Философское Наследие антология мировой философии в четырех томах том 4

Вид материала

Документы

Содержание Цивилизация и великие исторические реки Древние века, речной период. Средние века, средиземноморский период.

Подобный материал:

• Антология мировой философии в четырех томах том, 13429.06kb.
• Антология мировой философии: Антич­ность, 10550.63kb.
• Лейбниц Г. В. Сочинения в четырех томах:, 241.84kb.
• Книга первая (А), 8161.89kb.
• Аристотель. Сочинения в 4 томах. Т м.: Мысль, 1978. 687с. (Философское наследие)., 712.08kb.
• Собрание сочинений в четырех томах ~Том Стихотворения. Рассказы, 42.25kb.
• Собрание сочинений в четырех томах. Том М., Правда, 1981 г. Ocr бычков, 4951.49kb.
• Книга вторая, 1589.39kb.
• Джордж Гордон Байрон. Корсар, 677.55kb.
• Антология мировой детской литературы., 509.42kb.

[ФИЛОСОФИЯ]

Истолковывать природу таким образом, чтобы в каждом ре­зультате столкновения естественных сил видеть заранее указан­ную цель, [...] истолковывать таким образом явления природы — значит подвязывать к ним мочальный хвост (1, I, стр. 210).

Есть, как известно, несколько групп мыслителей, которые расходятся между собою во многих отношениях, но согласны по крайней мере в одном общем положении — в том, что человек родится с некоторыми готовыми истинами. К числу таких без труда приобретенных и даже не приобретенных, а присущих духу человека, врожденных истин принадлежат общие нравственные идеи и некоторые воззрения на окружающий вещественный мир. Изо всех этих истин упорнее всего держались и удачнее всего защищались математические аксиомы. Это поистине философская крепость идеализма, как называет аксиомы Тэн. Однако крепость эту можно теперь считать взятою приступом. Самые аксиомы оказываются результатом опыта и наблюдения, и если они и мо-

386

гут казаться прирожденными человеческому духу, то только по своей крайней простоте и общности. Явления и их взаимные отно­шения, выражаемые аксиомами, -до такой степени несложны и до такой степени часто повторяются в природе, что человек не заме­чает тех ежедневных, ежечасных, ежеминутных опытов и наблю­дений, которые постепенно убеждают его, что целое больше части, что если к двум равным величинам прибавить по равной величине, то суммы будут равны, и т. д. Так что впоследствии, будучи пред­ставлена человеку в своем отвлеченном от конкретной обстановки виде, аксиома кажется ему не требующей опытно-наблюдатель­ного подтверждения. В сущности же она есть не более как обоб­щение единичных, разбросанных представлений и ощущений, с самого дня рождения залегавших в его памяти. Таким же путем сознательного или бессознательного опыта получаются наши зна­ния и о предметах более сложных. Ни вне нас, ни внутри нас мы не можем признать существование каких-либо особых деяте­лей, дающих нам помимо опыта готовые решения насчет наших отношений к природе и к другим людям. Человек родится, имея только орудия для приобретения знаний и оценки явлений вообще и не принося с собою на свет никаких готовых истин. Все наше психическое содержание без остатка, т. е. все наши мысли, знания, будут ли они истинны или ложны, все наши желания и чувства, будут ли они хороши или дурны, обязаны своим происхождением опыту. Было бы, однако, ошибочно думать, что вся сумма знаний, чувств и желаний каждого человека дана лишь его личным опы­том. Опыт предков, без сомнения, производит в целом ряду поко­лений более или менее глубокие изменения в нервной системе, так что мозг новорожденного ребенка не есть tabula rasa. Однако, поскольку человек может проследить генезис своих инстинктов и всего своего психического содержания, оно вначале все-таки определяется опытом. Иначе говоря, содержание нашего я есть всегда исключительно эмпирическое. Содержание это может по­стоянно изменяться, но в каждую данную минуту человек отре­шиться от neio не может. Поэтому представления и ощущения, получаемые нами в данную минуту от данного явления, самым существенным образом определяются тем порядком, в котором расположились в нашем психическом строе прежде накопленные опыты и наблюдения (1, I, стр. 112—114).

