Geum.ru

Воспоминания

Вид материалаЗакон
Подобный материал:
1   ...   9   10   11   12   13   14   15   16   ...   22
В Т О Р О З А К О Н И Е

Этот раздел моих воспоминаний я назвал так потому, что когда мы прибыли в 1955 году из Болгарии в СССР, то поняли, что приехали в совершенно другую страну, незнакомую нам. Здесь господствовали другие законы, другие правила общения и было другое мышление. Здесь жили совершенно другие люди и была другая Конституция. Что-то для нас здесь казалось интересным и устроено лучше, чем на Западе, но что-то было совершенно непонятным для европейцев, которые прожили в этой самой Европе, кстати, уже 10 лет при социалистическом строе. Я имею в виду себя и других русских эмигрантов, приехавших в СССР из Болгарии.

По пути следования мы проезжали через Украину и обратили внимание на одежду мужчин. У каждого из них была какая-то деталь воинского обмундирования: то сапоги, то ремень, то косоворотка, то фуражка или пилотка. На гражданке все донашивали воинскую одежду. Это первое, что бросилось нам в глаза. В Болгарии, увольняясь, солдаты оставляли обмундирование в казарме и уходили на гражданку в штатском. В СССР, как я потом узнал, солдаты уходили из казармы в воинской одежде и долго в ней ходили как дома, так и на работе.

Следующая деталь, которую нигде нельзя было встретить в Европе, также являлась спецификой СССР. Здесь на первых же остановках на привокзальных перронах мы увидели старушек, продававших картофельное пюре, присыпанное укропчиком. В Европе даже в голодные военные годы такое невозможно было встретить. Но нам показалось это интересным и удобным для пассажиров. В вагонах картошку варить было негде. Мы покупали ее у бабушек. Но в этом пюре не было ни грамма масла или жира.

Первым городом в СССР, где состоялась наша остановка, стал Харьков. Стояли мы здесь недолго и далеко не отходили от эшелона. Когда вся наша толпа вывалилась на перрон, то я увидел среди нас священника Михайлова в рясе. Тогда я еще подумал: «Ну мы как-то здесь проживем, а он в этой атеистической стране погибнет». Первая часть моего предположения свершилась. Мы действительно здесь как-то прожили. А священник Михайлов по приезде в Волгоград стал служить в Казанском соборе. Через год он купил своей семье дом, выучил сына в институте, сыну тоже приобрел дом, обзавелся автомашиной. Мы так и не поняли, как он смог не просто выжить, а прилично жить в стране повального безбожья.

Наконец, мы доехали до Саратова. Здесь от нашего эшелона отцепили вагоны с имуществом тех эмигрантов, которые следовали в Казахстан, Алтай и Сибирь. Их тоже пересаживали от нас в другие вагоны.

Пока это все происходило, мы пошли гулять по городу. Вышли на вокзальную площадь и сразу увидели памятник Чернышевскому. Слева стоял большой магазин под названием «Гастроном». Это название мне показалось странным, потому что в XIX веке в России называли гастрономом человека, любившего поесть. Но гастрономом, как потом мы выяснили, назывались все магазины в СССР. Мы зашли в этот магазин всей толпой с детьми. Продавцы и покупатели, узнав, что мы приехали из Болгарии, сбежались к нам поговорить. Пока мы общались, дети рассматривали товары. Мои ребята увидели свежую капусту и стали просить:

— Мама, хотим капусту.

Это было понятно. Мы все 6 дней поездки питались в сухомятку. Ада купила детям капусту. Я тоже пошел по магазину и дошел до винного отдела, стал рассматривать цены. На витрине было огромное разнообразие бутылок. Цена водки составляла 28 рублей 70 копеек, стоимость коньяка — 40 рублей, а шампанского — 45. Но эти цены мне ни о чем не говорили, поскольку я не знал прожиточного минимума советского человека. Но следующий эпизод, который произошел со мной в магазине, был красноречивее всяких других знаний. Пока я рассматривал выпивку, ко мне подошел какой-то оборванный мужик и сказал:

— Пошли за третьего.

У меня забурлили мысли в голове. Я стал искать в памяти это выражение у Чехова, Толстого, Достоевского, Мережковского и у других русских писателей, но не мог найти. Тогда ко мне пришла другая, более крамольная мысль: «Пошли за третьего. Речь идет, видимо, о третьем отделении, охранке, Госбезопасности, ГПУ, ОГПУ, ЧЕКА, НКВД и пр. Значит, узнали, что я сын белогвардейского офицера и сразу засекли». Эта мысль меня так ошарашила, что я вымолвил совершенно ничего не значащую фразу:

— Я Вас не понимаю.

