Рассказы Янковского

Вид материала

Рассказ

Содержание По угрюм-реке По щучьему велению

Подобный материал:

• Произведения для 10 а класса выделены, 11.05kb.
• Василий Макарович Шукшин рассказы, 3282.5kb.
• Современные русские писатели евгений Попов Рассказы, 246.11kb.
• «Донские рассказы», 11.38kb.
• Рекомендательная библиография для внеклассного чтения, 151.61kb.
• Образ учителя в художественной литературе, 53.58kb.
• А. П. Чехов Рассказы «Попрыгунья», «Ионыч», «Человек в футляре», «О любви», «Крыжовник»,, 13.99kb.
• Рассказы о русских святых, 11.12kb.
• Яковлев Александр Сергеевич рассказы конструктора Сайт Военная литература, 965.74kb.
• Рассказы о детях и для детей, 79.02kb.

ПО УГРЮМ-РЕКЕ

Вот и скалы Кочечумо остались позади. Давно замолкло эхо от нестройного троекратного залпа - прощального салюта эвенков на стойбище Тура.

Быстрое течение Нижней Тунгуски, сжатой громадами скал, несло лодку вперед, и стремительно убегали назад горы с причудливыми вершинами, очень похожими на старинные замки и крепости, Лена - с рулевым веслом на корме. Я на "лопашных". Между нами на середине лодки, на большой шкуре медведя, укрытой, как чехлом, походной палаткой, удобно расположились наши остроушки - эвенкийские лайки Доча и Стот. Привязанная к корме лодочка-берестянка легко скользила по кильватерной струе.

...У нас была возможность отправиться в этот более чем тысячекилометровый путь с большой группой зимовщиков, но надо было ждать баржу со сменой и грузом продовольствия, забрасываемого на стойбище только раз в году. Баржу до Туры из Туруханска должен был дотащить катер.

Должен-то должен, но дотащит ли? В прошлые годы не раз случалось, что такая задача оказывалась не под силу маленькому катеру при быстром спаде весенней воды, и тогда смене зимовщиков долго приходилось "загорать" во временном лагере на необитаемом берегу и ждать" когда на выручку из Туры или с другой фактории, оказавшейся поблизости от места "вынужденной посадки", будут посланы эвенки с верховыми и грузовыми оленями. Такой вариант нас не устраивал, и мы, найдя старый щитик, подзаконопатили его, осмолили, сделали крепкие весла, хорошие подтовары (настил на упругах лодки). Короче говоря, подготовили его в дальний путь. Нас уговаривали повременить, подождать катерка и плыть спокойненько до самого Туруханска.

- Карты нет, - говорили нам. - Лоция реки не изучена. А Угрюм-река ехидная. Шиверы, пороги, водовороты. Нырнете где-нибудь, и поминай как звали.

Мы благодарили за заботу, отшучивались и успокаивали товарищей и еще добавляли, что у нас есть большая задумка - комплексная таксация береговых участков. Надо же провести хоть маленькую первую разведку природных богатств этого кусочка Севера, о которых мы почти ничего не знаем. Мы будем задерживаться в пути столько, сколько понадобится для проведения намеченной работы.

В последний момент, перед отплытием, к нам подошел старый эвенк Олан. "Однако, без джавиль, (лодка из бересты) шибко плохо. Пошто не берешь? Пошто друга бросаешь?" Мы переглянулись с женой. И тут же наша видавшая виды берестянка была осторожно поднята с берега и "положена" на воду. Это изделие из бересты требовало к себе исключительно бережливого отношения, так как была уже не первой молодости.

Глаза старого эвенка стали, совсем как щелочки. Он критически оглядел берестянку и покачал головой.

- Мой бери. Мой омакта (новый). Я старый, твой джавиль тоже старый. Мне ладно будет.

- Э, нет - ответил я. - Есть такой слово у люча (русского): "Старый друг лучше новых двух". А за добрый совет - спасибо тебе.

Тут же в берестянку перегрузили часть нашего немудреного имущества и сразу стало просторнее на нашем шитике. Но прежде чем сесть в шитик, мы низко поклонились остающимся на берегу.

Так началось наше путешествие. Недалеко от Нидыма, большого притока Тунгуски, захотели сделать привал на понравившемся красивом бережке, чтобы приготовить обед. Лена начала подруливать к нему, я греб лопашными изо всех сил, но ничто не помогло. Быстрое течение пронесло нас мимо. Так мы убедились, что на нашем тяжелом на ходу шитике только и можно было, что сплывать по течению, а чтобы пристать к берегу там, где нужно, надо плыть в непосредственной близости от него. Это - потеря скорости.

Причалили мы много ниже в первом попавшемся заливчике. Насколько хватал глаз - каменистая россыпь. Ни дров, ни места для палатки и костра. А было-то какое! Берег песчаный, пологий, удобный, пляж да и только. А у кромки тайги зеленая поляночка. Здесь же даже выходить из лодки не стали. Остроушки и те не выразили желания пойти прогуляться.

Тут же, у негостеприимного берега, я со Стотом пересел в берестянку, и вскоре шитик с Леной и Дочей остался далеко позади. За первым же поворотом реки я заметил вдали белые гребешки большой шиверы, а в заливчике перед ней был песчаный берег - "пляж". Подплыл. Вышел из берестянки. Стот выжидающе смотрел на меня. Получив разрешение, он выпрыгнул на берег и стал носиться по бархатному песку.

