Geum.ru

Авляющая истории украины резкая переоценка ценностей, происшедшая на стыке веков, привела к росту исторического нигилизма, к заметному упадку исторической науки

Вид материалаДокументы

Содержание


Тихоокеанский эпизод
Почтовый романтик
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6

"Киевский телеграфЪ" №(285)


Тихоокеанский эпизод

К 200-летию открытия "Русских Гавайев"



Сергей СМОЛЯННИКОВ


На бескрайних просторах Тихого океана, в самом его центре, на 26 градусах северной широты и 174 градусах восточной долготы, в северо-западной части Гавайского архипелага расположен на первый взгляд ничем не примечательный (хотя и отмеченный на всех морских картах) остров. Но в отличие от местных, "типично гавайских" наименований, имя его — остров Лисянского…



Непривычное для тропиков название острова "занесено" сюда ровно двести лет назад из прекрасного древнего украинского города Нежина, где родился и вырос смелый морской офицер и талантливый географ — Юрий Федорович Лисянский. Будущий мореплаватель родился 2 (13) августа 1773 г. в семье дворянина Федора Герасимовича Лисянского. Предки Лисянских служили в Нежинском полку. Поэтому неожиданным стало то, что сыновья — Ананий и Юрий (в детстве "кроме речки Остер иного моря не видевшие") — стали моряками. "Причиной" такого судьбоносного решения стал президент Российской Императорской Академии наук граф Кирилл Григорьевич Разумовский, который пригласил "толковых парубков из славных казацких родов" в Петербург для учебы и "государевой службы". Годы в Морском шляхетном корпусе для юного Лисянского стали серьезной школой. Кроме того, именно там судьба впервые свела его с Иваном Федоровичем Крузенштерном. Уже в возрасте 16 лет мичман Лисянский участвует в русско-шведской войне 1788—1790 гг. А в 20 лет императрица Екатерина ІІ Великая направляет его "на стажировку" в британский Royal Navy. Семь лет службы под флагом лучшего в мире флота, конечно, произвели на Лисянского сильное впечатление. Но одновременно он убедился — русские моряки уж никак не менее храбры, чем англичане и французы. А еще понял: для россиян осталось немало работы по исследованию океана и открытию новых земель. Северные земли Русской Америки — Аляска и Алеутские острова — были освоены русскими землепроходцами еще в начале XVIII в., а Русская Калифорния — в середине столетия. Увы, коммуникации метрополии с этими богатейшими территориями проходили через суровую Сибирь и неизведанную Камчатку. Путь "туда-обратно" занимал до трех лет и всегда стоил огромных средств. Конечно, драгоценные меха котика, чернобурки и песца приносили удачливым предпринимателям огромные барыши. Но из-за долговременности (да и рискованности) пути дальше освоения отдельных, особо прибыльных, промыслов дело практически не шло. Была и еще одна причина для организации плавания. Среди основных тихоокеанских стран только Япония не покупала товары "компанейских купцов" — несмотря на то, что Россия не раз предлагала соседу установить торговые отношения. Но в 1782 г. японское правительство изъявило согласие вступить в переговоры на этот счет, назначив для возможного посещения русского корабля порт Нагасаки. Пусть и с проволочкой, но "торгово-дипломатический шанс" следовало попытаться реализовать. В общем, не удивительно, что в умах как российских моряков, так и российских деловых людей зрели проекты посылки кораблей в дальневосточные воды. Мысль о выгодности положения, когда "не надобно будет платить англичанам, датчанам и шведам великие суммы за ост-индийские и китайские товары", нравилась и ряду высших сановников империи. Все это, естественно, играло на руку сторонникам экспедиции. Во многих ученых трудах, посвященных первой русской кругосветке, сказано, что командиром отряда в составе шлюпов "Надежда" и "Нева" сразу