Geum.ru

Перевод С. Боброва и М. Богословской Полн собр пьес в 6-и т. Т. 4

Вид материалаДокументы

Содержание


Кто не знает, как жить, должен похваляться своей погибелью
Военное сумасшествие
Безумие в судах
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   23

КТО НЕ ЗНАЕТ, КАК ЖИТЬ, ДОЛЖЕН ПОХВАЛЯТЬСЯ СВОЕЙ ПОГИБЕЛЬЮ




Обитатели Дома, где разбиваются сердца, были слишком ленивы и

поверхностны, чтобы вырваться из этого заколдованного терема. Они

восторженно толковали о любви; но они верили в жестокость. Они боялись

жестоких людей; но видели, что жестокость по крайней мере действенна.

Жестокость совершала то, что приносило деньги. А любовь доказывала лишь

справедливость изречения Ларошфуко, будто мало кто влюблялся бы, если б

раньше не читал о любви. Короче говоря, в Доме, где разбиваются сердца, не

знали, как жить, и тут им оставалось только хвастаться, что они, по крайней

мере, знают, как умирать: грустная способность, проявить которую

разразившаяся война дала им практически беспредельные возможности. Так

погибли первенцы Дома, где разбиваются сердца; и юные, невинные, и подающие

надежды искупали безумие и никчемность старших.

ВОЕННОЕ СУМАСШЕСТВИЕ




Только те, кто пережил первосортную войну не на передовой, а дома, в

тылу, и сохранил при этом голову на плечах, могут, вероятно, понять горечь

Шекспира или Свифта, которые оба прошли через такое испытание. Слабым по

сравнению с этим был ужас Пера Гюнта в сумасшедшем доме, когда безумцы,

возбужденные миражем великого таланта и видением занимающегося тысячелетия,

короновали его в качестве своего нумератора. Не знаю, удалось ли кому-нибудь

в целости сохранить рассудок, кроме тех, кому приходилось сохранять его, по-

тому что они прежде всего должны были руководить войной.

Я не сохранил бы своего (насколько он у меня сохранился), не пойми я

сразу, что как у писателя и оратора у меня тоже были самые серьезные

общественные обязательства держаться реальной стороны вещей; однако это не

спасло меня от изрядной доли гиперэстезии. Встречались, разумеется,

счастливые люди, для кого война ничего не значила: всякие политические и

общие дела лежали вне узкого круга их интересов. Но обыкновенный, сознающий

явление войны штатский сходил с ума, и тут главным симптомом было убеждение,

что нарушен весь природный порядок. Вся пища, чувствовал он, теперь должна

быть фальсифицирована. Все школы должны быть закрыты. Нельзя посылать

объявления в газеты, новые выпуски которых должны появляться и раскупаться в

ближайшие десять минут. Должны прекратиться всякие переезды, или, поскольку

это было невозможно, им должны чиниться всяческие препятствия. Всякие

притязания на искусства и культуру и тому подобное надо забыть, как

недопустимое жеманство. Картинные галереи и музеи, и художественные школы

должны быть сразу заняты военнослужащими. Сам Британский музей еле-еле

спасся. Правдивость всего этого, да и многого другого, чему, вероятно, и не

поверили бы, вздумай я это пересказывать, может быть подтверждена одним

заключительным примером всеобщего безумия. Люди предавались иллюзии, будто

войну можно выиграть, жертвуя деньги. И они не только подписывались на

миллионы во всяческие фонды непонятного назначения и вносили деньги на

смехотворные добровольные организации, стремившиеся заниматься тем, что явно

было делом гражданских и военных властей, но и самым настоящим образом

отдавали деньги любому жулику на улице, у кого хватало присутствия духа

заявить, будто он (или она) "собирает средства" для уничтожения врага.

Мошенники вступали в должность, назывались "Лигой против врага" и просто

прикарманивали сыпавшиеся на них деньги. Нарядно одетые молодые женщины

сообразили, что им достаточно просто вышагивать по улице с кружкой для

пожертвования в руках и преспокойно жить на такие доходы. Миновало много

месяцев, прежде чем, в порядке первого признака оздоровления, полиция

упрятала в тюрьму одного антигерманского министра, "pour encourager les

autres", [Для поощрения прочих (франц.)] и оживленные кружечные сборы с

бумажными флажками стали несколько регулироваться.

БЕЗУМИЕ В СУДАХ




Деморализация не обошла и суд. Солдаты получали оправдание даже при

полностью доказанном обвинении в предумышленном убийстве, пока наконец судьи

и должностные лица не были вынуждены объявить, что так называемый "неписаный

закон" - а это просто значило, будто солдат мог делать все, что ему угодно,

в гражданской жизни, - не был законом Англии и что крест Виктории не давал

права на вечную и неограниченную безнаказанность. К сожалению, безумие

присяжных и судей сказывалось не всегда в одном потворстве. Человек, по

несчастью обвиненный в каком-либо поступке, вполне логичном и разумном, но

без оттенка военного исступления, имел самую малую надежду на оправдание. В

Англии к тому же имелось известное число людей, сознательно отказывавшихся

от военной службы как от установления преступного и противного христианству.

Акт парламента, вводивший обязательную воинскую повинность, легко освобождал

этих людей; от них требовалось только, чтобы они доказали искренность своих

убеждений. Те, кто делал это, поступали неблагоразумно с точки зрения

собственных интересов, ибо с варварской последовательностью их судили,

несмотря на закон. Тем же, кто вовсе не заявлял, что имеет какие-либо

возражения против войны, и не только проходил военное обучение в офицерских

подготовительных войсках, но и объявлял публично, что вполне готов

участвовать в гражданской войне в защиту своих политических убеждений, - тем

разрешалось воспользоваться парламентским актом на том основании, что они не

сочувствовали именно этой войне. К христианам не проявлялось никакого

милосердия. Даже когда имелись недвусмысленные доказательства их смерти "от

дурного обращения" и приговор с несомненностью определил бы предумышленное

убийство, даже в тех случаях, если расположение коронерских присяжных

склонялось в другую сторону,- их убийцы беспричинно объявлялись невиновными.

Существовала только одна добродетель - желание лезть в драку и только один

порок - пацифизм. Это основное условие войны. Но правительству не хватало

мужества издавать соответствующие постановления; и его закон отодвигался,

уступая место закону Линча. Законное беззаконие достигло своего апогея во

Франции. Величайший в Европе государственный деятель - социалист Жорес был

застрелен джентльменом, которому не нравились старания Жореса избежать

войны. В господина Клемансо стрелял другой джентльмен, придерживающийся

менее распространенных мнений, и тот счастливо отделался тем, что был

вынужден на всякий случай провести несколько дней в постели. Убийца Жореса

был, несмотря ни на что, оправдан; предполагавшийся убийца господина

Клемансо был из предосторожности признан виновным. Нечего сомневаться, так

случилось бы и в Англии, начнись война с удачного убийства Кейра Харди и

окончись она неудачной попыткой убить министра Ллойд Джорджа.