Geum.ru

Историография нового и новейшего времени стран Европы и Америки

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   17
Глава 1. Становление и развитие советской историографии

нового и новейшего времени стран Европы и Америки


Победа в России в октябре 1917 г. революции, выступавшей под демократическими лозунгами, и приход к власти партии большевиков определили в дальнейшем переход к монопольному господству марксистско-ленинской методологии.

Но при оценке развития советской исторической науки межвоенного периода надо учитывать различие ее положения в отдельные десятилетия. Монопольный идеологический диктат оформился не сразу. В 20-е годы историческая наука еще не была полностью унифицирована марксистской исторической теорией. И после Октября 1917 года в исторической науке продолжали трудиться видные представители старых, дореволюционных направлений и школ (Н. И. Кареев, Д. М. Петрушевский, Е. В. Тарле и др.), выходили их труды, не вписывавшиеся в рамки официальной государственной идеологии. Именно старые научные кадры сделали очень много для признания советской исторической науки за рубежом. Они олицетворяли собой национальную историческую науку и в значительной мере сохранили определенную линию преемственности в развитии российской и советской исторической науки, подготовив ряд учеников. Их широкая эрудиция, профессионализм, культура исследования, тщательный анализ источников - все эти качества вызывали уважение со стороны европейских ученых и давали советской исторической науке официально признанную возможность участия в научном диалоге на международной арене.

Тогда еще существовал известный теоретико-методологический и идейный плюрализм, хотя пределы его год от года неуклонно сужались. Переломным в этом отношении стал 1929 год, когда официальный руководитель исторической науки М. Н. Покровский объявил об окончании "периода мирного сожительства" с учеными дореволюционной школы, началась чистка в Академии наук, а ставший председателем Совнаркома В. М. Молотов заявил, что 1930 год должен стать "последним годом для старых специалистов", деятельности которых фактически был положен конец печально известным "академическим делом" С. Ф. Платонова и ряда других видных историков в 1929-1931 годах.

Социальный заказ, исходивший от нового строя, ставил перед зарождавшейся советской историографией (и в том числе перед историографией нового времени стран Запада) задачу создания новых научных и учебных учреждений, а также и тематики исследований, соответствующей требованиям коммунистических постулатов.

Самое пристальное внимание начинает уделяться пропаганде теории марксизма-ленинизма, организации новых научных центров. Следует также учесть значительный интерес к изучению социалистических и коммунистических идей и международного революционного движения, который был характерен для российской общественной мысли конца XIX - начала XX в.

Нельзя не оказать и о том, что многие прогрессивные ученые, сформировавшиеся еще в дооктябрьское время, решительно отвергавшие марксизм, но не ставшие на путь эмиграции и стремившиеся честно служить своей Родине, готовы были предоставить ей свои знания и опыт. Среди них самой крупной фигурой был патриарх отечественной историографии Н. И. Кареев, выдающийся специалист в области истории нового времени стран Запада, и в первую очередь, истории Великой французской революции.

Но, к сожалению, ни его научный потенциал, ни потенциал ряда других ученых, готовых лояльно сотрудничать с Советской властью, не был использован. Кареева отстранили от преподавания в университете, о чем он с горечью писал в конце 1925 г. Д. М. Петрушевскому, поздравляя последнего с 35-летием его научной деятельности: "Поздравляя Вас с Вашим юбилеем, посылаю Вам вместе с пожеланиями здоровья, бодрости, благополучия всякого рода и выражение своего соболезнования по поводу того, что Вы оторваны от любимого профессорского дела, которому еще долго могли бы приносить пользу, - соболезнования товарища по общей судьбе, нас обоих постигшей, тем более искренне прочувствованное"[1].

Возможность подготовки кадров в сфере общественных наук после Октября в течение длительного времени была предоставлена членам партии и тем, кто считался к ним близким и рассматривался как "попутчик".

Этот вывод подтверждается при рассмотрении тематики публикаций и научных исследований, увидевших свет в межвоенный период. Наибольшее внимание было обращено на изучение марксизма и утопического социализма, истории революций на Западе в новое время (главным образом Великой французской революции ХVIII в.), международных отношений в новое и новейшее время и отчасти истории международного рабочего и социалистического движения.

Первым марксистским центром общественных наук явилась Социалистическая (в дальнейшем Коммунистическая) Академия, образованная 25 июня 1918 г.

Для объединения ученых с ноября 1919 г. в Академии начали формироваться особые кабинеты (по истории социализма, II и III Интернационалов, внешней политики), перед которыми была поставлена задача изучения важнейших проблем новой и новейшей истории.

После создания в 1925 г. Общества историков-марксистов работа кабинетов Коммунистической Академии осуществлялась в контакте с соответствующими секциями Общества. С декабря 1922 г. Академия стала издавать периодический орган "Вестник Социалистической Академии" (в дальнейшем "Вестник Коммунистической Академии").

Другими научно-исследовательскими центрами явились Институт К. Маркса и Ф. Энгельса и Институт В. И. Ленина, которым была вменена первоочередная задача издания и популяризации их трудов.

Существенное место в пропаганде марксистской мысли заняли печатные органы института К. Маркса и Ф. Энгельса - "Архив К. Маркса и Ф. Энгельса" (основан в 1924 г.) и "Летописи марксизма" (основаны в 1926 г.).


