Geum.ru

FZ, Los Angeles, August 7, 1971 Вопросы, вопросы, вопросы наводняют разум думающего молодого человека

Вид материалаДокументы

Содержание


Ну да? – удивился этот господин, – Хм, послушай, сынок, а какая самая низкая нота у фагота?
Ну-ну. А как насчет скрипичной гармонии?
Any Way The Wind Blows
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   60



Не все, конечно :-(( , но лучшая часть определенно :-))))

СПАСИБО!!!!


*


И последнее. Все тексты песен (каждая отдельно взятая строчка и всякое не к месту, быть может, приведенное четверостишие) Frank’а Zappa’ы защищены законом об авторском праве. Использованы они здесь (и так, и сяк) без всякого на то разрешения, но не из корыстных, право же, побуждений, а с чисто просветительскими целями и в рамках общей теории концептуального постоянства. Иными словами, с надеждой, что Бог простит и Гейл с детьми (чем черт не шутит) тоже.

Спасибо!


ПАПА,

ОН ЖЕ МАМА


Человек, которым может гордиться довольно скучная страна Америка, Фрэнк Винсент Заппа младший родился неподалеку от столицы, в городе Балтимор, на берегах бухты с индейским названием Чезапик 21 декабря 1940 года. Групповой портрет его предков украсил бы любой плакат, прославляющий дружбу народов. Греки, сицилийцы, арабы, французы – почти полный средиземноморский набор; в общем, как раз то, что в штате Мериленд делает тебя грязным итальяшкой.

Набожность родителей-католиков не избавила мальчика от множества отравляющих детство хворей – у него постоянно болели уши, его мучила астма, ему досаждал гайморит. Бедность (а семья не жировала никогда), вписываясь едва-едва в рамки того, что в цитадели империализма зовется «нижний средний класс», оздоровлению также не способствовала. Выручало военное ведомство, на которое работал ФВЗ старший, – контора, имевшая точки, гарнизоны, базы, склады во всех климатических поясах от Атлантики до Тихого.

В самом начале пятидесятых, после весьма благоприятного эффекта не слишком, впрочем, продолжительного житья во Флориде, отец добивается перевода с востока на запад. Последовало незабываемое двухнедельное путешествие в жестяном папашином авто с деревянными сиденьями, и мальчик в коротких штанишках обрел, наконец, свою малую родину – штат Калифорния.

Тут, у Тихого океана все и началось. Здесь, собственно, и сформировался человек, задавшийся, как кажется, одной-единственной целью: все, абсолютно все сделать не так. Да, тощий отпрыск военного метеоролога очень рано для себя решил, что почем на этом свете, то есть благополучно разрешил противоречия бытия, за поколеньем поколенье в гроб провожавшие философов как доморощенных, так и университетских. Сомненья снял, поставил точку и с той поры уже в советах и указаниях совершенно не нуждался.

Отец мечтал увидеть его инженером, а Фрэнка не вдохновляла таблица умножения, и он вместо урока минировал сортир, репутацией способного балбеса нисколечко не тяготясь. Мать умоляла инспектора по правонарушениям малолетних не ставить сына на учет, Фрэнка старшего для унизительной проработки притягивал тамошний аналог первого отдела, следивший зорко за личной и семейной жизнью вольнонаемных сотрудников министерства обороны, а с гуся, мальчика носатого, смешного, лишь вода стекала.

И чего ему, в самом деле, беспокоиться, если он умнее всех. Трагичная позиция для дурака. Да и для человека с головой довольно уязвимая. Действительно, по полочкам еще подростком все разложив, не будешь ли спустя лет тридцать или же пятьдесят просто смешон, с упрямством детским продолжая сапожника от портного отделять по правилу элементарному считалки дворовой? Конечно, обыкновенный человек должен быть гибче и только гений может позволить себе роскошь всю жизнь оставаться цельным, последовательным и счастливым.

