Бернард Вербер, Тайна Богов
| Вид материала | Документы |
- Бернард Вербер, Тайна Богов, 4886.15kb.
- Бернард Вербер, 4405.01kb.
- Статья «Коммерческая тайна компании» Вопрос : «Что такое коммерческая тайна?» Ответ, 124.15kb.
- Баландин Р. К. Сто Великих Богов, 4995.25kb.
- 1. Образы богов: Зевса, Аполлона, Геры, Афины, Афродиты, Ареса в «Илиаде» (положение,, 1086.97kb.
- Коммерческая тайна исстари охранялась при содействии государства, 120.72kb.
- Тайна Воланда «Ольга и Сергей Бузиновские. Тайна Воланда», 6953.4kb.
- Книги: "Расшифрованный Нострадамус", "Тайна имени", "Последняя тайна Нострадамуса", 458.72kb.
- «Система видов и жанров древнеегипетского искусства», 757.91kb.
- Рудольф Константинович Баландин 100 великих богов 100 великих c777 all ebooks com «100, 4831.44kb.
66. ЭНЦИКЛОПЕДИЯ: ПАН
По-гречески имя Пан означает "Все". Суффикс "пан" означает "относящийся ко всему", "охватывающий всё". Например, панорама - это широкая и многоплановая перспектива, позволяющая свободно обозревать большое открытое пространство, пандемия - эпидемия, охватившая несколько континентов.
В греческой мифологии Пан - бог лесов, родившийся в Аракадии. Его считали сыном Гермеса и Пенелопы (супруги Одиссея, которая оказалась в горах Аркадии, когда возвращалась к родителям).
Пан наполовину человек, наполовину козел, у него рожки и козлиная бородка, тело покрыто шерстью.
Когда мать увидела его, то так испугалась, что бросила его в лесу. Гермес, отец Пана, завернул его в кроличью шкурку и принес на Олимп. Пан, шутник и весельчак, понравился олимпийским богам, и они разрешили ему остаться. Выходки уродливого малыша очень нравились Дионису.
Пан жил в лесах, рядом с ручьями и лугами, где пас свои стада. Его считали божеством с неумеренным сексуальным аппетитом, преследующим нимф и молоденьких мальчиков.
Однажды Пан преследовал нимфу Сирингу, к которой воспылал любовью, но Сиринга превратилась в тростник. Не сумев отличить ее от остальных побегов, Пан срезал все тростинки и сделал себе флейту, знаменитую флейту Пана.
Пан может лишать человека разума, также он считается богом толпы, в частности, толпы, охваченной безумием, или, говоря иначе, паникой.
Эдмонд Уэллс,
Энциклопедия относительного
и абсолютного знания, том VI
67. САТИРЫ И ПАН
Сатиры резвятся вокруг нас. Не дружелюбно, не угрожающе. Просто насмешливо. Их очень много. Сатиры не агрессивны. Их даже можно назвать симпатичными. Нижняя часть их тел покрыта мехом. Лица вытянуты, как у коз, глаза немного навыкате, у многих длинные ресницы. Волосы у них кудрявы, у некоторых на шее висят флейты Пана.
- Похоже, у нас проблема, - говорит Орфей. Один сатир повторяет его слова, потом вся толпа
сатиров подхватывает:
- Похоже, у нас проблема!
- Давайте пользоваться языком знаков, - предлагает Эдмонд Уэллс.
Сатиры повторяют и эту фразу. Они в восторге от того, что появились звуки, которым они могут подражать.
- Давайте пользоваться языком знаков! Давайте пользоваться языком знаков - раздается радостный хор из двадцати голосов.
Самый маленький и кудрявый сатир подходит ближе и прикасается к Афродите, которая стоит не шевелясь.
- Кажется, они не опасны, но очень навязчивы, - показывает она мне знаками.
Если я правильно понял, она предлагает нам продолжать подъем на гору, не обращая на сатиров внимания.
Мы идем вперед, окруженные существами, которые вдвое ниже нас, и только и ждут, чтобы кто-нибудь произнес хоть слово.
- Только ничего не говорите! - вдруг произносит Орфей, которого женщина-сатир щиплет за задницу.
- Только ничего не говорите! - тут же подхватывают остальные.
Я думаю о том, какой смысл в существовании целого народа, который только повторяет сказанное другими.
