Geum.ru

Составление и общая редакция игумена андроника (а с. Трубачева), П. В. Флоренского, М. С

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   79


11021605

Лекции вторая и третья НАПЛАСТОВАНИЯ ЭГЕЙСКОЙ КУЛЬТУРЫ

Почему историку древней философии необходимо иссле­довать эгейскую культуру? — Вертикальный разрез слоев эгей­ской культуры.— Единство эгейской культуры.— Керамика.— Одежда и мода.— Портретная живопись.— Реализм.— Архаи­зация.— Религия.— Каменные бабы.— «Нагая богиня». Взаи­модействие древних культур с культурою эгейскою.— «Двойные сосуды» — Δέπας άμφικύπελλονγ Гомера.— Наутилусо-вый орнамент.

Почему Мы видели уже, что гомеровский век соот-историку ветствует концу греческого Средневековья, древней а то, что недавно считалось за начало грече-философии ской истории,— раннему греческому Возро-

необходимо ЖДениЮ2.

исследовать ИоНИЙСКаЯ Натурфилософия ПО КуЛЬТур-

эгейскую ному месту, занимаемому ею, по всем усло-культуру? виям своего возникновения живо напомина­ет философию раннего итальянского Воз­рождения, начавшегося через 20 веков спустя (VI в. до Р. X,— XIV в. по Р. X.). А в дальнейшем Вы неоднократ­но будете иметь случай убедиться, что и по существу своему она весьма живо напоминает эту последнюю.

Имея в виду указанное наперед это сродство, мы мо­жем задать себе методологический вопрос такого рода: Философия, в существе своем, есть порождение «днев­ного» сознания, дело рассекающей ясности дневного света. Не должно ли отсюда заключить, что философия каждого периода продолжает труд не непосредственно предыдущего периода, т. е. периода «ночного» созна­ния, а периода пред-предыдущего,— тоже дневного?

Подымаясь с одра ночного, мы устремляемся мыслью не к грезам, только что пережитым во сне, а к мыслям и заботам дня, прошлого, свивая в сплошное целое нить дневного сознания и как бы не замечая вырезанных из жизни кусков, полос, областей сознания ночного. Наша жизнь идет двумя параллельными чредами,— дней и ночей,— хотя и перемежающихся друг другом, но как бы не замечающих друг друга, смыкающихся в две парал­лельные нити жизни — черную и белую. Это-то и выра­жает Псалмопевец словами: «День дни отрыгает глагол, и нощь нощи возвещает разум» (Пс. 18, 3). Так именно бывает и в истории. Полосы дневного сознания «отрыгают глагол», т. е. имеют непрерывность предания,

единый разум культуры, не смежным с нею полосам сознания ночного,— но — другим полосам, отграни­ченным от нее культурою ночною. И ночная культура «возвещает разум» свой непосредственно культуре ноч­ной же,— не дневной, не той, которая с нею смежна.

В частности, философствование культурного «века», цельное жизнепонимание культурного зона примыка­ет не к веку предыдущей ночи, а к пред-предыдущему веку дня и смыкает все дни одною, по возможности не­прерывною, чредою: и тут «день дни отрыгает глагол». Так прядется нить Философии.

Вот почему не лишено смысла некоторое игнориро­вание историками философии — этой, как сказано, су­щественно ночной стороны культуры,— всего Средневе­ковья. Говорю «не лишено смысла» — не потому, что Средневековье некультурно — этот вымысел давно уже оставлен беспристрастными исследователями мысли,— а потому, что оно и н о-культурно, потому, что оно свое-культурно и свое-бытно. Начало Новой филосо­фии, философия Возрождения, примыкает не к средне­вековой мысли, но к вечереющей мысли древности: в философии александрийской — в неоплатонизме, неопифагореизме и т. д. надо искать истоков ее. Напро­тив, наступающий вечер мысли, уже явно веющий про­хладою над нашими головами, и быстро надвигающаяся на нас вечерняя тень новой культуры видимо разрывают с традициями непосредственно предшествовавшей им дневной культуры Нового времени, и невидимые артерии и нервы общества получают питание и возбуждение от считавшейся, еще не так давно, бесповоротно погребен­ной мысли средневековой.

