- Бразования и науки кыргызской республики iтом "зачем нам чужая земля " русское литературное, 11892.95kb.
- Кыргызской республики, 125.57kb.
- Фракция “Ата-Журт” Жогорку Кенеша Кыргызской Республики Государственная Концепция национальной, 819.06kb.
- Приказ Министерства Здравоохранения Кыргызской Республики "О профилактике вич-инфекции, 860.34kb.
- Президента Кыргызской Республики и депутатов Жогорку Кенеша Кыргызской Республики Принят, 1164.85kb.
- Национального Собрания Республики Беларусь(комната №14 ) e-mail: inf@preslib org, 1166.14kb.
- Программа развития г. Бишкек на 2008-2010 годы «Любимый город» определяет комплекс, 59.28kb.
- Тематическое планирование уроков литературы в пятых классах. Учебник «Литература» (учебник-хрестоматия), 93.93kb.
- Руководствуясь Договором о вечной дружбе между Республикой Казахстан, Кыргызской Республикой, 46.08kb.
- Президента Кыргызской Республики, постановлениями Правительства Кыргызской Республики, 230.54kb.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 88 Вывеска
Вот вы говорите: некоторые особенности нашей жизни. Да, они имеются. Определенный, так сказать, риск быть развеянным по ветру в единое, говоря высоким штилем, мгновение...
А я вот наоборот, хотите — расскажу о счастливых случаях?
Это происходило как раз прошлой осенью, когда очередной арабский патриот был готов взорвать собственную задницу, чтобы ухлопать пятерых евреев.
Но, как писал в предсмертной записке один повесившийся парикмахер из Бердичева: «Всех не перебреешь».
Так вот, в один из этих осенних взрывов угодила мама. И вы не поверите — как удачно. Она потом недели две всем знакомым без конца рассказывала — спокойно так, обстоятельно, — как ей невероятно повезло.
Я ей всегда говорю: ну чего ты надо не надо на этот рынок шастаешь! У тебя, вон, магазин за углом, и кошелки тащить недалеко. Нет, ей обязательно надо на рынок ехать — в этот крик, гомон, тесноту и толкучку, в эти восточные песни и восточную ругань...
С другой стороны, ей скучно, она ж на пенсии, педагог с тридцатитрехлетним стажем, бессменный классный руководитель седьмых классов. А с седьмыми классами советской школы никакой восточный базар не сравнится.
Словом, поехала она в очередной раз на рынок за какой-то мелочишкой. За помидорами кажется.
Так вот, эти помидоры ее и спасли.
Она уже шла с кошелками к выходу — тому, что в открытом ряду со стороны улицы Яффо, но задержалась у помидоров. С одной стороны — и так уже руки оттянуты, с другой стороны — жаль, красивые такие помидоры, и недорого... Вот те три минуты, которые она стояла и не могла решить — брать или не брать эти благословенные помидоры, ее и спасли. В тот момент, когда старик стал взвешивать ей два кило, тут и бабахнуло впереди, как раз где она должна была бы в ту секунду находиться. Взлетело на воздух покореженных полмира — так маме показалось. Но это еще не все.
Орущая тьма народу диким табуном прянула назад, хлынула в узкие боковые улочки рынка. И тут второй раз рвануло, и как раз — впереди, куда все ринулись, опять шагов за пятьдесят от мамы...
А у нее — так она рассказывает — наступило вдруг странное спокойствие. Абсолютное, незыблемое. Уверяет, что совсем не испугалась, только ноги стали бесчувственными. И на этих ватных ногах она пошла искать свои кошелки, которые не помнила, где бросила.
На месте взрывов уже все оцеплено, уже «амбулансы» ревут, уже религиозные эти ребята из «хевра кадиша» части тел собирают. А мама моя, значит, абсолютно спокойная, — вокруг гуляет, ищет кошелки. И только ног не чувствует, а так — все в порядке.
Кстати, люди по-разному на испуг реагируют. На близость смерти. Там одна старуха, вполне солидная, в очках в золотой оправе, кружилась вокруг себя, как в фуэте, не останавливаясь. Спрашивается: в обычной жизни могла б она так покружиться? У нее же наверняка давление, сердце, радикулит какой-нибудь. Кружится и кружится, как балерина, и всех отталкивает, кто ее остановить хочет. А другая — молодая женщина — совершенно целая, только вся как будто в саже, и на ней лохмотья обгорелые, а сама без единой царапины, только какая-то чумная, — сидит, молчит и не отвечает, где она живет и кто она; полицейские даже растерялись, на каком языке к ней обращаться.