Теория без фактической почвы не то что неверна, а просто невозможна; таких теорий нет. Верность же теории обусловли­вается количеством фактических данных, принимаемых сообра­жением, и их качеством, то есть их относительною важностью. [...] Наука убедила нас, что в последнем счете знания и чувства наши имеют происхождение опытное, что идеи наши имеют основание фактическое, что теории наши только обобщают факты. Но вместе с тем наука убеждает нас, что только в весьма редких случаях можно надеяться непосредственно проследить зарождение и ход развития какой-либо идеи или теории. Для того чтобы приступить к самому бесхитростному изучению фактов, нужна уже какая-нибудь руководящая нить, какая-нибудь теория. Откуда она возьмется? Из комбинации разнородных, более ранних впечатле­ний, из бессознательно усвоенных понятий, из разрозненных ощущений, сгруппировавшихся по неизвестным нам законам пси­хической жизни. Эта теория есть дело гения, дело счастливой

387

умственной и нравственной организации и качества духовной пищи, вспоившей и вскормившей гения, быть может, совсем по­мимо его сознания. И конечно, воображение играет здесь весьма видную роль. Постройкою гипотез оно, так сказать, закидывает сети, в которые могут быть уловлены предметы, в известных пре­делах весьма разнообразные, но все-таки соответствующие раз­мерам и крепости сетей. В области вопросов нравственных и по­литических роль воображения осложняется выработкою идеалов субъективным элементом (1, III, стр. 7—8).

Все психические процессы совершаются в личности, и только в ней, f...] только она получает впечатления, ощущает, мыслит, чувствует, страдает, наслаждается. [...] Умственный процесс совер­шается в пределах отдельного человека, личности. Пределы эти установлены, с одной стороны, природой, а с другой — историче­ским ходом вещей. Природные определения мы вынуждены брать, как они есть, не пытаясь их расширить или изменить. Поэтому прежде всего мы должны выяснить, какие границы положены нашему уму природой. В этом именно состоит то, что обыкно­венно называется теорией познавания. [...] За малыми и не стою-щими большого внимания исключениями, все признают, что чело­веку доступна только относительная [правда. — Ред.], но практи­чески она, пожалуй, безусловна для человека, потому что выше нее подняться нельзя. Но вот исторический ход вещей прибавляет к природным определениям, ограничениям человеческой личности, еще свои, особенные, общественные. Скажи мне, к какому обще­ственному союзу ты принадлежишь, и я скажу тебе, как ты смотришь на вещи. Понятно, что все добытое под напором этих исторических определений отстоит более или менее далеко от той полноты Правды, какая доступна человеку; все это, следова­тельно — не правда. И нет никакого основания предпочитать одну неправду другой: например, национальную — сословной или на­оборот (1, IV, стр. 460—461).

Что такое метод? Методом называется совокупность приемов, помощью которых находится истина или, что то же, удовлетво­ряется познавательная потребность человека. В одном случае пригоден один метод, в другом — другой, смотря по природе явлений, на которые устремлена потребность познания. [...] Где природа явлений допускает проверку всего процесса исследования каждым человеком, имеющим достаточно сведений, там употреб­ляется объективный метод. Где для проверки исследования тре­буется кроме сведений известная восприимчивость к природе явлений, там употребляется метод субъективный. Последний вовсе не ведет, как думает г. Южаков, к полной логической раз­нузданности, хотя, конечно, можно и с ним, как со всяким другим методом, обращаться неправильно; с ним даже больше, чем с другим, потому что он труднее. Но там, где нельзя применять объективного метода, метод субъективный, несмотря на все свои трудности, должен быть применяем. Он нисколько не обязывает отворачиваться от общеобязательных форм мышления, потому что он по характеру своему противоположен только объективному методу, а не индукции и дедукции, не опыту и наблюдению. [...] Далее, субъективный и объективный методы противоположны только по характеру, но ничто не мешает им уживаться совер­шенно мирно рядом, даже в применении к одному и тому же