- Тсс! - шипит Эдип.
Вокруг раздается многоголосое шипение: "Тсс!"
Самый высокий сатир подходит к нам, и продолжая повторять "Тсс!", знаками зовет за собой.
Стадо сатиров окружает нас и ведет к тропе, поднимающейся на невысокий холм. Там лес еще гуще, а на самой вершине растет величественный дуб, рядом с которым другие деревья кажутся просто кустами.
Этот огромный дуб толщиной в несколько десятков метров, он больше похож на небоскреб, чем на дерево. Он очень старый. По мере того как мы приближаемся к нему, мы понимаем, что он еще выше, чем казался вначале. В нем не меньше трехсот метров высоты, как в Эйфелевой башне на Земле-1.
В стволе вырублены широкие ступени, сатиры заставляют нас подняться по ним. Мы оказываемся на первой площадке. Тут находится развилка. В разные стороны расходятся ветки, по которым можно совершенно спокойно идти, не боясь свалиться. Я замечаю свисающие по сторонам какие-то коричневые плоды, похожие на яйца. В одном из плодов открывается окно, и женщина-сатир машет нам рукой. В других плодах тоже распахиваются двери и окна, в которых появляются улыбающиеся лица. Сколько их здесь? Тысяча? Или больше?
Вокруг ходят сатиры, перенося мешки с едой. Дети кидаются сосновыми шишками.
- Похоже на птичьи гнезда, - шепчет Эдмонд Уэллс мне на ухо, пока никто не видит.
Этот древесный мир кажется нам совершенно новым. Ничего подобного мы никогда не видели. Мы замечаем карабкающихся по ветвям животных, напоминающих огромных ящериц, на которых сатиры охотятся из духовых трубок.
Над некоторыми плодами поднимается дым - значит, там внутри есть очаги. Это не гнезда, это висячие дома.
- Это напоминает мне Древо Познания, которое росло посреди Олимпии, - шепчет Орфей.
- А мне - Древо Возможного, - отвечаю я.
- Что это?
- Дерево, у которого вместо листьев - возможности, разные варианты будущего человечества.
- Никогда о таком не слышал. Откуда ты это взял? - спрашивает Орфей.
- Уже не помню. Кажется, видел в Интернете, когда был на Земле-1.
- Пожалуйста, расскажите мне, что вы видите, - просит Эдип.
Орфей шепотом описывает ему место, где мы оказались.
Мы поднимаемся по другой, такой же широкой лестнице, которая огибает ствол, и от нее тоже расходятся ветви, широкие, как проспекты.
Чем выше мы забираемся, тем больше висячих домов вокруг. Пожилые сатиры с морщинистыми лицами, с проседью или совершенно седые приветственно машут нам руками.
Наконец после многочасового подъема, мы поднимаемся на две трети высоты гигантского дерева. Перед нами площадка, в центре которой стоит коричневое яйцо, значительно крупнее тех, что мы до сих пор видели.
- Дворец Пана! - шепчет Афродита.
Она произносит это громче, чем следовало, и вот уже все здешние жители блеют:
- Дворец Пана! Дворец Пана!
Словно в ответ на это пение раздается мелодия, которую кто-то играет на флейте. Сатиры ведут нас дальше. Еще несколько ступеней. Деревянная дверь распахивается. За ней зал, как в королевском дворце. На стенах не картины, а фотографии из эротических журналов Земли-1 в резных рамах. Посреди зала трон, спинку которого украшают две обнявшиеся женские скульптуры.
Мы приближаемся к трону.
На нем боком сидит сатир с хитрым вытянутым лицом. У него длинная козлиная бородка, очень длинные рога. Он с явным удовольствием играет на флейте, состоящей из нескольких трубочек. У него на голове венок из цветов и лавровых ветвей.
Вокруг нас стоят сатиры, внимательно наблюдая за нашей встречей с их царем.
Пан наконец перестает играть, спускается с трона и подходит к нам, стуча копытцами по полу. Он подскакивает и двигается, как тореадор на арене, до того как на ней появится бык.
Царь сатиров внимательно разглядывает нас. Нагибается, чтобы понюхать под мышками, и там, откуда у животных растет хвост. Все это очень забавляет его подданных.