был назначен капитан-лейтенант Крузенштерн. Фактически же дело обстояло несколько иначе. Для объективности приведу воспоминания "протектора" Российско-Американской компании адмирала Мордвинова о докладе императору Александру І про задачи и цели экспедиции: "Капитану Лисянскому сие по плечу. Однако давно хочу рекомендовать, да все недосуг: надобно отправить в кругосветное плавание не одно, а два судна. Кроме Лисянского у меня уже есть готовый и другой капитан — Крузенштерн". Узнав о том, что он идет в поход не начальником экспедиции, Крузенштерн намеревался даже оставить службу. Лисянский же, прослышав о перипетиях и сомнениях, кому быть начальником, добровольно уступил первенство своему товарищу. Об этом свидетельствует его письмо Крузенштерну: "… По нещастию я в списках стою тебя выше. Ежели возможно, чтобы через твое прошение или давши тебе чин, поставили выше меня, с превеличайшим усердием. Ничего сравниться не может с удовольствием, чтобы служить под командою моего только друга". Для Лисянского первенство в командовании не имело значения. Правда, справедливости ради следует отметить, что план экспедиции настойчиво (в 1799-м и на рубеже 1801—1802 гг.) предлагал Адмиралтейств-коллегии именно Крузенштерн. Впрочем, ради той же справедливости нельзя забывать и о том, что "проект Крузенштерна" был лишь копией плана "Восточной экспедиции" капитана 1-го ранга Муловского (утвержденного Екатериной Великой за 13 лет до "первой попытки" Крузенштерна). Увы, тогда осуществлению замысла помешала война… Кстати, именно под началом Муловского (погибшего в Эландском сражении 1789 г.) мичман Крузенштерн проходил службу на фрегате "Мстислав". Но как бы там ни было, 26 июля (7 августа) 1803 г. корабли Российского флота впервые вышли в кругосветное плавание. Впрочем, "отрядным" (совместным) оно было только на некоторых этапах, а именно — Атлантическим океаном до мыса Горн, отчасти — Тихим океаном. Дальнейший же путь расходился: "Надежда" Крузенштерна шла в Японию и на Камчатку, а путь "Невы" Лисянского лежал к островам Алеутской гряды. Экспедиция оказала большую моральную (впервые боевой корабль Российского флота появился у берегов Аляски!) и материальную поддержку поселенцам, приняла участие в строительстве укреплений Ново-Архангельска (ныне г. Ситка). Не остались без дела и корабельные пушки — моряки помогли жителям отбить нападения туземцев. Всего же во владениях Российско-Американской компании "Нева" пробыла больше года. За это время Лисянский составил описание островов Кадьяк и Ситка. Кроме того, экипажем шлюпа были открыты еще два острова, которые назвали в честь адмиралов Чичагова и Круза (между прочим, адмирал Александр Иванович Круз — автор построения боевых порядков кораблей, впоследствии названного "ушаковской тактикой"; Круз применил "ушаковскую тактику" на два месяца раньше самого Ушакова — но это уже другая история). Только в августе 1805-го корабль вновь отправился в путь. Приняв на борт груз пушнины, шлюп должен был везти его в Китай. Лисянский решает идти к цели новым путем: сначала к точке, лежащей на 45 градусах 30 минутах северной широты и 145 градусах западной долготы, а затем на запад — до 42 градусов северной широты и 165 градусов западной долготы, потом спуститься до 180 меридиана и уже оттуда проложить курс сначала к Марианским островам, а затем — и к берегам Китая. Именно в этом малоизученном районе он не без основания считал возможным сделать новые географические открытия. Более месяца шла "Нева" через Тихий океан, не встречая никаких признаков земли. Но поздним вечером 3 (15) октября 1805 года, когда Лисянский, отдав последние приказание вахтенному офицеру, собрался уже спуститься в каюту, корпус "Невы" дрогнул: корабль сел на неизвестную до того коралловую отмель. С большим трудом