Воспоминания

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 12 13 14 15 16 17 18 19 ... 22

— Большое спасибо, что Вы устроили меня.

Образовалась мхатовская пауза. Затем Бандура встал и спросил:

— Это болгарский обычай?

— Нет, — ответил я, — спиртное в Болгарии никогда не было подарком. Там водка и вино продаются на каждом шагу. Кому надо — сам купит. Этому меня научили в совхозе, где и за машину, и за килограмм мяса, и за что-либо другое мы должны были ставить бутылку.

— Боже, как Вас измерзавили за эти два-три месяца в совхозе. Запомните: никогда никому не приносите водку. Это не положено и неприлично.

Выслушав нравственный урок, я пошел к Ивану Максимовичу Авдееву.

Тот разложил передо мной карту области и начал тыкать в места, где нужны были директора клубов, художественные руководители, музыканты, хоровики, руководители драмколлективов. Я должен был выбрать сам место своей будущей работы и почему-то начал выбирать города и районные центры, расположенные вдоль Волги, полагая, что это были самые богатые и обеспеченные места. Иван Максимович написал мне рекомендацию как хорошему специалисту для работы в Доме культуры. Но на этот раз, помятуя о нравственном уроке, полученном в обкоме партии, я не стал предлагать ему две бутылки и радостный поехал в свою Гмелинку. Потом, лет через 15, когда я рассказал Авдееву и Манько, что приходил к ним устраиваться на работу с двумя бутылками водки, но не посмел предложить их после разговора с Бандурой, Иван Максимович, который любил выпить, очень пожалел, что я зашел сначала к Бандуре, а не к нему.

Вернулся я с рекомендательным письмом во второе отделение совхоза, бывший Ессенбург. Там ждала меня моя семья. На следующий день мы с женой решили поехать вдвоем по районам искать для меня место работы. Приехали в Быково — милый небольшой городок на Волге. В центре села (простите, города) находилась пыльная площадь. Люди там оказались совершенно сонными, не реагировавшими ни на что. Не до нас там было. Заведующего культурой здесь не оказалось. Мне сказали, что он уехал куда-то на время, а может быть и на совсем. Другая чиновница, замещавшая его, нам сказала:

— Никакими культурными делами мы тут не занимаемся. Наше село перенесут на горку, а это место будет затоплено Сталинградской ГЭС.

Все понятно. Мы купили билет на пароход и решили поехать в Дубовку, которая находилась немного ниже по Волге. Ожидая парохода, мы разговорились с одним из местных аборигенов, который не одобрил наш выбор:

— Чего вы туда едете? В Дубовке нет даже кладбища. Они рождались в Дубовке, а умирали на каторге в Сибири. Они же все там ходят с ножами.

Он нам нарисовал страшную картину о Дубовке, но деваться было некуда, билеты уже куплены. Потом мы узнали, что такие байки о дубовчанах ходили по всей стране. Один инженер рассказал нам, как он был в Сочи, и на пляже решили покушать арбуз, а ножа ни у кого не оказалось. Тогда кто-то из их компании крикнул: «Кто из Дубовки, дайте нож». Причем, когда инженер спросил крикнувшего, а где находится эта самая Дубовка, то тот не смог ответить, не знал, но точно знал, что дубовчане всегда ходили с ножами. Такая присказка о них существовала, оказывается, еще в царское время.

Уже достаточно поздно мы приехали в Дубовку и пошли искать себе ночлег. Приютила нас какая-то бабушка. Жена спала на кровати, а я на горбатом сундуке с амбарным замком. Утром мы пошли в райисполком, которым ведал тогда Николай Иванович Седов. Он посмотрел наши документы и попросил подождать. Примерно через час к нему в кабинет пришли первый секретарь райкома партии Георгий Михайлович Высоцкий, председатель горсовета Чемерисов и какой-то чин из райпотребсоюза.

Товарищ Чемерисов долго служил мэром Дубовки, и про него была сочинена даже частушка:

Мама купит лисапед,

Я поеду в горсовет.

Чемерисову скажу,

Что я замуж выхожу.

Собравшиеся товарищи стали спрашивать меня и жену, кто мы такие, откуда приехали, чем занимались, сколько детей, прочитали и просмотрели наши документы, потом Николай Иванович спросил меня:

— Скажите, Вы пьете?

— Конечно нет, — ответил я, — но такого документа, подтверждающего это, в Болгарии не выдавали.

Высоцкий добавил:

— У нас тоже таких документов нет, хотя нужно было ввести. Тогда мы бы знали, с кем имеем дело, — потом тут же пояснил, — во время войны я был в Болгарии. Там на каждом углу стоит кабак, но пьяные не валяются.

