Филюшкин А. И. (Санкт-Петербургский университет)

Вид материала

Литература

Содержание Цель занятия В лукавую душу не войдет премудрость

Подобный материал:

• Санкт-Петербургский государственный инженерно-экономический университет Факультет менеджмента, 124.06kb.
• Уста в, 511.48kb.
• «Санкт-Петербургский государственный университет», 594.65kb.
• «Санкт-Петербургский государственный университет», 425.14kb.
• СПбгэту центр по работе с одаренной молодежью информационное письмо санкт-Петербургский, 63.77kb.
• «Санкт-Петербургский государственный архитектурно-строительный университет», 705.4kb.
• «Санкт-Петербургский государственный архитектурно-строительный университет», 710.94kb.
• «Санкт-Петербургский государственный архитектурно-строительный университет», 1117.58kb.
• «Санкт-Петербургский государственный университет экономики и финансов», 414.83kb.
• «Санкт-Петербургский государственный университет сервиса и экономики», 319.38kb.

Филюшкин А.И. (Санкт-Петербургский университет).

Святой Александр Невский как идеал православного правителя-святого.


Идея для обсуждения: именно религия была способом преобразования языческого вождя в христианского правителя. Образ князя, идеал княжеской власти моделировался, как в нарративе, так и в церковных службах и целом ряде как светских, так и церковных ритуалов. В основе модели лежали христианские представления об идеальном правителе (ср. сравнения в русских летописях князей с библейскими царями и военачальниками). Именно дискурс библейского правителя был той системой, в которую хотели и стремились встроить образ древнерусского князя. Другое дело, что на практике многое было иначе, и в идеал вносились коррективы.


Цель занятия: Проследить дискурсивные практики, выявить в нарративе идеал, указать на христианскую этику как основу формирования этого идеала и соотнести все это с реальным историческим материалом (на примере развития образа Александра Невского как святого князя) — вот задача изучения настоящей темы.


Литература:

1. Шенк Ф. Б. Александр Невский в русской культурной памяти: Святой, правитель, национальный герой (1263-2000). М., 2007.
   
2. Isoaho M. Th Image of Alexandr Nevskiy in Medieval Russia. Leiden, 2007.
   
3. Мансикка В. Житие Александра Невского: разбор редакций и текст // Памятники древней письменности и искусства. Т. 180. СПб., 1913;
   
4. Комарович В. Л. Повесть об Александре Невском // История русской литературы. Т. 2. Ч. 1. М.; Л., 1946. С. 50-58;
   
5. Бегунов Ю. К. Житие Александра Невского в составе Новгородской I и Софийской I летописей // Новгородский исторический сборник. Вып.9. Новгород, 1959. С. 229-238;
   
6. Бегунов Ю. К. К вопросу об изучении Жития Александра Невского // Труды отдела древнерусской литературы. М.; Л., 1961. Т. 17. С. 348-357;
   
7. Бегунов Ю. К. Житие Александра Невского в русской литературе ХIII-ХVIII веков // Князь Александр Невский и его эпоха: Исследования и материалы / Под ред. Ю. К. Бегунова и А. Н. Кирпичникова. СПб., 1995.
   
8. Охотникова В. И. Повесть о Довмонте и княжеские жизнеописания ХI-ХIV вв. // Источниковедение литературы Древней Руси. Л., 1980. С. 115-128
   

****

Формирование дискурса Александра Невского в русском нарративе прошло несколько стадий, о чем хорошо пишет Ю. Шенк. Уже в конце XIII века Александр почитался святым в месте своего захоронения в Рождественском монастыре во Владимире. Первая версия (редакция) жития Александра, «Повесть и житии и о храбрости благоверного и великого князя Олександра» была написана, предположительно, в восьмидесятые годы XIII века. Автором текста считается монах Рождественского монастыря во Владимире, где находилась гробница князя.

После открытия мощей Александра Невского при митрополите Киприане в 1381 г. его образ становится необычайно востребован в древнерусской книжности, прежде всего в житийной литературе. В историографии продолжается полемика о том, какие именно редакции Жития Александра Невского возникли в ХV-ХVI вв. и какова схема их взаимоотношений.

ХV-ХVI вв. вступило в новую фазу. Как справедливо отмечено Фритьофом Беньямином Шенком, в ХV в. в русском летописании шла «борьба за историю Руси» между москвоцентричной и региональными моделями прочтения отечественной истории. Проблема трактовки образа Александра Невского оказалась в эпицентре этой борьбы. Именно в ХV в. происходит трансформация образа Александра Невского из местночтимого новгородского и владимирско-суздальского святого в общерусскую политическую и сакральную фигуру, осуществляется, по выражению немецкого ученого, « “Присвоение” Александра Невского московским или общерусским дискурсом… Александр стал элементом телеологического нарратива, направленного на формирующееся централизованное Московское государство».

