Geum.ru

Воспоминания

Вид материалаЗакон
Подобный материал:
1   ...   4   5   6   7   8   9   10   11   ...   22

Уверен, что никто из офицеров и солдат нашего полка не знал, что делал в эти дни. Если кто-то скажет обратное, значит, врет. Знал обо всем этом лишь полковник Ганев, договорившийся с новым правительством о вводе войск в Софию. Мы же ничего об этом не знали, подчинялись только приказу. Разобрались, в чем дело, потом.

После взятия банка нашу роту перевели в министерство обороны, где восторжествовала уже народная власть, а прошлое правительство было арестовано. Мы стояли на посту у каждой даже закрытой двери, а по коридору мимо нас выводили всех министров прежнего правительства. Я стоял у входа в министерство. Вижу: плетется мне навстречу какой-то старикашка. Я вскинул винтовку на перевес: «Куда прешься!?» Смотрю, а офицер, который был со мной в наряде, взял под козырек и сквозь зубы зашипел на меня:

— Идиот, это же наш новый регент, профессор Тодор Павлов.

— А я откуда его знал? — опустил ружье.

«Ура-а-а! Мы сделали революцию!» А началось так. Наш полк расположился в палатках на бугорке у города Софии. Наступали выходные дни, а нас впервые за всю историю нашей службы не пускали в увольнение на воскресенье. В командовании говорили, что, мол, обстановка сложная, все должны сидеть в казармах и быть готовыми к выступлению. Но куда и против кого — не уточнили. В это время в столице Болгарии к власти пришел так называемый Отечественный фронт. Поэтому всюду стали создаваться отечественнофронтовые комитеты, в том числе и в нашем полку. Комитеты были в полку, батальоне, роте, во взводе, в палатке, где было два человека, тоже открывался комитет. Роль комитетов заключалась в противостоянии офицерам и поддержании революционного духа у солдат. Если офицер командовал «Направо!», то комитет начинал выяснять: «А почему не налево?».

Я тоже был комитетчиком. Меня запихнули в комитет полка и батальона. За что? Да за то, что я был русским. Кроме того, при прежней власти меня два раза отчисляли из школы офицеров запаса, тоже по причине моей национальности. Но в комитет попадали и другие случайные люди. Был у нас такой солдат, воришка-рецидивист по кличке Монката. Его, например, месяца за три до революционных событий поймали и наказали за то, что он воровал телефонный кабель в роте и продавал его из-под полы. Когда пришла народная власть, то он стал кричать из тюрьмы:

— Я боролся с фашистской властью. Я срывал коммуникации ее армии.

Новая власть услышала его и выпустила на волю. Этот Монката тоже стал членом нашего комитета. На одном из заседаний комитета Монката сказал:

— Что же такое получается!? Мы проливали кровь, делали революцию, а нас не пускают даже в увольнение. Не за это же мы боролись!

Комитетчики с ним согласились:

— Что будем делать?

Тот же Монката выступил с предложением:

— Нужно арестовать и расстрелять всех наших офицеров. Они же присягали царю Симеону.

Забыл Монката, что мы все в свое время присягали тому же царю и присяга не могла быть причиной наказания наших офицеров. В противном случае расстреливать нужно было всех до последнего солдата. Но такой мелкий довод никого не убеждал. Комитет принял предложение Монката к действию. По сигналу трубы «Тревога» десятка два солдат ворвались в палатки офицеров, которые спокойно, ни о чем не подозревая, играли в карты, и вывели их наружу. Тут в революционных событиях пригодился и я. По моему сценарию батальон был построен в каре. По углам к центру установили четыре пулемета. Офицеров поставили в центре. Увидев практическое воплощение моего сценария, я подумал: «А как же мы будем расстреливать офицеров, если вокруг них стоим мы тоже под прицелом?» Подумал, но не стал прерывать разворачивавшиеся события. Тем временем с флагштока был сорван болгарский флаг. У него оторвали белую и зеленую полосы, а затем, только с одной красной полосой, снова подняли на флагшток. Монката взял слово первым. Он напомнил, что свершилась самая справедливая, самая народная революция. В ней нет места фашистам, коими являлись офицеры:

— Мы объявляем, что будем расстреливать вас. Кончилось ваше время, когда вы командовали нами как хотели.