Кругом, повторяю, все оцеплено, солдаты со всех сторон бегуг... Вот что у нас молодцы так молодцы: как где рванет, сразу и полицейские, и солдаты, и «амбулансы»— словно из-под земли. Это — положительная сторона вопроса, как ни крутите.
И тут мама в этой безумной воющей хаотической ситуации набредает на Валеру Каца.
Валера Кац — наш приятель, врач, каждую среду ездит на рынок за своим любимым карпом. Там рыбная лавка есть на углу между третьим и четвертым поперечным рядом, ее один иракец держит. Веселый такой парень, молодой. Если надо, он вам ее и почистит, и нарежет, так что можно из голов уху варить или рыбный холодец... Чистит рыбу и все шутит, шутит, рассказывает что-то... Причем на всех языках, он и по - русски много слов знает. Бывает, подходишь к нему, а он издалека кричит: «Карпион резыт, чистыт, варит-жарит, пожалюста!» Хороший парень... был...
Валера как раз велел ему карпа почистить и говорит: слушай, у меня время стоянки кончается, ничего, если я тут у тебя кошелки под прилавком оставлю, сбегаю на минуту к машине? Тот ему в ответ о чем, мол, речь. Вот, ставь сюда свои сумки, что с ними может случиться!
Валера повернулся, отошел буквально шагов на пятьдесят, и тут за его спиной рвануло, и он от грохота упал. Понимаете — продавец с не дочищенным карпом, и лавка, и кошелки, с которыми ничего не могло случиться, все — в тар - тарары... Вы скажете, что о кошелках негоже вспоминать, когда столько людей погибло? Это правда... Я, кому ни рассказываю, все время об эти кошелки, и об этого карпа, об эти мамины помидоры спотыкаюсь... Мне говорят: господи, при чем тут карп! А я думаю — вот в этом и есть безумие нашей жизни, что простые, милые, необходимые всем живым людям веши, слова и понятия теряют простой естественный смысл и — как на войне — перестают иметь значение. А жаль... Например, эти мамины помидоры, — после того как мы ее но всем больницам полдня искали, — они мне долго снились...
А через неделю рвануло на Бен-Иегуде. Передавали, что их трое было, переодетые: один — в женской одежде, другой — в одежде старика, а про третьего не знаю, как-то смутно сообщали.
Вот я их себе представляю, как они ноги взрывчаткой обкладывали, и как йотом эти ноги поверх крыш летели, и как тот, который бабой нарядился, лифчик взрывчаткой набивал... у меня, как подумаю, как представлю эти все приготовления... ум за разум заходит...
У моей подруги Таньки младший сынок как раз в это время пошел на Бен-Иегуду шуарму покупать. Его за домашний обед не усадишь, ни супа тебе, ни борща не ест, шуарму ему подавай. Вернулся в тот день домой из школы, выклянчил у матери мелочь и убежал... А через полчаса передают террористический акт в самом центре столицы.
Танька выскочила из дому и помчалась как безумная. Прибежала на Бен-Иегуду, разбросала всех полицейских, пробилась через три заслона, кричала: «Там мой мальчик!!» — и колотила полицейских кулаком по спине, по груди, по рукам, она же бешеная. Когда дорвалась до последнего заслона, увидела наваленные тела, — забилась. Ее огромный полицейский хвать: куда, говорит? Она каркнула, как ворона: «Мой ребенок!! » Он облапил ее, сунул голову себе под мышку, словно шею хотел свернуть, и с такой болью сказал, с такой черной горечью: «Ты что, не понимаешь, геверэт, — поздно уже. Поздно. Слишком поздно». Тогда она обмякла в его руках, завыла тоненько, подскочил другой полицейский, и они поволокли Таньку под руки вниз по Бен-Иегуде, подальше от места взрыва.
Но, вот такое счастье: мальчик, Элька, спасся. Его спас хозяин шуарменной, мужик, как все у нас, — армейский, хоженый. Когда неподалеку раздался первый взрыв, он, вместо того чтобы выбежать наружу, глянуть, где рвануло, - вместо этого загнал всех, кто в кафешке находился, Эльку с шуармой в руках — в туалет в глубине зальчика, буквально затолкал и двери закрыл. И в эту минуту рвануло как раз у входа, стекла посыпались, покореженная дверь на воздух взлетела...