Уже первая книга "Архива К. Маркса и Ф. Энгельса" включала часть рукописи их труда "Немецкая идеология", считавшейся утерянной и извлеченная из архива Э. Бернштейна Д. Б. Рязановым во время его поездки в Берлин летом 1923 г. Большое число документов было опубликовано и в "Летописях марксизма". Значительное место заняла публикация сочинений видных представителей социалистического движения: Г. В. Плеханова, П. Лафарга, Р. Люксембург и др. Намечен был выпуск трудов социалистов-утопистов Р. Оуэна, А. Сен-Симона, Ш. Фурье и других.

Говоря о деятельности Института К. Маркса и Ф. Энгельса в 20-е годы, нельзя не отметить его первого директора Д. Б. Рязанова (1870-1938). Энергичный собиратель и публикатор литературного наследия основоположников марксизма, Рязанов прошел сложный путь. Еще юношей он начал революционную работу сначала в России, где был близок к народникам, а затем за границей. Живя там, в 1889-1890 гг., он перешел на позиции социал-демократии. Длительное время Рязанов был вне партии, вступив в нее только в 1917 г. Никогда не примыкая к меньшевикам, Рязанов не считал себя и ленинцем, однако глубокое знание наследия Маркса и Энгельса во многом сближало его с лидером большевиков. Сам Рязанов так определил свою политическую позицию на собрании членов Социалистической Академии (апрель 1924 г.): "Я не большевик, я - не меньшевик и не ленинец. Я только марксист и как марксист - я коммунист"[2].

Рязанов был человеком бурного темперамента, блестящим полемистом, о чем свидетельствуют стенограммы партийных съездов, на которых он выступал. Эти качества Рязанова вызывали неудовольствие Сталина. И хотя в 1930 г. был торжественно отмечен его 60-летний юбилей и издан специальный сборник статей и материалов, ему посвященных[3], уже в феврале 1931 г. Рязанов был снят с поста директора института, исключен из партии и сослан в Саратов, где работал в библиотеке местного университета до очередного ареста в июне 1937 г., и обычного исхода - расстрела в январе 1938 г.

В 1922 г. была создана Российская Ассоциация научно-исследовательских институтов общественных наук (РАНИОН), куда вошел и Институт истории. В его составе было уже много специалистов по истории нового времени, а также представителей молодого поколения - аспирантов института (именуемых сотрудниками 2-го разряда).

Вехой в развитии исторических учреждений стал 1929 г., когда Институт истории РАНИОН был переведен в систему Коммунистической Академии. Объясняя целесообразность этого, глава советской историографии М. Н. Покровский, базируясь на партийных установках, определившихся к концу 20-х годов, утверждал, что "РАНИОН не сделался органом той науки, которую мы единственно называем наукой...", а аспирантов там готовят "по рецепту 1910 года"[4]. Как видим, политика стала все более жестко вторгаться в науку.

С 1934 г. перед Институтом истории и созданным в 1932 г. сектором новой истории была поставлена основная задача - написание школьного учебника по новой истории. Коллектив под руководством академика Н. М. Лукина к концу 1935 г. завершил подготовительную работу, выпустив макет учебника.

Все более прочное место в планах работы секторов (в частности сектора новой истории) Института истории Комакадемии начинают занимать монографии. Сходные процессы наблюдались и в работе Института истории Ленинградского отделения Коммунистической Академии (ЛОКА). Но вскоре решением ЦК ВКП(б) и СНК от 8 февраля 1936 г. Коммунистическая Академия была ликвидирована, а ее учреждения переданы в Институт истории Академии наук СССР. Первым его директором был назначен один из видных ученых - специалистов по истории нового времени - академик Н. М. Лукин. Заведующим сектором новой истории стал академик В. П. Волгин.

Созданное в 1921 г. Научное общество марксистов явилось первым после революции идеологическим центром, объединившим научные силы одного из крупнейших городов страны – Петрограда.


Более широкую деятельность (уже в масштабе всей страны) развернуло Общество историков-марксистов, организованное при Коммунистической академии.

В первые годы своего существования (1925-1929 гг.) оно включало единую секцию истории Запада. С 1929 г. она была разделена на две секции: истории промышленного капитализма и истории империализма.

Наиболее серьезное достижение Общества историков-марксистов состояло в объединении ученых, работавших в центре и на местах, проведении всесоюзных совещаний, а также организации творческих дискуссий по спорным вопросам методологии и истории исторической науки.

Большой резонанс имела Первая всесоюзная конференция историков-маркcистов в конце 1928 - начале 1929 г. Работа конференции шла преимущественно в секциях, т. к. доклады на пленуме носили в основном информационный характер. Среди шести секций была образована и секция истории Западной Европы. Все девять докладов, заслушанных на ее заседаниях, относились к новой истории.

Рост научной активности исследователей создал условия для проведения дискуссий по различным отраслям исторического знания. В частности, имевшей непосредственное отношение к истории нового времени, явилась дискуссия на тему "Буржуазные историки Запада в СССР", состоявшаяся 18 декабря 1930 г. в Москве на открытом заседании методологической секции Общества историков-марксистов. Несколько позднее подобная дискуссия прошла в Ленинграде на объединенном заседании Института истории при ЛОКА и отделения Общества историков-марксистов.