В ХV-ХVI вв. в Новгороде была создана новая редакция Жития, датируемая временем от начала ХV в. до 1420-х гг. (В. И. Охотникова), второй половиной ХV в. (Ю. К. Бегунов), ХV – началом ХVI в. (В. Мансикка), ХVI в. (Н. И. Серебрянский). Ученые называют ее Особой (Н. И. Серебрянский, В. И. Охотникова), Особенной (В. Мансикка), Третьей (Ю. К. Бегунов), Проложной (В. Л. Комарович). Видимо, в конце ХV – начале ХVI вв. появилась так называемая Лихачевская редакция, известная в одном списке, открытом В. Мансиккой. В Софийской первой летописи помещена другая редакция Жития, отражающая вариант протографа летописного свода 1448 г. и оказавшая влияние на повествование об Александре Невском в большинстве русских летописных сводов ХV-ХVI вв. (Никоновской, Никаноровской, Ермолинской, Типографской, Львовской, Воскресенской, Симеоновской и др. летописей).

Отдельно выделяются «Слово похвальное благоверному великому князю Александру», написанное вскоре после официальной канонизации князя в 1547 г. для Великих Четий-Миней, псковская редакция инока Савина Крыпецкого монастыря Василия-Варлаама, редакция Степенной книги 1563 г., новгородская редакция третьей четверти ХVI в., проложная редакция конца ХVI в., редакция Ионы Думина 1591 г. и ряд других редакций.

Учеными неоднократно анализировались содержание и семантика редакций Житий, развитие в них образа Александра Невского. Однако это делалось в основном через противопоставление «более светских» и «церковных» тенденций в литературной истории Жития. Данный подход, в общем-то, понятен для историков и филологов советской эпохи. Для них более ценными были светские мотивы в изображении князя, чем описание святых чудес, происходивших у гроба благоверного князя, или его агиографический облик. Однако аналогичные мотивы мы встречаем сегодня и у новейшего исследователя, ориентирующегося на современные исследовательские методики. Так, Ф. Б. Шенк предположил, что в ХVI в. образ Александра был дихотомичен, трактовался в контексте «церковного» и «династического» дискурсов, которые немецкий ученый противопоставляет друг другу. Он считает, что «образ Александра Невского символом, переходящим из рук в руки в противостоянии православной церкви и правящей династии… в зависимости от контекста Александр призван был символизировать либо святость русской церкви, либо достоинство и легитимность правящего дома». Ф. Б. Шенк видит сущность семантики редакций Жития ХVI в. в том, что «в этих текстах Александр изображен не только святым князем и защитником своей земли и веры, от также несет черты “несостоявшегося” мученика и миссионера православной веры».

Мне представляется, что проводить резкое противопоставление «светского» и «церковного» применительно к трактовке образа Александра Невского в древнерусской книжности некорректно. И для летописца, и для автора агиографических произведений образ князя читался через древнерусский семантический фонд смыслов и аналогий, а его основой были Св. Писание и церковные тексты.

Между тем, именно этот аспект, как это ни парадоксально, выпал из поля зрения ученых. Они в лучшем случае констатировали, с какими персонажами священной и церковной истории сравнивался Александр Невский, и указывали на источники библеизмов. Однако системного анализа центонных фрагментов и экзегетических топосов как смыслообразующей основы древнерусского нарратива в текстах, посвященных Александру Невскому, сделано не было, исключая отдельные частные наблюдения. В данном сообщении мы попытаемся в какой-то степени восполнить данный пробел. Учитывая его ограниченный объем, мы сравним с помощью центонно-парафразного метода экзегетические фрагменты в Первоначальной редакции жития ХIII в. (далее ― ПР) и редакции Степенной книги (около 1563 г., далее ― РСК).

Экзегетические фрагменты в древнерусских текстах выделяются трех видов. Первый ― это «смысловые ключи», цитаты, для понимания которых необходимо обращение к библейскому контексту. Второй ― самодостаточные библейские цитаты. И третий ― фразеологизмы, генетически восходящие к Библии, однако уже имеющие самостоятельное хождение и значение, впрочем, близкое к изначальному. Как, исходя из этой классификации, можно охарактеризовать библеизмы «Жития»? В каком направлении произошло переосмысление образа Александра Невского в русском нарративе ХV-ХVI веков? Попытаемся ответить на этот вопрос, сопоставив смысловые ключи ПР с РСК.