Ну, Танька на другое утро, конечно, пришла в эту шаурменную, спасибо сказать мужику. Он с перевязанной правой рукой, держа веник левой подметал осколки и мусор. Постояли, поговорили, Танька поплакала. Потом пошла, пожертвовала за спасение сына сто восемьдесят шекелей»! в эту организацию, ну, фонд такой, который калекам помогает, коляски, там, костыли всякие раздает — у них офис как раз недалеко, на улице Пророков находится. А восемнадцать шекелей она в ладони зажала, стала подходящего нищего искать. Вы спросите — почему восемнадцать? Потому, что по гематрии это — числовое значение слова «хай» — «живой». Так полагается за спасенную Богом жизнь жертвовать восемнадцать, или, если у вас имеется, в десять, в сто раз больше — нищему или на доброе какое дело... В общем, как кому нравится...
Значит, идет она по Бен-Иегуде, зажав в руке восемнадцать шекелей — сумма для уличного подаяния немыслимая. И ни одного нищего не находит. Попрятались после вчерашнего. Народ у нас хоть и привычный ко всему, но все же впечатлительный.
А надо сказать, среди разномастной толпы еврейских нищих у нас и переодетые арабы попадаются, потому как им лучше, чем кому бы то ни было, известно: жестокие проклятые евреи подают охотнее и чаще, чем мусульманские братья. Так что вот, встречаются у нас арабы еврейские нищие
Ну, идет она и повторяет про себя: Господи, только бы не араб попался! Только бы не араб!
Наконец видит: сидит на углу немолодой нищий, с черной кипой на голове, ясно, религиозный. Она подошла, вмяла в ладонь ему деньги и пошла. Краем глаза видела, как еще какой-то человек с ее нищим двумя словами перекинулся. Подала она, значит, Божьему человеку и идет дальше как сомнамбула. И тут он ее окликает. Она вернулась: «Что ты сказал? Я не слышу». А он спрашивает: «Ты в себе, мол?» И протягивает на ладони деньги, потому что, повторяю, для уличного подаяния восемнадцать шекелей — это целый капитал.
Она говорит ему как во сне: «Бери, бери, у меня вчера ребенок здесь спасся».
Повернулась и пошла своей дорогой. Ее нагоняет тот самый человек, который с нищим словами перекинулся, и говорит как бы между прочим: «Я его давно знаю... Он раньше, в молодости, арабом был, потом прошел гиюр, стал евреем. Я его лет тридцать уже знаю, он человек хороший...»
Я это для чего рассказываю? Для того, что не наше это дело — условия небу ставить. Делай, как тебе совесть и разум велят, а там уж начальство распорядится — куда и на что средства распределить. Ну, понятно, не только деньги, а вообще — все, что нашу жизнь делает осмысленной и незряшной.
И вот, все они — как закрою глаза — все вокруг меня медленно кружатся: и старуха та, в замедленном танце, и спартански спокойная мама с помидорами, на ватных ногах, и Валера Кац с невзорванной рыбой- карп, и немая женщина в обгорелых лохмотьях: они передо мною не такие, как в жизни, а как на картине художника-примитивиста, например Пиросмани — плосковатые, грубо раскрашенные. И у них над головами — тень террориста в рваном лифчике парит.
Вроде как и не картина, а вывеска.
Такая вот вывеска нашей здесь жизни.
Дина Рубина
"Боюсь быть сентиментальной"
Однажды она купила бестолково написанный путеводитель, после чего... написала повесть о любви. А в другой раз услышала историю про внезапный снегопад и... написала роман о циркачке. Необъяснимо, но факт!
Уже почти двадцать лет Дина Рубина живет за границей, в Израиле, - при этом не перестала быть русским писателем. Мало того, влюбила этого читателя в свой новый "дом" - каким-то чудесным образом героев ее книг начинаешь очень быстро чувствовать людьми близкими, родными, вне зависимости от национальности. А впрочем, никаких чудес, "просто" талант.
- ...Как вас зовут?
- О, да это же родное для меня имя! Несколько лет назад я увезла отсюда девочку - практически третьего своего ребенка.
— ??????
