Geum.ru

Литературный клуб Дома ученых насчитывает многие годы существования

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7
Анатолий Львов


***

Все мы скоро уйдём. И следы на асфальте

Будут тлеть день за днём, а достигнув конца,

Станут слепком души на причудливой смальте,

Чтобы тихо сиять мёртвой маской лица.


Нет обиды тогда, когда взлёт на исходе,

И уже не понять, что же ждать впереди.

Мы с тоскою опять убегаем к природе,

Входят грустью осенней грибные дожди.


Нет ответа. Чужие чуть-чуть отстранённо

Наблюдаем за жизнью, что сами ведём.

Будет время назвать всех людей поимённо:

Тех, кто дороги нам и кого мы не ждём.


***

На рубеже тоски и пенья

Душа восстала: не зови

Слепой минуты утоленья

Своей несбывшейся любви.


Не любит! В сердце заунывно.

Стыдливой краской лист цветёт.

А в небе журавли надрывно

Кричат. Всё в прошлом, всё уйдёт.


И нет печали от разлуки:

Вот так же в матовой дали

Поднимутся в прощанье руки…

Так проще жить, не правда ли?


Наблюдения на восточном базаре


Скудость шарманщика в драном халате,

Скупость духанщика – бедность в квадрате

Из-за простой невозможности жить:

Надо ведь всем барахлом дорожить.


Звуки из недр полинялой шарманки,

Голос слепца, быстрота обезьянки,

Лихо способной судьбу предсказать:

Счастье сулить иль бедой наказать.


Жизнь… Это в общем-то следствие смерти,

Как бы письма передача в конверте,

Знак пустоты, весть из небытия,

Временный остров в пучине не Я.


***

Это реки из слов. Эти экскурсы вспять:

Обещаний, посулов, зароков.

Время снов, ожиданий, боязнь потерять.

И надежда… Грядущих пророков


Разглядеть не удастся в людской толчее,

Камень кинуть в святое – забава.

Надругаться над прожитым… Был человек,

А ушёл, – отчужденья отрава,


Отодвинув из бывности знанье о нём,

Жизнь торопит с забвением в споре,

Рассекает в душе, опалённой огнём,

Остров памяти. Вечности море


Поглотит, как последний приют бытия,

Мысль, летящую в сумраке этом.

Но любовь, нерушимая крепость моя,

В тьму войдёт и останется светом!


Грустное любовное послание


Мне снится иногда, что я любим.

Светло в душе от внешних песнопений.

Но рядом постоянно грустный мим

Лицом своим всё портит, вечный гений

Печали, подытожит разговор

О том, что было ложью и игрою,

Да так, что не возможен даже спор.

Зачем? Ведь я и сам не скрою:

Пока не удаётся наяву.

Сижу и жду душевного дурмана,

Когда от счастья сердце разорву

Под натиском интриги и обмана.

Святое: от любви уйти во тьму,

Как метеор, исполнить бы желанье.

Вот только чьё? Доселе не пойму…

Сгорит свеча, исчезнет упованье

И чувство, не подвластное уму.


***

Странна жизнь. Сожаленья, муки…

Радость вспыхнет. И вновь чернота,

Трепет встреч, ожиданья, разлуки.

То огонь, то опять пустота…


Приобрёл, потерял, разорился?

Накопленья для сердца чужды.

Дух восстал и опять покорился

От тяжёлой такой череды.


Кто придёт, объяснит, успокоит?

Так надеждой и тщится душа.

Обещает, поймёт и устроит

В летний рай под полог шалаша.


Чувства добрые в нас пробуждая

В час печали и в радости миг,

Выйдет совесть, босая, чужая,

И посмотрит в упор напрямик.


***

Время вышло. Позора

Нам уже не снести:

Сколько ж можно, чтоб воры

Вечно были в чести?!


Вроде правды хотелось,

Все за равенством шли,

А наградой за смелость

Те ж два метра земли.


Только капельку б веры,

Что химеры уйдут.

Нет, опять лицемеры

Так торжественно лгут.


Поголовно согласны

И в шеренги встают,

Уживаясь прекрасно,

Бездарь, лодырь и плут.


Бесполезное предложение


Вам бы уйти. Спрятать лица,

Молча позор пережить.

Падать в колени. Молиться.

Вам ли собой дорожить?

Нет же, себя почитая,

Тут не до этики. Вздор.