Прежде всего, у жизнеописаний Александра Невского разный зачин. ПР начинается с создания автором высокого контекста восприятия образа АН благодаря обращению к цитате из Книги Притч Соломона: «О Господе нашем Исусе Христе, сыне Божии. Азъ худый и многогрешный, мало съмысля, покушаюся писати житие святого князя Олександра, сына Ярославля, а внука Всеволожа. Понеже слышах от отець своих, домочадець и самовидець есмь възраста его, радъ бых исповедалъ святое и честное и славное житие его. Но яко же Приточникъ рече: «Въ злохытру душю не внидеть премудрость: на высокыхъ бо краих есть, посреди же стезь стояше, при вратех же силных приседит».

Источник цитаты установлен Ю. К. Бегуновым: « В лукавую душу не войдет премудрость и не будет обитать в теле, порабощенном греху, ибо святый Дух премудрости удалится от лукавства и уклонится от неразумных умствований, и устыдится приближающейся неправды» (Прем. 1: 4). Однако второй текст Св. Писания, на который указывает ученый, имеет совсем другое значение: «От плода уст [своих] человек вкусит добро, душа же законопреступников ― зло. Кто хранит уста свои, тот бережет душу свою; а кто широко раскрывает свой рот, тому беда» (Прит. 13: 2-3).

Между тем, ученым оставлена без внимания вторая часть цитаты. Мы установили ее источник: «Тђмже ты премудрость проповђждь, да разумъ послушаетъ тебе: На высокихъ во краехъ есть, посредђ же стезь стоитъ: При вратђхъ во силныхъ присђдитъ, во входђхъ же поется» (Прит. 8: 1-3). В дальнейших стихах 8-й главы Книги Притч Соломона говорится о премудрости и правде, разуме и силе, которыми «цари царствуют и сильные пишут правду» (Прит. 8: 15). Для понимания этой цитаты необходим библейский контекст.

Тем самым автор Жития сразу же задает высокие ориентиры для восприятия своего рассказа о жизни князя Александра: в этом рассказе отражены высшая мудрость и божественная правда. Тем самым жизнь князя с первых же строк в высоком стиле объявляется проявлением высших качеств христианского правителя. Но понять это можно из библейского контекста цитаты.

РСК же начинается по-другому. Во-первых, устанавливается место Александра Невского в русской истории. Если в ПР речь только о его отце Ярославе и деде Всеволоде, то в РСК Александр называется прямым продолжателем Рюрика ― основателя Русского государства, и Св. Равноапостольного Владимира-Крестителя. То есть в первом случае связь чисто генеалогическая, во втором ― историческая.

Во-вторых, облик князя в РСК изначально, с первых строк агиографичен. Причем об этом говорится прямо, безо всяких замаскированных библейских аллюзий. Жизнь Александра с первых лет была жизнью правителя-праведника: Похвала праведности князя ― чтяше священническии и мнишески чин, Смиренномудрен, воздерживался, чистоту телесную и душевную соблюдаше, кростость, стяжание отверг, удерживал чрево, целомудрен, «В устех же его беспрестани бяху божественная словеса, услаждающа его паче меда и сота» (ср.: Пс. 18: 11). Родственники этим не кичились, но крывали, «множаишаа исправлениа премногаго ради смиреномудриа».

Помимо этой похвалы, немного ниже по тексту РСК помещена похвала Александра как правителя, опять-таки стереотипная и шаблонная: «Поучал бояр, не пить, не забудут праведно судить, и не познают лица сильного, и не приемлют неправедной мзды, и никого не обидят, и избавят обидимого от рук обидящих¹. И тако многажды глаголаше, овогда своея дръжавы страхом воспрещаще им, овогда же и вечное воздаяние предлагаше им, иже на Страшнем суде Христове, комуждо по делом его²»

Эта агиографическая, причем довольно стандартная для житийной литературы часть заменила библеизм, использовавшийся в ПР. Из РСК выпущена и другая цитата, смысловой ключ к преамбуле ПР: Яко же рече Исайя пророк: «Тако глаголеть Господь: Князи азъ учиняю, священни бо суть, и азъ вожю я». Воистинну бо без Божия повеления не бе княжение его.

Бегунов указывает как на источник на стихи, описывающие видение Исайи: «На горђ польнђй воздвигніте знаменіе, вознесите гласъ имъ, не бойтеся: поущайте рукою, ґверзите кнÿзи. Азъ повелђваю, свÿшеннии суть: и азъ веду ихъ, исполини идутъ исполнити ёрость мою радующееся, вкупђ и укаряюще» (Ис. 13: 2-3).

Интерпретация этого отрывка зависит от того, понимать данную цитату сугубо как самостоятельное высказывание, или учитывать ее контекст. Если воспринимать цитату вне контекста, то в ней говорится, что Господь поставляет князей на престол и ведет их в их деятельности, оттого она считается освященной. В пользу самодостаточного понимания цитаты как прямого авторского высказывания говорит то, что цитата неточна, а является перефразировкой фрагмента из Книги Исайи.