Офицеры стояли молча и только Здравко Георгиев процедил сквозь зубы:

— Вот, сволочи, что придумали.

Потом разрешено было выступить каждому желающему солдату и высказать все, что они имели против офицеров, пользуясь правом, которое дала им народная власть.

И тут началось. Один поливал грязью своего ротного командира, а заодно перешел и на соседа в селе, который отхватил у него полосу огорода. Солдат обещал по возвращении домой рассчитаться с ним за это. Другой обрушился с обвинениями на кмета (сельский голова), который забрал у него телегу. Третий крыл всех подряд, в том числе и своих соседей по роте. Народу на выступления записалось так много, что мы, организаторы митинга, решили давать слово сразу нескольким ораторам в четырех концах каре. Иначе мы не успевали по времени. Митинг обещал затянуться до следующего утра. С четырех концов каре одновременно начали свои выступления солдаты. Офицерам мы разрешили сесть на траву. Они сели и начали разговаривать между собой, будто бы происходящее их не касалось.

Прошло два часа, а желающих выступать не убавлялось. Вдруг мы увидели, что по шоссе прямо на нас надвигались два немецких танка с косым крестом по борту. Значит, это были болгарские танки. Они остановились в 50 метрах от нашей кучи. Открылся люк. Оттуда вылез офицер и скомандовал нам:

— Оставить на месте все оружие и отойти на 100 метров. Прислать немедленно парламентеров.

Мы заволновались, потому что пушки смотрели прямо на нас. Парламентером сделали меня. Я нацепил белый кусок от болгарского флага на палку и пошел к танкам. А дула спаренных пулеметов на танках так угрожающе шарили по моей голове, что я закрылся этой белой тряпкой, надеясь таким образом спастись в случае стрельбы.

Я подошел к танкам, и начались переговоры. Офицер спросил:

— Почему вы подняли восстание против народной власти?

— Ты что за дурак, — говорю я ему, — сам смотри. На флаге мы оставили только красную полосу, на пилотках сорвали всех львов (вместо кокарды или звезды у болгар был львенок) и написали химическим карандашом буквы «ОФ». А сейчас будем расстреливать офицеров. Мы за народную власть.

Офицер понял, что разговаривает с дураком, и настоятельно предложил:

— Всех офицеров на танки. Никто не имеет права их расстреливать без народного суда. У вас есть хоть один офицер, которого можно оставить с вами? — спросил он меня.

— Конечно, есть. Это Ангел Ангелов. Когда мы поставили офицеров в середину каре, он закричал: «Правильно делаете, ребята. Этих офицеров нужно расстреливать». Мы закричали «ура!» и вывели его из каре.

Так и порешили. Всех офицеров погрузили на танки. Ангела Ангелова оставили нам, и мы под его руководством пошли на ужин. Митинг закончился. Расстрел офицеров не состоялся. Мы долго недоумевали, как узнали в Софии о нашем митинге? Потом выяснилось, что во время ареста офицер взвода связи пошел по нужде. Мы его не заметили и не арестовали. Он сумел уйти из батальона, прибежать в министерство обороны и сообщить, что солдаты подняли восстание против новой власти.

— Но это же не так! Как раз все наоборот! Мы подняли восстание за новую власть! — возмущались мы.

16 сентября наш полк повезли эшелоном к сербской границе. Доехали мы сначала до Кюстендила, затем до Гюешева и расположились на пригорке в палатках. Делать было нечего, пили местную ракию и играли в карты. Я выиграл у санитара половину носилок. Но когда мы пошли дальше, то мне пришлось эти носилки нести на себе. Я стал просить санитара бесплатно взять их обратно. Но он не соглашался, мол, выиграл и тащи. Тогда километра через четыре, окончательно устав от этих носилок, я положил их поперек дороги у него на пути. Ему пришлось забрать их себе на повозку.