- Карина - это дизайнер моего сайта и сайта моего мужа, художника Бориса Карафёлова. Она очень талантливый человек! И нашла меня сама. Написала однажды на мой рабочий адрес (я три года работала в Москве) примерно следующее: "Уважаемая Дина Ильинична! Вы известный писатель, а у вас нет сайта... Это страшная ошибка, потому что, если писателя нет в Интернете, его нет нигде". Я ей легкомысленно ответила: "Деточка, меня не интересует ваш Интернет со всеми вашими сайтами". Она возразила: "Вы не правы. Позвольте мне сделать страничку...". В итоге мне понравились и страничка, и сама девочка. Она стала нам близким человеком. А потом, когда нам пришло время уезжать в Иерусалим, она сказала: "Хочу с вами!". Я очень испугалась, потому что у нее здесь замечательная мама, бабушка... "Я не люблю большой город", - убеждала она, на что я заметила, что Иерусалим не так уж и мал. Но мы живем действительно в маленьком городе Маале-Адумиме, на водоразделе Иудейских гор и Иудейской пустыни. И я решилась! Просто взяла ее в последний свой отпуск в Израиль, чтобы она посмотрела и сравнила свои представления о стране с реальностью,- это ведь не всегда совпадает. Она не раздумала - и в 2003 году мы привезли ее с собой в Израиль. Сейчас Карина - уже солидный человек, работает в Иерусалиме, в Музее памяти жертв катастрофы - Яд ва-Шем.
- При вас, однако, не осталась.
- Ну, она уже взрослая девочка! И моя дочь, и мой сын тоже не остались при мне. Да, все они рядом - в том же городке, но уже отдельно. Это нормально.
- Читатели часто пишут вам на сайт?
- Часто. Писем очень много. Я не могу отвечать пространно, хотя благодарна всем, кто пишет. Человек, который прочел мою книгу (во- первых, купил, во-вторых, открыл, а потом еще и сел к компьютеру, чтобы написать мне письмо), - да я готова боготворить его! Как правило, отвечаю, обращаясь лично: "Уважаемый... мне очень приятно... вот для таких, как вы, писатели и пишут свои книги". Хотя на самом деле писатель пишет не для читателя - он пишет, потому что пишет, потому что это способ жить, способ самовыражения. А вот когда книга уже вышла - конечно, мне очень интересно, что думает тот или иной человек, который окунулся в мир, мною созданный.
- Но нередко людей интересует личная жизнь автора, а не произведения - какбыть в такихслучаях?
- По-моему, это слова Набокова: "Ни клочка моей личной жизни не достанется исследователям!". Я тоже против того, чтобы раскапывали личную жизнь. Я бы, например, не хотела, чтобы это делали с моей, хотя она у меня самая обыкновенная и самая что ни на есть мирная. Если, скажем, сейчас мне бы вдруг открылась дата моего ухода, то что бы я сделала в первую очередь (иногда я задаю себе такой вопрос)? Бросилась бы к адвокату, чтобы написать завещание, или принялась бы доделывать нечто важное?.. Скорее всего, первым делом я кинулась бы к компьютеру
- уничтожить все начатое, незавершенное, несовершенное... Огромное количество писем...
- Вы начали писать очень рано и сразу имели успех. Как вам кажется, насколько важны для писателя опыт, житейская мудрость? Или все-таки, не это определяет результат?
- Мне повезло в том смысле, что в детстве я была страшная врунья, и, думаю, весь мой аппарат создан для того, чтобы сочинять. Я все время что-то придумывала, так что воображение у меня пригодно к этой профессии, а дальше уже, с течением жизни, все мы чего-то добиваемся
- как портниха, начинавшая с подмастерья... Я просто надеюсь, что, поскольку очень долго крою и сметываю эти "материи", уже что-то умею. Вот и все.. Такая же профессия, как и остальные.
- Что запускает "механизм", благодаря которому на свет появляется новое творение?