Гений! А то, что именно к этому завидному подотряду прямоходящих относится потомок портового парикмахера из Балтимора, ясно стало, едва лишь по мере взросления безумная, но заурядная вполне страсть к смешиванию и поджиганию продуктов бытовой химии сменилась поразительной тягой к созданию гармонии посредством ритма.

Звуки! Природа одарила парнишку из глухого пустынного захолустья, росшего в совершенно немузыкальном доме, поразительным слуховым аппаратом, нет, это неточно, фантастическим восприятием механических волн в упругих средах. Он не просто слышал то, что другие бездарно пропускали мимо ушей, он еще и видел все это!

«Мне нравилось, как музыка выглядит на бумаге. Меня восхищало то, что звуки можно увидеть, и то, что человек, знающий скрытый смысл нот, может взглянуть на лист, и музыка зазвучит. Мне это казалось волшебством. А еще я любил рисовать, большую и лучшую часть времени учеником средней школы я проводил за рисованием. Я брал ручку Спидбол, флакончик индийских чернил Хиггинса, немного нотной бумаги и, черт, у меня получалось».

Представляете, сопливый шкет, любитель Spike’а Jones’а, комиксов и фильмов ужасов, уединившись под настольной лампой, малюет скрипичные квартеты, а оловянные, как ковбойские буркалы, звезды пустыни Мохав лупятся на него сверху и не могут надивиться.

Не верится? И тем не менее это так.

«С этого я начинал. Я не писал рок’н’ролла до двадцати лет, я начинал с совершенно другой музыки. Я не мог сыграть ее, только записать».

И это тоже довольно странно, ведь ритм-энд-блюзом Фрэнк Винсент младший увлекся много раньше, чем поразившим, потрясшим его Эдгаром Варезом и захватившим совершенно Игорем Стравинским. В тринадцать лет маленький Заппа был самым настоящим блюзовым фанатом из тех, что, сэкономив на школьном картофельном пюре, тотчас же медь спускают в граммофонной лавке. Пластмассу хрупкую никому не ведомых сорокопяток Slim Harpo, Johnny "Guitar" Watson’а, Medallions и Velvets пилил дни и ночи напролет всеберущей осмиевой иглой. Знал от и до все горячие негритянские штучки, наигрывал, был барабанщиком в оркестре школьном, освоил гитару, пытался даже зарабатывать на танцульках, а вот писать, рисовать звуки начал в четырнадцать, лишь начитавшись пространных комментариев к пластинке, своей первой долгоиграющей красавице, The Complete Works of Edgar Varese, Volume One. Забыл о буги-вуги как о чем-то смешном, нелепом, из детства незадачливого, и в восемнадцать лет мечтал о музыке, которую станут исполнять фрачные оркестры в чопорных концертных залах. Наверное, это естественно, но очень, очень смешно, особенно если Господь ничем вас не удостоил, кроме бездны здравого смысла.

«Моя тетя представила меня некоему типу из симфонических кругов. Она сказала:

– Это Фрэнки, он пишет оркестровую музыку.

– Ну да? – удивился этот господин, – Хм, послушай, сынок, а какая самая низкая нота у фагота?

– Си бемоль, – ответил я, – ...А еще в книге написано, что в верхнем регистре, бывает, берут и до второй октавы, а то и выше.

– Ну-ну. А как насчет скрипичной гармонии?

– А это что?

– Знаешь, мальчик, буду рад тебя видеть через пару лет».

Ха-ха-ха.

Ну, и что дальше? Закончив образование женитьбой, Фрэнк сочиняет очень серьезную музыку для копеечного ковбойского фильма Run Home Slow, сценарий которого надеялся продать Голливуду его бывший учитель английского языка. Голливуд молчит и думает, Фрэнк подается в декораторы, рисует открытки, что-то оформляет – тошнит, бросает, пытается стать коммивояжером, но снова душат рвотные массы, и опять нужно искать заработок, чтобы лепить, лепить, не останавливаясь, на тонкие линейки закорючку за закорючкой, покуда лист не станет черным.