Время проведения этой дискуссии характеризовалось резким обострением политической борьбы в стране, проходившей на фоне сложной международной обстановки, что сразу же определило ее направленность. Напомним, что еще в 1927 г. И. В. Сталин, преувеличивая возможности развязывания новой мировой войны, окончательно обозначает одним из главных политических врагов для советского государства международную и в первую очередь германскую социал-демократию. Его, а также и Г. Е. Зиновьева, утверждения о социал-демократии как "социал-фашизме", в конечном счете, приобретают характер сложившейся политической теории[5], суть которой ясно сформулировал В. М. Молотов на ХVI съезде ВКП(б): "... социал-демократия ... идет по пути фашистского перерождения. Она уже выработала для этого соответствующую идеологию"[6].

Параллельно с обозначением "главного врага" вовне Сталин и его окружение начали борьбу против "внутреннего врага" - им становится крестьянство и интеллигенция.

Помимо массовых репрессий, затронувших миллионы людей и нанесших разрушительный удар по деревне, велась борьба против интеллигенции, чтобы держать ее в постоянном страхе. Подобная политика, коснувшаяся отдельных представителей интеллигенции еще в 20-е годы (например, высылка из страны в 1922 г. выдающихся русских мыслителей) принимает в дальнейшем форму фальсифицированных процессов, которые явились прелюдией будущих широких репрессий 1937-1938 и последующих годов.

Начав с технической интеллигенции ("Шахтинское дело", 1928 г.), Сталин вскоре обратил свои взоры на гуманитариев. Первая акция коснулась историков, большинство которых было связано о Академией наук. Как ученые, они сформировались еще в дооктябрьское время, став в своей значительной части гордостью отечественной исторической науки. Чистка в Академии наук продолжалась более года и завершилась в феврале 1931 г. Это так называемое "дело академика С. Ф. Платонова", получившее также название "Академического", давно известное за рубежом[7], теперь дополнено введенными в научный оборот документами из советских архивов[8].

Следующим явился также фальсифицированный процесс "Союза инженерных организаций" (Промпартии) (ноябрь-декабрь 1930 г.), на котором фигурировало имя академика Е. В. Тарле. Эти обстоятельства наложили сильный отпечаток на ход дискуссии и увели ее от творческого решения рассматриваемых проблем. Главные доклады (в Москве - Н. М. Лукина, в Ленинграде - Г. О. Зайделя) не избежали перекосов и были (особенно в Ленинграде) явно политизированы.

Так, Н. М. Лукин направил огонь критики против "буржуазных историков-идеалистов" (Н. И. Кареев, В. П. Бузескул, Д. Н. Егоров и др.), хотя и не покинувших СССР, но и не пересмотревших, по мнению Лукина, своих методологических установок. Более того, имея в виду выступления Кареева на страницах зарубежной исторической печати ("La Revolution francaise", "Revue historique" и др.), Лукин утверждал, что его последние работы "проникнуты определенной тенденцией, которая сводится, главным образом, к игнорированию значения марксистских работ, вышедших за последнее время, и затем к целому ряду антимарксистских вылазок"[9].

Еще более резкий характер приняла дискуссия о "буржуазных историках Запада в СССР", прошедшая в Ленинграде, где центральной мишенью стал Тарле.

Как в докладе Зайделя, так и в прениях деятельности Тарле был сразу же придан политический характер[10]. Рассматривая тематику работ Тарле, Зайдель стремился показать наличие в ней ярко выраженной политической направленности. "Тематика Тарле, - заявил он, - ... выросла из потребности русской буржуазии в России в конце 90-х гг., перед лицом надвигавшейся революции, осмыслить историю рабочего движения, чтобы по-своему, в своих классовых интересах истолковать современную роль рабочего класса и использовать его в собственных целях"[11]. Что же касается оценки позиции Тарле в области внешнеполитических проблем рубежа XIX-XX веков, то здесь оппонент Тарле пошел еще дальше.

Тарле и его ученики, утверждал Зайдель, стремились развернуть программу реставрации русской буржуазии, программу "внешней политики русского неоимпериализма". У Тарле усматривалось даже наличие специальной программы, сводившейся к возрождению франко-русского союза, размежеванию империалистических задач на восточных границах Великобритании и России, неукоснительному признанию Версальских решений.

Резко тенденциозный подход к обсуждавшимся на ленинградской дискуссии проблемам сразу придал ей "проработочный" характер. От учеников Тарле Я. М. Захера, П. П. Щеголева, А. И. Молока и других требовали публичного признания их теоретических ошибок. Присутствовавшие на дискуссии историки выступали с "покаянными" речами, а Я. М. Захер, которого не было, вынужден был покаяться письменно, прислав соответствующий документ президиуму заседания. Характер дискуссий снизил позитивную сторону их результатов, которые, тем не менее, должны быть отмечены.

К выступлениям иного рода может быть отнесен доклад Н. П. Фрейберг, посвященный исторической концепции и методологическим взглядам Н. И. Кареева.

Признавая громадную эрудицию Кареева, его внимание к новейшей литературе по основным вопросам истории нового времени, точность в использовании фактического материала, Фрейберг полагала, что пока нет марксистских работ по ряду разделов истории Западной Европы, книги Кареева являются подчас "совершенно незаменимым пособием".

В то же время в ее выступлении было высказано принципиальное суждение о важности не только критики буржуазных теорий, но и необходимости противопоставления им "собственных марксистских исследований". Только в этом случае, - заключала Фрейберг, - книги Кареева перестанут быть "необходимым пособием" любого исследователя истории Запада.