- Никто еще эту формулу не вывел. Слава Богу! Каждый раз иначе получается. Это может быть песня, может - фраза, случайно брошенная... Или мелодия из открытого окна... Два силуэта расстающихся людей... История, рассказанная походя, мельком - да просто услышанная в метро! Посыл может быть самый разный. И это очень близко к так называемому культурному шоку. Ты вдруг видишь картинку, что-то щелкает, это как моментальный снимок. И ты уже не в силах от этого отделаться - носишь в себе как некий зародыш. И он бывает закапсулирован долгие годы, пока наконец не встретится с определенной клеткой, которая оплодотворит этот "законсервированный" образ. И он начинает жить! Это очень интересные вещи. Я вам расскажу, например, из чего родилась повесть "Высокая вода венецианцев", считающаяся одной из самых удачных моих вещей. Мы просто путешествовали по Италии, и у нас в первый же день в Риме украли замечательный (толстенный!) путеводитель по стране! В итоге мы были вынуждены в каждом городе (а у нас был прекрасный маршрут - Рим, Флоренция, Венеция) покупать местный путеводитель. Что такое путеводитель местного издательства? Как их пишут? Как правило, берут итальянский оригинал, нанимают студента факультета славистики, и тот за небольшие деньги переводит его на соответствующий язык, который условно можно назвать русским. И вот мы покупали такие путеводители и пользовались ими, все время чертыхаясь... После целого дня беготни я лежала в номере - уже без ног совершенно - и перелистывала путеводитель, намечая день. Перевернула страницу и прочла: "Вода венецианцев". Закричала мужу: "Ты представляешь, что они вытворяют? Как они перевели "ежегодное сезонное венецианское наводнение"?! "Высокая вода венецианцев!..". Когда я произнесла эту фразу, я поняла, что это название повести. Мне оставалось только придумать содержание, главными были магия, аура слов "высокая... вода... венецианцев". Я поняла, что здесь должны быть любовь, искусство, Венеция. И мне оставалось только вернуться домой и написать эту повесть - я ее написала.
- Как-то раз вы сказали, что Сергей Довлатов работал исключительно на топливе реалий своего ближайшего окружения. А вы?
- Любой писатель работает на топливе ближайшего окружения. Либо он делает материал таковым - близким себе. Вот, к примеру, вышедший год назад роман "Почерк Леонардо". Он написан на абсолютно чужом материале: там нет ничего, ни единой строки из моей собственной жизни в отличие от предыдущего романа "На солнечной стороне улицы" - по нему сейчас, кстати, будет снимать сериал одна израильская кинокомпания. Так вот, в "Почерке Леонардо" присутствует цирк, к которому я не имею никакого отношения, каскадерство - на него я вообще смотрю с опаской, мотоциклы, к коим не подхожу... Фаготист, город Киев, где я была проездом два раза,- все чужое. Но в процессе написания книги это стало настолько моим, что говорить о цирке я сейчас могу совершенно свободно; я знаю все модели мотоциклов, знаю, что такое профессия каскадеров, и так далее, вплоть до оптики и зеркальных шоу. Писатель так или иначе все делает своим. Все мое: к чему наклонилась, что подобрала, что увидела, за чем потянулась, - все мое, если это переработано, пропущено через себя и воплощено в художественную реальность.
- А почему вы взялись за чужую для вас тему?
Это длинная история, но скажу коротко. Когда очень долго находишься в каком-то материале, как правило, хочется от него отстраниться, отойти. В романе "На солнечной стороне улицы" главная героиня - художница (вы же понимаете, это совершенно мой материал - у меня отец - художник, муж - художник, друзья)... Это город Ташкент, в котором я родилась и который знаю как свои пять пальцев... Так вот, по окончании работы мне захотелось отплыть от этой станции как можно дальше... Все происходит интуитивно. Художественное произведение приходит окликом, шепотом, музыкой - чем угодно. Оно так и пришло ко мне - совершенно случайной историей, рассказанной за завтраком у моей сестры на кухне, в Бостоне. Историей про то, как некий музыкант добирался в ближайший город на репетицию и его застала чудовищная снежная буря. Стали падать деревья, службы не были готовы к сюрпризам природы, и он со своим фаготом остался сидеть в машине. И чтобы его ценнейший вишневый фагот не потрескался, стал его разогревать, то есть играть на нем весь свой репертуар.
Несколько часов он сидел в машине - в этом медленном снегопаде. И я вдруг услышала эту музыку во время снегопада и поняла, что это мой герой. Зачем он едет, чего хочет, что с ним станет, - еще не знала, но это было то зерно, из которого родился роман. А потом уже "подтянулась" и героиня... И все, что с ними происходит, - это как снежный ком, как обвал, как камнепад...
- Фраза из вашего произведения: "...их, прошлые чувства, привязанности и любови, - все то, чем набиты заплечные мешки, всякой судьбы"... А в автобиографии к,"детям и мужьям" добавляете "прочее жизненное барахло". Игра со словами или вы и впрямь довольно цинично относитесь к этому "багажу"?