Продавщица, которая торговала в винном отделе, увидев, что ко мне кто-то пристал, крикнула:

— Ну чего ты пристаешь к нему. Он только что приехал из Болгарии.

Мужик посмотрел на меня и махнул рукой:

— Ну и хрен с ним.

Кстати, это выражение я тоже не встречал в художественной русской литературе.

Мужик отошел, а я подошел к продавщице:

— Что хотел от меня этот гражданин? — спросил я ее.

— Да вот его дружок стоит у окна, и он хотел, чтобы Вы пошли за третьего.

— Куда пойти? — снова недоумевал я.

— Да не пойти. Это такое выражение. Вы должны сложиться по десять рублей и купить бутылку водки, чтобы распить.

— Зачем? — опять спросил я, — ведь Вы можете разлить им на прилавке.

— Что Вы, — залопотала она, — это нам запрещено. Вы должны купить целую бутылку и можете распить ее у окна, но не на прилавке.

Я никак не мог понять смысла этого правила: пить на прилавке нельзя, а у окна можно. Кстати, я приехал в СССР в возрасте Иисуса Христа, когда он начал свои проповеди. Мне было 32 года. Но в отличие от Сына Божьего, меня лихие силы не достали.

После Саратова наш эшелон прошел по мосту через Волгу и доехал до станции Александров Гай. Там немного постояв, мы поехали на юг к Астрахани. Отъехав от Александрова Гая километров 200, наш эшелон остановился у какого-то полустанка. Здесь наш вагон отцепили от основного поезда. Мы оказались в Гмелинке Старополтавского района Сталинградской области. По насыпи около железной дороги бегал какой-то человек в стеганой фуфайке и кричал:

— Первым делом отцепляйте вагоны с козами.

Мы ему в ответ, что нет, мол, у нас вагонов с козами.

— Как нет? Мне из Министерства сообщили, едут болгары — огородники со своими козами.

Потом мы, наконец, разобрались, кто есть кто. Мужичок в фуфайке оказался местным большим начальником. Его страшно разочаровало отсутствие у нас коз. Наш вагон вместе с несколькими товарными вагонами загнали в тупик, окруженный какими-то ломаными досками. Это были те самые 15 финских домиков в разобранном виде. Более того, двери, оконные переплеты, стены из деревянных реек с гипсокартонными прокладками здесь давно разворовали. Ни финских, ни немецких домов поблизости не наблюдалось. Правда, от немецких поселенцев остались полуподвальные мазанки, не пригодные для жизни людей. Нам предложили до полного расселения пожить пока в пассажирских вагонах. Так мы жили на этом полустанке примерно неделю. От нечего делать я наблюдал за проходящими мимо поездами и заметил интересную вещь, которую нигде в Европе не встречал. Шел поезд. Из кабины тепловоза высовывалась рука машиниста и вешала на специальный столб кольцо с жезлом. Она же с другого столба снимала такое же кольцо. Я так и не понял для чего это делалось. Потом мне объяснили, что такая жезловая система была введена на Руси еще во время царского режима и не упразднена в советское время. В Европе же такой системы уже не было.

Ландшафт в этой Гмелинке нам показался изумительным. В Болгарии мы привыкли к горам и лесам, которые всюду задерживали наш взгляд, даже в Софии. А тут, куда ни глянь, всюду ровное поле, нет ни кустика, ни бугорка. Какой-то необъятный, безграничный простор.

Наконец, директор совхоза, простите за выражение, Хренов начал нас расселять в домишки по разным отделениям совхоза. Он сообщил нам, что в Ессенбурге (название-то какое!) уже собрали один финский домик на четыре семьи. Мы выбрали это отделение. Другие семьи попали в соседний совхоз «Парижская коммуна», где директором был товарищ Колодезный. Тут же у нас родилась шутка: «У Колодезного ни одного колодца, а у Хренова просто ни хрена».

Определившись с местом жительства, мы начали выгружать наше имущество на грузовики. Ящики были тяжелыми, неподъемными, и местные жители, помогавшие нам их грузить, спросили меня:

— Что, небось, золотишко привез?

— Нет, — ответил я.

— Значит мануфактуру?

— Нет. Это книги.

— На хрена ты их привез? — удивленно спросили совхозники. — Их полно в магазине, да никто не покупает.

Я пожал плечами, но тогда не стал объяснять, для чего мне нужны были книги. А вот теперь, если позволите, я вкратце познакомлю Вас со своим ценным багажом.