Нет лицемерию края,

Вас не достанет позор.


Редкий, порядочный, кончит

Жизнь, покорившись судьбе,

Выживший только отточит

Зло ко всему. К голытьбе…


***

Время, этот вечный странник,

Отмеряет день за днём,

Полыхает май-избранник

Пышным цветовым огнём.


Безрассудно беззаботен

Птичий щебет под окном,

Но, увы, бесповоротен

Час потерь во мне самом.


Елена Новикова


Электромонтёр, живёт и работает в Академгородке


***

Вне пространства и времени

Существуют мечты.

Из волшебного семени

Прорастают цветы.


И в спирали закручены

Мирозданья века.

Ждёт ковчег у излучины

И вода глубока.


Свет прозрачный, целительный

Щедро льётся с небес.

Жизни вкус упоительный

Не иссяк, не исчез.


Всё дороже и сладостней

С каждым днём мой рассвет.

Я в простом вижу радости

И уныния нет.


Глаз вишнёвых сияние

Не заметить нельзя,

И твоим обаянием

Околдована я.


Эту тайну тревожную

Не открою тебе.

Ты – мечта невозможная

В моей странной судьбе.


Отчий дом


Постой, постой, не торопись,

Чуть-чуть помедли у порога,

А напоследок поклонись,

Чтоб не трудна была дорога.


Твой дом родной, он будет ждать,

Глазами-окнами взирая,

И вечерами тосковать,

Твоё дыханье вспоминая.


Осиротевший и пустой,

Живущий лишь одной надеждой,

На крыше флюгер «золотой»

Вертеться будет, как и прежде.


И не погаснет твой очаг,

Мать за тебя молиться станет,

Чтоб верным был твой каждый шаг:

Она сумеет, не устанет.


Однажды ты вернёшься к ней,

Волненье неумело пряча,

К старушке-матери своей

Щекой прижмёшься, чуть не плача.


И вновь почувствуешь тепло,

Всю нежность очага родного,

И станет на душе светло:

Не нужно молвить даже слова…


Пока живёт мечта


Не обвиняй во всём себя,

Не отрицай возможность счастья.

Не раз, столкнувшись с безучастьем,

Страдая, мучаясь, любя.


Не вспоминай наивных слов

И легковесных обещаний,

Ты не предмет его мечтаний,

Не героиня его снов.


Уходят дни, летят года,

И это бесконечно грустно.

Но никогда не будет пусто

В том сердце, где живёт мечта…


Оборотень


Люблю запутывать следы,

Привычкой стала мне натура,

И сразу не узнаешь ты

Волчицу под овечьей шкурой.


Да, я такая, что ж теперь,

Менять себя не собираюсь.

Облюбовала твою дверь,

Но тайно от тебя скрываюсь.


Настанет час, придёт тот день,

Ведь не меняет волк повадки.

Мелькнёт таинственная тень.

И ты падёшь в неравной схватке.


Молитва


Молитва – таинство великое.

Наедине с самим собой:

Склонила голову пред ликами

И диалог вела с судьбой.


Не проклиная и не требуя,

А вопрошая и любя,

Закону совести лишь следуя,

В надежде изменить себя.


Но не в словах и излияниях

Святая благодать жива,

Она рождается в молчании

И лишь она одна права.


О сокровенном не рассказывай,

Не доверяйся мудрецам,

Своих суждений не навязывай,

А, впрочем, делай выбор сам!


Сверчки


Я слышу стройный хор сверчков –

Моих зелёных музыкантов.

Для вдохновенья нет оков,

Как нет непризнанных талантов.


Неутомимо и всерьёз

Они поют, как хор столичный.

И пусть на улице мороз,

В сухом чулане им привычно.


Я общество то чту за честь,

Их пение – подарок свыше.

Не в каждом доме они есть,

И как же радостно их слышать.


И стоит взять у них урок.

Высокий стиль у них откуда?

Как может крохотный смычок

Нам сотворить такое чудо?!


Менестрель


От зряшной жизни утомлённый стих

Свернулся мячиком у ног моих, притих,


Печально, но приветливо взглянул,

Зевнул котёнком, а потом уснул.


Пестреющая суток череда

Несётся вдаль неведомо куда.


Нечаянно оброненный платок

Уносит ветром, словно лепесток.


Кружит меня шальная карусель,

В душе я – одинокий менестрель:


По свету неприкаянно брожу.