шлюп был снят с мели. И как бы в утешение — совсем недалеко от нее (на 26°02'48" северной широты и 173°35'45" восточной долготы), среди водной пустыни Тихого океана экипаж "Невы" заметил необитаемый, до этого никому не ведомый остров! Капитан шлюпа предложил было назвать остров именем своего корабля — Невским. Но… офицеры и матросы никак не прореагировали на слова командира. Положение прояснил штурман "Невы" лейтенант Повалишин: "Команда просит, Юрий Федорович, в знак уважения к вашим заслугам, в знак благодарности и любви к вам, нашему начальнику и другу, назвать этот остров вашим именем". Глубоко тронутый оказанной ему честью, Лисянский попытался было отказаться, но его уже окружила команда, офицеры и матросы радостно повторяли: "Остров Лисянского! Остров Лисянского!". Впоследствии Юрий Федорович сказал о поступке своих подчиненных, что они "наградили меня высшей наградой, о которой я мог мечтать". Остров и коралловая отмель (названа в честь шлюпа Невской) были нанесены на карту. Моряки во главе со штурманом Повалишиным водрузили на берегу Российский и Андреевский флаги, а также оставили на острове капсулу с указанием даты его открытия, именем командира "Невы", а главное — объявлением того, что с этого момента остров Лисянского является территорией России. "Нева" же продолжила свое движение на юг. И небезрезультатно — 11 октября с борта шлюпа обнаружили коралловый риф, названный рифом Крузенштерна. В канун зимы 1805—1806 гг. шлюп прибыл в Макао, где уже находилась "Надежда". Впрочем, сообщение Лисянского об открытии им острова не очень обрадовало Крузенштерна. Его больше интересовал вопрос, сколько пушнины привезла "Нева". В феврале 1806 года "Надежда" и "Нева" отправились в дальнейший путь: через Южно-Китайское море и Индийский океан вокруг "Надежного мыса" (мыса Доброй Надежды) в европейские воды. Совместное плавание длилось несколько месяцев: уже на подходе к побережью Африки русские корабли потеряли друг друга из виду в густом тумане.
В этих условиях Лисянский решил изменить маршрут и, не заходя ни в одну гавань, идти прямо в Англию. Вот как он сам писал об этом: "Освидетельствовав количество съестных припасов, увидел я, что при хозяйственном употреблении было оных вполне достаточно на три месяца... Направил путь свой прямо в Англию, был уверен, что столь отважное предприятие доставит нам большую честь; ибо еще ни один мореплаватель, подобный нам, не отважился на столь дальний путь, не заходя куда-либо для отдохновения".
Капитан-лейтенант блестяще выполнил свой замысел. 12 апреля "Нева" вышла в Атлантику, а уже 16 июня — вошла на Портсмутский рейд. Таким образом (впервые в истории мирового мореплавания!), за 142 дня был совершен безостановочный переход из Южного Китая к Британским островам. После двухнедельной стоянки в Портсмуте "Нева" направилась дальше — к родным берегам. Две недели спустя сюда пришла и "Надежда". Исторический "трехлетний российский вояж вокруг света" закончился полным успехом, а Лисянский и команда шлюпа "Нева" стали первыми русскими кругосветными мореплавателями. Заслуги Крузенштерна и Лисянского в этом походе император Александр I отметил присвоением им званий капитанов 2-го ранга, орденами и пожизненной пенсией. А офицеры и матросы шлюпа преподнесли Юрию Федоровичу Лисянскому золотую шпагу с надписью: "Благодарность команды корабля "Нева". Остров Лисянского оказался ненужным России. Слова "Пусть же эта земля навечно сохранит память о славе русского флота и по заслугам станет русской землей!" сбылись лишь наполовину. Название осталось на картах, а вот государственная принадлежность… Еще в 60-е годы XIX в. Российская империя отказалась от Российская империя отказалась от прав на остров. Сложись ситуация иначе, как знать, возможно, и имела бы сейчас Россия "свои" Гавайи…