Однако если мы обратимся к контексту, то устанавливается связь с предыдущей цитатой ― о высоком предназначении Александра как правителя. 13-я глава Книги Исайи содержит пророчество о гибели Вавилона от Господня гнева, носителем которого выступают как раз избранные освященные князья, исполины земли, ведомые Господом.

В любом случае, на основе сопоставления преамбул ПР и РСК мы видим процесс формирования образа Александра как святого правителя Русской земли. Если в первом случае для этого нужны понятные в основном книжникам скрытые за библейскими цитатами смысловые ключи, то в РСК они заменены стереотипными пассажами, характерными для агиографической литературы. Образ Александра, если можно так выразится, в ХVI в. стал более бесхитростным, зато более понятным, стереотипным и типичным.

Набор персонажей библейской и церковной истории, с которыми сравнивается Александр, в ПР и РСК сходен (с некоторыми нюансами в расстановке акцентов). В ПР на первом месте ― влиятельность князя в народе: «Но и възрастъ его бе паче инех человекъ, и глас его — акы труба в народе» (здесь использован библейский топос, ср.: «И вострубиша жерцы трубами: егда же услышаша людіе гласъ трубный, воскликнуша вси купн людіе гласомъ великимъ и силнымъ» (Нав. 6: 19); также см.: Исх. 19: 16; 2 Цар. 18: 16; 3 Цар. 1: 39; Иер. 51: 27). Затем он сравнивается красотой с Иосифом, силой ― с Самсоном, а премудростью ― с Соломоном, храбростью ― с римским царем Веспасианом.

В РСК порядок иной ― сперва говорится о красоте Александра, подобной Иосифу, его силе, подобной Самсону, мощи его гласа, сходного с библейскими трубами, и храбрости, подобной Веспасиану. О «Соломоновой мудрости» сказано в совершенно другом контексте ― после рассказа о поездках в Орду к Батыю и спасению там русских пленных.

Как можно прокомментировать эти изменения? В ПР образ Александра более абстрактен, в РСК он обретает конкретную наполненность и связывается с событиями русской истории (мудрость князя не просто равна библейскому Соломону ― он спас пленных в Орде, сумел договорится с самим Батыем, и поэтому его мудрость равна Соломону).

Именно с нашествием Батыя в РСК связано и первое чудо, явленное при правлении Александра ― Чудо, как некая сила божественная возбранила татарам в 1238 г. дойти до Новгорода. ПР же в принципе не рассматривает контакты и конфликты с Батыем как проявление святой сущности новгородского правителя.

И в ПР, и в РСК контакты Александра с Западом связаны именно с интересом Запада к его мудрости: «И сего ради некто силенъ от Западныя страны, иже нарицаются слугы Божия, от тех прииде, хотя видети дивный възрастъ его, яко же древле царица Ужская приходи к Соломону, хотящи слышати премудрость его...».Впечатление от знакомства с АН описано с помощью использования библейского топоса: «Прошед страны и языки, не видехъ таковаго ни въ царехъ царя, ни въ князехъ князя». Это выражение, генетически восходящее к Библии, ср.: «Артаќерќъ ць цей…» (1 Ездр. 12: 7).

Поход шведов на Русь и в ПР, и в РСК изображен одинаково ― как реакция шведского короля на такую славу Александра. Однако само описание Невской битвы в плане использования библейских топосов и смысловых ключей в ПР и РСК различно. Рассказ ХVI в. начинается с утверждения: «Преблаги же и премилостивый человеколюбец Бог яко въсхоте, тако и съблюде, и защити достояние свое от злого иноплеменных умышления» (ср.: Прит. 21: 12). То есть здесь воспроизводится характерных для нарратива ХVI в., посвященного теме власти, тезис о Божьем предопределении всех деяний правителя (в ПР говорится еще о том, что «Воистинну бо без Божия повеления не бе княжение его» ― утверждение мене категоричное и более нуждающееся в доказательствах ― доказательством выступает Житие). В ХVI в. тезис о Божьем покровительстве АН ― уже непререкаемый постулат.

В ПР описание Невской битвы начинается с молитвы: «Олександр же, слышав словеса сии, разгореся сердцемъ³, и вниде в церковь святыя Софьи, и, пад на колену предъ олътаремъ, нача молитися съ слезами: «Боже, хвальный, праведный, Боже великый, крепкый, Боже превечный, сотворивый небо и землю и поставивый пределы языком⁴, повеле жити, не преступая в чюжую часть». Смысл молитвы автор ПР иллюстрирует цитатой из Псалтыри: «Въсприимъ же псаломьскую песнь, рече: «Суди, Господи, обидящим мя и возбрани борющимся со мною, приими оружие и щитъ, стани в помощь мне» (Пс. 34: 1-2, источник цитаты установлен Ю. К. Бегуновым).