Быстро разгрузив лодочку и сказав Стоту "ждать", я поплыл навстречу еле различимому вдали шитику. Подплыл, пересел в него, подналег на весла, и мы на этот раз пристали там, где было нужно и где, терпеливо сидя у вещей, дожидался Стот. Вышли на берег. Подбежала к Стоту Доча, и они, перегоняя друг друга, помчались вдоль берега, а мы приступили к оборудованию временного лагеря. Первым делом установили легкую, из марли, "комариную" палатку, чтобы иметь возможность спокойно отдохнуть и пообедать. Воздух пищал, звенел, гудел. Мириады гнуса: комаров, мошки, паутов, слепней носились над нами и хотя мы были в накомарниках, они умудрялись проникнуть под них. Но более всего доставалось незащищенным рукам. И как они быстро узнавали о "добыче?!" Какими сигналами оповещали друг друга? Ведь когда я впервые ступил на этот берег, гнуса было совсем мало, а теперь спасенья от него нет. "Забирайся в палатку и отдыхай, а я разведу костерок и пойду добывать что-нибудь на обед", - сказал я жене, и когда она с книжкой в руках скрылась в палатке, я в сопровождении остроушек пошел за дровами. Попутно вырезал два удилища. Одно длинное, тонкое, другое - посолиднее.

Скоро уже горел костер-дымарь. Под его защитой я достал из полевой сумки рыболовную снасть. Простейшая нажива - черви - были запасены еще до отплытия из Туры. Дополнительная нажива - пауты - роем носились над остроушками и мной. Совсем немного потребовалось времени для того, чтобы поймать более десятка крупных хариусов, а на донную удочку вытащил большого сига. Самое мучительное было насадить червяка или паута на крючок. Руки во время этого кратковременного процесса покрывались "шубой" из комаров. И только после того, как нажива была насажена на крючок, можно было позаботиться о руках.

Из сига сварили чудесную уху "по-эвенкийски": полный котелок рыбы, а воды столько, сколько ее могло войти между кусками. Правда, ухи получалось очень немного, но зато какая это была уха! Хариусов насадили на березовые роженки. От костра пошел такой аромат, что наши остроушки, усевшись рядышком, прищурили глаза и подняли головы, наслаждаясь запахом. После обеда пошли посмотреть шиверу, но вскоре вернулись. Начавшаяся каменистая россыпь очень затрудняла продвижение. Сели в берестянку вместе с собачками и, работая двумя веслами, поплыли. Перед шиверой скорость течения несколько уменьшилась. Не доезжая до начала бурунов, пристали к берегу и поднялись на вершину ближней скалы. Внизу кипела шивера. Гряда громадных обломков, окаймленная белоснежной пеной, тянулась далеко за середину реки, и только у другого берега виднелся беззубый слив - ворота. Внимательно, по очереди, глядели в бинокль.

- Мудрый совет дал Олан, - проговорила Лена, когда мы спустились к реке. - Как было бы плохо нам без берестянки. Пожалуй, недалеко бы мы уехали.

- Я то же самое подумал. И как это мы, бывалые люди, забыли про джавиль?

Вернувшись к лагерю, мы прикинули расстояние до шиверы. Успеем ли на своем тихоходе пересечь реку? Не затянет ли нас раньше в самую кипень?

Решили попытаться подняться на шитике хоть немного вверх против течения. Это оказалось возможным только до выхода из заливчика, а дальше хотя и не было большой быстери, но шитик "уперся". Я достал бечеву, шлейки для остроушек, впрягся. Удалось провести щитик вверх по реке метров на двести, и путь преградили высокие скалы. Я сел за весла, и мы медленно начали пересекать реку. Лена умело управляла лодкой, все время поглядывая на приближающуюся шиверу. Тихая часть реки перед шиверой оказалась спокойной, но не такой тихой, как показалось со скалы. Я сильнее налег на весла. Лена теперь не только рулила, но и гребла во всю силу рулевым веслом. Противоположный берег стал приближаться к нам быстрей, чем шивера. У самого берега нас подкарауливала небольшая гряда каменных обломков. Надо было проскакивать поблизости от них, чуть правей. "Чуть правее береговых "зубов"! - донесся голос Лены. Мы пронеслись не более чем в двух метрах от крайнего "зуба", чуть черпнув бортом воды, и вскоре попали в "толкунцы", обычные после шивер, - грозные на вид, но совершенно безобидные. Впереди была ширь могучей северной реки.

Приближался вечер. Не по солнцу, а по часам. Солнце в этот период выходит почти на круглосуточную вахту. Плыли не торопясь, недалеко от берега, приглядывая место для лагеря. У устья большого ручья, в тихой лагуне с песчаной косой и с берегом-"пляжем", решили остановиться лагерем. Поставили легкую походную палатку, Лена сшила ее не из брезента, а из тика, и она, уже много лет служила нам верой-правдой, и я принялся за заготовку дров.

- Пройдусь-ка я недалеко по ручью, - сказала Лена. - Дочу с собой возьму.

Покончив с дровами, я, не разводя костра, тоже пошел по ручью. Не доходя до него, на песчаном отмыве увидел следы крупного медведя-самца. Несколько часов тому назад он подходил к ручью, попил воды, - а потом направился вверх по нему. Я взглянул на Стота. Он не заинтересовался следами и, если бы мог говорить, то, наверное, сказал бы только одно слово: "Старые". Стот скрылся в приручьевых кустах, но вскоре выбежал навстречу, виляя хвостом. Я вместе с ним дошел до еще одного песчаного отмыва. На нем ясно отпечатались следы медведя, Лены, Дочи и Стота.

- Так, значит, ты вернулся доложить, что видел свежие следы хозяйки? Молодец, Стот! Беги к хозяйке и позови ее в лагерь.

Коротко взлаял, что в данном случае обозначало: "Приказ понял!", пес побежал выполнять мое поручение. Я знал, что, увидев Стота, Лена все поймет и вернется. Если же ее что-нибудь очень заинтересовало, Стот принесет записку.