Ищу кого-то, но не нахожу.


В виске моём пульсирует: «Тук-тук!»

Взволнованного сердца чёткий стук,


А значит, я живу – пусть бедняком,

Но вся Россия для меня – мой дом…


Татьяна Пухначёва


Кандидат физ.-мат. наук.

Работает в НГУ, живёт в Академгородке


***

Старик и старуха, два божьих огарка

Блестит голова в сединах

Спешат по тропинке заросшего парка,

А в парке бушует весна.


Рукав аккуратно заправлен – рука-то

Одна лишь на два рукава.

А внучкина кофта слегка маловата...

Ах, как зеленеет листва!


Как юные листья безумно прекрасны,

И сосны в зелёных свечах.

Всю ночь соловей так наяривал страстно,

Как будто кого-то встречал.


...Сквозь нежную зелень идут генералы,

Блестят серебром галуны.

Спешат генералы, труба прозвучала –

Немолчное эхо войны.


Все также юны, как той давней весною

Им вслед всё свистят соловьи...

Старуха споткнулась в тени под сосною,

И тихо совсем говорит:


"На севере диком стоит одиноко

На голой вершине сосна!"

Старик промолчал, только дернулся боком,

Да звякнули вдруг ордена.


Томск


Так бусинки по ниточке скользят,

Когда перебирает память чётки

Тех дней, что в ней всегда до боли чётки,

Тех детских лет счастливый светлый ряд.


Давным-давно ушедший яркий день.

Жара, и пыль – он длился бесконечно, -

И шёл трамвай туда, где будет вечно

Река, след на песке и сосен тень...


Был запрокинут чёрный небосвод,

Сверкал Стрелец трёхзвездьем сквозь ресницы,

И прямо из сугроба вереницей

Мы улетали в сказочный полёт.


Ты возвращаешь мне волшебным даром

Уменье видеть мир без взрослой фальши,

Но с каждым днём становишься всё дальше,

Мой город деревянных тротуаров.


Внезапно...


Внезапно мысль: да ведь она – старуха.

Движенья мелкие, согнутая спина.

И левое, не слышащее ухо

Платком прикрыто. Кожи желтизна

Уже не кажется желаемым загаром.

Прощальный слабый взмах худой руки,

Такой знакомой, маминой... Ударом

Вдруг что-то горло сжало как в тиски.


Лес


Всем сестрам по серьгам, а разлука одна на двоих,

Пишешь имя своё ты теперь на чужом языке.

Жжёт словами он птичьими губы сухие мои.

В заповедном лесу стала горькой вода в роднике.


Дважды в воды туманной реки я ступлю ввечеру

Там, где камень заветный белеет в песке золотом,

Крылья жирных стрекоз златоглазых шуршат на ветру,

Где гуляет олень, рыжим машет лисица хвостом,


Где блестящие змеи на камне нагретом сплелись,

И в тяжелой от влаги траве притаился фазан,

Молчаливо деревья там головы подняли ввысь,

Там пройду осторожно сквозь серый вечерний туман.


Прошепчу тихо-тихо – молчанье наполнит родник.

Холодит мне ладони вода, твоё имя тая.

Плещет рыба в реке, плачет тоненько жёлтый тростник,

Возвращается всё и приходит на круги своя.


Возвращение


Там ярче солнце и мокрей вода.

Нас ждут всегда и нам открыты двери.

Мы приезжаем в эти города,

Заходим в дом и веря, и не веря.


Переступив знакомый так порог,

Вдруг видим всё вокруг совсем иное.

И то, что нам никто сказать не смог

Внезапно хлещет нас больнее втрое.


Ошмётки прежней жизни по углам,

И запах тонкий старческого тела...

Не прячь глаза! Гляди, гляди! Ведь там

Ты сам – потом... Боишься? Эко дело!


Не трусь, дружок! Смотри, запоминай.

Здесь сходятся что "было" и что "будет".

Толпятся тени, спутав ад и рай,

Взяв за основу фальшь обычных буден.


Да ты бежишь? Ну что, кишка тонка?

Ты, безусловно, честный добрый малый.

Закрой страницу эту, ведь пока

Тебе здесь оставаться не пристало!


Зухр (полуденный намаз)


for Ann


Как надышаться воздухом прозрачным,

Где кружатся орлы и звук молитвы

их догоняет и щекочет крылья?