Наверное, это были последние слова в мою пользу. Они сообща решили, что дадут нам комнату в бывшем купеческом доме Задубовки. Что такое Задубовка мы не знали, но спрашивать не стали, боясь сказать чего-нибудь лишнего. Они решили также принять меня на работу в районный Дом культуры в качестве художественного руководителя. Получив новое место жительства и работу, мы поехали в Гмелинку собирать свой багаж. Собираться нам помогали местные жители. Причем один стоял на грузовике, а другой по ту сторону грузовика. Тому, кто на машине, подавали стул, а он перекидывал другому за грузовиком. Это длилось до тех пор, пока мы не поняли в чем дело. Так десяток вещей осталось в Гмелинке.

Наконец, две машины, которые мы получили у Хренова за бутылку водки, были погружены, и уже почти ночью мы тронулись в путь к речной пристани Иловатка, чтобы по Волге прибыть в Дубовку. К утру мы прибыли к какой-то пристани, а кругом ничего, одна степь. Где эта самая Иловатка и ее жители, неизвестно. На берегу мы увидели плавучую пристань, у которой стояла баржа. Свой багаж мы сбросили с машины на песчаную горку, и я пошел к начальнику баржи:

— Куда эта баржа идет?

— В Сталинград. Повезу шесть коней из местного конезавода на сельхозвыставку.

Он согласился также подвезти и нас до Дубовки, но сказал, чтобы мы оплатили свой проезд в кассе, и что коней скоро привезут, поэтому мы должны свой багаж погрузить немедленно. Мы заплатили за свой проезд в кассе пристани и начали стаскивать по песку тяжелые ящики, баулы, мебель на эту баржу. Здесь мы устроили у одного борта как бы домик из ящиков, где собирались спать во время поездки. Мы ужасно вспотели, устали, а вода в Волге была уже холодная, не выкупаешься. Но несмотря на это нам было очень радостно, что успели погрузиться до прихода коней. А коней привезли только под вечер. Их расставили по углам баржи. Баржа была здоровая. Она вместила и коней, и наш домик.

Успокоившись, мы решили покушать. Но наша заботливая мама, то есть бабушка моих детей, сварила на дорогу две курицы и поместила их в рюкзаке вместе с примусом, который был привезен еще из Болгарии. Этот примус в рюкзаке стал вытекать, и куры оказались в керосине. Но выбора у нас не было, и мы съели кур в керосине. Не идти же в ресторан.

Потом нам пришлось долго ждать баркас, который бы взял эту баржу. Наконец, прибыл «Дмитрий Донской». Мои дети не поняли этого названия и считали, что нас вез «Дмитрий с доской». По Волге мы прошли мимо Николаевки, Камышина, Балыклея и увидели нашу Дубовку и наш дом наверху над обрывом. Стали просить капитана баркаса высадить нас на берег именно здесь, ведь мы приехали. Но тот заупрямился, сказал, что у нас уплачено за проезд до Сталинграда, поэтому туда и поедем. Так мы проехали мимо своего дома и пошли вниз по течению. Уже поздно вечером нас привезли к Сталинграду, но капитан не стал причаливать к берегу, а начал отводить баржу на якорь по ту сторону Волги, где уже стояло много барж. Мы просили капитана сбросить нас на берегу, но он ни в какую не хотел нам помочь и все твердил:

— Я вез лошадей, а не вас.

Наш спор с ним, что люди дороже лошадей, ни к чему не привел. Но тут подплыла к нам моторная лодка. Из нее вышли три человека. Один из них был с портфелем. Он сразу подошел к капитану баркаса. Это был начальник сельхозвыставки, который сказал, что всю ночь держать коней на воде нельзя, поэтому надо причаливать к берегу. Так оказалось, что благодаря лошадям, мы все же причалили к берегу и вынесли свой багаж на сушу. Детишки мои устали от дороги и прилегли на сундуках. Мы стояли у багажа и не знали, что делать дальше. Но тут к нам подошел какой-то старичок. Он расспросил нас, откуда и куда держим путь. Мы рассказали ему все о себе. Он куда-то ушел. Потом люди начали нам приносить помидоры, картошку, перцы, а сам дед, которого, как мы узнали потом, звали Моисеем Абрамовичем, подарил нам целую кошелку с виноградом. Оказывается, дядя Сережа при разговоре намекнул ему, что мы якобы немного евреи, а Моисей Абрамович сообщил своим о приезде евреев из Болгарии, вот люди и понесли нам продукты, помогая выжить в сложной ситуации. После этого случая, если кто-то пытался или пытается говорить плохо о евреях, я не верю, потому что сам убедился, какие это прекрасные и сердечные люди, как они дружны и умеют помогать своим. Мне было совестно, что я не еврей.