Я не пошел дальше, а занялся изготовлением разного размера чумашек. В них можно было замешивать тесто, засаливать рыбу перед копчением, хранить рыбу и испеченные лепешки, и вообще чумашки - это универсальная таежная посуда. Они - не то что эмалированные кружки, из них можно пить чай, не обжигаясь. Надо, чтобы и у собачат была посуда, а самый большой чуман будет предназначен для стирки вместо таза. Я знал, что сегодня не успею сделать полный "сервиз", но во всяком случае запасу бересту и саргу (тоненькие корешки ели или кедра). Потом эти корешки разрежу вдоль и прокипячу в котелке. Ими и будем сшивать чумашки.

Но вот послышался лай Дочи и Стота. Тут же донесся голос Лены, и лай сразу прекратился.

Увидев, чем я занят, Лена обрадовалась.

- Я хотела сама этим заняться, но увлеклась промывкой проб, а тут прибежал Стот. Посмотри, что я нашла. Пириты.

Лена достала из кармана штормовки маленький мешочек. Осторожно высыпанные на ладонь блеснули кристаллики пирита.

- Завтра пойдем вместе и подальше. А ты что обнаружил? I

- Я? Ничего. Ты фартовее меня. А сходить сходим. Только уж очень они маленькие.

- А помнишь Розовое ущелье? Там тоже вначале были крохотные пиритики, а лотом...

Я молча кивнул. Как можно забыть то сказочное ущелье.

Захватив с собой бересту, корешки и подготовленные, но еще не сшитые чумашки, вышли к лагерю. Палатка, лодки, дрова придавали этому маленькому участочку берега обжитой вид, и мы сразу почувствовали себя как дома.

Надо было подумать уже и об ужине. Оставшейся от обеда рыбы было мало, поэтому занялись рыбалкой. Мы никогда не были заядлыми рыболовами, но в случае необходимости не без удовольствия ловили рыбу на удочку, жерлицами, на блесну. Сетей не любили и не имели их.

Мы умышленно не запаслись большим количеством продуктов и взяли в долгий путь немного муки, сахара, масла на первое время (потом его должен был заменить свежий рыбий жир. Этот жир приятен на вкус, совсем не то, что аптекарский, от которого "лихотит"). Лепешки будем готовить по-эвенкийски (без масла) и печь их в горячей золе костра, а если вздумаем полакомиться оладьями, то на этот случай у нас есть масло и будет жир. Чай будем пить таежный и разных сортов: брусничный (листья брусники), смородиновый (листья и молодые веточки черной смородины), шиповничий (корни шиповника) и "чагу" (черный березовый гриб из семейства трутовиковых). Когда же начнут поспевать ягоды, "чай" будет еще разнообразнее и вкуснее. Основной едой должна быть рыба во всех видах. Даже будем готовить котлеты из рыбы. Для этой цели мясорубку взяли с собой. Не была забыта и большая сковорода.

Рыба "плавилась" почти беспрерывно. Нередко с громкими всплесками вылетали из глубины большие, если не сказать громадные, таймени и вновь плюхались в воду поблизости от лодок. Создавалось впечатление, что они совершенно не боятся нас.

Ловили и на паута, и на червя. Если попадала маленькая рыбешка, ее тут же возвращали реке, оставляя себе только крупную. Не прошло и полчаса, как прекратили рыбалку. Опять наловили больше, чем надо было на ужин и на утро. Слишком трудно было оторваться от этого отдыха-работы.

- Завтра, сделаем дневку. Побродим по тайге, сходим по твоему ручью, доделаем чуманы и еще подзапасем рыбешки. Подкоптим впрок и тогда не будем терять время на рыбалку. Не везде же так хорошо она будет ловиться, - говорил я Лене, разводя большой костер-дымокур от окончательно обнаглевших комаров.

Костер дымил и дым не стелился по земле. "Завтра опять будет хорошая погода", - подумал я, вспомнив, что и "дедовский гигрометр" - еловый сучок не предвещал дождя.

- Ты готовь ужин - сказал я Лене, - а я попробую поблеснить.

В легкую лодочку хотели запрыгнуть и остроушки, но я сказал: "Идите к Лене", и они, немного обидевшись, пошли к костру.

Вечер был погожий. На противоположной стороне реки сквозь прозрачную дымку видны были горы-замки, и палатка, и черный, похожий на громадную рыбу, выбросившуюся наполовину на берег, шитик, и Лена у костра, и остроушки, сидевшие неподалеку от нее, но смотревшие не на то, что делала хозяйка, а в мою сторону. Уж очень им хотелось покататься со мной, но они могли помешать при блеснении. То, что я видел, было так знакомо, так дорого и близко мне...

Рывок был настолько сильный, что я чуть не выпустил из рук шнур блесны. В тот же момент я сразу уступил тайменю (несомненно, так рвануть мог только таймень) несколько метров шнура и вслед за этим резко подсек. Большая рыбина выпрыгнула из воды, нырнула и понеслась. Совсем близко от берестянки сплавился еще один таймень, больший, как мне показалось, чем тот, который взял блесну.

Не буду описывать дальнейшей борьбы с "водяным конем", стремящимся на большой скорости перевернуть берестянку… Скажу только что борьба была очень упорной, я мог в любой момент вылететь за борт, и если бы был новичком в управлении берестянкой, то не миновать бы холодной ванны. Когда, утомив и оглушив тайменя, подплавил его к берегу, то у самого уреза воды ждала обеспокоенная Лена, а остроушки, вертевшиеся тут же, встретили меня радостным лаем. Таймень был крупный, почти полутораметровый.

После ужина недолго посидели у костра, сделали записи в полевых дневниках и легли спать в своем "тиковом домике", забравшись в теплые спальные мешки.