Реставрация фомизма на Западе, искание новой «цер­ковности» у нас, на Севере, возрождение средневековых споров об энергии и сущности Божества на Востоке, общее оживление религиозных интересов, общее, все растущее увлечение мистикою и шаг за шагом неумоли­мо идущее разрушение рационализма во всех областях, по всем линиям, во всех основах, наконец, разоча­рование в естествознании как системе жизнепонимания и голоса сомнения по адресу гуманизма и т. д. и т. д.— все это разве не показывает наступление чего-то ново­го, совсем нового,— что уже было старым. И самая ра­бота по систематизации накопленных знаний, самое стремление создать справочники по всем отраслям и ветвям науки, самое закрепление приобретенного — все это разве не есть подведение итогов прошедшей

культуры, подсчет инвентаря, указывающий на чувст­во смерти, всюду разлитое,— чувство умирания куль­туры. Все эти энциклопедии, справочники и словари — они разве не предсмертные распоряжения той культуры, которая возродилась в ХІѴ-м веке?.. Чтобы понять жиз­непонимание будущего, надо обратиться к корням его, к жизнепониманию средневековому, Средневековья Западного и, в особенности, Восточного; чтобы понять философию Нового времени,— надо обратиться к философии античной.

И, в свой черед, если мы хотим понять возникнове­ние философии античной, если мы думаем вникнуть в философию ионийского Возрождения, то нам необхо­димо обратиться мыслью уже не к уходящей ночи того, греческого, Средневековья, а к догорающему дню до-античного александризма. Конечно, не ахиллы и не ага­мемноны были предшественниками фалесов и анакси-мандров, а далекие полу-призрачные тени миносов и пасифай, тени носителей древнейшей днев­ной культуры до-эллинского мира. К ним-то и обра­тимся мы теперь.

Вертикальный Мы уже говорили с Вами о том, что рас-разреэ слоев копки в Троаде, Микенах, Тиринфе, эгейской Кноссе, Фесте, Агиа-Триаде и во множе-

культуры стве других центров древнейше-культур-

ных греческих наслоений последовательно открывали эпохи все более и более древние. Но мы пой­дем с Вами в нашем обзоре путем обратным, начиная от слоев древнейших и остатков позже всего найденных, а именно остатков неолитического века. А затем мы рас­смотрим последовательные напластования миноева века, разграничиваемые на три явно различающиеся слоя,— веков: древне-мнноева, средне-миноева и ново-миноева. Как Вы видите из находящейся пред Вашими глазами таблицы (см. с. 90) — схематического изображения вер­тикального разреза этих культурных напластований, толща неолитических отложений простирается до 6т, 43, хотя в Фесте она на 2П, 07 менее этой величины. Что касается до времени, в которое протекала эта неолитиче­ская культура, отложившая на девственной скале Крита такую толщу, то данных для определения ее, по призна­нию исследователей, не имеется, и во всяком случае оно — более двух тысяч лет, если судить по росту отло­жений миноева века. По Э в а н с у, неолитическая куль­тура Крита и Греции восходит к 6—8-му тысячелетиями

до Р. X.; по Вольграффу — она моложе. Но все это — числа фантастические.

Вот почему, по меньшей мере преждевременны вы­ходки некоторых лиц, спешащих использовать эту неоп­ределенность хронологии, с целью глумления над Биб­лией, и пускающих замечания о «критских царевнах, современницах творения мира Иеговой».

Полная высота последующих засим миноевых остат­ков простирается до 5Ш, 33, причем время их образования датируется менее произвольно, нежели предыдущих. По Э в а н с у, полная продолжительность миноевой культуры — около 2500 лет; начало ее тогда относится к 4-му тысячелетию до Р. X., т. е. к эпохе первых дина­стий фараонов в Египте, а конец, т. е. микенская эра,— к 1450 году. Но и эти числа должно брать с величайшей оглядкой. Привожу их не как что-либо достоверное, но лишь для сравнительной характеристики древно­сти разных напластований.

Отложение древне-миноева века простирается на глубину 1т, 32; средне-миноева — на 1т, 50 и, наконец, ново-миноева — на 2т, 50.