Еще в Болгарии нам давали инструкцию с указанием, какие книги нельзя ввозить в СССР. Это был небольшой список запрещенных книг, не более 15, в числе которых оказалась и книга Мальцева «Югославская трагедия», где писалось о том, каким неблагонадежным являлся Иосиф Брос Тито. Список запрещенных книг составлялся уже после смерти Сталина. Перед нашим отъездом в СССР к Тито приезжал Н.С. Хрущев и помирился с ним. Поэтому книга «Югославская трагедия», автор которой был удостоен в свое время сталинской премии, была некстати в Советском Союзе. Но я, пользуясь отсутствием жесткой проверки на границе, все равно привез ее в СССР как память о политической культуре сталинских времен.

Привез я в СССР и так называемые эмигрантские книги, поскольку в инструкции ничего не было сказано об эмигрантских изданиях. Правда, в посольстве сказали, что эти книги никому не нужны в СССР. По этой причине некоторую часть из них я раздарил еще в Болгарии. Среди моих подарков были выпуски издательства журнала «Иллюстрированная Россия» с опубликованными в 10 томах письмами А.С. Пушкина, воспоминаниями генерала Головина. Особым интересом из зарубежных изданий у советских людей пользовались детективы Эдгара Уоллеса. Его книги публиковались каждую неделю рижским издательством «Грамоту драугус». Они очень привлекали читателей даже внешним своим оформлением. На обложке книг была желтая полоса с разными надписями: «Слабонервным не читать» или «Этот роман нельзя читать после 12 ночи», или «До чтения этого романа обратитесь к психиатру». Сами названия романов тоже впечатляли: «Месть четырех», Зеленый ужас», «Тайна желтых нарциссов» и прочее. Я слышал, что Уоллес не писал романы. Он имел десяток машинисток-переводчиц, курил трубку и диктовал им свои тексты. Они тут же переводили его болтовню и печатали. Их распечатки сразу же уходили в десятки издательств и там превращались в книги. Непонятно, почему этот интересный писатель в настоящее время забыт. Я встречал только в нескольких сборниках один-два его романа.

У русских читателей в то время были также очень популярными книги писателя Минцлова, на мой взгляд, блестящего историка, писавшего о Киевской Руси, о временах литовского князя Витовта, о Смутном времени. Сегодня он тоже нами незаслуженно забыт.

В связи с журналом «Иллюстрированная Россия» я снова возвращаюсь мысленно в Софию, где функционировало 6 русских библиотек. Самыми крупными из них были Пушкинская и Зарница. Пушкинской заведовал генерал Арцишевский. Я являлся читателем Пушкинской библиотеки, где получал не только книги, но и прекрасные периодические издания вроде «Иллюстрированной России», издававшейся в Париже. В этом издании печатались маленькие заметки о судьбе русских эмигрантов. Одна из таких заметок, запомнившаяся мне, была посвящена Петру Иванову — русскому инженеру и летчику. Во время Гражданской войны, в начале 20-х годов он на самолете улетел из Кавказа в Персию. Так, персюки впервые увидели настоящий аэроплан. Персидский шах принял Петра Иванова тепло и назначил его своим главным инструктором по авиации. Персия закупила за границей несколько самолетов, и Иванов начал обучать персюков летать. Через некоторое время он почему-то уехал из Персии в Никарагуа. Ближний свет. Там его тоже встретили очень тепло. Никарагуа закупила в США шесть истребителей и стала обладательницей военных самолетов, которых не было ни в одной сопредельной с ней республике. Петра Иванова назначили министром военной авиации Никарагуа. Это был беспрецедентный случай в истории авиации, когда в зарубежном государстве министром авиации стал русский человек. Кстати, Иванов сменил имя и назывался Педро Иванана. Здесь он также обучал летать на самолетах никарагуанцев.

Как я уже говорил, так называемые белые пятна в нашей отечественной истории, которые советские люди стали открывать для себя уже во времена перестройки, за границей не существовали. Мы там хорошо знали, что делалось в Совдепии. Например, многие десятилетия для советского народа являлось белым пятном действие крейсера «Аврора», стрелявшего по Зимнему дворцу. Совсем недавно на неизменный мой вопрос: «Какими снарядами стреляла “Аврора” по Зимнему дворцу?» — студенты Волгоградского госуниверситета отвечали не задумываясь: «Холостыми». Но разве можно стрелять холостыми снарядами по чему-нибудь?