общественно-политический еженедельник



Почтовый романтик

Мятежный "командующий флотом": забытые страницы биографии



Сергей СМОЛЯННИКОВ


Биографические характеристики известных личностей, изложенные в энциклопедиях, обычно лаконичны и едва ли не до строгости кратки — словно описания в морских лоциях. Так и с Петром Петровичем Шмидтом: "руководитель Севастопольского восстания", "символ революции". Вроде все ясно. Кроме одного — почему именно он?



Конечно, вполне естественно, что в канун 100-летней годовщины мятежа в Севастополе (11—16 ноября 1905 г. по старому стилю или 24—29 ноября "по современному летосчислению") имя Петра Шмидта стало все чаще и чаще появляться в средствах массовой информации и даже художественных фильмах. Контекст же этих "медийно-исторических посланий" весьма различен (как и полагается в наше разноголосое время) — от "сакрально-традиционных" оценок в духе "герой и патриот!" до менее благожелательных характеристик — "негодяй и шизофреник!"… Но здесь речь пойдет не о роли и месте лейтенанта Шмидта во "всемирно-историческом процессе", а о событиях вокруг него самого. Тех, которые сформировали этому человеку именно то будущее, которое знаем мы (только уже как "преданья старины глубокой"). Первоначально казалось, что "жизненный цикл" молодого Шмидта отнюдь не предполагал его стремительного превращения в "социалиста вне партии", "пожизненного депутата" (Севастопольского Совета "образца 1905 г." — это собрание даже просуществовало дней пять) и прочая, и прочая. 5 февраля 1867 года (здесь и далее все даты приводятся по старому стилю) в Одессе в семье помощника коменданта военного порта Петра Петровича Шмидта родился долгожданный сын — Петр Петрович-младший (как было тогда принято не только говорить, но и указывать в документах — Шмидт 3-й). Это был шестой ребенок потомственного дворянина и военного моряка и Екатерины Яковлевны Шмидт. Предыдущие пятеро детей были девочки, но к моменту рождения Петра трое сестер скончались в младенческом возрасте. Учитывая тот факт, что отец был флотским офицером, воспитанием будущего революционера занимались мать и сестры. Впоследствии в одном из своих писем Зинаиде Ивановне Ризберг мятежный "лейтенант-командующий" писал, что он рос в женском окружении сестер и мамы, так как отец всегда находился в плавании. Родня лейтенанта Шмидта представляла собой классический, более того — хрестоматийный пример служения на благо отечества. Судите сами. Отец — контр-адмирал Петр Петрович Шмидт 2-й. Родился в 1828 году в семье потомственных дворян и морских офицеров. Собственно, его отец — капитан 1-го ранга Петр Петрович Шмидт 1-й — и основал "морскую династию". После окончания Морского корпуса Шмидт 2-й проходил службу на линейных кораблях и фрегатах Балтийского и Черноморского флотов. С 13 сентября 1854-го по 21 мая 1855 годов — участник обороны Севастополя на Малаховом кургане. На бастионах подружился с подпоручиком Львом Николаевичем Толстым. Был дважды ранен и контужен. За мужество и отвагу при защите Севастополя награжден орденами. 19 марта 1876 года высочайшим указом назначен градоначальником Бердянска и начальником порта. За "усердие в трудах" в 1885-м был произведен в контр-адмиралы. Дядя — старший брат отца — адмирал Владимир Петрович Шмидт родился в 1827 году. Как и брат, службу проходил на Балтике и Черном морях. Участник обороны Севастополя — за проявленное личное мужество и отвагу награжден, кроме орденов, именным оружием — золотым палашом "За храбрость". С 1890-го по 1909 год — первый по старшинству среди военно-морских чинов российского флота, старший флагман Балтийского флота. По завещанию похоронен в Севастополе, в усыпальнице адмиралов — Владимирском соборе — рядом с Корниловым, Нахимовым, Истоминым, Шестаковым, Лазаревым…