Утренние часы - самое лучшее время для проведения биологических наблюдений. Завтракать плотно не стали. Выпили по кружке-чумашке холодной ухи, больше похожей на заливное, накормили досыта остроушек оставшейся рыбой, вечером поджаренной на роженках.

Первый маршрут наметили по берегу вниз по реке. Дочу и Стота решили не брать, чтоб не мешали. "Ждать!" - сказали им, и они покорно улеглись около палатки.

Пересекая за ручьем вчерашние следы медведя, Лена сказала:

- А медведь часто делал остановки, переходил ручей, возвращался и снова вверх по ручью шел. В двух местах порой. Что-то интересовало его, а что - понять не могу.

- Не скоро и поймешь. Если это было недалеко от берлоги, тогда понятно, - ответил я и добавил: - А может, удачно поохотился? Переел лосятины. Вот и искал целебных корешков. Мы еще так мало знаем об их зеленой аптеке.

Больше мы не разговаривали. Шли, внимательно поглядывая по сторонам и прислушиваясь. Шли по галечнику, начавшемуся, сразу за ручьем, после небольшого участка "пляжа", и были довольны, что путь не преграждают каменистые россыпи и скалы. Над рекой клубился туман, слышались всплески крупных рыб, пересвист перелетавших с места на место куличков, голоса таежных пичуг, из которых выделялись песни северных соловьев-дроздов.

За первым поворотом реки вновь начался песчаный берег. На песке ясно отпечатались следы "босоногого старика" - крупного медведя-самца. Следы были свежие. Это проходил вчерашний знакомец Лены. Начали попадаться следы сохатых - лосей. Лена остановилась: "Смотри!" Между разрывов тумана виден был подплывающий лось-бык. До него было не более двадцати метров. Мы стояли не шевелясь. Вот он подплыл к берегу и, разбрызгивая воду, отфыркиваясь, начал выходить на берег. Вышел. Высоко поднял голову. Замер на несколько секунд. Потом отошел от воды метра на три, приостановился, отряхнулся, плавной маховитой рысью побежал по песчаному берегу и вскоре скрылся в прибрежных кустах.

- Какой красавец, - вздохнула Лена. - Каждый раз налюбоваться не могу. А они часто здесь переплывают. Вот сколько следов. И старых, и свежих. Мне очень запомнился... - Лена не закончила начатой фразы и повернула голову, к чему-то прислушиваясь. - Ты ничего не слыхал?

Я отрицательно покачал головой.

- Вот опять!

Издалека чуть слышно доносился какой-то странный дребезжащий звук.

- Ну и слух у тебя - Как у молодого сохатого.

- На барабанный бой дятла не похоже...

- Это не дятел.

У меня мелькнула догадка, и я сказал только одно слово: "Пошли!"

После каждой остановки звук доносился яснее. Дребезжание с перерывами. Она неслось с участка гари, подходившей почти к самому берегу. Гарь заросла осинками и березняком. Продвигаться бесшумно стало невозможно. Тогда стали подходить так, как подходили к глухарю на току под песню. Как задребезжит, так мы и шагнем. Но звуки были короче последнего колена глухариной песни. Мы еле-еле, шаг за шагом приближались к источнику звука. "Только бы успеть дойти!" Вот уже совсем близко. Теперь после каждого дребезжания слышался еще один звук, похожий на тихое ворчание. Еще подвинулись чуточку и среди молодых деревцев увидели расщепленную молнией лиственницу, вернее то, что осталось от нее. А остался скол высотой более двух с половиной метров. Около него стоял на задних лапах медведь. Одной передней ладой он обхватил скол, другой оттягивал, большую расщепину и, оттянув, выпускал ее из лапы. Возвращаясь в первоначальное положение, вибрируя, она издавала короткий, громкий, далеко не музыкальный дребезжащий звук. Медведь с явным удовольствием прислушивался к нему, забавно покачивая головой и при этом негромко рыча.

- Он еще и подпевает, - довольно, громким шепотом сказала жена, но увлеченный игрой "музыкант" не расслышал. Не прихватил нас и "на нос".

Наконец медведь закончил игру. Опустившись на четвереньки, потерся боком об свой "инструмент" и медленно пошел в глубь гари. Мы еще постояли неподвижно несколько минут, потом подошли к сколу. Моего роста не хватило для того, чтобы дотянуться рукой до верхнего конца основной дранощепины, на которой играл медведь.

- Не поиграть ли хочешь? - спросила Лена. Я утвердительно кивнул головой.

- А он не рассердится?

- Кто его знает, - пожал я плечами.

Неподалеку лежал ствол поверженной молнией лиственницы. Рядом были видны толстые сучья. Я соорудил надежный помост, забрался на него. Взялся рукой за игровую дранощепину, но не хватило силы оттянуть ее. Утвердившись на помосте покрепче, потянул двумя руками. На этот раз удалось оттянуть очень немного. Разжал пальцы. Дранощепина задребезжала тихонько и сразу "умолкла". Оттянул еще раз. Эффект тот же. Лена стояла, внизу около скола с ружьем в руках в готовности номер один и смотрела не на меня, а куда-то в сторону. Но медведь не примчался посмотреть на того, кто посмел играть на его "инструменте". Он, несомненно, слыхал слабое дребезжание и, наверное, подумал: "Пытается играть какой-то малыш. Ну, пусть забавляется. Маленького угонять и обижать не буду, хотя он и забрел на мой участок. Вот был бы большой, тогда дал бы ему как следует".

Я разобрал помост, оттащив сучки к лиственнице. Пусть все остается так, как было до нашего прихода.

Вышли на берег. Шли молча, только Лена все чему-то улыбалась. Спросил: "Все вспоминаешь?" - "Ну, конечно", - ответила она. Обычно на ходу мы не разговариваем, только обмениваемся короткими фразами. Так было и на этот раз. Разговаривать будем дома, в лагере.