Откуда же эта информация взялась? «Аврора» действительно сделала два выстрела в упор по Зимнему дворцу, который тогда уже не был дворцом, а стал музеем-эрмитажем. В зарубежной печати помещались фотографии результатов этого обстрела. Видно было, что один снаряд подбил перекрытие под крышей здания, а другой разбил каменную перемычку между двух окон. Советская печать вначале даже бравировала тем, что «Аврора» била по Зимнему дворцу. Считалось, это был единственно правильный и символичный удар по старому строю. Но когда весь остальной мир стал выражать возмущение относительно того, что первый выстрел русской революции пришелся по хранилищу культуры и искусства, а большевиков начали называть варварами в зарубежной печати, то большевистская власть пошла на попятную. Сначала в советской печати была выдвинута версия о том, что не «Аврора» стреляла по Зимнему, а меньшевики из Петропавловской крепости. Хорошо, что под рукой оказались меньшевики. Было на кого свалить политический казус. Но у меня в домашней библиотеке сохранилась советская энциклопедия 1926 года, где в статье «Откябрьский переворот» черным по белому написано следующее: «После обстрела дворца крейсером “Аврора” Зимний был взят». Это как раз было время революционной большевистской эйфории, и подлинная информация о революции в советской печати не скрывалась. Тогда же не только в этой энциклопедии, но и в трудах Ленина, Сталина и других лидеров большевистской партии октябрьские события назывались Октябрьским переворотом. Примерно после 1926 года Октябрьский переворот был переименован в Октябрьскую революцию, а в начале 30-х годов она стала называться Октябрьской социалистической революцией. После 1935 года революция большевиков получила полное название — Великая Октябрьская социалистическая революция. Эта хронология переименований хорошо прослеживается по советским энциклопедиям тех лет. В начале 30-х годов версия относительно выстрела меньшевиков по дворцу была заменена другой, а именно, что «Аврора» действительно стреляла по дворцу, но холостыми снарядами. Эта последняя версия и вошла в дальнейшем во все учебники и соответствующие советские книги.

Вспомнил еще про одно белое пятно в истории, неизвестное до недавнего времени советским людям. Официально писалось, что болгарский коммунист Георгий Димитров в начале 30-х годов был обвинен в поджоге рейхстага и осужден в Германии, но потом его отпустили якобы по настоянию всего прогрессивного человечества. На самом же деле события происходили так. Когда Димитров был арестован Гитлером, то Сталин в ответ арестовал в советской стране 300 верующих католиков вместе со священниками и обратился к папе Римскому с ультиматумом, что если он не надавит на Гитлера и не потребует от него отпустить Димитрова, то все арестованные католики будут расстреляны.

Это событие происходило в 1932 году, когда Гитлер еще не был таким наглым. Под давлением папы Римского он отпустил Димитрова, который поехал в Москву. Но он поехал не один, а еще с двумя товарищами коммунистами Таневым и Поповым. Москва торжественно встретила их, и эта встреча была отражена в печати. Простите, но вы можете спросить, почему же в учебниках нет ни слова об этих двух товарищах. Объясняю. Москва, конечно, встретила троих болгарских коммунистов, освобожденных из заключения в Германии. Но по указанию Сталина почему-то вскоре Танев и Попов были расстреляны. По этой причине их имена не вошли в учебники. А о процессе освобождения Димитрова был даже снят в свое время фильм, но и в нем имена Танева и Попова отсутствовали.

Что касается судьбы 300 католиков, арестованных Сталиным, то она до сих пор неизвестна. Остается только гадать. Возможно, Сталин сдержал слово и освободил их, а возможно — нет. Это же был товарищ Сталин, который отличался непредсказуемостью и коварством в своей политике.

В «Иллюстрированной России» печатался также роман Ардова с продолжением «Похождения Жана де Молодчагина». Нужно сказать, что наши русские эмигранты во Франции любили прибавлять к своей фамилии частицу «де». Так, по их мнению, выглядело благороднее. По этому поводу существовал даже такой анекдот: французы объявили регистрацию всех иностранцев. На букву «А» — такого-то числа, на букву «Б» — другого числа и так далее. Встретились два эмигранта и один другого спрашивает:

— Иван Петрович, вы зарегистрировались?

— Видите ли, Петр Григорьевич, не знаю, в какой день идти на — «Д» или на «С». Я ведь теперь де Сидоров.

Так вот этот Жан де Молодчагин в романе прошел по конкурсу на проводника-переводчика по всем континентам мира у какого-то американского миллиардера, который взял его на службу, но решил проверить, так ли он хорош в качестве переводчика. Поехали они из Нью-Йорка в Лондон на пароходе. Миллиардер сказал ему:

— Мистер де Молодчагин, приступайте.