Мать же — Екатерина Яковлевна (в девичестве баронесса фон Вагнер, по материнской линии — из князей Сквирских) была куда менее "однолинейной" фигурой. Екатерина Шмидт родилась в 1835 году в семье представителей обрусевших немецких дворян и древнего польско-литовского княжеского рода. В 19 лет, вопреки воле знатных родителей, под впечатлением душевного порыва Марии Григорьевой, Екатерины Бакуниной (внучки Кутузова) и Екатерины Грибоедовой приехала в осажденный Севастополь, чтобы стать сестрой милосердия. Именно тогда она отказалась от приставок "баронесса" и "фон", взяв девичью фамилию матери (хотя ее отец — барон Яков Вильгельмович фон Вагнер был боевым генералом, участником Отечественной войны 1812 года). Хрупкой девушке из знатного рода пришлось постигать уроки жизни "в трехстах шагах от поля боя" (причем в буквальном смысле). Говорят, что тех, кого война не надламывает, она закаляет, учит жизни. Наверное, это правда. Но только не в тех случаях, когда попавший на войну не имеет психологической возможности (или способности, или и того и другого вместе) прочувствовать ее как рутину. Есть большая разница между подвигом на передовой и просто тяжелой и грязной работой, "фронтовой лямкой". Война научила баронессу фон Вагнер быть героиней. И это не "фигура речи": когда в канун 1878 года Екатерина Яковлевна скончалась, в последний путь ее провожал троекратный воинский салют взвода моряков — последняя земная привилегия георгиевского кавалера, а отнюдь не жены градоначальника. Таких почестей в Российской империи была удостоена лишь 51 женщина. Выносить раненых с поля боя, делать им перевязки, отдавать кровь, когда она спешно требовалась во время операции, будущая Екатерина Шмидт умела. И умела блестяще. А вот научиться жить в реальном мире — так и не смогла…Всю недолгую жизнь ее тянуло к "революционно-просветительской работе". Видимо, в ней она пыталась найти выход своему стремлению быть полезной, служить людям непосредственно, как тогда — на Севастопольских бастионах. Потомственная дворянка — и нескрываемая симпатия к Белинскому и Чернышевскому. "Градоначальница" — и хорошая знакомая будущей цареубийцы Софьи Перовской. Все это не могло не оказать влияния на сына. Тем более что авторитет матери в его глазах был огромен. Уже будучи офицером, Шмидт в память о ней написал малоизвестную статью "Влияние женщин на жизнь и развитие общества". В своих же дневниках Петр Петрович оставил такую запись: "Если мне удалось совершить в жизни что-либо, то лишь благодаря влиянию моей матери". Но суровая действительность флотской службы сильно отличалась от семейного уюта и высоких идеалов. В Морском корпусе юный Шмидт чувствовал себя "неважно" — хотя в учебе был прилежен, да и морское дело очень любил. Тем более что отношение к нему было относительно мягкое (по сравнению с большинством других воспитанников корпуса): ведь племянник самого Владимира Петровича Шмидта — старшего флагмана Балтийского флота! И тем не менее… Вот выдержка из письма Петра Шмидта Евгении Александровне Тилло: "Я кляну своих товарищей, порою просто ненавижу их. Я кляну судьбу, что она бросила меня в среду, где я не могу устроить свою жизнь как хочу, и грубею. Наконец, я боюсь за самого себя. Мне кажется, что такое общество слишком быстро ведет меня по пути разочарования. На других, может быть, это не действовало бы так сильно, но я до болезни впечатлителен…". С завершением обучения и переходом в строй "командно-женственный" характер молодого офицера пришелся тем более "не ко двору": в кают-компании задают тон старшие офицеры, а не мичманы с "бестужевскими страданиями". Только в одном обществе чувствовал себя уверенно молодой идеалист Шмидт — в женском. Но и здесь его скоро ожидало разочарование: он искал ту женщину, которая поймет его "дон-кихотские стремления". Стержнем мировоззрения молодого мичмана Шмидта, его "философской религией" была борьба за счастье всего народа (неотделимая от громадной личной амбициозности). Но его, как принято сейчас