Тем временем в Болгарии все более уверенно утверждалась власть, привнесенная из Советского Союза. Поэтому если раньше русский никак не мог быть офицером болгарской армии, а лишь солдатом, как, например, я, то теперь приоритеты изменились. В наш лагерь как-то прибыл на службу русский полковник. Всех нас построили для торжественной встречи с ним. Обращаясь к нам с речью, он говорил о нерушимой дружбе двух народов, о справедливой победе над гитлеровской армией, о нашей благородной миссии на Балканах и т. д. Но мне более всего запомнилось, как закончил свою речь русский полковник:

— Да здравствует вождь всего прогрессивного человечества великий Сталин! Да здравствует вождь болгарского народа царь Симеон!

Я был удивлен, услышав здравицу в адрес царя от представителя страны большевиков, которые так ненавидели королей и царей. Дипломатия, ничего не поделаешь. Впрочем, царю Симеону в то время было всего 7 лет.

Болгарию отделял от Македонии хребет Деве Баир. Нам предстояло его преодолеть, и мы полезли нехоженой дорогой наверх вместе со своей техникой. Мимо нас (пехоты) проходили бронетранспортеры, замаскированные ветками кустарника, чтобы сверху их не было видно. Путь был сложным. Здесь не обошлось без жертв. Один солдатик, видимо, очень сильно устал идти пешком и решил залезть на проходящую мимо машину. Он схватился за одну из веток кустарника и подтянулся. Ветка не выдержала его веса и сорвалась. Солдатик попал под гусеницы и погиб. Это была первая кровь, которую я видел во время войны. Были и другие случаи со смертельным исходом, но этот запомнился мне на всю жизнь. Бронетраспортер проехал прямо по животу солдатика. После этого он еще какое-то время был жив и за что-то хватался слабеющими руками. Я прошел мимо него шагов десять и остановился как вкопанный. Но оглянуться не смел, не мог смотреть на него.

План разгрома немцев был точно выверен в главном штабе болгарской армии. Деве Баир являлся водоразделом, от которого протекали речки в Болгарию и Македонию. В Македонию текла Крива Река. Километрах в 30—40 на ней располагался город Крива Паланка, который занимали немцы. Чтобы не терять солдат, наше командование решило не входить в этот город, а окружить его. Первая дивизия должна была обойти его по горам с севера, а вторая — с юга. Мы пошли. Потянулись роты, обозы, мулы, тащившие горную артиллерию. Причем все это шло вперемешку. Солдат седьмой роты оказывался с обозом второй роты, а обоз четвертой роты устроился у речки и никуда не шел. Когда мы забирались на какой-то очередной хребет, то надеялись, что после этого будет равнина. Но ничего подобного. Там было ущелье и снова какой-нибудь хребет, который предстояло преодолеть. Поднимаясь по бесконечным хребтам и опускаясь в ущелья, я понял, что воевать в Македонии, а также в Косово — безнадежное дело. Не советую никому. Здесь не только противник против тебя, но и вся природа.