До лагеря оставалось немного больше километра, когда мы решили проверить, не забыли ли наши четвероногие друзья одного из сигналов вызова. Разрядив ружье, я подал этот особый сигнал. "Давай спрячемся", - предложила жена, и мы побежали по гальке в ближайшие кусты. Остроушки неслись во весь мах.. С полного хода проскочили наш сворот, но тут же прихватили наши свежие следы и, взяв нас "на нос", вломились в кусты, радостно повизгивая, подскакивая и стремясь хоть разок лизнуть в лицо.

-- Будет, будет, - ласково отмахивалась от них Лена. - А вы ведь не знаете, что слышали и видели мы. Будь вы с нами, и не удалось бы нам посмотреть на это исключительно редкое зрелище. Доча и Стот, сразу остепенившиеся, слушали, что говорила им хозяйка, и, конечно, ничего не поняли, кроме одного слова: "Будет".

- Я, родной,- Лена повернулась ко мне,- первый раз видела медведя-музыканта. Вряд ли удастся - такое увидеть еще раз...

ПО ЩУЧЬЕМУ ВЕЛЕНИЮ

Говорят, снег идет, но этот снег не шел. Снег падал. И снежинки были необычно большими но несмотря на это, все такими же нежными, ажурными звездочками. С беспросветного неба летели пушистые комочки, и они падали, как хлопья ваты. Впереди невозможно было что-нибудь разглядеть сквозь белесую мглу, но надо было идти, и мы шли...

Далеко позади осталась глубинная фактория Комнэ. Сто шестьдесят километров по таежной тропе мы легко, должны были пройти за пять-шесть дневных переходов. "Как вперед знать будешь", - вспомнились слова старого эвенка Анырчи, сказанные на прощанье. Вспомнились уже несколько дней назад, когда подошли к броду на речке Комнэ. Брода не было. Где-то в низовье "перехватило" речку, запрудило, и перед нами, вспениваясь о вершины обледенелых камней, разбросанных по всему руслу, стремительно неслась черная вода, позванивая и шелестя льдинами. Да, было о чем задуматься. Переправа на плоту через эту кипень исключалась, хотя поймал себя на том, что все же выискиваю глазами сушину. Но на наше счастье, ее поблизости не оказалось. Но и жить здесь, на берегу, и ждать, когда "пустит" нас на ту сторону буйная таежная красавица, мы не могли. Решение было принято одно: идти к вершине реки. И пошли, продираясь сквозь береговые заросли, чащу. Шли и надеялись, что за следующим поворотом речки представится возможность перебраться на другой берег. Но только в самом верхнем течении, с большим риском перепрыгивая с камня на камень, нам удалось это осуществить. К вечеру третьего дня мы подошли к Туколонне. Эта речка оказалась ехиднее Комнэ. Та просто не пустила, а эта заманила.

После того, как я нырнул под предательский лед, а, вынырнув, схватился за палку, протянутую мне Еленой, и утащил ее к себе, мы все же чудом вскарабкались на обледенелый берег. После этой "ванны" стали более осмотрительными, возможно, даже излишне. И хорошо еще, что у нас сохранились аварийные спички в непромокаемой упаковке.

И опять многокилометровый путь, теперь к верховью Туколонны. И еще потеряно два дня, но теперь мы на "своей" стороне. Впереди больше нет речек, могущих преградить путь. Но впереди еще около шестидесяти таежных километров. Это "пустое нет", как говорят северяне, но сухарей и сахара, этих основных продуктов, уже не было, хотя мы и начали урезать паек с ночевки у брода, когда было решено идти к вершине Комнэ. Да и то, что мы ели после неудачного первого форсирования Туколонны, нельзя было назвать сухарями. Это было кашеобразное месиво, но все же пища. А сахар? Сахар подсластил воды ехидной речки. Соль - подсолила. Обычно в короткий, немногодневный путь не берешь разносолов, тем более, что почти всегда выручали ружья, и хотя одно осталось на дне речки, для второго, которое Елена успела сбросить с плеча во время "спасательной операции", не было работы. Как назло не встречалось никакой дичи. Все как вымерло.
- Еще подтянем потуже пояса и потопаем побыстрее. Теперь мы совсем налегке и за двое суток дойдем, - сказала Елена.

Сказано - сделано. Это было ранним утром, а когда развиднело, начал валить снег. И не было ему конца и края.

...Прошли в этот день не более десяти-двенадцати километров. То, что было тропой, сейчас только угадывалось. Снег в хребте был и до этого снегопада достаточно глубок. Много времени и сил отнимали обходы сломанных и вывороченных с корнями деревьев после последнего ураганного ветра. В ту штормовую ночь деревья ломались, как спички. Ладно еще то, что место для ночевки было предусмотрительно выбрано в еловой чаще. Иначе быть бы большому несчастью.

Снег падал и падал. Сидеть у костра было просто скучно. То и дело надо было подкладывать сухие дрова, превращающиеся очень быстро в мокрые. У слабых, трепетных языков огня невозможно было ни обсушиться, ни согреться.

- Знаешь что,- предложил? я,- чем так сидеть и глядеть наподобие костра, пойдем потихоньку, устанем буровить снег, разложим огонек, посидим, передохнем и потопаем дальше. Так и добредем до избушки.

- Пойдем, - согласилась она.