Единство Нам для ближайших наших — историко-эгейской философских — задач нет надобности вхо-

кулътуры дить в более подробные подразделения миноевых культур или соотносить их с другими, им аналогичными, культурными слоями в других местностях Средиземья. Достаточно лишь ука­зать, что, благодаря работам Цунды, Дёрпфельда, Риджвея, Голля, Эванса, Саломона Рейна-ка, Де Сантиса и др., а вслед за ними — благодаря более новым исследованиям, которых хватило бы на со­ставление целой библиотеки порядочных размеров, эти вопросы обследованы тщательно. Несмотря на отдельные бессильные голоса протеста (Т. Е. Peet, Α. I. Wace, U. I. Thompson), можно считать общепризнанным единство эгейской культуры, охватывавшей обшир­ную территорию — «от Крита и до Киева, от Иордана на востоке Малой Азии и до берегов Испании». Правда, неясен процесс ее распространения. В то время как Губ. Шмит и Э. Р. фон Штерн предполагают, что эта культура надвигалась на юг из Центральной Европы, Восинский принимает для нее движение обратное, а Евг. Ег. Кагаров думает, что сходство культуровых остатков объясняется не действительным движением, а лишь «тожеством творческого аппарата, т. е. психоло­гии и эстетики первобытного человека»3. Но зато

формальное сходство соответствующих друг другу слоев в различных местностях установлено. Начало бронзового века на Крите приходится, по Эвансу, на первую половину 3-го тысячелетия и сов­падает по времени с древнейшей культурой Кикладских островов и І-ІІ-м Троянским слоем в Малой Азии. Средне-миноев век соответствует позднейшей культуре Киклад и т. д. и т. д.

Обратимся теперь к археологической характеристике отдельных эпох. Мы займемся сперва внешней куль­турой, чтобы затем постепенно проникнуть в верования и в общее мировоззрение.

Керамика Неолитический слой, как было уже

сказано, по толщине своей — приблизи­тельно на 2т более, чем все остальные, вместе взятые. Таким образом, на месте до-исторического каменного поселка образовалась и осела почва в 6т толщиной, на­полненная остатками неолитической утвари bucchew, ранее, чем на ней появились черепки до-микенского «камареса» — как принято называть гончарные изделия древнейших греческих культур. В этой изумительной толще мы не встретим ни признаков построек, ни следа металлов. Грубая посуда bucchero из черной глины не обнаруживает знакомства с гончарным колесом. Вы­лепленная рукою, она украшена затем так называемым геометрическим орнаментом, состоящим по преимуществу из различных комбинаций ломаных линий, насеченных на необожженной посуде и инкрустированных белою массою.

Однако, как ни примитивны эта украшения на гли­няных черепках, удивительное единообразие узоров, по всему Средиземью и далее, позволяет установить факт живого обмена с Египтом.

Последующая за неолитом эгейская (в узком смысле слова), или древне-миноева, культура,— называемая также старо-троянскою и остров­ною,— характеризуется как халко-литическая, бронзово-каменная. Она стоит на переходе между веком каменным и веком бронзовым. Вазы и чаши, найденные в помещениях, принадлежащих до-микенской пристрой­ке кносского дворца, уже достигают изумительной тон­кости, изящества формы и нежности окраски, какие — по словам Эванса4 — «наверное никогда не были пре­взойдены во всей истории керамики». А Дёнкан Мэккензи заявляет относительно гончарных изделий

этого древнего времени, что, по тонкости и цветовым эффектам, они совершеннее, нежели старая венециан­ская посуда.— Можно проследить постепенный пере­ход от неолитических сосудов, украшенных грубым геометрическим узором с белыми вкраплениями по тем­ному полю, полированному рукою, к этим совершенным образцам керамической мануфактуры. Промежуточную ступень можно видеть в первых попытках вазовой поли­хромии и вазового животного рельефа, характеризующих начало миноева века. Термин камарес, или камаресс, относящийся по преимуществу к среди е-миноеву веку и возникший от названия пещеры Камаресс на южном склоне горы Иды, характеризует расцвет керами­ки, о котором мы только что говорили.