- Я человек, вообще играющий словами, - это моя профессия. Кроме всего прочего, я всегда до ужаса боюсь быть сентиментальной - считаю, что это вредит прозе. Поэзии еще так сяк - да, собственно, и поэзии вредит. Так вот, я боюсь быть сентиментальной, а кроме того, и судьбы тоже боюсь, и всякого сглаза - поэтому всегда стараюсь самое сокровенное держать поближе к себе и поменьше об этом говорить, поменьше хвастаться. Например, у меня дочь вышла замуж год назад, и появились совершенно очаровательные свадебные фотографии, которые я, естественно (нормальный позыв матери),стала посылать по электронке друзьям. И стали приходить письма: "Ах, какая она красавица, какой красавец он!..". И я вдруг внутренне съежилась и решила - не надо больше посылать. Не надо дразнить обстоятельства и судьбу - пусть это будет семейным делом. Все мои семейные дела со мной, и если я говорю о них, то стараюсь быть предельно ироничной, спокойной и считаю нужным не заострять на этом внимание.
- А что в ваших,"мешках,судьбы", Дина Ильинична?
- У меня очень простая судьба. Сын - от первого брака, дочь - от второго... Борис Карафёлов - помимо того, что муж и друг мой большой, самый близкий, - еще и угнетаемый мною художник, потому что оформляет много обложек моих книг. Вернее, даже не оформляет, а просто рисует картинки. Мой редактор в издательстве, Надежда Кузьминична, давно поняла, что Борю можно использовать. И она таким ангельским голоском звонит мне из Москвы туда, в Иудейскую пустыню, и говорит: "Диночка! Вы помните, что в мае у нас выходит такая-то книжка? Вы Боречку уже начинаете терзать?..". И вот с утра он отправляется в мастерскую, а я ему осторожно так (понимая, что он уже теряет терпение, что он идет к своим холстам - настоящим большим масляным холстам) говорю: "Боря, ты помнишь, что надо сделать картинку?" И вот он на бумаге рисует, как выражается Надя, какой-то "помазай". И эти "помазай" украшают мои книжки.
Вот это все мое - ношу с собой. Дети уже взрослые. Сын Дима давно отслужил в армии, работает в крупном торговом заведении менеджером. Дочь Ева тоже отслужила, занимается в университете, будет археологом - во всяком случае, уверяет в этом.
- А как„родственники относятся к,вашему творчеству? С пылу, с жару, свеженькое проглатывают?
- Не могу сказать, что прям уж так проглатывают. Ведь дети у меня уже люди другой культуры, они читают на иврите, на английском, хотя и на русском тоже, но это уже некая работа - читать по-русски. Например, недавно обо мне снимали фильм, приехали к нам домой... Мы сидели за столом, пили чай, и у Евы спросили: "Ты читаешь мамины книги?" - "Могу, - ответила она (мы привезли ее в четырехлетнем возрасте), - но это мучительный процесс". И все расхохотались. Тем не менее это реальность... Первым меня читает муж. Родителям же я предпочитаю давать мои вещи уже в книге, потому что все-таки это люди, которые большую часть жизни прожили с абсолютной верой в печатное слово. И вообще, я обратила внимание, что рукописи надо давать только редакторам, то есть людям, которые знают, из чего произрастает книга и как она будет выглядеть.
- Все остальные (друзья тоже) воспринимают книгу книгой, только открыв первую страницу отпечатанного издания. Когда работаете, толчея в доме, те же родственники не мешают?
- Ну, смотря, какие родственники. Конечно же, мешают. В общем- то сейчас я уже обзавелась даже собственным кабинетиком (кокетливо), собственным столом и креслом. А раньше - понятно, что мы жили обычной советской жизнью, в обычной хрущевке - у меня был совершенно замечательный кабинет... в ванной. Это было очень удобно: пишущая машинка ставилась поверх стиральной, и я сидела и часами в ванной отстукивала свои... вполне, как выясняется теперь, неплохие вещи. К примеру, повесть "На Верхней Масловке", по которой года два назад в России сняли фильм, была написана в ванной моей московской квартиры, на Бутырском хуторе!
- Понятно, что какие-то моменты своей жизни вы прячете от глаз людей посторонних. А от родных?