388

кругу явлений. Субъективным методом называется такой способ удовлетворения познавательной потребности, когда наблюдатель ставит себя мысленно в положение наблюдаемого. Этим самым определяется и сфера действия субъективного метода, раз­мер законно подлежащего ему района исследований (1, III, стр. 401—402).

Различие фактов естественных и социальных, как предметов человеческого ведения, состоит только в том, что к первым мы относимся совершенно объективно, тогда как к последним, наобо­рот, не можем не относиться субъективно. Это-то различие только но тому отношению, в какое всегда становился, становится и будет становиться человек к фактам естественным и социальным, это-то субъективное различие либр-арбитристы принимают за различив объективное, заключающееся в самих фактах. Субъек­тивное различие не исключает понятия законосообразности чело­веческих действий. Самому закону борьбы за существование, очевидно, подлежат и факты социальные, как и естественные. Но во имя сложных интересов человечества мы, сознательно или бессознательно повинуясь законам природы, можем их до извест­ной степени регулировать; подчиняясь им, можем в пределах этого подчинения подчинять их себе. И законы, управляющие наиболее сложными и, следовательно, наиболее изменчивыми явлениями, каковы явления общественной жизни, допускают это подчинение в гораздо большей степени, нежели законы явлений простейших и менее изменчивых. Разум познает законы явлений и регулирует их ввиду известных целей (1, II, стр. 12—13).

МЕЧНИКОВ

Лев Ильич Мечников (1838—1888)—русский социолог, рево­люционер. Родился в семье помещика. В 1856 г. поступил на меди­цинский факультет Харьковского университета, откуда был исклю­чен за революционную деятельность. Учился в Петербургском университете. С 1858 г. — на дипломатической службе. С начала 60-х годов — участник борьбы за национальное освобождение Италии, друг Гарибальди. В 1864 г. познакомился с Бакуниным, с 1865 г. жил и работал в Швейцарии. Продолжая революционную работу, Л. И. Мечников одновременно серьезно занимался геогра­фией и антропологией, печатался в русских прогрессивных журна­лах, в «Колоколе» Герцена, а также в западноевропейской пе­риодике.

В 80-х годах Мечников работал над своим основным социоло­гическим трудом «Цивилизация и великие исторические реки», который остался незавершенным. Впервые труд Мечникова по­явился в 1889 г. на французском языке, а в 1899 г. — на русском. Плеханов писал о сочинении русского социолога, что эта «книга затрагивает самые основные вопросы философии истории и для некоторых из них дает вполне удовлетворительное решение», она «изобилует черезвычайно меткими замечаниями по частным, вто­ростепенным вопросам науки»*.

* Г. В. Плеханов. Сочинения, т. VII, 1923, стр. 17.

389

Подборка фрагментов из произведений Л. И. Мечникова осу­ществлена автором данной вступительной статьи В. В. Богатовым по изданиям: 1) Л. И. Мечников. Цивилизация и великие исто­рические реки. М., 1924; 2) «Дело», 1879, № 10; 3) «Дело», 1877, №8.

ЦИВИЛИЗАЦИЯ И ВЕЛИКИЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ РЕКИ

Человеческая история, лишенная идеи прогресса, представ­ляет лишь бессмысленную смену событий, вечный прилив и отлив случайных явлений, которые не укладываются в рамки общего мировоззрения. [...]

Большинство ученых подразделяют всех обитателей земного шара на две группы: группу исторических или культурных наро­дов и группу диких народов — «дикарей» или варваров. Однако при более тщательном изучении народов и их быта мы должны будем признать, что подобное разделение покоится на слишком неясных определениях, благодаря чему возможны очень грубые ошибки. [...]

