

-- Кажется, уже отмылись, -- суховато заметил Лучников.

-- И отьелись, -- засмеялся дед, -- Голодные были, как акулы. Они

приплыли из Турции с рыбаками... Позови его, Андрей. Попробуйте все-таки...

-- Анто-о-ошка! - закричал Лучников так, как он кричал когда-то, совсем

еще недавно, будто бы вчера, когда в ответ на этот крик его сын тут же

мчался к нему большими скачками, словно милейший дурашливый пес.

Так неожиданно произошло и сейчас. Антон прыгнул в воду, бешеным кролем

пересек бассейн, выскочил на другой стороне и помчался вверх по лестнице,

крича:

-- Хай, дад!

Как будто ничего и не было между ними: всех этих мерзких сцен, развода

Андрея Арсениевича с матерью Антона, взаимных обвинений и даже некоторых

пощечин; как будто не пропадал мальчишка целый год черт знает в каких

притонах мира.

Они обнялись и, как в прежние времена, повозились, поборолись и слегка

побоксировали. Краем глаза Лучников видел, что дед сияет. Другим краем глаза

он замечал, как вылезают из бассейна обе дивы, как они натягивают на чресла

ничтожные яркие плавочки и как медленно направляются вверх, закуривая и

болтая друг с другом. Мысль о лифчиках, видимо, не приходила им в голову то

ли за неимением таковых, то ли за неимением и самой подобной мысли.

Познакомьтесь с моим отцом, друзья, -- сказал Антон девушкам

по-английски. -- Андрей Лучников. Дад, познакомься, это Памела, а это

Кристина.

Они были очень хорошенькие и молоденькие, если и старше

девятнадцатилетнего Антона, то ненамного. Памела, блондинка с пышной гривой

выгоревших волос, с идеальными, будто бы скульптурными крепкими грудками.

"Калифорнийское отродье, вроде Фары Фосет", -- подумал Лучников. Кристина

была шатенка, а груди ее (что поделаешь, если именно груди девиц привлекали

внимание Лучникова: он не так уж часто бывал в обществе передовой молодежи),

груди ее были не столь идеальны, как у подружки, однако очень вызывающие, с

торчащими розоватыми сосками.

Девицы вполне вежливо сказали "nice to meet you" -- у Кристины был

какой-то славянский акцент-- и крепко, по-мужски пожали руку Лучникова. Они

подчеркнуто не обращали внимания на свои покачивающиеся груди и как бы

предлагали и окружающим не обращать внимания -- дескать, что может быть

естественнее, чем часть человеческого тела? -- и от этой нарочитости, а

может быть, и просто от голода у Лучникова зашевелился в штанах старый друг,

и он даже разозлился: вновь возникала проклятая, казалось бы, изжитая уже в

сумасшедшей череде дней зависимость.

-- Вы, должно быть, из "уимен-либ", бэби? -- спросил он девушек.

Яростное возмущение. Девчонки даже присвистнули.

-- Мы вам не бэби, -- хрипловато сказала Кристина.

Male chovinist pig, -- прорычала Памела и быстро, взволнованно стала

говорить подружке: -- Из их поколения этой гадости уже не выбьешь. Обрати

внимание, Кристи, как он произнес это гнусное словечко "бэби". Как будто в

фильмах пятидесятых годов, как будто солдат проституточкам!

Лучников облегченно расхохотался; значит, просто обыкновенные дуры!

Дружок в штанах тоже сразу успокоился.

-- Ребята, вы не обижайтесь на моего дадди, -- сказал Антон. -- Он и

впрямь немного олд-таймер. Просто вы его своими титьками взволновали.

-- Простите, джентльмены, -- сказал Лучников девушкам, -- Я

действительно невпопад ляпнул. Грехи прошлого. Почувствовал себя слегка в

бордельной обстановке. Ведь я именно солдафон пятидесятых.

-- Будем обедать, господа? -- спросил Арсений Николаевич. -- Здесь или

в столовой?

-- В столовой, -- сказал Антон. -- Тогда девки, может быть, оденутся. А

то бедный мой папа не сможет съесть ни кусочка.

-- Или сьем что-нибудь не то, -- пробурчал Лучников. Отец и сын сели

рядом в шезлонги.

-- Где же ты побывал за этот год? -- спросил Лучников.