- Я вообще человек довольно закрытый - я ведь по гороскопу Дева. Не люблю быть нараспашку... И потом, близкие, они ведь самых разных рангов. Скажем, есть близкие-близкие, например дети. Кто может быть ближе детей? И тем не менее кое-что я предпочитаю держать от них на безопасном расстоянии. Не потому что хочу скрыть что-то криминальное, а потому, что я оберегаю их покой и свой тоже. И есть родители, которым уже по 84 года и которых тоже надо уже от многого оберегать. Огорчения я на них никогда не вываливаю: все хорошо, все замечательно. К тому же у нас в семье такой порядок - чудовищный на самом деле: когда я уезжаю и мне звонят из дома, то всегда бодрым голосом сообщают, что все прекрасно! А потом приезжаешь и обнаруживаешь. что собаку на последнем издыхании поволокли к ветеринару, что дочь подвернула ногу, сын еще что-то сделал... И начинаешь расхлебывать эту кашу. В отъезде никогда не знаешь, что в действительности происходит дома. Но это некий закон семьи: если человек уехал и ничем уже не может помочь,
надо, чтобы он спокойно занимался своими делами на расстоянии.
- Читаешь вас и хочется взять билет в Ташкент, побывать в Израиле... Для вас Израиль - вторая родина или вы иначе это формулируете?
- Нет, я уже как-то даже говорила: Израиль - это мой дом. Там живут моя семья, мой народ, и мне очень тепло, хорошо там, свободно, но я занимаюсь русской литературой, пишу на русском языке и отдаю себе отчет, что подавляющее большинство моих читателей живут здесь. Израиль - это такая моя дача... Ну не совсем - я, конечно, не так выразилась. Мне очень близка эта страна, я болею всеми ее бедами и тяжелыми временами, там мои дети хлебнули и армии, и всего на свете. Значит, все- таки дом - это я правильно обозначила.
- А что тогда Россия? Или не стоит?
- Почему же не стоит? Было бы странно, если бы писатель не мог формулировать свои переживания. А Россия - это оставленный дом. Я это воспринимаю абсолютно так же, как расставание с любимым человеком. С некогда любимым человеком. С тем, от которого у тебя, например, ребенок. Вы же не можете сказать, что это уже совершенно чужой человек! Он, может быть, и чужой, но все равно вас с ним связывает самое близкое, что может быть, - общий ребенок. Вот меня связывает с Россией общий язык. Друзья, конечно же. Хотя не могу отрицать, что многое мне здесь уже чуждо. И очень многое неуютно. Мне неуютны эти пространства. Я все время стенаю и говорю друзьям: не могу жить в формате этого города, хотя много лет прожила в Москве! Я не могу уже объять эти пространства и этот огромный конгломерат людей. Уже привыкла жить в другом пространстве и, мало того, при другом эмоциональном градусе человеческого общения. Я не говорю о друзьях я о мгновенных точечных контактах. Это может быть в салоне связи, куда я зашла пополнить запас, по телефону в разговоре с барышней из госучреждения - эмоциональная окраска голоса совсем другая; в общении с техником, который вызван... И так далее. Правда, я все равно "растапливаю" этих людей, и они уже ведут себя иначе, но вот это первое желание отгородиться от человека, первое "але", которое я слышу,- это другое. Я уже привыкла к совершенно другой интонации - к презумпции дружелюбия, скажем так. Если у себя в Израиле я сажусь к таксисту, я сразу начинаю с ним разговаривать, и мы находим общие точки зрения или не соглашаемся друг с другом, но тот самый градус общения гораздо теплее... Может быть, в России на людей влияют гигантские пространства, которые отчуждают. Пространство - и в то же время страшная теснота огромных городов, огромного спрута метро. Эти артерии, по которым ты передвигаешься, стараясь быть в толпе, но в то же время отдельно от нее. На самом деле - интересная тема для создания какого-то художественного произведения... А я живу в Иудейской пустыне. Вы знаете, какие холмы открываются с моего балкона, какие пространства! Какая ширь! Я абсолютно уверена, что в каком-то российском городке - с такими же холмами зелеными - градус общения теплее, чем в Москве.
- Если сравнивать с временами вашего отъезда, сейчас ситуация в плане отчуждения усугубилась или наоборот?