говорить, "социальное окружение" вовсе не нуждалось в борьбе за свои права! Шмидту осталась единственная возможность — попытаться принести счастье хотя бы одному человеку. Создать для себя мир "индивидуальной заботы о спасении индивидуальной заблудшей души". И Шмидт таки попал в другой мир… петербургских проституток. Исполнительницей роли "спасаемой заблудшей овцы" в жизни Петра Шмидта стала "Доминик" (Доминикия Гавриловна Павлова), "мадемуазель легкого поведения" с Выборгской стороны. Из дневника Петра Шмидта: "Она была моих лет. Жаль мне ее стало невыносимо. И я решил спасти. Пошел в банк, у меня там было 12 тысяч, взял эти деньги (справочка: даже в 1905 году сражавшийся на сопках Маньчжурии ротный командир в чине подпоручика получал за проливаемую кровь 2 тыс. руб. в ГОД. — Авт.) и — все отдал ей. На другой день, увидев, как много душевной грубости в ней, я понял, что отдать тут нужно не только деньги, а всего себя. Чтобы вытащить ее из трясины, решил жениться. Думал, что, создав ей обстановку, в которой она вместо людской грубости найдет одно внимание и уважение, и вытащу из ямы…". Этим своим "неординарным" (мягко говоря) поступком Шмидт бросил вызов и обществу, и корпусу морских офицеров, и всей родне. Понятно, что о дальнейшей карьере не могло быть и речи. Бывшие друзья-офицеры вычеркнули его из своей жизни, отец и дядя — прокляли, а сестры — просто ничего не смогли (или не захотели) предпринять. И снова Шмидт остался один на один с собой и своими идеями. В таком состоянии он находился до лета 1889 г., когда был уволен в отставку по болезни. Болезнью был нервный срыв. Это воспринималось как конец. Еще бы — жизнь прошла бесследно для истории.
Шанс "вновь отыграть у жизни проигранное сражение" наступил только 16 лет спустя. В ноябре 1905 года, использовав восставших матросов (а не они его, как принято считать), отставной лейтенант Шмидт реализовал свою заветную мечту — он стал наконец ПЕРВЫМ. Пусть вне закона, пусть меньше чем на один день (с утра 15 ноября 1905-го до пяти вечера того же дня), но он им стал. "Командую флотом. Шмидт"… А 6 марта 1906 г. на пустынном острове Березань, невдалеке от Очакова, четверо главных зачинщиков восстания (в том числе и Петр Шмидт) были расстреляны по приговору военного суда. Ирония судьбы: почти ровно через 17 лет руководивший казнью капитан 2-го ранга Михаил Ставраки будет расстрелян недалеко от этого места. После севастопольских событий дядя Шмидта, полный адмирал, словно ушел в небытие еще до конца жизни. Он никогда не появлялся на людях, даже в праздники не посещая Морское собрание. Сводный брат Владимир погиб вместе с адмиралом Макаровым на броненосце "Петропавловск" в годы русско-японской войны, на которую лейтенант Шмидт так и не попал. Второй брат сменил фамилию на Шмитт. Сестры, вышедши замуж, поменяли фамилии ранее и до известных событий февраля 1917-го не афишировали свое родство с "мятежным лейтенантом". Законная супруга после казни Шмидта отказалась от его имени, а сын так и не вернулся к распутной матери. Казалось, только гражданская жена Зинаида Ивановна Ризберг сохранила в сердце память о "почтовом романтике". А потом вновь пришла слава. Шмидт стал не просто героем, но символом, идолом революции, культовой фигурой (как он и хотел). Культ этот, подобно культу Чапаева, был далеко не всегда уважительным, но пережил даже идеи, которым служил. Правда, психологический образ безвестного лейтенанта (образ "зрительный" забылся уже давно) перестал быть предметом не только поклонения, но и уважения. Но зато незаметно стал чем-то несравненно большим — частью национальной памяти (пусть даже и в насмешках). Так что, если лейтенант Петр Шмидт хотел "исторического бессмертия" — он "свой личный 1905 год" выиграл. Возможно, единственный из всех (как красных, так и сохранивших в те дни верность "Престолу и Отечеству") участников севастопольского мятежа.