Он надолго задерживается около Афродиты, обнюхивает ее, делая короткие вдохи, словно хочет насытиться ее запахом. Мягко касается ее рукой. Ласкает подбородок, шею, грудь, проводит пальцем по животу. Богиня спокойно стоит.
- Не трогайте ее! - не выдерживаю я.
- Не трогайте ее! Не трогайте ее! - хором подхватывают сатиры.
Царь жестом призывает к тишине. Он поворачивается ко мне, улыбается, заинтересовавшись моей реакцией. Потом снова начинает ощупывать Афродиту. Он гладит бедра и ягодицы богини.
Она по-прежнему не шевелится. Его руки медленно скользят по ее телу, и тут Афродита ударяет его коленом в пах, заросший густым мехом.
От боли Пан падает на колени, его лицо становится багровым. Все сатиры тут же хватают духовые трубки и целятся в Афродиту. Но Пан поднимается с колен, пытаясь через силу улыбнуться. Он приказывает подданным убрать оружие.
Он потирает ушибленное место и забирается на трон.
И через некоторое время разражается хохотом.
Тут же и все остальные сатиры начинают хохотать. Пан взмахивает рукой. Это знак его подданным, что он хочет остаться с нами один.
Сатиры выходят из дворца. Мы чувствуем некоторое облегчение. Очень утомительно все время бояться, что любое твое слово будут без конца повторять.
- Боги-ученики, полубоги и сама богиня любви Афродита? Какая честь для моего скромного царства, которое находится так далеко от Олимпии! Чем обязан?
- Просто экскурсия, - отвечаю я. - Скучно все время сидеть на одном месте.
- Ну да, коровы радуются новому пастбищу, - кивает Пан. - Какие новости? Что происходит по ту сторону горы, в великой Олимпии?
- Все убивают друг друга, - отвечает Эдип. Пан удивляется.
- Что, правда?
- Даже сатиры убивают друг друга.
- Это им наука! Нечего было покидать родину-мать ради чужих стран, - фыркает Пан. - Сатир должен жить вместе со своими.
Он подскакивает к шкафу, который стоит неподалеку. По очереди обнюхивает амфоры, разливает какой-то прозрачный напиток в деревянные стаканчики и подает нам на подносе. Мы с опасением принюхиваемся. Пробуем.
- Похоже на миндальное молоко.
- Нравится? - спрашивает Пан.
- Это восхитительно, - восклицает Эдмонд
Уэллс. - Чувствуется даже привкус лакрицы.
- Отлично, я рад, что вы оценили.
- А что это такое?
Пан не отвечает и меняет тему разговора.
- Теперь скажите, зачем вы на самом деле явились сюда, так далеко от Олимпии?
- Мы хотим подняться на Вторую гору. Царь сатиров с удивлением смотрит на нас.
- Мы хотим увидеть Великого Бога-Творца, - говорит Эдип.
Пан заливается смехом.
- Тут нет ничего смешного! - оскорбленно замечает Эдип.
- Увидеть Творца! Разве это не смешно? По-моему, со смеху можно умереть!
- Вы поможете нам подняться на гору? - спрашиваю я.
- А с какой стати я буду это делать?
- Потому что мы вас об этом просим, - говорит Эдип.
- Тогда я вам отвечу: "Нет. Возвращайтесь обратно".
- Для нас нет никакого "обратно". Мы же сказали, Олимпия охвачена войной, - напоминаю я Пану.
Пан подливает нам прозрачный напиток.
- Ну... Это, знаете ли, не моя проблема.
- Оставь, Мишель, - говорит Афродита. - Мы справимся сами. Сумеем подняться на эту гору.
Пан неопределенно машет рукой.
- От вершины нас отделяет ров. Перебраться на ту сторону можно только в одном месте, которое находится посреди леса и скрыто за деревьями. Без нашей помощи вам его найти не удастся. Думаю, вы и через год будете его искать.
- Что ж, тогда помогите нам, - просит Эдмонд Уэллс.
- Как вам известно, на Эдеме существует нечто вроде традиции: "идешь вперед, встречаешь препятствие, преодолеваешь его, идешь дальше". Каждый раз препятствие все сложнее, но ты не должен сдаваться, и иногда даже добиваешься успеха. Это банально, но это закон жизни: идти вперед, развиваться, чтобы в итоге вынести более тяжелые испытания, которые заставляют расти над самим собой. Препятствий, которые нельзя преодолеть, не существует.