Внизу под ними расплескались крыши,

над головой остановилось солнце,

Посередине мы на горном склоне

сидим на камне. Ждем конца молитвы,

Которая орлов щекочет в небе.


Отец


Мне приснился отец. Я в гостях у него, как бывало.

Мы сидим с ним вдвоём за знакомым дощатым столом,

И вино на столе сохранило прохладу подвала –

Он домашним вином угощает, но я не о том.


Мы ведём разговор, и неспешная эта беседа

Протекает так плавно, что, можно сказать, ни о чём,

И слова, словно круглые камешки разного цвета,

Мерно падают мимо... Да что же я всё не о том!

Я ему говорю: "Как же вы без меня тут живёте?

Здесь не пахнут цветы, не пройти по траве босиком".

Помолчав, он ответил: "Все дни протекают в заботе

О жемчужной лозе". Только это совсем не о том...


Он кивнул на бутыль, и она, покачнувшись, упала,

И прохладней чем жемчуг вина показался глоток.

Почему-то наутро подушка вдруг влажною стала,

Горечь полнила рот. Впрочем, это опять не о том.


Любовь Ржевская


Журналист, психолог,

живёт в Советском районе Новосибирска


Половинка Андрогина


глава из повести


Экономист Лиза Томная и в самом деле небольшого росточка. Не в пример современным красавицам. Всего метр пятьдесят семь плюс пятнадцатисантимеровая шпилька. На каблучках Лиза выглядит стройнее и рельефнее. Чулки сеточка, кокетливый взмах ресниц, золотисто-медовое биополе, в котором мужчины вязнут с головой, ногами, кошельками и прочими достоинствами. Бульк. Только и видели очередного поклонника, которому так хорошо и уютно в тягучем янтарном сиропе Лизиного женского естества, что выбираться на белый свет он ничуть не торопится. И воздуха ему хватает, и неба над головой, и впечатлений более чем достаточно.

Такая уж эта благодатная среда, оказавшись в которой даже самый неказистый сморщенный сухофрукт надувается-наливается изнутри всеми полезными соками и превращается потихоньку в полновесный упитанный плод, излучающий телесное здоровье, ненавязчивое благодушие и горделивое чувство собственного достоинства. Вот теперь и обратно в жестокий мир выскользнуть можно. Но уже не страшно, уже хорошо, спокойно. И дышится вольно, и яркий солнечный свет в глаза не бьёт, не слепит, а ласкает-согревает своим участием заново обретённую, со всех сторон омытую, ещё влажную плоть, наполняет её до самого краешка живым подвижным теплом. А теперь вперёд во всю молодую-удалую прыть! Не оглядываясь, не рассуждая, не останавливаясь! Через заборы, овраги, канавы – прыг-скок, мимо всех засыпающих на ходу, от страха скукоженных, с обломанными крыльями, вылинявшими глазами.

А самой-то благодетельнице как приятно, как радостно и волнительно от всего этого! Так замечательно соответствует она роли питающей от щедрот своих женственности. И, кроме того, у неё, эгоистки законченной, своя корысть, своё удовольствие: она через этот упоительный акт, прежде всего, самую себя познаёт и с собой соединяется. “Я сама теперь жизнь! Так что черпайте меня большой ложкой, кто может”.

А потом не идёт – летит, каблучками земли не касаясь. 43 килограмма – самый вес для левитации. Мимо такой не пройдёшь, не заметив, ещё раз, и ещё оглянешься, взглядом приклеишься, потому как большая редкость встретить среди скучных унылых лиц столь откровенное кокетливое сияние и беззастенчивую открытость каждому встречному. Грех не взять, не откусить кусочек от упругого обильного бедра или вкусного атласного плечика, напоказ выставленного. А руку к ней протяни – непременно останется на ладони липкая ароматная сладость вкуса и запаха спелой садовой клубники.

Не всегда, конечно, такой соблазнительной ягодкой она выглядела. Не всегда так щедро своих поклонников потчевала. Ещё пару лет назад никто и не узнал бы её нынешнюю в той Тихой Печальнице, которой она в то время слыла. Неброская, неслышная, семь лет в пыльном углу возле облупившейся батареи жила. Там и сына своего выносила, и горы книг перечитала, и мыслей разных на 10 лет вперёд передумала. Здесь и все свои сокровища – обрывки писем, снов, воспоминаний берегла-лелеяла-прятала от недобрых да любопытных глаз. А загнали её кроткую непротивящуюся в этот угол самые близкие родственники – мать родная да супруг любимый свет Серёжа. У одной она надежд не оправдала – не того мужа себе выбрала. Другой, собой очарованный, и вовсе о существовании жены забыл. Она и в выходные одна, и вечерами – одна, в кино или театр – тоже в гордом одиночестве.