Однако в РСК эти слова продолжены текстом, конкретизирующим их смысл: «…милосердиа же ради неизреченныя милости твоея послал еси единороднаго сына Твоего на спасение избавление рода человеча. И ныне, Владыка прещедрый, слыши словеса гордого варвара сего, похваляющегося разорити святую веру православную и пролиати хотяща кровь христианскую! Призри с небесе, и виждь, и посети нас, Винограда Своего⁵, и суди обидящим мя, и взбрани борющимся со мною, и приими оружие и щит⁶, и стани в помощь мне, да не рекут врази наши «Где есть Бог их?»⁷ Ты бо еси Бог наш⁸, и на Тя уповаем, и Тебе славу възсылаем, и ныне и присно и во веки веков Аминь».

Перед нами бриколаж, составленный из различных библейских фрагментов. Его смысл иной, чем в ПР. Если в ПР речь идет только о праведном поведении АН, неправедном поведении захватчиков и молитве о Господнем заступничестве, то в РСК действия шведов прямо квалифицируются как нападение язычников-варваров на новый богоизбранный народ, который единственный знает истинного Бога.

В этом же ключе данная тема развивается дальше. В ПР описывается, как АН «…изшед ис церкви, утерь слезы, нача крепити дружину свою, глаголя: “Не в силе Богъ, но въ правде. Помянемъ Песнотворца, иже рече: „Сии въ оружии, а сии на конех, мы же во имя Господа Бога нашего призовемь, тии спяти быша и падоша, мы же въстахом и прости быхом” »⁹.

Однако из редакции ХVI в. исчезло знаменитое «Не в силе Бог, но в правде», и вместо этого помещены слова: «Аще Бог по нас, кто на ны? По божественному Давиду, сии на колесницах, и сии на коних. Мы же во имя Господа Бога нашего призовем и не убоимся множества ратных, яко Бог с нами есть».

Здесь налицо та же тенденция: если в ПР еще объясняется и доказывается, почему Бог на стороне Александра, то для автора РСК это уже непререкаемый постулат. Это подтверждает и «более полный» набор святых покровителей невского похода: в ПР князь «…пойде на ны в мале дружине, не съждався съ многою силою своею, но уповая на святую Троицу»; в РСК ― «…уповая на всесилнаго Бога, в Троицы славимаго, на Пречистую Богородицу и всех святых».

И ПР, и РСК вписывают Невскую битву в контекст мировой церковной истории, указывая ее соотношение с важными вехами прошлого. Отличие здесь только одно. Если ПР говорит: «И поиде на ня въ день въскресениа, иуля въ 15, на память святыхъ отець 600 и 30 бывшаго собора въ Халкидоне и святою мученику Кирика и Улиты, имеяше же веру велику къ святыма мученикома Бориса и Глеба», то в РСК добавлен еще и отец последних Владимир Креститель.

И ПР, и РСК приводят рассказ о видении Пельгусию корабля со Святыми Борисом и Глебом, плывущим на помощь своему «сроднику» Александру. Различие рассказов невелико: в ранней редакции Александр говорит Пельгусию: «Не говори никомуже», в РСК конкретизировано, почему не говорить: «…не говори, дондеже узрим славу Божию».

И ПР, и РСК помещают сравнение Господней помощи Александру в Невской битве с избиением войском ангелов армии Синахерима под стенами Иерусалима: «Бысть же в то время чудо дивно, яко же в древняа дни при Езекеи цари, егда прииде Сенахирим, царь асурийск, на Иерусалим, хотя пленити святы град, и внезаапу изыде аггел Господень и изби от полка асурийска сто восемьдесят пять тясящь… тако бысть и при победи Олександрови… Зде же обретоша многое множество избьеных от аггела Божия». Данный топос был широко распространен в древнерусской книжности, и неоднократно встречался при описаниях различных сражений (напр., Куликовской битвы 1380 г.)¹⁰.