Но, если с другой стороны, цивилизация, как бы ни был низок ее уровень, охватывает безразлично все элементарные обществен­ные группы, третируемые с высоты нашего собственного величия как варварские, то, с другой стороны, это варварство мы видим всюду; нет ни одного человеческого общества, как бы оно высоко ни стояло по своему культурному развитию, которое было бы вполне свободно от всех пережитков варварства и дикарства. Между дикарем, стоящим на наиболее низкой ступени развития, и наиболее высоко стоящим цивилизованным человеком существует длинная и непрерывная связь. Когда приходится сравнивать два крайних или весьма друг от друга отдаленных звена этой цепи, то огромные различия между ними слишком ослепляют наблюдателя И эти звенья сами собою невольно выделяются в самостоятельные группы, несмотря на то, что мы отлично сознаем, что в природе развитие никогда не идет по прямой линии. (...]

Рассматривая прогресс, совершенный человечеством в течение всего своего «крестного» исторического пути, мы должны указать на одно несомненное доказательство существования прогресса — это усовершенствование техники. В самом деле, сравнивая совре­менную технику и промышленное развитие с тем, чем была техника и индустрия в предыдущие периоды, мы должны будем признать колоссальный рост человеческой мощи, гигантский рост власти человека над силами природы, над временем и простран­ством — этими двумя космическими врагами человека. [...]

Более несомненное доказательство действительного существо­вания общего прогресса в истории дает нам непрерывная эволю­ция социальной связи между людьми и факт нарастания обще­человеческой солидарности. Вот почему только эти факты, по нашему мнению, и заслуживают быть признанными в качестве критерия и признака общественного прогресса. [...]

В истории человечества незаметный труд многочисленных поколений, живших до нас, является творцом исторических фор­маций, но эта работа безвестных поколений ускользает от иссле­дователя; мы видим лишь результаты этого труда. [...]

390

Прагматическая история, то есть история, довольствующаяся занесением на свои страницы фактов и деяний главнейших на­родов земного шара во всем их хронологическом беспорядке, не может служить для обоснования теории прогресса, она может лишь доставить материалы для истории прогресса, но не больше. Задачу создания этой теории прогресса, задачу отыскания ариад­ниной нити, необходимой для нашего руководства в запутанном лабиринте исторических фактов, подлежащих исследованию, над­лежит выполнить более абстрактной науке, которую принято те­перь называть философией истории. [...]

Для нас не важен вопрос, откуда исходит и какими путями проявляется в истории прогресс. Существенной задачей для нас является определить, в чем состоит прогресс и по какому точно определенному признаку можно узнать, прогрессирует ли дан­ное общество, не употребляя при этом никакого субъективного произвола, никакого предвзятого мнения, обыкновенно выставляе­мого различными социологическими теориями. [...]

Понятие прогресса приобрело точное, свободное от всяких метафизических ухищрений и произвольных толкований определе­ние именно с расцветом естествознания и с торжеством дарвинов­ских идей эволюции. В области естественных наук под прогрессом понимают ту дифференциацию явлений природы, которая в каж­дой последующей фазе эволюции проявляется с большей интен­сивностью. Явления считаются прогрессивными, если каждый из их составных элементов, воспроизводя отличительные свойства всех предыдущих ступеней развития, содержит в себе еще какой-нибудь новый элемент, еще не проявившийся в предыду­щих фазах, и если при всем том новая стадия в состоянии заро­дить еще новые, способные к эволюции, элементы. [...]·

Со времени Чарльза Дарвина большинство ученых считают, что специфическим законом биологии должен быть признан закон борьбы за существование, или, говоря другими словами, закон жизненной конкуренции, направляемый и поддерживаемый отбо­ром (selection). Но еще до великого английского натуралиста русский ученый Карл Бэр доказал научным образом, что в мире органических явлений прогресс определяется морфологическим критерием — а именно степенью дифференциации. Дифференциа­ция состоит в том, что в организме все более и более увеличи­вается количество отдельных органов, которые постепенно и специализируются на выполнении какой-либо строго определен­ной части общей работы организма. Каждый орган выполняет свою особую функцию, и совокупность этой коллективной работы всех органов Составляет общую жизнь организма.