-- Спроси, где не был, -- по-мальчишески ответил Антон. Он сделал знак

Хуа, и тот принес ему драные, разлохмаченные джинсы. Антон вытащил из

кармана железную коробочку из-под голландских сигар "Виллем II" и извлек

оттуда самокруточку. Понятно -- курим "грасс". Именно в присутствии отца

закурить "грасс" -- вот она, свобода! Неужели он думал когда-нибудь, что я

его буду угнетать, давить, ханжески ограничивать? Неужели он, как и эти две

дурочки, считает меня человеком пятидесятых? Во всем мире меня считают

человеком, определяющим погоду и настроение именно сегодняшнего дня, и

только мой собственный сын нашел между нами generation gap. Не слишком ли

примитивно? Во всех семьях говорят о "разрыве поколений", значит, и мы

должны иметь эту штуку? Может быть, он не слишком умен? Провалы по части

вкуса? В кого у него этот крупный нахальный нос? Невысокий, зарастающий по

бокам лоб -- в мамашу. Но нос-то в кого? Да нет, не открестишься --

подбородок мой и зеркальные родинки: у меня над левой ключицей, у него --

над правой, у меня справа от пупка, у него -- слева, а фигура -- в Арсения.

-- Сейчас спрошу, где ты не был, -- улыбнулся Лучников. -- В Штатах не

был?

-- От берега до берега, -- ответил Антон.

-- В Индии не был?

-- Сорок дней жил в ашраме. Пробирались даже в Тибет через китайские

посты.

-- Скажи, Антоша, а на что ты жил весь этот год?

-- В каком смысле?

-- Ну, на что ты ел, пил? Деньги на пропитание, короче говоря?

Антон расхохотался, слегка театрально.

-- Ну, папа, ты даешь! Поверь мне, это сейчас не проблема для... ну,

для таких, как я, для наших! Обычно мы живем в коммунах, иногда работаем,

иногда попрошайничаем. Кроме того, знаешь ли, ты, конечно, не поверишь, но я

стал совсем неплохим саксофонистом...

-- Где же ты играл?

-- В Париже... в метро... знаешь там корреспонданс на Шатле...

-- Дай затянуться, -- попросил Лучников.

Антон вспомнил, что он курит, и тут же показал специфическую

расслабленность, особую такую шикарную полуотрешенность.

-- Это... между прочим... из Марокко... -- пробормотал он как бы

заплетающимся языком. Все-таки -- мальчишка.

-- Я так и понял, -- сказал Лучников, взял слюнявый окурок и втянул

сладковатый дымок. Сладкая дрянь.

-- Ба, вот странность, только сейчас заметил, что я спрашиваю тебя

по-русски, а ты мне отвечаешь на яки. -- Он внимательно разглядывал сына.

Все-таки красивый парень, очень красивый.

-- Это язык моей страны! -- с неожиданной горячностью вскричал Антон.

Веселости как не бывало. Глаза горят. -- Я говорю на языке моей страны!

-- Вот оно что! -- сказал Лучников. -- Теперь, значит, вот такие у нас

идеи?

-- Слушай, атац, ты меня опять подначиваешь. Ты со мной, я вижу, так и

не научишься говорить серьезно. Яки! -- Нотка враждебности, той старой,

годичной давности, появилась в голосе Антона. -- Яки! Яки, атац!

Атац. т. е. отец, типичное словечко яки, смесь татарщины и русятины.

Уровнем ниже, в дверях столовой появилась фигура деда.

-- Мальчики, обедать! -- крикнул он. Антон вылез из шезлонга и пошел по

веранде, прыгая на одной ноге и на ходу натягивая джинсы. Обернулся.

-- Да, я забыл тебе сказать, что я и в Москве твоей побывал.

-- Вот как? -- Лучников встал. -- Ну, и как тебе Москва?

-- Блевотина, -- с удовольствием сказал Антон и, почувствовав, что

диалог закончился в его пользу, очень повеселел.

Дед явно любовался внуком. В дверях столовой Антон дружески ткнул

Арсения плечом. Лучников-средний задержался.

-- Арсений, это из-за него ты просил меня приехать обязательно

сегодня? Он что -- завтра испаряется?

-- Нет-нет. Антошка мне ничего не говорил о своих планах. Не думаю, что

эта троица так быстро нас покинет. Девочки первый раз на Острове. Антошка

предвкушает роль гида. Новая культура яки и жизнь русских мастодонтов. К

тому же рядом и Коктебель с его вертепами. Думаю, что американочкам на

неделю хватит.

Арсений Николаевич вроде бы посмеивался, но Андрей Арсениевич заметил,

что глаза отца смотрят серьезно и как бы изучают его лицо. Это тоже было не

свойственно старику Лучникову и пугало.

-- Тогда почему же ты сказал "обязательно"? Просто так, а? Без особого

значения?

"Если ответит "просто так", "без особого значения", то это самое

худшее", -- подумал Андрей Арсениевич.

-- Со значением, -- улыбнулся отец, как бы угадавший ход его мыслей. --

У нас сегодня к обеду Фредди Бутурлин.

-- Да я его вижу чуть ли не каждый день в Симфи! -- воскликнул

Лучников.

-- Нам нужно будет вечером поговорить втроем, -- неожиданно жестким

голосом -- президент в кризисных паузах истории -- проговорил

Лучников-старший.