Но в РСК повествование дополнено молитвой-благодарением Александру: «Благодарю тебя, владыко преблагий, и славлю пресвятое имя Твое, яко призвах Тя в день печали¹¹ моея, и не оставил мя еси, раба Твоего, и от враг наших избавил¹² ны еси. Тии спяти быша и падоша, мы же встахом и исправихомся¹³. Всех бо тепле кающихся милуеши, и всем, иже с страхом и любовию Тебе ищющим, близ обретаешися, и к Тебе единому зрящих не презираеши, но благодетельствуеши, и всем, от душа к Твоеи дръжаве припадающим, вся иже на ползу прошениа подаваеши, и славящих Тя прославляеши. Ты бое си един благ податель, и тебе славы възсылаем, Отцю и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и в веки веком. Аминь». Данный бриколаж, в котором более всего выявлены стихи из Псалтыри, помещал Александра в библейскую систему координат наравне с царем Давидом и другими царями Древнего Израиля.

Стоит отметить еще мелкие словосочетания, видимо, восходящие к Библии: «Тако и мужи Олександрови исполнишася духом ратнымъ: бяху бо сердца их, акы сердца лвомъ». Ср.: «И той съ силы, емуже сердце ёкоже сердце льву…» (2 Цар. 17: 10). И другое: «И бяше множество много полоненых в полку его, и ведяхуть я босы подле коний…». Образ босых пленных, видимо, также взят из Библии: «Ёк такожде ґведетъ ць Ассvрійскъ плђнъ Егvпетскій и ЕŸіопскій, юношы и старцы, наги и боси, ґкровены в стыдђніе Егvпту» (Ис. 20: 4).

В РСК выпущено обращение дружины к Александру накануне Ледового побоища ― «…и решя: “О, княже нашь честный! Ныне приспе время нам положити главы своя за тя”»¹⁴. Зато и древняя, и новая редакции в качестве центрального пункта повествования о битве на Чудском озере помещают известный топос древнерусской книжности: «Князь же Олександро, воздевъ руце на небо, и рече: “Суди ми, Боже и разсуди прю мою от языка велеречна и помози ми, Боже, яко же древле Моисеови на Амалика и прадеду моему Ярославу на окааннаго Святополка».

Здесь привлечен библейский сюжет о поражении Амалика. Перед сражением израильтян и амаликитян в Рефидиме во исполнение Божественного предначертания Моисей избрал сильнейших воинов и поставил во главе их Иисуса Навина. Во время битвы Моисей чудесным образом помогал евреям, взывая к Господу: «и се азъ стануuна верхуuгоры, и жезлъ Божій в руцђ моей» (Исх. 17: 9). Моисей, Аарон и Ор взошли на верх холма, «и бысть егда воздвизаше Моисей руце, одолеваше Iсраиль: егда же опuскаше руце, одолеваше Амаликъ” (Исх. 17: 11). Руки Моисея отяжелели, и тогда Аарон и Ор посадили его на камень и стали с разных сторон держать его руки на весу, «…и быша Моисеовы руце укреплены до захожденія солнца», и благодаря этой помощи свыше Иисус разбил Амалика (Исх. 17: 12-13).

Данный эпизод имел большую популярность у древнерусских книжников. Он был представлен как в библейских книгах, так и в их пересказах (напр., в Палее)¹⁵. Судя по текстологическим особенностям, из Палеи фрагмент о Моисее и Амалике был включен в Макарьевские Великие Четьи Минеи¹⁶.

Топос победы над Амаликом с помощью крестопреобразующего жеста Моисея, прочно вошел в древнерусскую литературу. В Лаврентьевской летописи он использован в статье 6739 г. (1231 г.) при характеристике деятельности Ростовского епископа Кирилла: «Раскрили сюду и онуду простри к Богу, якож некогда Моиси великыи онъ свои руце простре, помагая Израилю в полце…»¹⁷. История Амалика и Моисея также упоминается в летописных статьях 1242 г. о «Ледовом побоище», когда князь Александр перед битвой воздел руки к небу и произнес: «Суди, боже, и разсуди прю мою от языка велеречива. Помози ми, Господи, якоже древле и Моисееви на Аммалика и прадеду моему великому князю Ярославу на окаянного Святополка» (Симеоновская, Никаноровская, Никоновская, Вологодско-Пермская летописи и Московский свод 1479/80 гг.)¹⁸.

В памятниках Куликовского цикла также используется отмеченная ветхозаветная историческая аналогия. Однако она имеет свои особенности: Амалик постоянно выступает в качестве побежденного врага, олицетворяющего собой силы неверных. Но его противниками оказываются разные лица, которые в памятниках церковной истории с ним не были связаны. В Ундольском списке «Сказания о Мамаевом побоище» Амалик упоминается в одном контексте с императором Константином («Боже, с высоты призри на ны и даруи православному князю нашему, яко Констянтину, победу и покори под нози его врага Амалика»). В «Сказании о Мамаевом побоище» Основной редакции по Ермолаевскому списку он покоряется уже библейскому Давиду («И покори под нозе враги, яко же иногда Аммалика кроткому Давыду»). В то же время такая вольная интерпретация библейского текста выглядит довольно странной, так как в тех же редакциях говорится о победе Моисея над Амаликом, которая сравнивается с одолением Давида на Голиафа и Ярослава Владимировича на Святополка Окаянного¹⁹. Так же образы Амалика и Моисея используются в рассказе о Куликовской битве Хроники Литовской и Жмойтской²⁰. Особенно важно, что данный образ использовался в памятниках официальной политической идеологии царствования Ивана IV. К нему обращался и новгородский архиепископ Феодосий, благословляя Грозного на «Казанскую войну»²¹.