Теперь, когда биология окончательно и в высшей степени ясно сформулировала оба эти принципа, ее можно не без осно­вания рассматривать как вполне установившуюся точную науку, независимую от метафизических функций и предвзятых партий­ных мнений.

Цивилизация, как мы уже видели, характеризуется прогрес­сивным ходом человеческих обществ, жизнь и деятельность кото­рых неизмеримо сложнее жизни и деятельности животных и растений. Согласно утверждению французских позитивистов и английских эволюционистов, наука, занимающаяся изучением явлений общественной жизни, т. е. социология, по отношению

391

к биологии занимает такое же место, какое занимала сама био­логия по отношению к наукам неорганическим. Биология может считаться и зависимой и независимой наукой от наук физико-химических, смотря по тому, с какой точки зрения мы будем рассматривать ее. Она тесно связана со всеми физико-химиче­скими науками, так как изучает высшие фазы прогрессивной серии, начинающейся элементарно-простыми явлениями, входя­щими в область физико-химических наук, и затем без перерыва поднимающейся вплоть до самых сложных проявлений жизни. Но в то же время биология представляет совершенно независи­мую науку, также она имеет свой особый предмет изучения — жизненные явления — и рассматривает эти явления с своей соб­ственной точки зрения.

Таким образом, если социологии, в свою очередь, суждено стать точной наукой, то для этого она должна ясно и опреде­ленно установить специфический закон социальной жизни и дать свой собственный критерий, при помощи которого в области со­циальных явлений мы могли бы определить прогресс столь же безошибочно, как это делает биолог в своей области, определяя степень дифференциации данного организма.

Наиболее характерной чертой всякой социальной жизни является кооперация. Если в области биологии существа более или менее индивидуализированные, начиная от простейшей клетки и до человека, ведут борьбу за существование, т. е. за достижение каких-нибудь эгоистических и личных целей, то в области социологической, наоборот, отдельные особи объединяют свои усилия для достижения общей цели. Пусть, в действитель­ности очень часто кооперация, объединение усилий, является только необходимым и логическим результатом борьбы за жизнь; не важно, что стремление к кооперации зарождается в живых существах под влиянием эгоистических интересов; существенно для нас то, что принцип кооперации совершенно отличен и про­тивоположен дарвиновскому принципу борьбы за существование, настолько этот принцип сам отличается от более общего прин·-ципа — ньютоновского закона всеобщего тяготения.

Безразлично, заключают ли отдельные особи союз для обо­роны или нападения, все же принцип соглашения совершенно отличен от принципов борьбы.

Разграничение областей биологии и социологии не представ­ляет, следовательно, никаких затруднений. Биология изучает в области растительного и животного мира явления борьбы за существование, социология же интересуется только проявлениями солидарности и объединения сил, т. е. фактами кооперации в при­роде. [...]

Общество есть организм, утверждали Огюст Конт и Герберт Спенсер. Ослепленные этим определением, самые выдающиеся ученые утверждали и утверждают до сих пор, что дарвиновский закон борьбы за существование составляет не только основной закон биологии, но является и главным законом социальной жизни. В действительности, однако, положение «общество есть организм» представляет собою только фигуральное выражение, утратившее еще со времени Менения Агриппы даже оттенок ори­гинальности. [...]

392

Социологи всех эпох и всех направлений обращали усилен­ное внимание на отношения между личностью и обществом на различных ступенях социальной эволюции. Но когда, этими отно­шениями заинтересовались натуралисты, привыкшие к точному языку и определенной терминологии естественных наук, то они не замедлили обнаружить, насколько смутны и неопределенны наши понятия об индивидууме и обществе. [...]