Образцы неолитических черепков с геометрическим орнаментом на­туральной величины: 1, 2, 3 — удары шилом и гладкие стенки; 4 — отпечатки тупого конца; 5, 6, 7 — насеченный орнамент и белые инкрустации 5.

Красный, киноварный или карминовый, оранжевый и белый цвета весьма удачно комбинируются на черно­ватом фоне ваз. «Если это пышное сочетание цветов по­кажется немного аффектированным, то тогда,— замечает один исследователь, о. М.-Ж. Лагранж6,— тогда без опа­ски надо восхищаться некоторыми чашами — белым по черному или черным по белому — белым-кремовым по черному блестящему,— вкус которых отменен. Неко­торые чашки, вероятно в подражание металлическим предметам во вкусе золотых кубков из Вафио, столь тон­ки, что их можно сопоставить с тончайшим китайским фарфором. Встречаются формы всевозможные, порою странные, чаще же всего — чарующей грации. Ломаные геометрические линии совершенно исчезают, замещаясь

спиралями, розетками, маленькими толстыми серпами, цветами».

Это — период разрушения первого дворца. Вероятно, дворец пал от внезапной катастрофы и был заменен новым лишь через большой промежуток времени, в третий период средне-миноева века. Со вторым дворцом в керамике про­исходят довольно значительные перемены.

Полихромия почти целиком исчезла, но искусство идет вперед в смысле подражания природе. В это же время воздвигается второй дворец — в Фесте. Культура этого периода довольно резко отличается от культуры периода предыдущего. В ново-миноевом веке все вазы — с светло-желтым фоном, украшенным рыжей или красноватой росписью поразительного реализма. Горшечнику достаточно, чтобы украсить вазу высотою в lm, ряда лилий или папирусов, или еще осьминога, щупальца которого кажутся живыми.— А если уклониться в сторону от обзора керамики, то надо сказать вообще об этом реалистическом искусстве, что как лучшие фрески того времени, так и восхитительные стеатитовые вазы найдены в Агиа-Триаде. Камень стеатит, или жи­ровик, представляющий собою разновидность таль­к а, по мягкости своей весьма пригоден для вырезывания скульптурных вещиц, и даже мелкие подробности рель­ефа выходят на нем прекрасно. Так, на небольшом сосу­де из черного жировика, или так называемой «вазе жнецов», изображено «веселое шествие по окончании

4 П, Флоренский, т. 2 97



полевых работ; шествие, очевидно, имеет благодарствен­ный религиозный характер, что видно, например, из си­стра, который держит в руке один из участников процес­сии. Детали костюма, головные уборы, короткие передники, вилы-тройчатки — все это передано изуми­тельно ясно и выразительно. Изображение систра указывает на сношение с Египтом»8. Добавим сюда еще, что некоторые археологи думают видеть в этой процес­сии фаллофорию9.— Таково реалистическое направ­ление архаического художества.

Но мало-помалу искусство теряет свою естествен­ность. Цветы и осьминоги делаются условными орна­ментами. Вазы того времени напоминают модные теперь у нас «декадентские вазы». Но как бы то ни было, по технической стороне вазовое искусство достигает тут своей вершины. И вдруг оно исчезает, унесенное какой-то катастрофой. Дворец был систематически разграблен, а потом — сожжен. Все деревянные части сделались до­бычею пламени. Последний отдел ново-миноева века может быть охарактеризован могильниками. Кера­мика явно в упадке. Глина груба, орнаменты весьма ус­ловны и состоят из отдельных или концентрических кругов, из ломаных, переплетенных, параллельных или другими способами запутанных линий. Возникает же­лезный век. Украшения ваз вновь делаются геомет­рического стиля, так называемого «дипилон», по перво­начальному месту их нахождения в Афинах — на клад­бище «Двойная дверь — ΔύηΑον. В таких вазах даже люди и животные стилизованы; бесконечно разнообразные и прихотливые линии природы приближаются к геомет­рическому рисунку»10. Это — пра-эллинская готика. Наступает греческое Средневековье.