В «Степенной книге» (1563) в разделе, посвященном осаде Казани (в 17-й степени) Иван Грозный сравнивается с Моисеем, молившемся во то время, когда евреи сражались с воинами Амалика: «Благочестивый же царь во время богодарованныя ему победы на противныя дело велико сотвори и удивлению достойно. Подобно Моисею, иже во время брани с Амаликом руце простер на высоту и не преста от молитвы, доньдеже до коньца побеждена бысть вся сила Амаликова, тако и сей новый Моисей (выделено мной — А.Ф.) во время брани на поганых татар никако уже не уклонися от церквы, ни от слезныя молитвы преста, доньдеже соверщися Божественная литургия. И тако святыя дары и святыя воды причастився и у святых икон знаменався, и от служащаго иерея животворящим крестом огражен бысть». Сходный текст предваряет и начало 15-й степени²².

А. В. Каравашкиным показано, что прообразующее толкование данного образа содержится в «Службе Воздвиженью честнаго и животворящего креста» Козьмы Маюмского (VII-VIII вв.) и в каноне Феодора Студита на третье воскресенье Великого Поста, когда совершается поклонение Кресту. Последний помещен в Триоди Постной старопечатного издания 1556 г.²³

Для описания победы над тевтонцами авторы и ПР, и РСК привлекали уже использовавшийся образ небесного воинства ангелов: «Си же слышах от самовидца, иже рече ми, яко видех полкъ Божий на въздусе, пришедши на помощь Олександрови. И тако победи я помощию Божиею, и даша ратнии плеща своя и ссчахуть я, гоняще, яки по аеру, и не бе камо утещи. Зде же прослави Богъ Олександра пред всеми полкы, яко же Исуса Наввина у Ерехона. А иже рече: “Имемъ Олександра рукама”²⁴, сего дасть ему Богъ в руце его. И не обретеся противникъ ему въ брани никогда же».

Здесь АН сравнивается с Иисусом Навиным у Иерихона ― Нав. 5: 16 ― 6: 26. Главными событиями под Иерихоном были встреча Иисуса Навина с «вождем воинства Господня», пришедшим ему на помощь (Нав. 5: 13-15) и взятие города в результате Господнего вмешательства (после обноса Иерихона Ковчегом Завета). «И бяше Г4ь со ²исусомъ, и бђ имя ег по всей земли» (Нав. 6: 26). Таким образом, «прославление», которое было у Иисуса Навина под Иерихоном и у Александра на Чудском озере, имели одинаковую суть ― вмешательство Бога в человеческую историю на «нашей» стороне, благодаря чему и одерживается чудесная победа.

В РСК далее в рассказе об освобождении Пскова Александр сравнивается с царем Давидом: «Пособовыи господи кроткому Давиду победти иноплеменники и благоверному великому князю нашему Александру оружием крестным град Псков свободити от проклятых иноплеменник». Примечательно, что из РСК исчез важный смысловой фрагмент Жития, в котором псковичи-изменники сравнивались с библейскими жидами-вероотступниками: «О, невегласи плесковичи! Аще сего забудете и до правнучать Олександровых и уподобитеся Жидом, их же препита Господь в пустыни манною и крастелми печеными, и сих всех забыта и Бога своего, изведшаго я от работы изь Египта». В ХVI в. уже не были актуальны «изменные» отношения Пскова и Новгорода, столь болезненные для времени составления ПР в ХIII в. Напротив, этот пассаж мог помешать ― зачем спасать от иноплеменных непокорных и изменников? С ними нужно поступать, как Иисус Навин у Иерихона, истребивший все население, кроме оказавшей ему помощь блудницы Раав.