Одно и то же живое существо может быть рассматриваемо то как целостный самостоятельный индивид, то как орган или член некоторой коллективности, связанной кооперативной связью, то, наконец, как общество более элементарных индивидов. В современной науке для обозначения существ, достигших такой высокой степени индивидуализации, какой достигли, например, человек и высшие животные, условились употреблять термин бион.

[...] Индивидуальность бионов далеко не отличается высокой степенью абсолютности, какую мы наблюдаем у простейшей клетки. В то время как одноклеточный организм вполне и все­цело удовлетворяется сам собою, даже для воспроизведения, бионы, отличающиеся более сложной организацией, должны для поддержания и сохранения вида объединяться с себе подобными, но другого пола, создавая таким образом новую группировку высшего порядка — дэму (1, стр. 39—52).

Резюмируя эти исследования, мы получили следующие весьма интересные выводы по вопросу об эволюции форм социальной жизни.

Ассоциация, или кооперация, то есть объединение более или менее многочисленных усилий отдельных особей, направленное для достижения общей цели, встречается уже среди первичных многоклеточных организмов, почти в самом начале органической жизни.

На различных ступенях морфологической лестницы этот прин­цип ассоциации, или кооперации, объединенного труда многих индивидов принимает разнообразные формы, а именно:

На самой низшей ступени (среди первичных многоклеточных организмов) кооперация выражается в простой механической связи, различным образом соединяющей отдельные клетки орга­низма.

На более высшей ступени биологической лестницы коопера­ция проявляется в силу физиологической необходимости, выте­кающей из невозможности для каждой отдельной особи или члена существовать вне общения и сотрудничества с другими эле­ментами.

Наконец, на высшей ступени развития кооперация принимает все более и более свободный и добровольный характер. Зачаточная форма этой высшей формы ассоциации — дэма (брачные группы) — образуется уже под воздействием таких факторов, как половое влечение, которые нельзя назвать ни механическими, ни чисто физиологическими, но которые являются уже в значительной мере факторами психологическими.

По мере того как дэм совершенствуется, не выходя даже из биологической области, психологический характер кооперации, объединяющей его членов, проявляется все сильнее и сильнее, а первоначальное чисто физиологическое половое влечение все

393

более и более уступает свое место взаимному влечению, общим заботам о потомстве и сознательной солидарности склонностей и интересов и т. д.

Улучшение, или процесс социальной связи, проявляющееся вначале чисто механическим и принудительным образом, прини­мает постепенно все более и более психологический характер и выливается в форму свободного союза. В этом прогрессивном движении дифференциация является характерным признаком лишь на промежуточной ступени; на низшей ступени она еще не проявляется, а на высшей дифференциация теряет для нас всякий интерес, так как она не является более характерным при­знаком прогресса.

В наше время, когда телеологический или антропоморфиче­ский способ выражения уже не в состоянии ввести кого бы то ни было в заблуждение, да будет мне позволено выразить мою мысль более ясно следующим фигуральным образом: природа, нуждаясь в солидарности существ, помимо которой она не смогла бы осуществить высшие формы жизни, вынуждена была употребить следующие меры: вначале она объединила отдельные живые организмы в коллективы при помощи принуждения и необходимости; затем, приучив как бы насильственно их к обще­ственной жизни она видоизменила формы общественной жизни посредством дифференциации, наконец, когда, по ее расчетам, отдельные личности достаточно созрели для сознательной и доб­ровольной кооперации и объединения своего труда, природа уничтожает всякое принуждение и подчинение. С этого момента самое важное с биологической точки зрения дело, именно вос­произведение новых существ, вверяется не инстинктам, а свобод­ным личным склонностям существ.