Тогда они вошли в столовую, одна стена которой была стеклянной и

открывала вид на морс, скалу Хамелеон и мыс Крокодил. За столом уже сидели

Памела, Кристина, Антон и Фредди Бутурлин.

Последний был членом Кабинета Министров, а именно товарищем министра

информации. Пятидесятилетний цветущий отпрыск древнего русского рода, для

друзей и избирателей Фредди, а для врэвакуантов Федор Борисович, член партии

к-д и спортклуба "Русский Сокол", по сути дела плейбой без каких-либо особых

идей. Бутурлин когда-то слушал лекции Лучникова-старшего, когда-то шлялся по

дамочкам с Лучниковым-средним и потому считал их своими лучшими задушевными

друзьями.

-- Хай, Эндрю! -- Он открыл свои объятия.

-- Привет, Федя! -- ответил Лучников "по правилам московского жаргона".

Памела и Кристина -- Боже! -- преобразились, обе в платьях! Платья,

правда, были новомодные, марлевые, просвечивающие, да еще и на узеньких

бретельках, но все-таки соски молодых особ были прикрыты какими-то цветными

аппликациями. Антоша сидел голый по пояс, только лишь космы свои слегка

заправил назад, завязал теперь в пони-тэйл.

Седьмым участником трапезы был мажордом Хуа. Он отдавал распоряжения на

кухню и официанту Гаври, но то и дело присаживался к столу, как бы гордо

демонстрируя, что он тоже член семьи, поворачивал по ходу беседы печеное

личико, счастливо лучился, внимал. Вдруг беседа и его коснулась.

-- Хуа-- старый тайваньский шпион, -- сказал про него Антон девушкам.

-- Это естественно, Крым и Тайвань, два отдаленных брата. В семьях

врэвакуантов считается шикарным иметь в доме китайскую агентуру. Хуа шпионит

за нами уже сорок лет, он стал нам родным.

-- Что такое "врэвакуанты"? -- Памела чудесно сморщила носик.

-- Когда в 1920 году большевики вышибли моего дедулю и его славное

воинство с континента, белые офицеры на Острове Крым стали называть себя

"временные эвакуанты". Временный is temporary in English. Потом появилось

сокращение "вр. эвакуанты", а уже в пятидесятых годах, когда основательно

поблекла идея Возрождения Святой Руси, сложилось слово "врэвакуант", нечто

вроде нации.

Отец и дед Лучниковы переглянулись: Антону и в самом деле нравилась

роль гида. Фредди Бутурлин пьяновато рассмеялся: то ли он действительно

набрался еще до обеда, то ли ему казалось, что таким пьяноватым ему следует

быть, в его "сокольской" плейбойской куртке, да еще и в присутствии

хорошеньких девиц.

-- Ноу, Тони, ноу плиз донт, -- пригрозил он пальцем Антону, -- не

вводи в заблуждение путешественниц. Врэвакуанты, май янг лэдис, это не

нация. По национальности мы русские. Именно мы и есть настоящие русские, а

не... -- Тут бравый "сокол" слегка икнул, видимо, вспомнив, что он еще и

член Кабинета, и закончил фразу дипломатично: -- ... а не кто-нибудь другой.

-- Вы хотите сказать, что вы -- элита, призванная править народом

Крыма?! -- выпалил Антон, перегнувшись через край стола.

"Что это он глаза-то стал так таращить, -- подумал Лучников. -- Уж не

следствие ли наркотиков? "

-- Не вы, а мы, -- лукаво погрозил Бутурлин Антону вилкой, на которой

покачивался великолепный щримп, -- Уж не отделяешься ли ты от нас, Тони?

-- Антон у нас теперь представитель культуры яки, -- усмехнулся

Лучников.

-- Яки! -- вскричал Антон. -- Будущее нашей страны -- это яки, а не

вымороченные врэвакуанты, или обожравшиеся муллы, или высохшие англичане! --

Он отодвинул локтем свою тарелку и зачастил, обращаясь к девушкам: -- Яки --

это хорошо, это среднее между "якщи" и "о'кей", это формирующаяся сейчас

нация Острова Крыма, составленная из потомков татар, итальянцев, болгар,

греков, турок, русских войск и британского флота. Яки -- это нация молодежи.

Это наша история и наше будущее, и мы плевать хотели на марксизм и

монархизм, на Возрождение и на Идею Общей Судьбы!

За столом после этой пылкой тирады воцарилось натянутое молчание.

Девицы сидели с каменными лицами, у Кристины вздулась правая щека -- во рту,

видимо, лежало что-то непрожеванное, вкусное.

-- Вы уж извините нас, уважаемые леди, -- проговорил Арсений

Николаевич. -- Быть может, вам не все ясно. Это вечный спор славян в

островных условиях.

-- А нам на ваши проблемы наплевать, -- высказалась Кристина сквозь