Через неделю наша рота с большими потерями, нет не убитыми, а потерявшимися в горном ландшафте (потом они находились), прошла километров 30 и нависла над какими-то домами. Нам сообщили, что это и есть город Крива Паланка. Потом разобрались и поняли, мы нависли над каким-то другим поселением, а чтобы окружить Криву Паланку, надо пройти еще 20 километров. Мы снова двинулись в путь. Но вдруг оказалось, что не мы окружили немцев, а они перерезали нам все пути снабжения. Они выдвинули посты на высотах Орляк и Гуглин, прервав таким образом всякое снабжение наших частей. Мы остались в горах без пищи. С большим трудом находили какую-нибудь мандру (место переработки козьего и овечьего молока), но заполучить и эту еду было для нас проблематично. Местное население относилось к нам враждебно. Ведь месяц тому назад мы воевали в союзе с немцами, а сегодня против них. Нас называли проститутками. В общем 7 дней мы были без всякой еды. Самолеты сбрасывали на наши позиции бумажные мешки с галетами. Так вот, как ухнул такой мешок на землю, так все галеты из него и рассыпались по ущелью, а мы их потом выковыривали из земли и кустарников. Помощь оказалась неэффективной. Был дан приказ идти назад и выбивать немцев с занятых ими высот. Мы пошли обратно. А немцы заметили наше движение — и давай поливать минами. Все разбежались кто куда. Побежал и я. Бегу по горной тропинке, и вдруг прямо в ноги мне упала мина. Я рванул назад. Потом оглянулся на то место и увидел зайца, который тоже испугался стрельбы и бросился мне в ноги. Да, в самом деле, как говорят, у страха глаза велики. Я все время думал только о мине и зайца принял за нее.

Мы шли назад. Я был наблюдателем роты. Командир Ангел Ангелов сказал мне:

— Тинин, посмотри, что там среди домишек на том косогоре.

Я взял бинокль, посмотрел и говорю:

— Сидят две старушки. По-моему, они щиплют курицу.

Мы пошли к этому хуторку. Спустились в ущелье, потом вскарабкались по косогору наверх. А старушки, которые оказались немцами, начали поливать из пулемета. Мы сразу стали скатываться вниз. Но на половине ската услышали, что пулемет бьет по нас из ущелья, то есть снизу. Мы прижались к камням. При этом один солдатик уже успел спуститься к ручейку, ходил по камням в воде и махал нам руками, мол, спускайтесь сюда. Мы начали потихоньку спускаться вниз. Там действительно никаких немцев не было. Оказалось, что когда мы преодолели половину спуска, то эхо от пулеметной стрельбы стало доноситься снизу. Вот такие штуки вытворял македонский ландшафт.

Мы пошли по ущелью дальше с Ватманом (так называют в Болгарии вагоновожатых трамваев). Такая была кличка у нашего подофицера. На пути нам встретилась заблудившаяся овца. Сначала хотели ее убить и съесть. Я предложил сперва напиться молока. Начали дергать ее за черные отростки вымени. Но они были сухими. В них ничего не было. Тогда я сказал:

— Ватман, давай сосать.

Он согласился со мной. Я стал держать овцу, а он полез под нее к вымени. Но тут она как брыкнула его копытом по груди. Ватман заорал и выскочил из-под овцы. После такой неудачи мы решили ее убить. У нас были винтовки манлихер со штыками в виде ножей. Мы связали овцу ремнями, и Ватман саданул ее штыком в шею. Но она вырвалась у нас и со штыком покатилась в ущелье. Мы догнали ее, все-таки добили и притащили в роту. У нас не было ни хлеба, ни соли. Развели костер, начали жарить мясо. Пока оно жарилось, нам отдали овечий жир. Это было такое противное «ядево». Но голод не тетка. Я тоже его ел.

На высоте Орляк днем стоял только взвод, а ночью эту высоту занимала вся наша рота. После ужина подпоручик сказал мне:

— Тинин, пойдешь к взводу, скажи, чтобы собирались в дорогу. Мы тоже через часок придем к ним.

Я пошел. Вдруг передо мной появилось, откуда ни возьмись, пятеро партизан:

— Стой! Кто идет!

— Блгарский войник, — ответил я.

— Ложи пушку коло древа.

Я положил. Они подошли ко мне ближе, взяли пушку и стали щелкать затворами. А один из них выхватил из-под моего ремня пилотку. Если бы меня спросили, кто для меня был самым вредным врагом в той войне, я бы назвал этого сербского партизана, который упер мою пилотку. Потому что после этого я два месяца ходил и спал в каске. Это был ужас, который я не пожелал бы никому. Так вот эти партизаны, разоружив и отняв пилотку, повели меня якобы к высоте Орляк. Ну, подумал я, там и разберемся. Но они неожиданно свернули вправо от высоты на какую-то полянку. Там было еще человек 20 партизан. Партизаны приняли меня за немецкого шпиона и очень обрадовались, что поймали пленного:

— Друже командир, водимо немачки заробленник (товарищ командир, ведем немецкого пленного), — отрапортовал один из них.