Благодаря такой человеческой поддержке нам немного стало легче, были продукты, и мы надеялись дожить до утра на причале. Дети заснули на каких-то сундуках в трюме баржи. На полу этой баржи была вода. Наутро я стал искать транспорт и нашел его на автобазе, которая находилась тогда у теперешнего кольца на 7-й Гвардейской улице. Это место в бывшем Сталинграде называли Балканами. Я даже удивился, когда на мой вопрос прохожий послал меня на Балканы, и подумал: «Вот тебе на, с Балкан приехал и на Балканы посылают». Наконец, я добыл две машины-полуторки, мы загрузили их своими вещами и поехали в Дубовку.

Подъехали мы к огромному зданию, принадлежавшему некогда какому-то дубовскому купцу. Там уже жило много народу, в каждой комнате по семье. На нашу семью тоже выделили огромную комнату высотой, наверное, пять метров. Окна здесь были очень большими. Когда я становился на подоконник, то не мог достать верхнюю часть окна. Место, где стоял этот дом, называлось Вороньей слободкой а ля Дубовка.

Мы тут же разделили комнату нашими ящиками на четыре отсека. Один отсек достался дяде Сереже, другой — бабушке, то есть моей маме Анне Александровне, третий — мне с Адой, а четвертый нашим ребятишкам — Таньке и Ваньке. Получилась как бы четырехкомнатная квартира, удобно. Но в этом доме не было электричества. Так что вечерами мы сидели при свечах, а пищу готовили на примусе.

Постепенно мы знакомились со своими соседями по дому, и уже через неделю одна из наших соседок, узнав, что у меня есть пишущая машинка, обратилась ко мне с просьбой:

— Напишите мне письмо.

Я заложил лист бумаги и спросил:

— Кому?

— Ворошилову в Кремль.

В то время Ворошилов был председателем Верховного Совета СССР, одним словом, главой государства.

— Что будем писать? — робко спросил я.

— Пишите, что Анька назвала меня проституткой.

Я обалдел, не мог себе представить, как можно с такой мелочью обращаться к первому лицу государства:

— А может быть, Вы обратитесь с этим к местному милиционеру, и он примет меры.

— К кому? К этому Але Дурочке? Я уже обращалась. Он мне сказал, что мы обе такие. Пишите и на него.

Алей Дурочкой называли участкового милиционера этого района города Дубовки. Вероятно, его звали Александром. Но почему его прозвали Дурочкой, я так и не понял из невразумительных объяснений наших соседей.

Естественно, я отказался писать об этих коммунальных склоках Ворошилову, за что вызвал неприязнь обратившейся ко мне женщины. Всегда, когда я выходил из дома, она показывала пальцем на меня своим соседкам, которые сидели с ней на лавочке и лузгали семечки, и говорила:

— Вот барин приехал из Болгарии. Машинка у него есть, а письмо мне не мог написать Ворошилову.

14 октября 1955 года я был принят на работу в Дубовский Дом культуры в качестве художественного руководителя. До меня на этой должности служил, как его здесь называли, дядя Володя, недавно выпущенный на свободу из тюрьмы. Кроме того, в Доме культуры он был еще руководителем театрального коллектива. На этой последней должности он остался и под моим руководством, но оказался страшным пьяницей. При мне его увольняли за пьянку и принимали на работу вновь примерно раз пять. Он всегда исчезал на неделю и более после того, как получал зарплату. Директор Дома культуры Иван Сергеевич Павлов довольно часто не мог его уволить с работы потому, что его нигде не было. Потом дней через десять дядю Володю находили где-нибудь под забором, в этот же день увольняли его, заплатив ему за десять дней беспробудной пьянки. Они почему-то считались для дяди Володи рабочими днями. Интересная была система по укреплению трудовой дисциплины.

Сам Иван Сергеевич Павлов считался образованным человеком, потому что закончил ФЗУ (фабрично-заводское училище), был членом партии. Как-то исполком приказал ему выдать мне для отопления моей комнаты старые бревна, которые валялись во дворе Дома культуры после ремонта. Он выдал мне эти бревна, помог найти машину. Мы погрузились и поехали в Задубовку к моему дому, но почему-то не по мосту через речку Дубовочка, а завернули в степь. В этот день шел нудный, мелкий осенний дождь. Машина скользила и виляла по глине, потом окончательно сползла в овраг, правда, не перевернулась, а плавно скатилась и встала на дне оврага. Выбраться оттуда уже было невозможно. Шофер предложил мне, махнув куда-то в сторону рукой, пойти к конторе песчаного карьера, откуда возили песок для строительства Сталинградской ГЭС. Там у них был трактор:

— Попроси, пусть помогут, — сказал он мне.