Изучение ваз опять показывает оживленность сно­шений Крита с Египтом. Петри находил в Абидосе вазы не-египетского происхождения, совершенно по­добные кносским и по цвету, и по рыжей росписке, и даже по форме. Наоборот, в Кноссе найдены вазы египетского происхождения. Наличность обмена уста­новлена и для дальнейших времен. Высказывается мне­ние, что Крит был местом обширной фабрикации ваз для всего Средиземья. Несомненное сходство стилей объяснялось различно, причем одни настаивали на куль­турной гегемонии Египта, другие — Крита, а третьи примирительно соглашались и с теми и с другими и от­носили утверждения первых ко времени более древнему, а утверждение вторых — ко времени более новому.

Одежда Как мы только что видели, керамические ос­и мода татки из различных слоев интересующих нас раскопок дают довольно отчетливое представ­ление об общем ходе истории эгейской культуры. И мы уже имели случай убедиться по обозрению кера­мики, что некоторые ее напластования — особенно напластования миноева века — обнаруживают высоту тех­ники и развитие чувства изящного, ничуть не соответству­ющее ходячему мнению о «грубости» древней культуры. Но я позволю себе самым решительным образом выста­вить тезис об утонченности этой культуры и для начала, сообразуясь с пословицею «по платью встреча­ют, а по уму провожают», подтвержу свой тезис приме­ром из культуры внешней, из той стороны культуры, где утонченность или грубость усматриваются наиболее непо­средственно и оцениваются, так сказать, почти осяза­тельно. Вы догадываетесь, вероятно, что здесь имеется в виду одежда. Дамские моды — это один из тончай­ших реактивов всякой культуры, и достаточно лишь взглянуть на платье женщины, чтобы понять господ­ствующий дух и тон всей культуры, в которой такая мода оказалась допустимой. Между париками, мушками, фижмами и изысканным жеманством века Людови­ка ХІѴ-го, с одной стороны, и рационализмом, искусст­венностью и изящным атеизмом этого века, с другой, связь столь же прочна, как и между лже-античной хо­лодной простотою костюма времен директории и лже­античным же увлечением всеобщим гражданством; тур­нюры 80-х годов определенно кажут уродство души, выросшей в это мертвое время, придавленное цензурой позитивизма; и т. д. и т. д.

И если, памятуя об этом соотношении между духом культуры и женским костюмом, мы обратимся к най­денным на Крите миниатюрным фрескам и статуэткам, то увидим из обнаруживаемых ими остатков быта нечто вовсе неожиданное. Еще в Ѵ-м веке до Р. X. женщины ходили в простом хитоне, прикрытом благородным ги-матием,— самое простое одеяние, далее которого остается лишь ходить вовсе без одежды. Но, во времена гораздо более древние, архаические царевны,— так характеризует моды миноева века один художник, специалист по кос­тюму разных эпох — они «носили корсеты, юбки с воланами, жакетки с открытою грудью, с длинными рукавами жиго, с небольшими фалдочками полуфрака сзади, а волосы немного подвитыми на лбу, спущенны­ми по спине и перевязанными широкими бантами»11.

Взгляните для примера на этот фрагмент женской статуэтки, вероятно вотивного, т. е. посвятительного, характера,— превосходно сохранивший для нас изобра­жение одного из таких платьев. Это — не обломанная





Вотивное платье, най­денное во втором Кносском дворце и относящееся к Ш-му отделу средне-миноева века. Статуэтка платья плоская и имеет отверстие для подвеши­вания (по Эвансу)12

«Богиня со змеями» или. по мнению других, «баядера». Статуэтка найдена Э в а н с о м во втором Кносском дворце и относится к Ш-му отделу сред­не-миноева века. Высота ее 0Ш, 342 (с фотографии) 13

женская фигура, а именно платье. Плоское и с отверсти­ем сверху, это изображение предназначено для подвеши­вания. Вы, вероятно, чувствуете, что он легко мог бы быть выдан за вырезку из модного журнала: такое платье можно сшить не иначе как по весьма сложным выкрой­кам, из разнообразных и дорогих материалов, а из-за превосходной вышивки его в египетском вкусе, изобра­

жающей лотосовые заросли, нарушила бы десятую запо­ведь не одна современная модница. Это — один лишь образец платья такого рода. В зале греческих архаиков Московского Музея Императора Александра III Вы мо­жете видеть и другие, подобные.