От излучины небольшого притока Туколонны, где мы остановилась на ночевку, тропа шла вдоль него, так что даже в такую ненастную ночь мы не рисковали сбиться с основного направления. В вершине этого притока, на одной из отшибин, охотничья избушка. До нее было не более десяти-двенадцати километров. Не будь этого снега, мы засветло дошли бы до нее, и, может быть, на наше счастье в избушке уже живет охотник.
...И мы пошли. Было очень трудно идти по глубокому снегу. Отдыхали сидя на ветровальных деревьях, плотно прижавшись друг к другу. Так было теплее. Даже дремали. А когда начинали зябнуть - шли дальше. Эти остановки и дремота привели к тому, что я уже не мог сообразить, сколько мы прошли и сколько километров осталось до избушки. И только тогда, когда подошли к маленькому распадку, вспомнил это место. До избушки было не более пяти километров. Это нас подбодрило, но ненадолго. С каждым шагом все трудней и трудней было идти. Опять сели передохнуть, и когда начал дремать, мне послышался отдаленный взлай собаки. Дремоту как рукой сняло. Долго прислушивался. Ни звука, а когда вновь приморило меня, опять послышался взлай.

- Лена! Ты ничего не слышала?

- А!? Что!? - встрепенулась она. Я повторил свой вопрос. Нет, она ничего не слышала. Теперь мы прислушивались оба, но кроме монотонного шороха падающего на деревья снега, ничего не было слышно.

- Я сильно озябла. Пойдем!

И мы опять пошли. Шел и думал: "И откуда только у нее берутся силы, когда мне, мужчине, уже невмоготу".

Но есть предел всему. Когда, по моим расчетам, до избушки оставалось не более трех километров, Елена сказала: "Я очень устала. Давай отдохнем подольше, - и, помолчав, добавила, - у костра".

На наше, на этот раз кривое, счастье, мы оказались в окружении сыролесицы. На сколько она протянулась - "как знать будешь". Ни одной сушины не нашел я. Ни одной мало-мальски пригодной колодины. Пока бродил в поисках дров, Лена до земли расчистила небольшой участочек. Вернулся с трухлявой березой.

Костер долго не хотел разгораться и горел очень плохо. Чад да копоть. Еще раз пошел за дровами. Принес немного сухих тоненьких елушек, и опять ствол трухлявой березы облепленный подковками полипоруса - гриба-трутовика. Попутно наломал пихтовых веток. На них мы и устроились около огонька. Снежные хлопья падали реже, и реже сердито шипел костер. Опять начало клонить в сон.

- Вот что! Ты только не спи, а я пойду до избушки. Авось хоть сухариков принесу да и дорогу протопчу.

- Хорошо. Иди. А я постараюсь не заснуть.

И я пошел, оглядываясь на отсвет маленького костра. Шел и напрягал память, силясь вспомнить приметы той отшибины, в вершине которой стояла избушка. Один всего раз был в ней. Года три тому назад.

"Того и гляди, еще и избушку не найду", - закрадывалась тоскливая, тревожная мысль. "Да и долго ходить нельзя. Вдруг заснет Лена. А это же гибель".

Вот и отшибина. Пригляделся. Нет, не та. Эта поросла темной тайгой, а на той - тайга светлая. Листвяги. Еще пересек одну темную отшибину. И. наконец-то тайга поредела. Громадными, высоченными колоннами стоят лиственницы. Где-то тут и избушка.

Но не светилось приветливым, манящим огоньком окошко. Не вился дымок. Незаметно было никаких признаков, говорящих, что в избушке есть человек.

Зашел в сени. К дверям прислонена палка. Значит, никого нет в зимовье. Зашел в избушку. Чиркнул спичку, другую. Пусто. Ни одного сухарика не нашел и под опрокинутым на железную печурку котелком. Под ним лежал только коробок спичек.

Я помнил, что около этого зимовья лабаза не было. Но, может быть, охотник сделал. Обошел избушку раз, другой. Лабаза не было. Его бы разглядел в редком листвяге. Обязательно разглядел бы.
И я побежал обратно. Не пошел - побежал. Мне казалось, что прошло много времени с тех пор, как оставил у горе-костра свою спутницу. Перед глазами встала картина: костер не горит. Сжавшись в клубочек, лежит на холодной хвое Лена. Падают хлопья снега. Падают на лицо и не тают.

Спрямляя путь, спотыкался о невидимые в темноте и занесенные снегом колдобины, сучки. Падал. Вскакивал, бежал, ветки хлестали по лицу, цеплялись за одежду. Опять падал, опять вскакивал и бежал, бежал.

Слабо теплился огонек костра. Лена сидела на мягкой пихтовой хвое. Я стоял перед ней, вытирая лицо, мокрое не то от снега, не то от пота. Стоял и улыбался.

- А я еще нашла одну березку. Такую же. И вот видишь, маленько горит, - такими словами встретила она меня. - Садись. Отдохни. Ты ведь так устал. - И ни слова не сказала о том, как хочется ей есть, не спросила - где же хоть маленький сухарик.

- Какой тут отдых. Пойдем отдыхать в избушку. Между прочим, там никого и ничего нет.

- А я, откровенно говоря, думала, что ты в такую погоду, в бесследье, и избушку не найдешь, а не только "кого" и "чего". А то было бы очень похоже на счастливый приключенческий рассказ, в котором в самый последний момент вдруг приходит спасение. А у нас интереснее всякого рассказа получается. И очень, очень хорошо, что ты все же нашел избушку.

...Жарко топилась печурка. Дров в сенях было много. Неленив был охотник-хозяин этого зимовья. А то пришлось бы голодному, усталому идти в тайгу и искать сушину, что ночью весьма нелегкое дело. И сколько еще надо было затратить сил, разделывая сушину, да еще лиственницу, на дрова.

Решили попить чай, или, как сказала Лена, "жареную воду", так солиднее звучит. Но для этого надо было натаять снеговой воды, и чтобы скоротать время, пошел и наломал большую охапку пихтовых веток. Постель получилась не только мягкая, но и душистая. Последний раз подложил в котелок снег. Перекочевали туда и веточки брусники, связанные в маленький пучочек.