Таким образом, социальный прогресс находится в обратном отношении к степени принуждения, насилия или власти, прояв­ляющихся в общественной жизни, и, наоборот, в прямом отноше­нии к степени развития свободы и- самосознания, или безвластия, анархии. Это положение стремился доказать и Прудон в своих произведениях (1, стр. 57—59).

Социологический прогресс так, как мы его определили [...], без сомнения, играет значительную роль в истории, но тем не менее одним только таким понятием прогресса нельзя объяснить целиком исторического процесса. Загадка, предлагаемая в тече­ние бесчисленного ряда веков сфинксом истории, остается нераз­решенной и до сего времени. Ни один «Эдип социологии» не дал до сих пор точного, ясного и определенного объяснения, почему историческая жизнь началась не с анархических и свободных группировок, как наиболее совершенной формы организации, но совершенно с противоположных форм [...] (1, стр. 61).

Признавая во всяком случае, что, с точки зрения современной науки, свобода есть единственная характерная черта цивилиза­ции, мы не должны обойти молчанием того соображения, что социальная эволюция всюду находится в зависимости от органи­ческих условий. Следовательно, окружающая среда и вообще все естественные условия влияют с своей стороны на форму коопера­ции, направляя и координируя усилия отдельных личностей. В известной среде эта координация благодаря целому ряду благо­приятных естественных условий совершается легко и просто;

394

полезность дела, требуемого от каждого человека, так настоя­тельна и понятна всем, что объединение усилий не вызывает никаких споров и возражений. [...]

Но особо благоприятствующая для человека среда, как мы сказали, является редким исключением, в большинстве же случаев мы всюду встречаем физико-географические условия другого по­рядка, которые допускают процветание человеческой жизни только при условии разумной и сложной работы разнородных и многочисленных сил, стремящихся к такой широкой цели, всей важности которой даже и не понимает подавляющее большинство работающих. [...]

Мы далеки от географического фатализма, в котором нередко упрекают теорию о влиянии среды. По моему мнению, причину возникновения и характер первобытных учреждений и их после­дующей эволюции следует искать не в самой среде, а в отно­шениях между средой и способностью населяющих данную среду людей к кооперации и солидарности. Таким образом, историческая ценность той или другой географической среды, предполагая даже, что она в физическом отношении при всех обстоятельствах остается неизменяемой, тем не менее бывает различна в раз­ные исторические эпохи, смотря по степени способностей оби­тателей к добровольному солидарно-кооперативному труду (1, стр. 68—69).

Подобно всем отраслям человеческого знания сравнительная география располагает двумя методами логического исследова­ния — анализом и синтезом (1, стр. 79).

Наследственность, в общем, является могучим фактором эво­люции, она укрепляет и передает от поколения к поколению приобретенные человеком под влиянием среды способности и привычки и тем самым содействует видоизменению человеческих рас, но действие одной только наследственности не в состоянии освободить человека от еще более могучего влияния среды (1, стр. 115).

Мы можем разделить всю историю человечества на следую­щие периоды.

I. Древние века, речной период. Он охватывает собою исто­рию четырех великих цивилизаций древности — Египта, Месопо­тамии, Индии и Китая, — возникших в бассейнах великих рек. История этих четырех цивилизаций не синхронистична: восточ­ная группа (Индия и Китай) с самого начала своего возник­новения несколько запаздывает в своем развитии сравнительно с двумя западными цивилизациями (Ассиро-Вавилония и Еги­пет). [...]

В периоде древних речных цивилизации можно различить две

эпохи:

1) Эпоха изолированных народов, завершающаяся к XVIII ве­ку до начала нашей эры.

2) Эпоха первоначальных международных сношений и сбли­жений народов, начинающаяся первыми войнами Египта и Ассиро-Вавилонии и заканчивающаяся вступлением на историче­скую арену пунических (финикийских) федераций приблизи­тельно около 800 года до начала христианской эры.

II. Средние века, средиземноморский период. Этот период охватывает двадцать пять веков, с основания Карфагена до Карла

395