Автор ПР для завершения образа Александра обращается к Св. Писанию еще четырежды. Он описывает, как Александр победил семь ратей литовских²⁵ (аналогично в РСК), и как во время поездки Александра в Орду к Батыю «…начата жены моавитьскыя полошати дети своя, ркуще: “Олександро князь едетъ!”». Семантика применения здесь определения «жены моавитские» применительно к ордынским женщинам неясна. Отдаленный намек можно усмотреть в том, что несколькими строками выше Александр сравнен с библейским Давидом, а именно Давид покорил моавитян (2 Цар. 2: 8). Тогда понятен страх татарок-«моавитянок» перед Александром-«Давидом», но он объясним только в системе библейских образов, но никак не в исторических реалиях, если не усматривать у этих словах далеко идущий намек-лозунг на грядущее покорение Александром Орды! Предположение не столь уж невероятное, учитывая то, что следующей в рассказе РСК об Александре идет глава под названием «О убиении Батыеве»…

Далее и в ПР, и в РСК помещена похвала Александру как великому княжзю владимирскому: «О таковых бо рече Исайа пророкъ: Князь благъ въ странах — тих, уветливъ, кротокъ, съмеренъ, — по образу Божию есть, не внимая богатьства и не презря кровъ праведничю, сироте и вдовици въ правду судяй²⁶, милостилюбець, а не златолюбець, благъ домочадцемь своимъ и вънешнимъ от странъ приходящимь кормитель. На таковыя Богъ призирает на мир щедротами: Богъ бо мира не аггеломъ любит²⁷, но человекомъ си щедря ущедряеть, учить и показаеть на миръ милость свою».

Понимание этого пассажа затруднено неточной ссылкой: перед нами бриколаж, причем фрагмент из Книги Исайи, который, судя по ссылке, должен быть в повествовании главным смыслообразующим звеном, обнаруживается не без затруднений. Точного соответствия этой цитате в Книги Исайи найти не удалось. Единственная обнаруженная сходная цитата ― «И будутъ ціе кормители твои, и княгини ихъ кормилицы твои…» (Ис. 49: 23). Контекст данного высказывания ― похвала богоизбранному народу. Однако семантика повествования Жития не позволяет утверждать, что перед нами какой-то скрытый смысл: автор перечисляет обязанности правителя перед Богом и людьми, тема, актуальная для древнерусской книжности, особенно ХVI в. Правда, тогда остается открытым вопрос, зачем потребовалось делать отсылку на Книгу Исайи.

Библейские смысловые ключи в ПР заканчиваются цитатой, которой Александр ответил послам римского папы: «Князь же Олександро, здумавъ съ мудреци своими, въеписа к нему и рече: “От Адама до потопа, от патопа до разделения языкъ, от разьмешениа языкъ до начяла Авраамля, от Аврааама до проитиа Иисраиля сквозе Чермное море, от исхода сыновъ Иисраилевъ до умертвия Давыда царя, от начала царствия Соломоня до Августа царя, от начала Августа и до Христова Рожества, от Рожества Христова до Страсти и Воскресения Господня, от Въскресения же его и до Возшествия на небеса, от Възшествиа на небеса до царства Константинова, от начала царства Константинова до перваго собора, от перваго собора до седмаго — сии вся добре съведаемъ, а от вас учения не приемлем”. Они же възвратишася въевояси».

Попытка анализа данного фрагмента была предпринята И. Н. Данилевским. Он указал на сходство текста Жития с фрагментом из Толклвой Палеи и с ПВЛ и сделал вывод о «заметной эсхатологической окраске» текста. В этом ответе ученый видит указание на то, что в годину тяжелых испытаний и в контексте эсхатологических настроений АН как правитель оказался главным хранителем чистоты православной веры ― что и позволило его канонизировать как «благоверного»²⁸.

На этом повествование ПР заканчивается. В РСК еще говорится о походе Александра на Юрьев, который был взят «честнаго Креста Господня силою», о пострижении князя перед смертью и о чудесах (в том числе чудо благословления Дмитрия Донского перед Куликовской битвой) и посмертная похвала Александру.


Выводы:

1. Исходя из анализа редакций Жития, совершенно неправомерно противопоставление «светской» и «церковной» истории Александра Невского. История Александра в средневековой России, согласно этой вульгарной классификации, была и могла быть только «церковной», так как во всех случаях смысл Жития АН осмыслялся с помощью библейских аналогий. Естественно, что говорить о «борьбе светской и церковной власти» на основе якобы разного идеологического содержания редакций Жития Александра Невского также неправомерно.
   
2. Образ Александра тесно связан с концепцией богоизбранности Русской земли и ее правителей. Эта тема становится ведущей в его изображении именно в ХV-ХVI вв., в контексте утверждения идеологии Русского народа как нового богоизбранного народа ― Нового Израиля от «Послания на Угру» Вассиана Рыло (1480) до «Степенной книги» (ок. 1563).
   
3. Поскольку главным содержанием русской историософии ХVI в. был поиск исторического обоснования данной богоизбранности, то образ и история жизни и деяний Александра Невского, как уже отмечалось в историографии, выступают как бы квинтэссенцией, сосредоточением главных вех русской истории.