В сложной обстановке прошла и дискуссия о "Положении и задачах западноевропейского научного фронта"[12], которая продолжалась с февраля по май 1931 г.

Уже с первый дней дискуссии начали проявляться ее отрицательные стороны, сильно сузившие творческий подход к обсуждаемым проблемам. Это, прежде всего, объяснялось позицией инициатора дискуссии - кафедры истории международного рабочего движения и Коминтерна Международной Ленинской школы. В выступлениях ее представителей подчеркивалось, что дискуссия сможет достичь своей цели лишь при условии, если она в чисто негативном плане даст возможность пересмотреть и "переворошить" все, что было написано по истории Запада. Дискуссия в значительной степени пошла именно по этому пути и способствовала явной односторонности в подходе к обсуждавшимся проблемам. В конечном счете, подобные тенденции и возобладали, хотя некоторыми учеными были сделаны попытки к их пресечению. "Очень многие из выступавших, - заявил, в частности, С. М. Моносов, - занимались такой критикой, которая пишется не через "и", а через "ы"... Критика должна носить не только критический характер, но и сочетаться с известной творческой работой"[13]. Но, видимо, это разумное суждение не для всех было убедительным. Результаты дискуссии оказались мизерными. Это можно почувствовать из той оценки, которую ей дал Н. М. Лукин. Выправляя текст стенограммы своего выступления, он делает следующую вставку: "Заканчивая свой доклад, - пишет он, - я выражу пожелание, чтобы участники предстоящих прений, ведя решительную, непримиримую борьбу со всеми антиленинскими установками в наших исторических работах, не превращали большевистской самокритики в огульное обвинение некоторых товарищей, в отрицание всего того действительно ценного, что было сделано по линии истории Запада. Иначе составление каталога наших прегрешений может в значительной степени заслонить основную задачу дискуссии, задачу помочь решительному повороту историков Запада в сторону обслуживания политических требований партии и Коминтерна"[14]. Но Лукин недооценил тот факт, что идеологические задачи, которые были поставлены перед общественными науками с начала 30-х гг. Сталиным и его окружением, отнюдь не требовали дискуссий. Нужны были не дискуссии, а аксиомы. И это было в самой жесткой форме выражено в письме Сталина в журнал "Пролетарская революция" в октябре 1931г. Есть все основания рассматривать это письмо как четко определенный рубеж в развитии как советской исторической науки в целом, так и советской историографии нового времени стран Запада, в частности. Однако необходимо сказать и о тех публикациях, которые в известной степени подготовили его появление.

Речь идет о двух статьях, увидевших свет в том же журнале "Пролетарская революция" (в 1929 и в 1930 гг.), которые, видимо, оказали воздействие на содержание "Письма" Сталина. Автор первой - С. С. Бантке - стремился доказать, что В. И. Ленин вступил во II Интернационал с целью его раскола: "Ленин и те, кто шел за ним, еще до войны чувствовали себя инородным телом внутри II Интернационала и поэтому он (Ленин) шел на раскол..."[15]. Такая постановка вопроса весьма импонировала Сталину, и он ею воспользовался.

Иначе было со статьей А. Г. Слуцкого "Большевики о германской социал-демократии в период ее предвоенного кризиса"[16], в которой наряду с рассмотрением отдельных сторон деятельности социал-демократии и характера ее взаимоотношений с большевиками, говорилось об известной недооценке Лениным центризма[17]. А. Г. Слуцкий писал, что если из соображений внутрипартийной борьбы в России Ленин "не желал выступать против Бебеля и Каутского, которых меньшевики считали "свояками", то все же в этом есть и некоторая доля недооценки центризма"[18]. В работе Слуцкого несколько преувеличивалась роль германских левых радикалов, которые, по его мнению, уже в 1911/1913 гг. "приходят к пониманию антимарксистской сущности каутскианства"[19].

Помещая статью Слуцкого, редакция "Пролетарской революции" одновременно готовила материалы для того, чтобы продолжить обсуждение проблемы взаимоотношений большевиков со II Интернационалом. Подобной цели должна была послужить статья К. А. Поль "Большевики и довоенный Интернационал", появившаяся в двух номерах журнала в начале 1931 г. В статье была рассмотрена советская историография деятельности отдельных групп, входивших во II Интернационал (в первую очередь большевиков и германских левых радикалов). К. Поль решительно возражала против тезиса С. Бантке о том, что Ленин стремился расколоть Интернационал.


Что же касается "Письма" Сталина, то оно отличается противоречивостью и декларативностью выводов. С одной стороны, Сталин решительно отверг вывод Слуцкого о недооценке Лениным опасности центризма в германской и международной социал-демократии. С другой, он утверждал, что Ленин еще задолго до войны, примерно с 1903-1904 гг., когда в России сформировалась группа большевиков и, когда впервые дали о себе знать левые в германской социал-демократии, - вел линию на разрыв с оппортунистами и у нас, в Российской социал-демократической партии, и там, во II Интернационале, в частности в германской социал-демократии"[20].

Подобное сталинское утверждение вытекало из его мнения о "безраздельном господстве оппортунизма" во II Интернационале на всем протяжении его деятельности"[21].