Молодчагин закричал:

— Эй! Здесь русские есть?

— Есть, есть, — ответили ему.

Американец понял, что его проводник владеет английским языком.

Потом они приехали в Африку и на катере поплыли по реке Конго. Вдруг на них посыпались стрелы. Пассажиры катера спрятались, а миллиардер обратился к Молодчагину:

— Ну, Молодчагин, поговори с ними.

Тот высунулся из укрытия и громко спросил:

— Здесь есть кто-нибудь из православных?

Негры перестали стрелять. Вышел их вождь и также громко по-русски спросил Молодчагина:

— А ты кто будешь? Из наших или из ГПУ?

Естественно, Молодчагин ответил, что из наших. Разговор длился долго. Американец убедился, что его проводник и с африканцами может найти общий язык. Поехали дальше и приплыли к каким-то Маркизским островам. Вышли на берег, пошли по деревне и увидели соломенную избушку с надписью «Русский уголок». Они открыли дверь. Оттуда кто-то как выпрыгнул и быстро залез на дерево. Постояв немного в нерешительности, они вошли в избу и встретили здесь вождя местных жителей. Он оказался тоже русским из Таганрога. Его спросили:

— А кто это выскочил из избы?

— Да вы не обращайте на него внимания, — ответил вождь, — это мой тесть. Он смирный и в основном по деревьям лазает.

Так вот, эта последняя фраза из романа Ардова стала крылатой среди русских эмигрантов. Если нужно было подчеркнуть, что тот или иной человек недалекий, то так и говорили:

— Он человек тихий, больше по деревьям лазит.

Дальше вождь из Таганрога рассказал путникам о своем гареме из местных папуасок, которые пели у него в цыганском хоре. Когда он показал гостям свой гарем, то те увидели на грудях женщин номера от одного до пятнадцати, и спросили вождя зачем у них эти номера:

— Я пронумеровал их, чтобы различать одну от другой. А папуаски довольны и воспринимают номера как украшения.

Следующая повесть из «Иллюстрированной России» (простите, не запомнил заглавие) посвящалась «прекрасному» проекту двух русских эмигрантов, один из которых был тоже Молодчагин. Решили они сорвать банк в Монте Карло. Их план был очень простым. Они должны были найти самого несчастливого человека и нанять его для игры. Тот, скажем, ставил один франк на красное, а эти два эмигранта ставили 1000 франков на черное. Невезучий человек проигрывал свой франк, а они, естественно, выигрывали 2000. Все очень просто. Авторы проекта объявили конкурс на самого невезучего человека, и те потянулись к ним. Один пришел и сказал, что его корабль затонул, он, плавая в море, был тоже на грани гибели. Потом его взял на борт второй корабль, который тоже наскочил на скалу и затонул. Следующий несчастный рассказал свою историю о том, как он однажды сел на аэроплан, а тот при взлете развалился на части, поехал домой на автобусе, который с акведука свалился в пропасть. Его жизнь висела на волоске, но он все же спасся. Тем не менее авторы проекта по срыванию банка выбрали третьего человека, который уже три дня сидел в застрявшем лифте. Они освободили его из поломанного лифта и решили, что нашли самого невезучего человека. Взяли его в долю, поехали в Монте Карло и в первый же вечер проиграли все деньги. Проект провалился. Пошли эти трое по шпалам и стали думать, почему же им так не повезло. Ведь они нашли самого надежного невезучего. Вдруг тот же Иван де Молодчагин хлопнул себя по лбу и сказал:

— Ребята! Я понял. Мы не того взяли в долю. Ведь ему повезло, потому что мы устроили его на нашу работу. Значит, самыми невезучими были те, которые остались без работы.

В этой же периодике можно было встретить великолепные стихи Дон Аминадо, который в юмористической форме описывал как бы русские фильмы, поставленные в Голливуде. Вот одно из них (правда я не все помню в стихотворном варианте), описывающее сценарий голливудского русского фильма:

Ночь, сугробы, перелески,

Три медведя под сосной,

Кучер в шубе, князь в черкеске

С длинной пикой за спиной.

Наконец, они приехали к Марфуше. На ней была шаль, кокошник, сарафан.

Князь разводит с ней турусы,

Русский с драмою роман.

А в это время: Прут на замок нигилисты

По прозванью мужики.

Лезут скопом, все сердиты,

В волчьих шкурах. Просто страх.

Не крестьяне, троглодиты