- Лет семь назад казалось, что ситуация изменилась к лучшему. А сейчас... Молодежь гораздо свободнее, раскованнее, это так. Но теперь, по-моему, происходят немножко другие изменения. Молодежь становится более чиновной, более формальной. Я не имею в виду представителей свободных профессий. Я говорю об огромном количестве молодых чиновников - целый чиновный планктон какой-то развился. Они похожи друг на друга - у них одинаковые стрижки, костюмы, они при галстуках... И в Америке существует этот класс. Есть такая шутка в Израиле: если вы видите двух людей - человек в расстегнутой рубашке с сальным пятном на брюках - это министр, а сзади - человек в костюме и при галстуке - его водитель. Так оно и есть: чем человек масштабнее (не по занимаемой должности, а по внутреннему содержанию),тем больше свободы он себе позволяет. Чем мельче, тем больше придерживается каких-то условностей, которые якобы сделают его личностью.
- Вы сказали об Израиле: писателю и художнику там делать нечего. Поясните.
- Российскому писателю и российскому художнику там, конечно, есть что делать - можно сидеть и писать, но Израиль - страна очень маленькая, а значит, очень-очень титановая, родственная. Между прочим, там замечательные литература, проза, интересное искусство, архитектура. Сейчас наконец поднимается кино, которое было слабым. Мы приехали туда со своим багажом и своим восприятием. А надо вам сказать, что во всех странах, в отличие от России, хотя сейчас это и здесь проявляется, население любит поглощать и воспроизводить свою собственную литературу. Американцы - американских писателей, французы - французских. И израильтяне не выпадают из этого правила. Израильские писатели выходят очень большими тиражами. У меня тоже есть перевод на иврит, но и не более того.
- А еще вы говорили, что стали в Израиле совсем другим писателем. Но что, собственно, изменилось? И почему?
- Стиль. Совершенно другой стиль, другое отношение к жизни. Мгновенная близость к гибели, например. Реальная! Израиль на самом деле - очень уютная страна, и степень личной безопасности там гораздо выше, чем в России. Условно говоря, возвращаясь в четыре утра домой, при виде компании подростков, которая спрашивает у вас, который час, вы не думаете о том, что они могут иметь в виду что-то другое. Или, скажем, если я там и взорвусь в автобусе, это будет гибель страшная, но менее оскорбительная, чем если бы меня ударили бутылкой по голове в подъезде и отняли три рубля. Каждый человек вправе выбрать чисто гипотетически возможную гибель... И потом, этот яркий тамошний свет - ослепляющий свет пустыни, солнца, - он вообще влияет на отношение к жизни. И эти ветра, и этот маленький городок на хребте перевала - еще как влияет! Писатель очень зависит от окружающего пространства. И я никогда не поверю, что бывает иначе. Разве только он не хочет меняться вообще, как Бунин Иван Алексеевич, потому что в эмиграции тот писал "Темные аллеи". Так вот, если я пишу об Израиле, это абсолютно другая стилистика в отличие от той, что использую в книгах о России.
- Вы даете себе такую характеристику: "Я тяжелый человек, со скабрезным характером, тяжелым взглядом и острым языком". Однако есть мнение, что настоящий художник,- всегда эгоист, иначе он и не художник,вовсе. Согласны?
- Абсолютно! Смотря о каком эгоизме идет речь... Представим, что художник погружен во внутреннюю работу над произведением, а в это время ему задают какой-то бытовой вопрос. Он же просто не услышит! Если это называть эгоизмом, то любой художник - эгоист.
- Помимо пристрастий "валяться на диване с книжкой" и путешествовать, иные у вас имеются?
- ( Смеется). Давайте уж не будем все обо мне рассказывать... Я очень люблю копаться на блошиных рынках. Для меня большое наслаждение найти какое-нибудь ситечко, вроде того, которое Остап Бендер обменял у Эллочки Людоедки на гамбсовский стул. Я очень вещный человек, которому приятно взять в руки вещь, сделанную кем- то с любовью. Почувствовать энергию этого человека - он наделяет ее душой, и в этом ее ценность. Поэт Игорь Губерман, с которым мы не просто коллеги, а друзья, близкие люди, может позвонить мне и сказать: "Старуха, приезжай ко мне, я покажу тебе такую вещицу!". И будет восторженно говорить о какой-нибудь старой пивной кружке. А я буду с наслаждением слушать. Он мне всегда и говорит: "Мы же с тобой барахольщики!..