- Вы знаете Великого Бога, который живет на вершине горы? - спрашивает Орфей.
- Каждое следующее испытание просто позволяет яснее увидеть, что ждет впереди. Оно не дает возможности немедленно узнать, что находится в самом конце. Это было бы слишком быстро. Удовольствие в том, чтобы постепенно идти вперед, а не в том, чтобы прийти.
Пан поглаживает бородку, словно очень доволен тем, что сказал.
- Ладно, - говорю я. - Давайте сюда ваше чудовище. Мы сразимся с ним и попытаемся победить. Мы уже убили огромную медузу, когда плыли сюда. Так что мы вполне разогреты.
- Испытание не в том, чтобы победить чудовище... Бог снова потирает подбородок, глядя на Афродиту.
- Испытание таково: я держу тебя, ты держишь меня, кто первый засмеется - проиграл.
- Что? Да в это в детском саду играют! - удивляется Орфей.
Вот теперь Пан больше не улыбается.
- Мы, сатиры, больше всего любим секс и юмор. Это не детские игры, а самые серьезные ценности, какие только могут быть.
- Что будет, если мы выиграем? - спрашивает Эдмонд Уэллс.
-Я укажу вам единственную дорогу, по которой
можно подняться на гору.
- А если проиграем?
-Вы станете сатирами и останетесь здесь. Только
богиня любви останется в прежнем виде, потому что она прекрасна. Но она станет моей сексуальной рабыней.
Я на секунду представляю себя с козлиными копытцами, целый день треплющим девок или повторяющим чьи-то слова. Все-таки какое-то ограниченное существование...
- Почему мы вообще должны проходить испытание? Мне отвечает Эдмонд Уэллс.
- Здесь, как и повсюду на Эдеме, древние мифические существа живут очень долго и страшно скучают. Поэтому любой гость - это повод поразвлечься.
- Совершенно верно! - говорит Пан.
- Это как в доме отдыха, - продолжает Эдмонд Уэллс. - Массовики-затейники давно знакомы между собой и надоели друг другу, а когда появляются туристы, это хоть какая-то возможность разогнать скуку. Особенно если скучать приходится тысячелетиями.
- Точно, - подхватывает Пан. - Это проблема богов. Бессмертие - штука отличная, но в конце концов надоедает. К счастью, время от времени появляются люди вроде вас и удивляют нас чем-нибудь. Удивите меня, и можете идти дальше. Я даже помогу вам. Итак, кто будет играть со мной?
- Я, - отвечает Афродита, - мне терять больше других.
Я не могу позволить ей этого. И я покорно произношу эти глупые слова:
- Нет, играть буду я.
И чтобы отбить у других охоту перебивать меня, я говорю то, чего ни в коем случае не должен был делать: Это будет просто, я помню все шутки раввина Мейера.
Бог Пан смотрит на меня и говорит:
- Играть будем завтра. А сейчас отдыхайте, вы выглядите... усталыми.
И снова щедро подливает нам свой напиток, миндальное молоко с привкусом лакрицы. Мы с наслаждение пьем его, тем более что мы голодны, а напиток кажется питательным.
Я смотрю на Пана и спрашиваю:
- Давно хотел задать вопрос. Почему сатиры все время повторяют чужие слова?
- А, это... Эту хохму я придумал 870 лет назад, а они все никак не остановятся. Но вы правы, я думаю, что это уже устарело. Пора сменить пластинку. Завтра я им скажу, чтобы перестали.
Царь сатиров поглаживает свою бороду.
- Но взамен нужно придумать что-то новенькое. Они не могут жить без шуток. А, вот, придумал! Пусть теперь говорят "шерстяной..." и рифму на конец услышанной фразы. Например: хотел задать вопрос - шерстяной нос.
- Но это снова совершенно дебильная детская шутка! - возмущается Орфей.
Пан встает. Его глаза сверкают от гнева.
- Конечно! Юмор - это детское развлечение, но я царь, и мне нравятся такие шутки! Шерстяные утки!
Я пихаю Орфея, чтобы он больше не спорил с царем сатиров.
Эдмонд Уэллс с любопытством спрашивает:
- Вы так любите юмор?