Я пошел в направлении взмаха руки шофера. Как назло на степь опустился туман. Дороги не было, и мне казалось, что я никогда не найду этой конторы. Но шофер правильно показал направление моего пути. Я пришел в контору. Там сидел начальник Шурайц. Он выслушал мою просьбу и приказал трактористу трактора ДТ-45 выехать и вызволить машину из оврага. Вместе со мной и водителем трактора поехал главный инженер карьера Фимин. Втроем мы начали искать в степи застрявшую машину. Туман не рассеивался. Я плохо помнил обратную дорогу. Сидеть в кабине трактора втроем было очень неудобно. А машина все не находилась. Тогда мы решили выйти из кабины, не заглушая мотора, чтобы и трактор здесь не потерять, и разошлись в разные стороны в поисках машины. Наконец, мы услышали крик Фимина:

— Нашел!!!

Мы подошли к нему. Действительно, на дне оврага стояла груженная дровами машина. Подогнали трактор, привязали тросы и вытянули нашу машину из оврага. Больше приключений не было, и мы благополучно приехали к моему дому. Я был очень благодарен и Шурайцу, и Фимину за помощь.

А на следующий день к нам подъехала полуторка. Из нее вышли какие-то мастера, стали вешать на столбы провода, а меня попросили просверлить дырку в раме окна. Нам проводили электричество. Я спросил:

— От кого?

— От Шурайца.

Оказывается, этот дом был подключен к электростанции карьера. Но жители не платили ни копейки за свет, и им сняли провода. Сейчас же проводили электричество только в нашу комнату. Я спросил Шурайца:

— Сколько надо заплатить за это?

— Ничего не надо. Вы приехали издалека, — ответил он мне.

Вообще, я должен сказать, что от Шурайца моя семья больше получила заботы и поддержки, чем от кого-либо. Однажды подъехала к дому машина по прозвищу «козел», и шофер принес нам 8 бутылок из-под шампанского с горчичным маслом. В Дубовке работал горчичный завод. Я спросил шофера:

— От кого это и сколько я должен заплатить?

Шофер улыбнулся мне в ответ, ничего не ответил и уехал. На другой день я увидел этого «козла» у конторы Шурайца, зашел к нему, поблагодарил за масло и спросил:

— Сколько я Вам должен?

— Да нисколько, — засмеялся он.

— Как нисколько! — вскипел я.

А он мне в ответ:

— Успокойтесь. Это масло с горчичного завода. Я дал им сварочный аппарат и сказал, чтобы они за это привезли Вам масло. Вот и все.

Странными были экономические отношения в нашей социалистической стране. Но эта услуга Шурайца для нас была не последней. Видя, как мы бедствуем и никому не жалуемся, он предложил мне наладить дела в рабочем клубе карьера:

— Вы же работаете в Доме культуры. Нарисуйте что-нибудь из наглядной агитации для моего клуба, а Ваша жена будет вечерами проводить мероприятия здесь.

Мы с Адой согласились на эту работу. Ада в первую очередь занялась наведением порядка в клубе. Она выгнала оттуда всех мужиков с бутылками, не пускала пьяных, запретила лузгать семечки. Ее, как ни странно, очень слушались мужички. Она потребовала также от всех посетителей клуба приходить не в ватниках, а прилично одетыми. Народ начал брать книги из библиотеки, тихо сидел на киносеансах. В разговорной речи перестал слышаться мат, а если у кого автоматически матершина слетала с языка, то на него шикали уже окружающие, понимали, что клубом заведовала женщина высокой культуры, и уважали ее за это. К тому же Ада никогда ни на кого не кричала, не оскорбляла, как это было принято в советском обществе, говорила всегда тихо и убедительно. Шурайц от нее был в восторге. Он сказал, что таких джентльменов, как его рабочие, он не встречал даже в моем Доме культуры.

Прошел месяц. Настало время получения зарплаты. Шурайц вызвал меня в контору, положил передо мной ведомость и сказал:

— Распишись.

Смотрю, а в ведомости записана Анна Александровна Тинина, моя старенькая мать, как завклубом с окладом в 360 рублей. Я говорю Шурайцу:

— А причем тут Анна Александровна? Ведь она ни разу не была в клубе. Это подлог.