Было в жизни её одинокой загнанной ещё и другое – стыдное, о чём, краснея, только одному дневнику и могла доверить. После родов не касался Сергей её, как женщины. Ночевать в соседнюю комнату уходил, без объяснений, как само собой разумеющееся. А зачем ему?! У него жизнь насыщенная, творческая, многообещающая, у него – карьера, успехи, поклонницы. Элегантный, утончённый, насмешливый, он у всех нарасхват и всегда с кем-то, но без неё. Вернётся – глаза хмельные, чужие, весёлые; сразу под душ и в постель. Спросишь: “почему так?”, ответ один: “заслужила”. И действительно, ничего в ней такого особенного. Он – каждый день разный, многомерный, многоликий, непредсказуемый, она же – всегда однотонная, как будний день в середине недели. Но преданная, любящая, прощающая – только мало этого для счастливой семейной жизни. Скучно. Ей и Серёжа в редкие минуты нежности говорил: “Ты, конечно, у меня экземпляр редкий. Но настоящие волчицы совсем другую стать имеют”.

Да какие уж там волчицы?! Вспоминать стыдно о той убогой жизни у батареи. Что это было – любовь, болезнь? Трудно сказать, но без него – то чужого, жесткого, насмешливого, то вдруг до боли родного, близкого, с тёплыми лучистыми глазами в окружении пушистых ресниц – жизни своей она не мыслила. И хотя своего отражения в водах тех не могла узреть, все равно ждала-надеялась, что вернётся потерянный рай, где и яблоки на ветках целы и любовь нетронута..

Но ведь была же…Была и она для Сергея единственной! Обещался ей содрать с неба радугу, чтобы каждый день разный цвет имел. Даже во сне её присутствию радовался – глаза в глаза, рука в руке, душа к душе. Но ровно до тех пор, пока не перетекла она в него полностью, ничего для себя не оставила. Вот тогда Сергей и перестал жену замечать. Сначала он, потом другие... А она эти перемены не сразу уловила, почувствовала. А увидев, не захотела на поверхность вынырнуть, еще глубже внутрь себя забралась, спряталась. Тихо снаружи – ни вздоха, ни вскрика, ни жалобы, сладостно-горько, тоскливо внутри.

Бросил он её в итоге, ушел к той, которая сама для себя. У которой и стать, и смелые брови вразлёт, и поступь твёрдая, пальцы длинные холёные, сигаретным дымом и дорогими духами пропахшие. И никакой преданности… Как наскучит, уйдёт, не оглянется. Воля для таких дороже всего!

И хорошо, что бросил. Замечательно. А иначе до сих пор в углу своём отсиживалась, пыль вперемешку с обидами сглатывала, пока не высохла окончательно. А так все накопленные за долгие годы горести да кручины молодая страдалица наконец из себя выскребла-выплакала. По ветру развеяла. К новой жизни тем самым если не возродясь, то приспособясь вполне талантливо.


Теперь и у неё стать, да ещё какая! Всем на зависть. И смелые брови к вискам взлетают, и сочный призывный рот ярким карандашом очерчен. Штрих, еще штрих – глаза травянисто-зелёные столько страсти обещают, в такой омут манят. “И откуда же Вы такая?” “Да вот сама себя смастерила, придумала. Неплохо?” Самой себе, например, она очень даже нравится. В зеркало на себя не налюбуется. Всё ретуширует, редактирует свой новый образ потрясающий. Одну привлекательную черту добавит, другую сотрёт. Как Вам такая улыбка? Не нравится? Н-да, простовато немного. Ничего, сейчас добавим чуток многозначительной задумчивости, ироничной насмешливости, великодушной сострадательности. Вот теперь в самый раз. А желаете? – так можем и оскал изобразить, настоящий волчий, чтобы душа в пятки улетела.