- Я уже сказал вам, для нас это почти религия. Секс и юмор. Хотите знать, до какой степени мы любим шутить? Знаете, что это за напиток, который вам так понравился?
- О, нет...
- Это сперма сатира!
Нас всех тошнит, а Пан ехидно добавляет:
- Шерстяная лира! Я же вам говорил, секс и юмор.
Пан хлопает в ладоши, и появляются несколько женщин-сатиров. Они отводят нас к домам, висящим на ветках, где для нас приготовлены комнаты.
Я оказываюсь с Афродитой на одной огромной деревянной кровати с толстым и мягким матрасом. На столе стоит еда, но мы не решаемся к ней прикоснуться, подозревая очередную шутку "дурного вкуса".
Я вынимаю из рюкзака шкатулку с Землей-18 и осматриваю ее, чтобы убедиться, что она не пострадала во время высадки.
- Ты все еще думаешь о ней? - сухо спрашивает Афродита.
- Ее зовут Дельфина.
- Она же маленькая, крошечная. Всего несколько микронов. Меньше коверного клеща!
- Разве это имеет значение?
Издалека доносятся звуки флейты. Кто-то наигрывает грустную мелодию. Словно отвечая невидимому флейтисту, Орфей начинает перебирать струны своей лиры. Музыканты ведут диалог, рассказывая при помощи инструментов о своей культуре лучше, чем это удалось бы им словами.
Время от времени флейтист исполняет какой-нибудь очень замысловатый пассаж, но и Орфей не уступает ему. Я вспоминаю слова Эдмонда Уэллса: "Возможно, смысл жизни заключается только в поисках красоты".
Теперь оба инструмента звучат вместе. Именно так начиналось знакомство всех цивилизаций, до того как люди приступали к обмену стеклянными бусами и золотыми монетами, захвату заложников и битвам, чтобы выяснить, кто сильнее. Все начиналось именно так - люди вместе играли музыку.
К первому флейтисту присоединяются и другие. Услышав удивительную игру Орфея, многие сатиры тоже захотели играть с ним.
Вскоре играет уже целый оркестр. За окном я вижу в черном небе две луны Эдема. Афродита снимает верх купальника, ее прекрасная грудь обнажена. Она прижимается ко мне и приглашает потанцевать под музыку и стрекотание кузнечиков. Очень жарко.
- Я хочу тебя, - говорит Афродита. - В конце концов, может быть, это мой последний вечер, а завтра я уже буду принадлежать сатиру.
Этот аргумент мне кажется убедительным. Мы долго танцуем, наши тела блестят от пота. Мы ласкаем друг друга, сливаемся в поцелуе, она прижимает мою голову к своей золотой гриве. Ее глаза сияют как звезды.
Я хватаю скатерть и набрасываю на стеклянную сферу Земли-18, боясь, что Дельфина увидит нас. Афродита кладет сверху подушку и говорит:
- Надеюсь, они там не перегреются.
Мы хохочем, окончательно избавляясь от напряжения.
Афродита опрокидывает меня на постель, садится верхом и начинает раздевать.
Наше дыхание ускоряется.
"Это все-таки богиня любви", говорю я себе, словно оправдываясь. Но в то же время страх перед завтрашним днем, опасения, что я проиграю и превращусь в сатира, только разжигают мой пыл.
Мы занимаемся любовью механически, потом яростно, потом страстно, потом отчаянно, словно в последний раз. Афродита кричит, чувствуя приближение оргазма, так, будто хочет показать сатирам, что они не нужны ей, чтобы испытывать наслаждение.
- Я действительно тебя люблю, - говорит она.
- Ты это говоришь, чтобы поддержать меня перед завтрашним днем?
- Нет. Никогда еще я не была так серьезна.
- Ради тебя завтра я постараюсь шутить удачно.
- Я уверена, что у тебя все получится. В любом случае, у нас нет выбора. Или насмешить их, или остаться здесь до конца своих дней.
Я думаю о том, что нет ничего страшнее слов: "Рассмеши меня, или умрешь". Вдруг я проникаюсь огромным сочувствием ко всем комикам, которые на протяжении веков выходили на сцену.
Мы засыпаем, прижавшись друг к другу. Флейта Пана и лира Орфея звучат в ночи.
Я и не заметил, как подушка и простыня соскользнули со стеклянной сферы.