Или вот еще так называемая «кносская очарователь-ница змей» (charmeuse de serpents de Knossos)14, как оп­ределили ее одни, «берлинская баядера» (bayadere de Berlin)15, по наименованию других, а по мнению треть­их, «богиня со змеями» (deesse aux serpents)16. Мы не станем входить в споры о том, что именно означает эта статуэтка, ибо сейчас для нас достаточно и простого,— совершенно бесспорного, описания ее туалета. Высота ее — 0,342. Вы видите, что на голове ее — высокая шля­па, кажется матерчатая, под которой определенно чувст­вуется натягивающий ее винтовой каркас. Исследова­тели придают ей название тиары, но, конечно, это слишком громко, и ясно, что, будь она тиарой, то есть будь сделана из металла или дерева, она была бы невы­носимо тяжела для ношения на голове и тем более при танцах. Одним словом, эта тиара устроена так же, как устраивается всякая дамская шляпа. На шее танцовщи­цы — колье. Жакетка этой нарядной особы богато вы­шита и надета на туго зашнурованный корсет, а юбка в мелких складках и с сетчатоукрашенной «бейкой» у подола, снабжена двойным вышитым овальным «перед­ником», который у дам носит название «полонеза» («ро-lonaise»), т. е. польского. Рукава жакетки — так называе­мые «японские», т. е. без шва и весьма короткие,— ос­тавляют руки полудекольтированными. Груди модницы тоже декольтированы и, поднятые корсетом, сильно вы­даются вперед. Волосы, спереди сдерживаемые и скры­ваемые тиарою, позади ниспадают до плеч; впрочем, на приложенном рисунке, изображающем статуэтку en face, этого не видно. В правой руке она держит голову змеи, которая подымается по руке, спускается с другой сторо­ны плеча, огибает бедра, вновь подымается и вновь спускается так, что хвост ее заканчивается в левой руке нарядницы. Две сплетшиеся змеи опоясывают ее: голова одной — спереди тела, а хвост — вокруг левого уха. Го­лова третьей высится над тиарой. Но не пугайтесь: это — ужасы мнимые,— не страшнее дамских боа, муфт и зим­них шляп с оскаленными пастями хорьков и иных зве­рей.— Правда, случается, что восточные странствующие или прихрамовые танцовщицы надевают на себя змей, большею частью ручных и с выдернутыми ядовитыми

зубами, а иногда — и в самом деле магнетически укро­щенных; но гораздо чаще эти змеи для употребления при плясках делаются из тонкой серебряной проволоки. Думается, что и змеи нашей баядеры столь же безвредны. Вот, далее, изображение небольшой стеатитовой геммы. Опубликована гемма была впервые Эвансом и затем представлена в более точном воспроизведении П. Савиньи, опубликованном Дюссо. Его-то рису­нок и находится пред Вашими глазами. Сейчас мы не будем входить в содержание этого изображения и об­ратим внимание лишь на внешность представленной там в профиль богато одетой особы. Вы видите, что ее юбка состоит как бы из двух частей, причем верхняя в обтяжку облекает тело, а нижняя образована широким воланом, пышными складками своими представляющим эффект­ный контраст верхней части. Прическа «греческим»

узлом расположена весьма низко. Но что самое досто­примечательное в этой гемме — так это весьма неестест­венная постановка всего корпуса. Однако, нет никакого сомнения,— что это не акробатический выверт тела, а особый род шнуровки, пользовавшийся, между прочим, большим распространением среди дам года два тому назад и до сих пор еще не исчезнувший из обихода, особенно для платья «directoire». Возьмите каталоги модных мага­зинов или рисунки к объявлениям об «антикорсетах», пестрящие многие газеты и распространенные журналы, и Вы увидите там многочисленные приспособления, имеющие назначением придавать телу именно эту харак­терную постановку.

До какой степени эта фигура, с ее характерным пере­гибом, с ее одеждою, со всем духом культурной утон­ченности и даже манерности, совпадает с фигурами на­ших современниц, Вы легко можете убедиться, хотя бы слегка полистав любой из модных журналов. Но, недос­таточно веря своим глазам и своей оценке, я неодно­кратно показывал этот и ему подобные рисунки дамам