И палантин, палантин непременно! Травянисто-зелёный, под цвет глаз. С узором причудливым по краю полотна, ещё до замужества вышивала, фантазировала. И рисунок получился диковинный. Чем дольше на него любуешься, тем он живее становится. И виньетки, и розетки здесь, завитки, цветы, зарубки разные. Линии косые, выгнутые. А цвета, как юность, яркие – алый, золотой, лазоревый. Линия одна с другой переплетается, и у каждой свой намёк, свое значение. Только вот едва ли вышивальщица сможет разъяснить своё творение. Главное – к лицу, и очень даже эпатажно выглядит. Хорошо, что вспомнила да примерила.

А ещё янтарь! Смолы кусочек, окаменевшей древности дыхание. Тёплый, живой, прозрачно-золотистый – не столько даже как украшение, а в качестве амулета любовного. Как никак, слезы Гермион – дочерей Солнца. Духов горьковатых самую капельку, в ямочку на нежной шейке. Ну, вот и всё, кажется. Хороша! Безупречна! Ладно скроена!

Правда, профессия уж слишком прозаическая. Сестра – балерина, муж сестры – фотохудожник. А она бухгалтер. Такая преснятина... Но и здесь подредактировать можно. Ну, допустим, графический дизайнер. Отчего ж не стать ей дизайнером? Современно, художественно, самодостаточно. Документы финансовые для дизайнерских фирм не один раз готовила, вся подноготная ей доподлинно известна.

Да она и сама, как удачное дизайнерское решение. Всё у неё учтено, продумано: и ракурс, и освещение. Знает: и сесть куда, и как повернуться, и какую цветовую гамму для наряда выбрать, и какую часть интерьера предпочесть. Выставить коленки, дымчатым шелком обтянутые, напоказ, или, напротив, под юбку спрятать? Склонить кокетливо головку к плечику или горделивой отчуждённости на гладкое чело напустить? Столько разных мелочей, о которых умная женщина представление иметь просто обязана. Из деталей образ строится. И чем тщательней они подобраны, тем изысканней выходит узор.


И откуда что взялось в прежней Скромнице? И знакомые дивятся и незнакомые. А сама Лиза, кокетничая, всем про чакру свою нижнюю рассказывает. Дескать, после крещенского купания в проруби раскрылась она у неё, прямо как цветок лотоса. И смеётся, обнажив белые ровные зубы. А что? Забавно придумано, и вполне соответствует нынешней реальности. О каких только чудесах не толкуют сегодня по телевизору. Как бы ни было, но шутливую эту историю слышали в городе очень многие, в разных компаниях повторяли с подробностями. Так что, вскорости сделалась она почти мифической. И при встрече с её героиней представители мужского населения от пятнадцати лет до шестидесяти тут же начинали фантазировать, представлять в ярких образах, как внизу симпатичного животика, чуть пониже пупка проколотого, в самых недрах женского таза затаилась, залегла до времени неведомая пульсирующая энергия. И в любой момент – подтолкни только – готова она выпрыгнуть, проявить себя во всей первобытной самости. И одним своим только присутствием мир преобразить, вернуть ему яркие краски да былое могущество.

На Крещение развод у Лизы случился, на Крещение и в прорубь она прыгнула. Утром выдали ей в суде нарядную перламутровую книжечку – “Свидетельство о расторжении брака” с Сергеем Томным, а к вечеру в студеную водичку она с разбегу и бросилась. Из любопытства да с подружкой за компанию.

– Поторопись, девонька, и люба станешь каждому, – напутствовала Лизу пожилая женщина, что дежурила на Крещение в раздевалке у озера “Светлое”, куда стекался в праздник окрестный люд, желающий искупаться в проруби да обрести второе рождение.

И о чём только в тот час на небесах думали?! Сразу после экстремального купания вдруг почувствовала Лиза, что стала иной женщиной. И нет у неё больше пыльного прошлого, а только непонятное настоящее и соединяет она в себе отныне: и небо и землю, и ангелов и демонов, и Мадонну и Блудницу, и порок и добродетель. Сотканная из противоположностей, сама себе незнакомая, манит и отвергает, захватывает и ускользает, подчиняет и вырывается, очаровывает и разочаровывается. И каждый день она разная, многоликая, многомерная, непредсказуемая. И всегда с кем-то, и никогда в одиночестве. Многие догнать её пытаются, увязнуть с головой в сладкой патоке. Но она сама всегда в погоне, всегда в поиске. Ищет-мечется-зовёт губами пересохшими того единственного, близкого, который смог бы утолить её неутолённое. Но узнать его лица не может, как ни старается. Два глаза, нос, подбородок . Как вспомнить? Как почувствовать? По каким признакам от других отличить? И приходится ей и среди бела дня и темной ночью довольствоваться теми посторонними, приблудными, кто рядом почему-то оказался с ней.