Много места в "Письме" заняла оценка германских левых социал-демократов. Сталин безосновательно приписал Р. Люксембург авторство в создании теории перманентной революции, которая обязана своим происхождением А. Парвусу и Л. Д. Троцкому. Сталин же, объединив Парвуса и Розу Люксембург, утверждал, что именно они "сочинили утопическую и полуменьшевистскую схему перманентной революции" и лишь в дальнейшем она (эта схема) "была подхвачена Троцким (отчасти Мартовым) и превращена в орудие борьбы против ленинизма"[22].

Анализ содержания "Письма" показывает, что оно содержало целый ряд существенных ошибок. В то же время характер выступления Сталина - грубые обвинения и шельмование упомянутых им авторов, навешивание на них ярлыков ("гнилые либералы", "троцкистские контрабандисты", "жульнические крючкотворы" и т.п.) сразу привели к невозможности в дальнейшем принципиальных обсуждений, к самобичеванию и к покаянным письмам, а затем и к репрессиям по отношению к лицам, подвергшимся сталинской критике.

Требование о признании всех сталинских суждений в качестве откровения принимало подчас самые резкие формы. Уже достаточно многочисленные и пребывающие в эйфории формирующегося сталинизма историки-талмудисты упорно доказывали, что письмо Сталина явилось новым шагом в развитии марксистско-ленинской теории. Более того, секретарь Общества историков-марксистов Х. Г. Лурье заявила, что до появления письма Сталина историки вообще не имели методологии и не знали, что такое теория и практика.

Таким образом, из "Письма" были сделаны весьма конкретные и далеко идущие выводы. И не случайно несколько лет спустя, в период массовых репрессий историк и доносчик А. В. Шестаков в докладе "Методы и приемы вредительской работы на историческом фронте" 31 октября 1937 г. в Институте красной профессуры стремился установить прямую связь между событиями 1937 и 1931 гг., отмечая особое значение "Письма", которое, по словам Шестакова, явилось "образцом заостренной борьбы на политическом фронте и вместе с тем на научном историческом фронте"[23]. На протяжении более чем двух с половиной десятилетий на обсуждение вопросов, которых касался Сталин в своем "Письме", было наложено табу. Разрешалось лишь дословное повторение идей "величайшего теоретика".

Так, например, в отчетах тех лет о работе Института истории АН СССР в целом, а сектора новой истории в частности, можно найти немало материалов, которые порочили "носителей старых методов работы". Один из безымянных авторов подобных "произведений" декларировал, что от прошлых лет в Институте истории осталось "тяжелое наследие", т.к. прежние руководители "создали обстановку", срывавшую планы института. И лишь благодаря приходу в 1937 году в институт новых людей он "постепенно очищался от вредителей".

В тяжелом положении оказались и высшие учебные заведения. В частности, прежний уровень кафедры новой и новейшей истории МГУ, практически разрушенной репрессиями 1936 г., а особенно 1937/38 гг., когда произошла полная (и отнюдь не равноценная) замена ее состава, не сразу удалось восстановить, хотя и новый коллектив стремился внести посильный вклад в подготовку высококвалифицированных кадров. В дальнейшем в 1939/1940 и 1940/1941 учебных годах уровень работы кафедры заметно вырос, благодаря участию в ее работе крупных специалистов по истории нового времени (В. М. Хвостов, А. С. Ерусалимский, И. С. Звавич, Л. И. Зубок, Е. А. Степанова и др.).

Основное внимание было в эти годы направлено на подготовку учебников для высшей и средней школы. В 1939 г. вышел учебник по новой истории под редакцией Е. В. Тарле и др.; в 1940 г. появился учебник по новой истории колониальных и зависимых стран, где впервые была сделана попытка дать обобщенную характеристику истории стран Центральной и Южной Америки. Несколькими годами ранее были опубликованы сборники документов по новой истории, предназначенные для студентов.

С 1928 г. советские историки включаются в работу Международной ассоциации историков и их контакты с зарубежными учеными начинают приобретать уже достаточно организованный характер. В августе 1928 г. они приняли участие в VI Meждународном конгрессе историков в Осло.

Успешным было участие советских историков и в следующем VII Международном конгрессе в Варшаве (август 1933 г.). На нем советские делегаты (В. П. Волгин, Н. М. Лукин, П. Ф. Преображенский) выступили с докладами по тематике новой истории.

Многие планы были сорваны начавшейся войной. Многие законченные работы так и не увидели света. Многие из тех, кто учил или учился, вынуждены были сменить перо на винтовку и автомат. Такие видные наставники молодежи, как зав. кафедрой истории нового времени Московского университета М. С. Зоркий и известный ученый-латиноамериканист В. М. Мирошевский погибли на фронте, как и многие аспиранты и студенты вузов, специализировавшиеся по истории нового и новейшего времени. Война нанесла науке тяжелый урон.

Но и в эти годы было опубликовано много брошюр и документальных сборников, в которых раскрывались исторические корни агрессивной политики германской реакции в средние века, новое и новейшее время, показывались боевые традиции свободолюбивых народов. Советские историки изучали опыт партизанской борьбы народов Европы против иноземных захватчиков, доказывали неизбежность краха планов германских агрессоров, тщетно пытавшихся осуществить свои идеи об установлении мирового господства.

Рассматриваемый исторический период достаточно краток. Он ни в коей мере не мог исчерпать всех тенденций развития историографии нового и новейшего времени. Оставалось еще много лакун. Не следует переоценивать этот период, но также недопустима и его недооценка.