Тут он обнял меня и тихим голосом сказал:

— Ты знаешь, куда ты приехал и как нужно здесь жить, чтобы выжить? Не знаешь, потому что все время противишься тому, что можно получить бесплатно. Если бы я принял тебя на работу в клуб, то ты получал бы по совместительству только половину этой мизерной суммы. Твоя жена, которая работает в регистратуре поликлиники, тоже получала бы половину этой ставки. Вот я и принял на работу твою маму, которая нигде не работает. Ты понимаешь это?

Мне трудно было понять странные экономические законы социализма. Я продолжал петушиться и говорить, что это нарушение закона, что это подлог. Но после длительной беседы с Шурайцем я постепенно сник и лишь спросил:

— А мне ничего не будет за это?

Он засмеялся и сказал:

— Если и будет, так только мне. Но я мужик крепкий. Расписывайся и бери свои деньги.

До сих пор не могу понять, что толкало на эти подвиги милого советского директора господина Шурайца. Может быть имя моей жены? Ведь Ада — типичное еврейское женское имя. Из-за ее имени меня тоже принимали за еврея, и я никогда не переубеждал в обратном наших покровителей.

Помню, мы как-то с женой поехали в Москву и там встретились с журналистом Левиным. Он заведовал разделом юмора в журнале «Москва». Левин принял нас у себя дома. Мы так породнились с его семьей, что даже моя дочь Татьяна ездила к ним в гости и дружила с его дочерью. Кстати, у этого Левина в паспорте в графе национальность было написано «индеец». Я удивленно спросил:

— Почему?

— Да когда меняли паспорт, я в графе национальность указал «иудей». Девица в паспортном отделе не поняла этого слова, подумала, что здесь пропущено две буквы, и написала «иудеец». А уже при выписывании паспорта мне написали, что я «индеец».

— Что же ты не поменяешь паспорт? — спросил я.

— Что ты, Иван Григорьевич, ведь это так классно. В Советском Союзе есть только один индеец и тот еврей.

Интересно то, что стены, дверь и часть потолка в его туалете были заклеены самыми разными дурацкими бланками документов. Помню одним из таких бланков был «Выезд на пожар». Этот документ вызова на тушение пожара подписывался начальником пожарной команды, главным бухгалтером и начальником смены. Представляю, какой это был тормоз для выезда машин. Пока соберешь все эти подписи, выезд уже будет бессмысленным, все сгорит.

Я как-то поинтересовался у Левина, почему меня всюду так тепло встречали евреи:

— Ведь я же нигде и никому не говорил, что еврей.

А он мне ответил:

— И не надо говорить. Наша иудейская мораль заключается в том, что если еврей сделал доброе дело не еврею, то ему все равно это зачтется.

Мне понравилась такая добрая и хорошая философия. «Вот бы нам ее перенять», — подумал я.

Но вернемся в нашу Дубовку. Здесь мы познакомились с очень милой семьей, к которой до сих пор питаю добрые чувства и поддерживаю отношения. Это была супружеская пара Зина и Юрий Касьяновы. Юрий работал журналистом, а Зина — нотариусом. Причем инициативу в знакомстве проявили они, узнав о нашем приезде. Супруги Касьяновы жили от нас в другом конце Дубовки и как-то взяли и пришли к нам в гости. Мы познакомились с ними и стали угощать чем Бог послал. Тогда в Дубовке не было ни масла, ни мяса, ни колбасы, ни муки, ни многого другого. В гастрономе стояли засиженные мухами итальянские каперсы, болгарский джем по рубль двадцать и макароны на развес. Погостили Касьяновы у нас, а через несколько дней меня вызвал к себе в кабинет председатель Дубовского райисполкома Николай Иванович Седов. Там у него сидел Юрий Касьянов. Председатель спросил меня:

— Как живете?

— Хорошо. Как все, — ответил я.

— Когда в последний раз ваши дети ели сливочное масло?

— Не помню, наверное недавно.

— Врет он все, Николай Иванович, — встрял в наш разговор Юрий, — дети его ели масло в последний раз в Болгарии, а здесь его даже не видели.

Николай Иванович вызвал какого-то начальника райпотребсоюза и сказал ему:

— Вот Тинин, отпусти ему десять килограммов муки, два килограмма сливочного масла, две бутылки постного масла и разной крупы по желанию. А если есть колбаса — то два килограмма. Потом он будет заходить к тебе каждую неделю, а ты его отоваривай. Ясно?

— Ясно, — ответил торговый работник и ушел.

Я знал, что у меня нет денег, чтобы выкупить это богатство и поэтому сказал:

— Николай Иванович, не нужно мне столько товара, не голодные мы.

Blog

Воспоминания