Хоп ля! Зато жизнь её теперь подобна радуге. Что ни день, то новое событие.. Как-то вечером с ключами вместе вытянула Лиза из сумочки половинку тетрадного листа, на котором её же почерком оказалась выведена странная фразочка, на припев дурацкий больше похожая: “На тарелке помидор, а я хочу пряник”. Пробежав глазами предложение, выдернутое из контекста по чьей-то прихоти, Лиза даже занервничала немного: “Что могло значить такое послание?” И уже перед сном вдруг вспомнила, как случайно год назад попалась ей в руки книжка под названьем “Современная волшебница”. И составила она по прочтению заговор на своё счастливое будущее. Спелся и сложился тот стишок сам собой, и легко и весело вдруг стало. Сущим вздором показались все обиды-огорчения. А особенно насмешил её в тот момент образ утончённого Сергея в теле краснокожего помидора, никому отчего-то не нужного. И теперь, год спустя, эта фразочка о себе опять настойчиво напомнила, выпрыгнула из безрадостного прошлого, посулила нескучное будущее.


Превратилась Печальница в Странницу. Отворилась дверь. А куда идти? Столько лиц вокруг, характеров, возможностей. Это в замужестве она у окошка всё сидела да Сережу своего выглядывала. А теперь её черёд! Пускай её дожидаются, она у всех нарасхват. За два года – сплошной триумф. Ни одного поражения. А мужчины благоволят столь удачливым. Настоящих мятных пряников на её пути, правда, пока ещё не встретилось, зато других-очарованных-околдованных становилось в коллекции всё более. Экземпляры разные, по-своему интересные – образованные, пригожие, но отчего-то непропечённые. И без корицы и без изюминки.

В первых рядах оказались пришпилены вальяжный таможенный брокер Костя, фотохудожник и муж сестры Денис, коллега по работе Виталик, преподаватель Егор Давыдович, политолог Базилевич Андрей. Даже занудный начальник отдела, в котором работала Лизанька, так и просился на булавочку, поглядывал, страдая душой, в её сторону, и всё чаще говорил своей вкусной сотруднице, как хороши, как безупречны ее документы финансовые, как радуют они его придирчивый глаз и формой и содержанием.


Хоп ля! Превратилась Странница в Прелестницу, вместо сердца – сладкая клубничина. А свое сердечко настоящее Лиза с глаз подальше спрятала. И не больно ей, ни тоскливо, ни холодно. Ну, а если вдруг появится какой Особенный, то она его на прежнее местечко тотчас же пристроит аккуратненько. И ничего её мужчина не заметит, не почувствует. Они к таким мелочам обычно невнимательны. А пока всё её в жизни устраивает... И общение и поклонники – в удовольствие! Комплименты говорят, подарки делают. Вот какой приятной оказалась жизнь! Тает сладкая клубничина, истекает розовым ароматным соком…

Осаждая ту особу бессердечную, воздыхатели ничуть не досаждали ей. И неясно, кто вокруг кого хороводился. Есть игра такая детская “каравай”: стоишь посередине круга, тычешь легкомысленным пальчиком – на кого придётся, куда вздумается. И чем чаще из круга выдергивают, тем веселее становится, голова кружится, партнёры меняются, глаза искрятся. Ну, а смысл в той игре один-единственный – чтобы без внимания не оставили, непременно ткнули в твою сторону. Хоть и понарошку, но уж очень хочется нравиться, иметь успех и постоянное подтверждение необыкновенной своей привлекательности! И выбирали, и подтверждали и приглашали в разные места. И сама она тех, кто её выбрал, тоже в одиночестве не оставляла, всегда ответный ход навстречу делала. Обедать ходила с Костей, выставки посещала с Денисом, а постоянно виснувший компьютер приводил в чувство исключительно Егор Давыдович, которому страстно хотелось “зависнуть” в уютной Лизиной квартирке самому. Однако, находясь в состоянии непрестанного томления, непритворного мужского внимания и не скупясь на авансы, Лиза отнюдь не спешила делать выбор по-взрослому...