А товарищем командиром оказалась низенькая бабенка. Она подошла ко мне ближе и, чтобы как следует разглядеть, стала подпрыгивать к моему лицу. Тут я ей сказал:

— Я болгарский солдат, а не немецкий пленный.

— Ничего, — ответила она, — отведем тебя к командиру батальона. Он разберется.

Дали мне курьера. Он повесил мою винтовку на свое плечо, а своей пушкой тыкал мне в спину, чтобы я знал, куда поворачивать. При этом он всю дорогу молчал. Мне стало скучно идти, и я исподтишка разглядывал его одежду. У него были штаны из болгарского солдатского одеяла. Почему я это понял? Потому что солдатские одеяла в Болгарии были серыми с двумя красными полосами снизу и сверху, чтобы не воровали военное имущество. Так вот, у этого партизана одна такая полоса находилась на правой штанине поперек бедра, а вторая — на левой ноге где-то внизу.

Наконец мы пришли с ним на лужайку под развесистые буки. Здесь горело несколько костров. Около них грелись партизаны. Командира на месте не оказалось. Меня посадили у костра и угостили прекрасным македонским табаком. Надо было крутить цигарку, но я не умел этого делать. Крутить ее для меня приходилось им. В первом часу ночи на черном коне приехал командир 17-й освободительной македонской дружины черногорец Войнислав. Ему тут же доложили:

— Поймали немецкого пленного.

Он сел у костра. Меня подвели к нему.

— Есть документы? — спросил Войнислав.

Я показал ему свой воинский билет.

— Все понятно. У всех шпионов есть документы, — заключил он. — Вот мы распорем тебе живот, завяжем веревки тебе на руки, пропустим их через брюхо, завяжем веревки на спине и пустим тебя «нах фатерланд».

Когда он ладонью водил по моей шинели, показывая, как они будут это делать, у меня волосы на голове поднимали каску.

— Но это мы сделаем завтра утром, — продолжал командир, — чтобы всем было видно.

Сказал, как отрубил, и пошел спать в заросли папоротника с тремя девицами. Я в эту ночь поседел. У меня начали белеть виски. После роковых слов командира мне ничего не оставалось, как сесть у костра и ждать судного утра. Наступило утро. И вдруг в 6 или 7 часов в дружину прибежал какой-то партизан и закричал:

— Где тут Тинин-Минин? Разбудите командира!

Командира удалось разбудить не сразу. Наконец он вылез из своего лежбища, и прибежавший ему доложил:

— Болгарский командир запер 22 партизана в кошаре, а среди них три наших офицера, и сказал, что если мы не вернем Тинина-Минина, то их всех расстреляют.

Я услышал этот разговор и поспешил подать свой голос:

— Тинин-Минин — это я.

Войнислав повернулся в мою сторону, выругался, почесал в затылке и сказал:

— Ну иди!

У меня от этих двух слов будто камень с души упал. Но потом я спохватился, что не знаю обратной дороги, и обратился к командиру:

— Командир, я не знаю, куда идти. Вчера было темно, и вел меня сюда курьер.

Войнислав дал мне того же курьера, и мы пошли. По дороге разговорились. Я спросил своего попутчика:

— Слушай, на тебе рваные какие-то чуни, а у меня хорошие сапоги. Почему ты не пульнул в меня, когда вел сюда? Пульнул бы, да и забрал бы сапоги. А всем бы объяснил, что вынужден был убить при попытке к бегству.

— У меня в винтовке нет патронов, — пробурчал партизан.