Короче, пришлось все же композитору, деваться некуда, расчехлить гитару и лабать что и с кем придется, за пару баксов в час. Жизнь не давала оторваться от народа, сонаты требовали песенок «ля-ля, ля-ля». И дабы эта фундаментальная мысль лучше кристаллизовалась и усваивалась, судьба сводит юного FZ с неким уже отслужившим в морской пехоте молодым человеком по имени Paul Buff. Этот занятный господин, освоивший на службе родине телефонное и телеграфное дело, вернувшись на гражданку, соорудил не бар у дороги, а студию звукозаписи в своем родном городишке с очень смешным названием Кукамонга. К нему, то ли оператором, то ли звукоинженером, и нанялся Фрэнк. Сначала просто пришел как обычный клиент, записывать какие-то (по воспоминаниям Баффа) удивительно джазовые вещи, ну а затем целый год помогал Полу, мечтавшему о карьере попсового композитора-исполнителя, творить (придумать мог партию гитары), записывать (на самодельный пятидорожечный гроб) и микшировать (посредством пульта, сварганенного в лишенном зеркала дамском бюро) его, увы, так и не запавшие в сердца привередливого американского народа хиты. Сам ФВЗ, тощий и насупленный, покуда еще не размениваясь на пустяки, слагает на века, ваяет очередное чрезвычайно серьезное музыкальное произведение, на сей уже раз подкладкой для мистической Голливудской халтуры – The World’s Greatest Sinner. И на свои кровные 300 баксов нанимает десятка два музыкантов для публичного исполнения в Mount St. Mary College своего часового симфонического творения.

Здорово, но хочется есть, и Фрэнк пробует между делом, полушутя, дурачась, писать еще и какие-то рок’н’ролльчики, ду-вапчики, что-то наигрывает сам с приятелем Реем Коллинзом, а пару-тройку вещичек не без успеха втюхивает каким-то местным лабухам. И смех, и грех, и заработок.

Везло, однако, Фрэнку, похоже, больше, чем Полу, и когда внезапно приплыли настоящие деньги за снятый все-таки в 1963 фильм Run Home Slow, ФВЗ выкупает у него, изрядно поиздержавшегося, студию, вернее так: оплачивает все долги и получает переписанный на свое имя договор аренды. Сдачи хватило на настоящую гитару Gibson ES-5 Switchmaster. В общем, вместо того, чтобы, как полагается молодому калифорнийскому половозрелому барану, немедленно взять себе умело отрихтованный Шевви послевоенной модели и катать на нем смешливых телок вдоль зеленого Тихого океана, FZ разводится, занимает, как скоро выяснится, обреченную на снос студию и начинает в счастливом голодном безумии сводить несводимое, соединять несоединимое, клеить, резать и паять по двенадцать часов в сутки семь дней в неделю. Вот и третий ингредиент для производства на свет гениального самоучки: сочинитель симфонической музыки, ритм’н’блюзовый гитарист и, наконец, продюсер (и, между прочими, альбомов Animals, Grand Funk Railroad, Captain’а Beefheart’а и даже без пяти минут Bob’а Dylan’а), все это соединилось вместе в 1964, и только знаменитого волосяного прибора под нижней губой «империал» (кстати, подсмотренного ФВЗ у ритм’н’блюзового короля, лидера группы Shuggie, Johnny Otis’а) еще не хватало для завершения привычного образа.

Впрочем, еще и небольшой толики жизненного опыта, каковую не без удовольствия устроил самоуверенному оптимисту Фрэнку некий грязный фуфел по имени Детектив Уиллис. История банальная, ее и рассказывать не стоило бы, если бы не пара обстоятельств. Первое, схлопотав ненароком срок и судимость, Фрэнк, как член общества с гнильцой, лишился счастья ради защиты великих ценностей свободного мира идти грудью на Вьетконг. И второе, полезно для понимания природы душевного здоровья отметить степень наивности двадцатичетырехлетнего американца вообще, и Фрэнка Заппы в частности, который может не признать в человеке, употребляющем вместо простого слова «вафелька» такую немыслимую комбинацию, как «совокупление через ротовую полость», обыкновенного легавого.