В ряде случаев в силу малочисленности кадров советских историков, слабой подготовки многих из них, невозможности использования многих архивных фондов, в опубликованных работах имелись существенные недостатки, а также и серьезные теоретические ошибки под влиянием субъективизма и догматизма. Этот вывод следует отнести и к общей оценке роли М. Н. Покровского, который не смог преодолеть вульгарного "экономического материализма", сочетавшегося у него с социологизмом и схематизмом, и, понимая направленность сталинского руководства исторической наукой, в конечном счете, пытался к нему приспособиться.

Еще в 20-е годы Покровский, тогда фактический руководитель исторической науки, свел содержание школьного и вузовского курсов истории к преподаванию обществоведения, где центральное место занимал процесс смены общественно-экономических формаций на уровне вульгарного социологизирования. Историческое образование утратило одну из своих важнейших функций - воспитание патриотизма. Акцентируя внимание на изучении классовой борьбы и абсолютизируя ее, Покровский выхолащивал из истории вопросы материальной и духовной культуры, вклад крупных политических деятелей, полководцев, дипломатов. Для Сталина, который уже тогда начинал проявлять имперское мышление и готовился к ревизии исторической науки с целью возвеличивания собственной роли в истории, такое ее преподавание было неприемлемо. Поэтому вскоре после смерти Покровского в 1932 г. началась подготовка и выработка известного постановления Совнаркома и ЦК ВКП(б), принятого 16 мая 1934 г., о преподавании гражданской истории, и способствовавшего восстановлению исторических факультетов в университетах, созданию стабильных учебников для школ и вузов и решению других проблем исторического образования.

Но эти меры не могли изменить коренного содержания формирующейся политической системы в стране и ее отражения в обществознании. Применительно к работам по истории нового и новейшего времени стран Запада (конечно, несопоставимо с изданиями по отечественной истории) возобладало цитатничество, начетнический подход к наследию прошлого, а в первую очередь к освоению трудов К. Маркса, Ф. Энгельса, В. И. Ленина, И. В. Сталина, высказывания которых (а последнего особенно) рассматривались как аксиома, не допускающая никакого бы то ни было сомнения в истинности содержащихся в них выводов. Пожалуй, единственным исключением была критика в адрес Ф. Энгельса со стороны Сталина (лишь он мог себе это позволить - В. Д.), который был очень нерасположен к одному из "основоположников научного коммунизма".

Буржуазные революции ХVII-ХIХ вв. и Парижская Коммуна. Наибольшее число исследований советских историков было посвящено буржуазным революциям. Логика первых послеоктябрьских лет и последующего за ними периода была такова, что именно в изучении опыта революций прошлого (в первую очередь), а затем в истории рабочего, социалистического и коммунистического движения и, наконец, в экономической истории и истории современных международных отношений авторы видели целевую задачу создаваемых ими работ. Естественно, что подобный подход не мог не привести к образованию существенных лакун в сфере познания всемирной истории, из которой искусственно (почти целиком) была изъята и внутриполитическая и культурная тематика.

Если на первых порах хронологические рамки новой истории по-прежнему начинались XVI в.[24], то, в конечном счете, возобладала общая линия исследования от английской буржуазной революции через Великую французскую революцию конца ХVIII в., буржуазно-демократические революции 1848-1849 гг. к Парижской Коммуне 1871 г.

Ценный вклад в исследование важной и мало изученной аграрной истории английской революции внесли труды профессора Горьковского университета, ученика П. Г. Виноградова и А. Н. Савина С. И. Архангельского (1882-1958)[25], видевшего в аграрном законодательстве 40-50-х годов XVII века объяснение тех сдвигов, которые произошли в эту эпоху на пути капиталистического развития.

Рассматривая этот путь, Архангельский приходил к заключению, что социальные результаты капиталистического развития Англии достаточно четко выявились еще при Тюдорах и первых Стюартах, когда земельная собственность в значительной части перешла из рук старой знати в руки купцов и промышленников. Под этим же углом зрения он анализировал и последствия принятых парламентом законов, подготовивших переход феодальных поместий в руки буржуазии и примкнувшего в ней нового дворянства.

Изучение важнейших проблем английской революции, особенно активизировавшееся со второй половины 30-х годов, способствовало созданию коллективного двухтомного труда "Английская буржуазная революция ХVII века". Он в значительной степени был подготовлен еще накануне войны и должен был составить часть многотомной "Всемирной истории", но увидел свет под редакцией акад. Е. А. Косминского и др. только в 1954 г.

Особенно пристально ученые изучали Великую французскую буржуазную революцию 1789-1799 гг.

Первым из советских историков, приступивших к исследованию наиболее близкого концепции большевиков якобинского периода Французской революции, явился Н. М. Лукин (1885-1940). Его книга о Робеспьере[26] впервые была опубликована в 1919 г. и в дальнейшем неоднократно переиздавалась.

Николай Михайлович Лукин - воспитанник Московского университета. Уже в его выпускном сочинении "Падение Жиронды" (1909) написанном в семинаре проф. Р. Ю. Виппера и удостоенном факультетской премии, молодой ученый высказал суждение о том, что в ходе борьбы с жирондистами формировался блок демократических сил, ставший в дальнейшем опорой якобинской власти.

Революционная и партийно-публицистическая деятельность имела для Лукина, как историка, немалое значение. В 20-30-е годы опубликованы его основные исследования. Часть из них была написана на материалах французских архивов, которые он изучил в 1928 г. во время пребывания во Франции.