Подложил в печурку дров. Лена прилегла на душистую постель и попросила разбудить ее, когда таежный чай будет готов. Засыпая, сказала: "Пусть покипит подольше. Наберется сил".

Я сидел на нарах у ее ног и думал о тех, опять тяжелых испытаниях, доставшихся ей и на этот раз. Думал и о том, что нужно бы оставить ее одну в теплой избушке, а самому пойти на нашу факторию за оленями и продуктами. Но от этой мысли пришлось отказаться. Пройдет не меньше 3-4 дней (пока еще найдешь оленей), прежде чем я вернусь. Четыре дня она будет пить только таежный чай. И так уже двое суток мы питались таким чаем. Идти вместе - Лена может обессилеть, и тогда где-то в пути, в глухой тайге, придется делать дневку, а то и больше, и отдыхать, набираться сил, лежа у костра. Этот вариант совсем не годился, тем более что после снегопада ожидал резкое похолодание. В избушке будем голодать, но зато в тепле. А для доброго костра в тайге, да еще в большие, пятидесятиградусные морозы, много хороших, сухих дров надо, хватит ли для этого сил? В сенях дров еще много, а завтра схожу и заготовлю еще. И пока из избушки уходить нельзя. Так было и решил, но вспомнился лай собаки, и думы пошли в другом направлении: собака в тайге. Значит, должен быть и охотник. А если охотник, то это сухари, сахар. А может быть, стоянка эвенков? Если эвенки, тогда еще у нас и верховые олени - учаки будут. А может быть, мне послышалось? Все равно пойду, проверю. Это не так далеко отсюда. Да и вполне возможно, что во время этого захода увижу хоть рябчишку, а подфартит, и глухаря сшибку. Так или иначе, а надо делать хоть голодные, но одну-две дневки. Надо починить обуток, одежду. Надо хоть в тепле отдохнуть. Да... в тепле... а почему так тепло в тайге. Снег кругом, а тепло. И не только тепло, даже жарко. И двери в избушку открыты. И избушка как-то выглядит по-другому, и день яркий, солнечный. Долго, же я ходил по тайге, а хотел быстро вернуться. Большой круг сделал и ни следа людей, ни оленей, ни собаки не пересекал. Видимо, послышалось вчера.

В дверях зимовья показалась Лена. Такой давно ее не видал. В белой блузке с короткими рукавами, в синей юбке, в чулках и туфельках. "Это что за наваждение, - думаю я. - Вот уже пятый год, как все это оказалось ненужным и непригодным в условиях Севера, во время полевой работы. Давно она ходит в мужской одежде, и даже охотничий нож-пурта всегда при ней". Видя, что я не двигаюсь с места, она быстро подбежала ко мне.

"Иди, иди скорей! У нас уже тепло, очень тепло. Ты так долго ходил. Я боялась за тебя. Боялась, что усталый, голодный, выбившись из сил, упадешь и замерзнешь. И тогда я сказала: "По щучьему велению, по моему прошению, пусть будет тепло, жарко на твоем пути". И вот видишь?!"

Я не видел - я чувствовал страшный жар. Лена положила руку на плечо, и мы вошли в избушку.

"Смотри! Как много всего у нас!"

Взглянув на стол, я не поверил своим глазам. Чего только не было: хлеб, мясо, сало, сахар, а в кружках, наших походных кружках, был налит какой-то ароматный напиток. Но почему-то запах был пихтовой хвои.
Лена крепко сжала мое плечо и очень громко сказала; "Ну и жара, как только ты терпишь"... И я проснулся.

-- Как крепко ты заснул. Проснулась и вся в поту, а ты с края лежишь. Как только не изжарился! Печурка красная, красная. И пихте очень жарко. Как хорошо пахнет ее хвоя.

Вскочил с нар. Открыл дверь. Белые, холодные клубы воздуха вползали в избушку. Вышел в сени. Лучистые звезды сверкали и переливались малюсенькими огоньками. Призрачные, беловато-розовые воланы гигантского занавеса шевелились, как живые, охватив северную часть неба, и на фоне "сполоха" - четко вырисовывались высоченные лиственницы.

...От нашего чая почти ничего не осталось. Выкипел. Принес снежку, и вновь начали готовить чай. Вскоре мы с аппетитом чаевничали. Лена пила и слушала мой рассказ про сказочное путешествие во сне.

- Все будет хорошо, родной! Завтра, вернее сегодня, сделаем дневку. Отдохнем и пойдем потихоньку, пока еще есть силы.

...Трепетные блики огня вырывались из многочисленных трещин и дырочек старой железной печурки, скользили по потолку и стенам избушки.

Мне не спалось. "Коль дневать, так надо хоть воды побольше натаять, а дровами, как развидняет, займусь", - сказал я себе и, взяв ведро, которое "жило" в избушке охотника, вышел из избушки.

Сполох еще играл. Только более красным стал колеблющийся занавес, охвативший больше трети неба. Запрокинулся ковш Большой Медведицы. Значит, уже далеко за полночь. Мороз усиливался. "Под утро будет градусов пятьдесят", - подумал я, нагребая в ведро снег.

Когда натаяло полное ведро воды, лег спать, сказав себе: "Должен встать рано-рано. До света". О том, что я пойду в разведку, Елена знала.

...Рассвет застал меня близ того места, где вчера ночью мне послышался взлай собаки. Со всех сторон звучали "винтовочные" выстрелы. В большой мороз в тайге всегда такая перестрелка. Перешел на другую сторону притока Туколонны. Надо было обойти большой участок тайги, чтобы перехватить следы. А что они должны быть, я уже не сомневался.