Итак, когда потребовалось ради расширения Арчибальд стрит снести студию с подозрительным рекламным объявлением T. V. PICTURES, к арендатору пожаловал джентльмен, пожелавший заказать фильм с акробатическими, так сказать, номерами. Арендатор, FZ, конечно, уговорил незнакомца удовлетвориться звуковой дорожкой, то есть просто магнитной ленточкой со звуками, коими обыкновенно принято сопровождать демонстрации анатомических подробностей. Ударили по рукам. За стольник не грех и поработать, полдня Фрэнк с подружкой в бесконтактном неутомительном режиме помирал со смеху, старательно сопя, фукая, гукая и скрипя пружинами кровати, окруженной микрофонами. Вечером он вырезал неуместный при совокуплении через рот гогот, наложил на какой-то свой под рукой оказавшийся камерный опус, и готово, заказ выполнен. Что получилось, нам узнать, увы, не дано, сам Фрэнк утверждал, что нечто весьма сходное с четвертой стороной альбома Freak Out! Во всяком случае, судья, прослушав запись, не вспух от праведного негодования, а, как нормальный человек, просто расхохотался, и тем не менее, дабы не повадно было и прокурор отлез, припаял-таки Фрэнку Винсенту младшему за участие в сговоре с целью изготовления порнографии шесть месяцев тюрьмы с тремя годами отсрочки и десятью днями обязательной отсидки немедленно.

Нет никаких тому свидетельств, но логично предположить, что именно десять дней войны с тараканами на грязных нарах барака С Сан-бернадинской каталажки окончательно убедили автора Концерта Для Двух Велосипедистов и Оркестра в том, что путь его к успеху будет нестандартным. Он хотел писать серьезную музыку для вдумчивых слушателей, но в краю агентов ФБР, разогретых будвайзером патриотов из общества Джона Берча, скучающих без негра на суку ковбоев, на родине Тома и Джерри, проще говоря, кого и как заставить внимать вот этому:

«Размер, размер – просто фантастика. Четыре такта на четыре четверти, один – восемь на восемь, один – девять на восемь – о’кей? Ну и дальше 8/8, 9/8, 8/8, 9/8, потом 8/8, 4/8, 5/8, 6/8 и снова четыре четверти»?

Увы. Нет, есть у дробей немыслимых, оказывается, довольно симпатичный общий знаменатель:

«В конце концов до меня дошло, что единственный способ найти слушателя для моей музыки – это собрать группу и начать играть рок’н’ролл. Вот так, собственно, все это и началось».

Не станем спорить, лишь констатируем факт: освободившись и убедившись, что ни студии, ни записей у него не осталось, Фрэнк без всяких колебаний принимает предложение своего приятеля Ray Collins’а заменить побитого за плохое поведение гитариста в воскресной ресторанной банде Soul Giants. Для группы, зарабатывающей игрой под шарканье нетрезвых водителей грузовиков и продавщиц в красненьких чулочках, это был на редкость профессиональный коллектив: вокалист Ray Collins, бас-гитарист Roy Estrada – оба с изрядным ритм’н’блюзовым опытом, какими-то канувшими в никуда, но все-таки уже записями, барабанщик, настоящий чероки, Jimmy Carl Black, неуемный пивохлеб, но мастер в то же время держать отличный, сочный, знакомый Заппе с детства бит, и, наконец, саксофонист Davy Coronado. О последнем, хоть он и числился изначально лидером, то есть художественным руководителем, сказать особенно нечего, он свалил немедленно, едва лишь новобранец Фрэнк подбил мужичков бросить Louie Louie и начать играть свои собственные вещи. В возможность контракта со студией грамзаписи, которой соблазнял FZ, Дэвид, в отличие от прочих, не слишком верил, а вот что с оригинальной музыкой попрут немедленно из хлебных заведений с подачей алкоголя, не сомневался ни секунды. И оказался прав, между прочим.