Я дал ему пять патронов, за что он очень благодарил меня. Когда мы, наконец, пришли к нашей кошаре, то «ура!» кричали не только солдаты моей роты, но и партизаны, которых тут же освободили.

Так что же меня спасло от верной смерти? Оказывается, когда наша рота подошла к высоте Орляк, командир роты спросил:

— А Тинин приходил?

Командир взвода ответил:

— Нет. Но мы слышали, как партизаны, которые шли за нами, хвалились, что якобы через наши ряды прошел немецкий шпион в болгарской форме, а они его арестовали.

Командир роты сразу понял ситуацию. Окружил полянку с партизанами, согнал их всех в кошару и послал вестника в партизанский отряд, чтобы тот освободил меня из плена. Так я второй раз побывал в плену, но не у немцев, а у наших так называемых союзников.

Наконец-то мы пробились к своим обозам. Целый день лежали и ели фасул-чорба (фасолевый суп) — самую любимую еду болгар. Нашли там Монката, этого подлеца, который шел за ротой на расстоянии двух дней от нее, и побили ему морду. Мне поручили следить за ним, чтобы он ходил с нами во все атаки.

Вскоре случилась первая из таких атак. Мы находились в ложбинке, а немцы на буграх. Нашей роте был дан приказ выбить их с этих бугров. Это было ночью. Хорошо, что немцы стреляли трассирующими пулями, было видно, откуда били и куда. Монката полз за мной не без умысла. Я высокого роста, а он маленького. Вот он за мной, как за бруствером, и полз. Вдруг что-то как ухнуло на меня очень громкое. Оказывается, это Монката положил на меня ружье и стрелял по немцам. Я погнал его от себя. В целом ночная атака наша захлебнулась, и мы вернулись на исходные позиции. А утром произошло чудо, и причиной этого чуда стал тот же Монката. Случилось следующее. Когда мы ушли на исходные позиции, то Монката, страшно испуганный, продолжал лежать где-то под кустом. Немцы же после боя выставили в свои окопчики дозоры. Монката, наконец, решился уйти домой и свалился в один из таких окопчиков. Увидев там немца, он дурным голосом заорал, а немцы подумали, что мы начали новое наступление, бросили оружие и в панике побежали в наш батальон. За ними в такой же панике бежал Монката. Это было уже утром. Мы встретили Монкату с криками «ура!», потому что прибежавшие к нам немцы были для нас первыми немецкими пленными. Монкату представили к ордену «За военные заслуги». Я потом с ним вместе получал свой орден в Куманово.

Таких героических случаев по глупости на войне было у нас немало. Почему-то именно они запомнились мне навсегда. Один из них связан с именем бойца Пешо. Шел ленивый бой. Мы залегли на высотке у села Старо-Нагоричане и стреляли. Немцы нехотя отвечали нам. Вдруг этот Пешо вскочил, схватился руками за заднее место, потом быстро сбросил шинель и понесся в долинку, потом на горку и т. д. Я уверен, что тогда он побил все рекорды бега как на 100, так и на 200, на 1000 и более метров. А Пешо скакал по буграм и лощинам, потом прибежал в свою роту. Сколько бы еще он так бегал, если бы его не остановили. Дело в том, что немецкая пуля задела его выпуклое место. Он взвыл и рванул.

Другой героический поступок в том же местечке был совершен уже не бойцами. Как-то ночью мы услышали грохот металла, позвякивание жести, цоканье копыт и залегли в ожидании. Прислушались и не могли понять, что же такое огромное то останавливалось, то снова надвигалось на нас. Но подпоручик приказал не стрелять. Действительно, стрелять не нужно было. Это местный осел возвращался в село из немецкого плена. Немцы в свое время угнали его и использовали как гужевой транспорт. Они погрузили на осла ручной пулемет МГ, две коробки патронов, сверху накинули и привязали два меховых комбинезона, в которых ездили немецкие мотоциклисты. На ночь немцы, видимо, не очень крепко привязали осла, а он развязался и пришел домой. Этот осел был настоящим героем в наших глазах.