Велика была и научно-организаторская деятельность Лукина в этот период, однако она вовсе не прерывала его исследовательских поисков. Большое место Лукин отводил анализу тактики якобинцев в период обострения противоречий внутри страны. Вместе с тем он обоснованно отмечал, что якобинцы никогда не стремились к уничтожению классов, считая экономическое равенство химерой. "Специфические нужды рабочих, как класса, живущего продажей своей рабочей силы, были совершенно чужды вождю якобинства", указывал Лукин, формулируя вывод, особенно важный потому, что этот вопрос был в историографии крайне запутан. Установление якобинского террора он оценивал как факт исторической необходимости.

Однако сама концепция якобинизма[27], базировавшаяся у Лукина на ленинских оценках, в дальнейшем приобретает все более и более зримые черты апологии и поддержки террора как системы власти, четко "вписавшейся" в повседневную практику советской партократической диктатуры, начавшей формироваться при Ленине, и пышно расцветшей в годы массовых репрессий.

Поддержка карательной политики сталинщины, обрушившейся с особой жестокостью на интеллигенцию с конца 20-х гг. и в 30-е гг., вызвала резкие протесты за рубежом, во многих органах прогрессивной печати, среди которой был и издаваемый видным французским историком Альбером Матьезом журнал "Annalles historiques de la Revolution francaise" (1931, v. 44, № 2). В этой публикации подвергся критике и Н. М. Лукин, который всегда придерживался теоретических постулатов коммунистической партии, слово которой было законом, хотя к ярым ортодоксам он никогда не принадлежал. Да и судьба его после ареста в 1938 г. предельно трагична[28].

Одной из важных проблем, привлекших внимание советской науки, явился термидорианский переворот 27/28 июля 1794 г. Интерес к этой проблеме способствовал появлению двух серьезных исследований П. П. Щеголева (1903-1936) и К. П. Добролюбского (1885-1953)[29]. В специальной главе книги первого, названной им "Конец максимума", на основе материалов, хранящихся в Национальном музее в Париже, было показано большое значение максимума цен для спасения французской революции от внешних и внутренних врагов. В исследовании К. П. Добролюбского были освещены общественные настроения в Париже в годы термидора, материальные условия жизни парижского населения, нарастание политической реакции и выступления против нее народных масс. Добролюбский подчеркивал, что с самого начала термидорианцы старались ослабить и ограничить применение максимума и реквизиций, а затем возвратились к неограниченной свободе обогащения, которую ранее защищали жирондисты.

Большой вклад в изучение народных движений жерминаля и прериаля 1795 г. был внесен Е. В. Тарле (1874-1955), изучавшим в течение ряда лет материалы парижского Национального архива, которые были положены в основу его монографии[30].

Интерес Тарле к истории сформировался еще в гимназии и развился в студенческие годы. В то время в Киевском университете кафедру всеобщей истории возглавлял И. В. Лучицкий, чья широчайшая эрудиция и демократические взгляды оказали на его молодого ученика самое благотворное влияние. Своим мастерством анализа архивных документов, великолепной обработкой статистического материала Тарле во многом обязан своему учителю.

Настроенный антимонархически Тарле с удовлетворением встретил Февральскую революцию, однако, события Октября ввергли его, впрочем, как и большинство представителей российской интеллигенции, в растерянность, что четко прослеживается на материалах журнала "Анналы" (издаваемого Тарле совместно с Ф. И. Успенским) в 1922-1924 гг. Но, как и Н. И. Кареев, Тарле стал лояльно сотрудничать с Советской властью и, получив с 1923 г. возможность вновь работать в иностранных архивах, он сосредоточился на изучении истории международных отношений XIX - начала XX в. Параллельно с названной тематикой Тарле не прекращал и работы в области изучения истории массового движения во Франции, важнейшим итогом которой стали монографии "Рабочий класс во Франции в первые времена машинного производства" (1928) и "Жерминаль и прериаль" (1937) - одно из самых выдающихся произведений маститого ученого.

Отмечая значение жерминальского и особенно прериальского восстаний, Е. В. Тарле подчеркивал, что в истории пролетариата эти выступления, особенно второе, "занимают огромное и на века памятное место". Автор обратил особое внимание на тот факт, что у плебейской массы на этот раз не было союзников среди средней буржуазии и очень мало мелкобуржуазных союзников. Таким образом, Е. В. Тарле показывал, что вопрос стоял "именно о победе или поражении либо собственников, либо неимущих"[31].

Исследование Е. В. Тарле, целиком основанное на архивном материале, отличало в то же время большое художественное мастерство, не столь часто встречающееся в исторических трудах. Многие показанные им события (казнь прериальцев, самоубийство Poммa и др.) полны настоящего драматизма.

Работы советских историков подготовили появление обобщающего труда "Французская буржуазная революция 1789-1794" (1941), вышедшего под редакцией В. П. Волгина и Е. В. Тарле. В этом фундаментальном труде на основании многолетних исследований советской историографии (в первую очередь работ Н. М. Лукина и созданной им школы по изучению истории Великой французской революции), был рассмотрен общий ход революции 1789-1794 гг. (в соответствии с периодизацией того времени).

Хотя Н. М. Лукин, еще за несколько лет до выхода в свет книги был репрессирован, а его работы изъяты, основные его выводы были приняты на вооружение тогдашней советской исторической наукой, что нашло свое отражение и в этом издании.