Поначалу героям просто нигде не удавалось продержаться больше вечера, их натурально гнали. Заппа подрабатывал в музыкальном магазине, Рей плотничал, что делал отец пяти детей Джим, просто неизвестно, и все же полтора года они, казалось бы, с нелепым, бессмысленным упорством, гнули свое. Мешали Три часа после полуночи с Весной Священной, и сидели на бобах, в то время как ловкий народец вокруг башлял вовсю, капусту шинковал, тряся на подмостках клубов чубчиками битловскими, или же на три голоса раскладывая под гитарки баллады проникновенно в нос гундевшего свои бессмертные творенья Боба Циммермана. И то, что Рей, Рой, Джим, подобно разнообразным приходившим и уходившим гитаристам, не сбежали от не желавшего сдаваться Фрэнка, всего лишь демонстрирует поразительный персональный магнетизм последнего, способный привязывать к нему людей, волшебное обаяние, очарованье гения, заставлявшее многих и многих особей самостоятельных, талантливых, неординарных идти к нему, идти с ним рядом, нога в ногу, плечо к плечу, часто вопреки воле, голосу разума, любви и даже ненависти.

Но вообще – конечно, если забыть о хлебе с арахисовым маслом на завтрак и дуле без смазки на ужин – с ФВЗ в пору цветенья молодежной субкультуры на холмах, что держат на себе всемирную мясорубку коммерциализации всего живого и непосредственного, в пошлейшем и претенциознейшем г. Голливуде было просто чертовски интересно. Иными словами, несмотря на то, что группу не приглашали на свадебные вечеринки, союзы калифорнийских молодоженов скреплять звуками Brown Shoes Don’t Make It, стояли на своем они не зря. И дело даже не в том, что в конце концов у молодых людей появились постоянные площадки и некое подобие регулярного заработка, у группы мало-помалу начал складываться круг тех, кто сек, к чему все эти звуки непривычные и вызывающие. Культ нарождался, но и не это даже главное, сами Матери становились частью культа нового освобожденного от груза ясноглазой американской идеи "будь-хорошим-делай-деньги" сознания. В Сан-Франциско это называлось be hip, быть клевым, в L. A. другой термин в ходу – to freak out, балдеть, торчать, пижонить. Не обращать внимания на дураков.

Жизненый принцип подростка из Богом забытой Antelope Valley Фрэнка Винсента Заппы стремительно превращался, с мечтою обручившись и надеждой, в путеводный, транснациональный лозунг поколения. Редко кому такое счастье выпадает созвучным оказаться времени, в десятку, в яблочко, катя себе на радость, колбася, куда душа ведет, раз – и угодить.

И нужен был теперь лишь человек, который смог бы это соответствие завидное времени и месту ухватить, с розой ветров благоприятной грядущего десятилетия сложить и, слюнку проглотив, почуять ватрушечный неповторимый запах барыша. Да, не дядька-художник, танцор лохматый или половой-разбойник в цыганской распашонке, не телки сумасшедшие, учителя и поклонники одновременно, богема города Ангелов, на ура принявшая дадаистов из пустыни, необходим был менеджер, ибо на свет выводят великое искусство обыкновенно скучные субчики, черпающие вдохновение в убогом, но вечном дребезжании звоночков кассового аппарата. Такая ничем не брезгающая личность в конце концов на горизонте нарисовалась. Херби Коэн, перепробовавший в жизни все, от арт-кафе до торговли пулеметами, решил рискнуть, поставил на сюрок с калифорнийским жизнерадостным душком.