Пройдя километра два, набрел на почти занесенную снегом глубокую канаву. Дня два тому назад, а может, и день, как проехали здесь эвенки на верховых оленях. Направление их пути определить бы не удалось, если бы не редкие, односторонние затесы на деревьях, сделанные пальмой - большим тяжелым ножом на длинной рукоятке. Аргишили эвенки по направлению к устью того притока, у которого мы хотели остановиться на ночевку.

"Значит, мне не послышалось. Взлаивала собака. Ну вот, все теперь действительно будет хорошо. Скоро дойду до стойбища, возьму продуктов, двух оленей и быстренько вернусь к Лене", - твердил я, с трудом бредя по почти совершенно занесенной оленьей тропе. Стали попадаться более свежие следы оленей. Тут они копытили, добираясь до сочной лавикты (мох ягель). Теперь близко. А вот и предутренние покопки, следы. Но что это... Три чумища. Три остова от чумов, и все.

Я остановился и только сейчас почувствовал страшную усталость и как сильно дрожат ноги. Медленно подошел к одному остову чума. Там, где был вход, жердинки остова стояли шире, чем в других местах. Поперек лежали маленькие чурочки - порог. Переступив его, встал на колени и погрузил руку в золу костра. В глубине она была чуть-чуть теплая.

"Только теплая зола", - громко сказал я. Встал и медленно пошел обратно. Теперь я звал: они ушли не более как часа три-четыре тому назад. Аргиши в этот период времени большие. Олени идут быстро, и мне не догнать их. А если и пойду по следу, то когда дойду до стойбища, опять будет только теплая зола, а может быть, и холодная. Сигнал выстрелом не услышат. Далеко, да и в окухтелой тайге звук быстро гаснет. И никакой дичи не встретилось мне. Действительно, как будто все вымерло. Поэтому я эвенки не сделали здесь долговременной остановки. Торопились в богатые пушным зверем и дичью места.

Стиснув зубы, шел своим следом в избушку и с болью думал о Лене. У нее еще теплится робкая надежда хотя бы об одном сухаре. Одном сухаре...

Из трубы вился дымок, сизым столбиком поднимаясь к такому равнодушному, холодному небу. Мне было очень холодно. Обратно я шел много тише, чем шел вперед. Вспомнив сон, невесело улыбнулся. У входа в сени поставил походную палку и стал обметать веничком, что успела сделать из лапок пихты Лена, снег, прильнувший к одежде и обутку. Распахнулась дверь. На пороге стояла Лена и ласково улыбалась.

- Иди скорей в избу. У нас много чая и тепла. Иди же. Такой морозище. Ты, наверное, очень замерз.

Я грустно улыбнулся и, чтобы не встретиться с ней глазами, случайно взглянул на чердак избушки. Сквозь дымку теплого воздуха, устремившегося из открытой двери, я разглядел два больших брезентовых мешка. Схватив палку, подскочил я дверям и ткнул в мешок. Послышался хруст. Теперь мне, уже не во сне, сразу стало жарко.

...Мы сидели за столом и пили таежный чай, а в другом котелке настаивался самый настоящий, ароматный плиточный чай, так любимый жителями Севера. Пили чай с сахаром, и сухари, самые настоящие сухари, похрустывали у нас на зубах.

- И все же с нами получилось так, как в обычном приключенческом рассказе… И когда, уже смерть протягивала к ним свою костлявую руку, когда мужчина и женщина, обессиленные, истощенные, но упорно не сдающиеся, брели свои последние километры, сказка-тайга, которую они беззаветно любили, вновь подарила им жизнь, - задумчиво проговорила Лена.

- Нет бога, кроме Случая, а Счастье пророк его, помнишь, так сказал один великий оптимист, - ответил я, раскуривая трубку, набитую дарственным табаком. Затянулся покрепче и добавил: - Все же, родная, и на этот раз наш таежный фарт топает вместе с нами.

...Километрах в десяти от избушки мы встретились с хозяином тех двух мешков. Оказалось, что перед самым промыслом охотник завез основные продукты в эту избушку и хотел вскоре вернуться в нее, но задержался на центральной фактории и вот только сейчас идет в зимовье.

Сделали большой привал. След в ту и другую стороны был теперь проложен. Идти будет много легче. Втроем сидели у ярко пылающего костра, ели вкусную строганину (мерзлое сырое мясо, которое строгают ножом и посыпают солью), мерзлячили (ели мороженую рыбу) и пили крепкий чай. Всем этим угощал нас охотник, а узнав, что мы на дорогу взяли только несколько сухарей и немного сахара, не переставая, ласково журил нас:

- Да разве так можно. Надо было всего и помногу в рюкзаки положить, - неоднократно, на все лады повторял он эту фразу.
…Впереди у нас была еще одна ночевка в тайге. Мы будем ночевать на уже обжитом месте. Там, где ночевал Николай. На прощанье он сказал: "Ночевище на веселом месте, и дров, пожалуй, на ночь хватит. И как вы еще дюжите!?"

Поблагодарив Николая и крепко пожав ему руку мы расстались. Место ночевки, выбранное Николаем, действительно оказалось хорошим. Дров осталось много, но я еще подготовил в запас, по таежному неписаному закону. До центральной фактории оставалось не более пятнадцати километров. Удобно расположившись на мягких ветках пихты, Лена раскинула старенькую "скатерть-самобранку" и вытащила из рюкзака... большой кусище мяса.

- И когда он только успел? И ты не почувствовал, что прибавилось тяжести?

Я взглянул на Елену.

- Может быть, сейчас, в эту минуту, Николай дошел до избушки, читает нашу, благодарственную записку неизвестному охотнику и с негодованием смотрит на деньги, вложенные в нее.

...Подошла ночь. Темным сверкающим пологом она закрыла нас и тайгу.