[1] Дунаевский В. А. Размышляя над воспоминаниями почетного академика АН СССР Николая Ивановича Кареева "Прожитое и пережитое" // Новая и новейшая история, 1991, № 6.

[2] Вестник Коммунистической Академии, 1924, № 8, с. 392.

[3] На боевом посту. Сборник к шестидесятилетию Д. Б. Рязанова. М., 1930.

[4] Покровский М. Н. Институт истории и задачи историков-марксистов // Историк-марксист, 1929, Т. 14, с. 3.

[5] См., например: Жестяников Л. В. Фашизм и социал-фашизм. М.-Л., 1932; Богомольный Я. И. Жорес и жоресизм. М.-Л., 1934. См. об этом периоде: Фирсов Ф. И. Сталин и Коммунистический Интернационал // История и сталинизм. М., 1991, с. 131-199.

[6] Всесоюзный XVI съезд Коммунистической партии (б). Стенографический отчет. М.-Л., 1930. с. 417.

[7] См. например: Graham L. R. The Soviet Academy of Sciences and the Communist Party, 1927-1962. Princeton, 1967; Barbe J. D. Soviet Historian in Crisis 1926-1932. London, 1981; Анциферов Н. П. Три главы из воспоминаний // Память. Историч. сборник. Вып. 4. Париж. 1981 (В 1989 г. эти воспоминания с дополнением были переизданы в журнале "Звезда", 1989, № 4); Ростов А. Дело четырех академиков // Память. Вып. 4.

[8] Брачев В. С. "Дело" академика С. Ф. Платонова // Вопросы истории, 1989, № 5, с. 117-129; Перченок Ф. Ф. "Дело Академии наук" // Природа, 1991, № 4, с. 96-104; Левин А. Е. "Заговор монархистов". Кому он нужен? // Вестник Академии наук, 1991. № 1, с. 123-129.

[9] Историк-марксист, 1931, Т. 21, с. 48.

[10] Зайдель Г., Цвибак М. Классовый враг на историческом фронте. М.-Л., 1931; Зайдель Г., Цвибак М. Вредительство на историческом фронте. Тарле и Платонов и их школы // "Проблемы марксизма"

1931, №3.

[11] Зайдель Г. и Цвибак М. Классовый враг на историческом фронте, с. 12.

[12] Архив АН СССР. Ф. 337, оп. I, д. 238.

[13] Архив АН СССР, Ф. 371, оп. 2, д. 173, л. 113.

[14] Там же, д. 172, л. 29.

[15] Бантке С. С. В. И. Ленин и большевики на международной арене в довоенное время. – Пролетарская революция 1929 № 2-3. с. 57.

[16] Пролетарская революция, 1930, № 6.

[17] Подобная точка зрения в советской историографии еще раньше высказывалась И. М. Альтером. Так, в статье "Роза Люксембург о пролетарской революции". (Под знаменем марксизма, 1928, № 7-8, с. 182), поддерживая утверждение германского коммуниста Пауля Фрелиха, он писал: "Ленин накануне войны недооценивал оппортунизм Интернационала и переоценивал революционность масс. Это верно".

[18] Слуцкий А.Г. Большевики о германской социал-демократии в период ее предвоенного кризиса.Пролетарская революция, 1930, № 6, с. 65.

[19] Там же, с. 50.

[20] Сталин И. В. Соч. Т. 13, с. 86.

[21] Сталин И. В. Вопросы ленинизма. М., 1953. с. 385. Здесь уместно заметить, что Сталин в дальнейшем сам менял свое мнение по первому из затронутых в этой цитате вопросов. Во всех курсах по истории партии, выходивших после 1931 г. большевики стали именоваться партией с 1903 г. Так продолжалось семь лет. А в "Кратком курсе истории ВКП(б)" эта точка зрения вновь претерпела изменение: оформление в самостоятельную партию стало датироваться 1912 г. (См. История ВКП(б). Краткий курс. М., 1938, с. 134-139).

[22] Сталин И. В. Соч. Т. 13, с. 90, 91.

[23] Архив АН СССР, ф. 638, оп. 1, д. 188, л. I.

[24] На этой позиции находилось большинство ученых старой школы: Н. И. Кареев, Е. В. Тарле, А. Г. Вульфиус, Н. М. Пакуль и др., считавшие началом капитализма середину XVI в. и придерживавшиеся мнения, что период новой истории открывает первая буржуазная революция, прошедшая в Нидерландах (См., например: Пакуль Н. М. Нидерландская революция. Харьков, 1929).

[25] См. Архангельский С. И. Аграрное законодательство Великой английской революции. Ч. 1-2. М.-Л., 1938-1940; Ч. 1 (1643-1648); Ч. 2 (1649-1660).

[26] Лукин Н. М. Максимилиан Робеспьер. В кн.: Лукин Н. М. Избр. труды, Т. 1, М., 1960, с 15-156.

[27] См. ее критический анализ в кн.: Ревуненков В. Г. Марксизм и проблемы якобинской диктатуры. Л., 1966.

[28] См. Дунаевский В. А. "Дело" академика Н. М. Лукина. - Новая и новейшая история. 1990, № 6.

[29] Щеголев П. П. После термидора. Л., 1930; Добролюбский К. П. Экономическая политика термидорианской реакции. М.-Л., 1930.

[30] Тарле Е.В. Жерминаль и прериаль. М., 1937.

[31] Там же, с. 139.