В результате, как со смехом вспоминал Заппа, буквально за одну ночь музыканты из ямы беспросветной голодухи поднялись на приступочку пристойной нищеты. Иными словами, первым делом Херби устроил банду в один из трех самых престижных клубов Лос-Анджелеса – Action. Плюс в выходные дни Johnny Rivers’а – звезды второго в списке клубов Whisky-A-Go-Go – Матери играли там. Ну, а затем Коэн сделал самое главное, сумел заманить на выступление подопечных Тома Уиллсона, штатного продюсера компании MGM/Verve, только что в Нью-Йорке записавшего первый диск Velvet Undeground и теперь махнувшего на Запад проверить, нет ли и тут чего-нибудь, чем можно было бы мир удивить. Заскочил он в Whisky буквально на минутку, послушал какое-то абсолютно нетипичное, проходное буги-вуги и неожиданно сказал:

– ОК, белый ритм’н’блюз, почему бы и нет, попробуем.

Насколько обманчивым было первое впечатление, стало ясно уже в студии, когда, покончив с Any Way The Wind Blows, молодцы принялись за запись Who Are The Brain Police. Гадкие утята по три рубля за кило оказались экзотическим деликатесом. Сюрприз. Надо отдать должное Тому, думал он недолго, тотчас же позвонил в Нью-Йорк и уговорил начальников граммофонного гиганта вместо сорокопятки дать добро на альбом никому неизвестной группы The Мothers.

Кстати о названии. Есть такой праздник в благочинной Америке, отмечается во вторую субботу мая – День Матери, так вот в шестьдесят четвертом Гиганты Души, как бы не напрягая чрезмерно воображения, в эту самую семейную субботу и порешили: к новой музыке и новое название – Матери. Такое объяснение кочует из статьи в статью, из интервью в интервью.

Вполне правдоподобное, но никак не в случае феномена, движимого желаньем вместо щеки под поцелуй подставить попу. И в самом деле, без длинного носа не обошлось. Странно одно: сознавался в этом Фрэнк не часто; вот как-то раз перед телекамерой BBC:

«В ту пору, если ты был хорошим музыкантом, ты был motherfucker, и Матери соответственно просто сокращенное название сборища мамоебов. Хотя, по правде сказать, это было немного нагловато с нашей стороны так назваться, потому что мы все же не были такими уж хорошими музыкантами. То есть, если мериться по стандартам ресторанных групп, – на световые годы впереди всех, но если говорить о реальном мастерстве, то по шею в болоте».

Любопытно, что люди из маркетингового отдела MGM сразу расчухали, в чем хохма, и название было признано рискованным. То есть по необходимости для первого своего альбома Матери стали Матерями Изобретения.

А он, кстати, получился двойным, первым двойным вообще в истории рок’н’ролла. Вместо обыкновенных для той поры пяти тысяч долларов затрат на альбом Фрэнк с Е.иИхМать промотал двадцать одну тысячу, колдуя с многократным наложением вокальных партий и нанимая оркестр из двадцати четырех музыкантов для записи великолепного абсурда четвертой стороны. В общем, когда в августе 1966 наконец заработал фабричный пресс, «в MGM считали, что и так истратили на всю эту затею слишком много и посему уже на рекламу не собирались давать ни копейки, однако, когда пластинка пошла нарасхват... ну, то есть в каком-нибудь городишке размером с семя тыквы в центре Вайоминга продавалось по сорок экземпляров, они взялись толкать альбом по полной программе...».

Эксперимент удался. В эпоху абсолютного господства Beatles и Beach Boys, танцевальных четырех четвертей с немудреной подтекстовкой было показано и доказано, что существует огромный неудовлетворенный спрос на совершенно другие звуки, взгляды и идеи. Фрэнк Винсент – гигант, наконец получивший слово, – поразил мир не только форматом – четыре стороны, не только широтой музыкального диапазона – от пародийных ду-вопов до не менее саркастических авангардистских сюит, он ввел в попсовый обиход принципиально новое понятие – концептуальный альбом. Не собрание малосвязанных номеров, точнее, парочка хитов с довеском из чего придется, а тщательно продуманная композиция со сквозными темами и настроениями. Существует легенда, что именно после прослушивания